5 курс / Инфекционные болезни / Доп. материалы / История_эпидемий_в_России_От_чумы_до_коронавируса

Эпидемия продолжалась до апреля 1870 г. Поэтому к приведенным цифрам нужно еще добавить 1647 заболевших после 18 января. Таким образом, за всю эпидемию только в трех округах области заболело дифтерией 6779 человек, из которых умерло 2832.

Особенно пострадали семьи крестьян, живших в значительно худших материальнобытовых условиях, чем представители казачьего сословия.

У крестьян дифтерией переболело более половины, а умерла почти одна треть, в некоторых же селениях вымерли поголовно все дети до 10-летнего возраста[573].

Никаких мер по борьбе с эпидемией не принимали, и хотя областная врачебная управа считала дифтерию болезнью заразной и рекомендовала изоляцию больных, тем не менее эта мера была не применима из-за полного отсутствия мест для изоляции и крайнего недостатка медицинских средств.

При изучении этой эпидемии удалось выяснить, что в 1868–1869 гг. дифтерия свирепствовала и в Воронежской губернии. Болезнь появилась впервые в октябре 1867 г. в нескольких селениях Богучарского уезда. Особенно жестокий характер эпидемия приняла в Калаче, где она продолжалась с января 1868 г. по июнь 1869 г. В Калаче в 1868 г. от дифтерии умерло 1096 человек, что составляло одну треть всех детей моложе 10 лет. Наряду с массовыми заболеваниями среди детского населения были случаи заболеваний дифтерией и взрослых. Так, из 460 умерших в слободе НовойМсловатке, на хуторе Медвежьем, в селе Рудне, слободах Бычке, Подколодновке и городе Богучаре было в возрасте: до 1 года – 77 человек, от 1 года до 5 лет – 241, от 6 до

10 лет – 109, от 11 до 15 лет – 20, от 16 до 25 лет – 7 и от 30 до 52 лет – 6.

Основным центром дифтерийной эпидемии в Воронежской губернии был Богучарский уезд, а в смежных Бобровском, Павловском и Ново-Хоперском уездах хотя и были случаи заболевания, но эпидемии не возникло.

В 70-х годах XIX века зарегистрирована огромнейшая эпидемия дифтерии в Полтавской губернии. Ее начало относится к 1875 г., когда в ряде уездов резко возросла заболеваемость дифтерией. Эпидемия продолжалась 5 лет и охватила всю губернию.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

В годы максимального развития эпидемии в некоторых уездах от дифтерии умирало 30–35 и даже 35 из 1000 детей в возрасте от 1 года до 11 лет (например, в 1878 г. погибло на 15,5 тысяч более, чем умирало в годы неэпидемические). Особенно пострадали от дифтерии дети в возрасте от 1 года до 5 лет. В годы эпидемии смертность среди детей этого возраста увеличилась с 6,5 до 17 %.

Во время этой многолетней эпидемии умерло:

Разбирая причины возникновения эпидемии, А. Попов пришел к выводу, что дифтерия существовала в Полтавской губернии и ранее[574]. В статистических таблицах смертности в губернии за прошлые годы он нашел указания о повальном распространении «гнилой» или «горловой жабы» и «крупа». «Дифтерит в Полтавской губернии не есть болезнь новая, случайная и наносная, а болезнь местная и давняя. Прежде бывшие, небольшие эпидемии дифтерита в разных местностях губернии не были описаны. Большею частью они оставались даже неуказанными вследствие плохого состояния медицинского и санитарного дела в России вообще и в Полтавской губернии в частности»[575].

К борьбе с дифтерией приступали только тогда, когда эпидемия достигала исключительного размера и охватывала почти все уезды губернии.

Автор пришел к правильному заключению: «для успешного (в пределах возможного при данных условиях культурного развития и состояния медицинских знаний) противодействия гибельности эпидемии дифтерита и всяких других эпидемий, столь часто, как видно из приводимых данных, посещавших Полтавскую губернию, необходима постоянная удовлетворительная организация медицинского и санитарного дела. Временные экстренные меры недостаточны и без постоянной организации неприменимы»[576].

Довольно подробные данные сохранились о распространении кори, скарлатины, дифтерии в России в конце XIX и начале XX столетия. Это сводные цифры о числе

зарегистрированных больных заразными болезнями по отдельным губерниям и областям Российской империи с 1889 по 1914 г. По своему объему это колоссальный материал, собранный Медицинским департаментом, а затем Управлением главного врачебного инспектора и периодически публиковавшийся в их годовых отчетах. Однако качество этих данных давно уже вызывало справедливые нарекания и можно думать, что они значительно преуменьшены и в ряде случаев весьма неточны. Тем не менее для суждения о закономерности распространения инфекционных болезней они могут быть использованы, так как способ их собирания по существу не менялся в течение многих десятилетий.

Корь занимала первое место по степени распространения среди детских инфекций. Случаи заболеваний регистрировались во всех губерниях и областях страны. Постоянными очагами болезни были большие города. Так, например, в 1871–1888 гг. в Петербурге больные корью составляли 5,6 % от общего числа всех зарегистрированных инфекционных больных. По данным Д. В. Лещинского, корь была одной из главных причин высокой смертности среди детей младшего возраста. Анализируя эти данные по Петербургу, названный автор писал: «Коэффициент смертности от кори в Петербурге для 1000 детей до 15-летнего возраста составлял 2,1,

причем для 1871–1884 гг. средний коэффициент равнялся 1,84, а для 1885–1888 гг. – 3,5 на тысячу детей указанного возраста. Наибольшая смертность от кори наблюдалась в Нарвской части города. «Объяснение такого распространения смертности нетрудно для каждого знакомого с санитарным состоянием и экономическими условиями жизни обывателей данной части. Там преимущественно проживают рабочие, фабричные… и вообще малоимущие люди, жизнь которых находится под гнетом ненормальных гигиенических условий»[577].

Анализируя данные о заболеваемости корью в России в последние десятилетия XIX века, можно отметить определенную периодичность в распространении этой болезни. Увеличение заболеваемости падает на каждый 4-й год:

В течение же года максимальное количество заболеваний корью в Европейской России наблюдалось в весенние месяцы, минимальное – осенью.

Скарлатина находилась на втором месте по степени распространения среди детских инфекций в России, но в некоторые годы, по официальным данным, давала большее количество заболеваний, чем корь.

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Количество заболеваний скарлатиной на 10 000 населения составляло:

Случаи заболеваний регистрировались во всех губерниях и областях. Максимальное количество их наблюдалось осенью, а минимальное – весной и летом.

Помимо довольно строгой периодичности эпидемий скарлатины по сезонам года, судя по официальным данным, можно отметить известную периодичность и по годам. Так, повышение количества заболеваний скарлатиной в Европейской России приходилось на каждый пятый год. Такая же периодичность отмечена и по отдельным губерниям.

Наиболее поражаемой скарлатиной группой населения были дети в возрасте от 3 до 4 лет, а в Петербурге у детей до 15-летнего возраста скарлатина занимала первое место среди инфекционных болезней как причина смерти (Филипов, 1894).

Летальность при скарлатине в России часто достигала больших цифр, составляя в 1887–1895 гг. в земских губерниях в среднем 21,6 % в Средней Азии – 23,6 %, в Сибири – 27,4 % (Уваров).

Дифтерия занимала третье место по степени распространения среди детских инфекций в России. В первые десятилетия XX столетия количество заболеваний дифтерией неуклонно росло, достигая уровня заболеваемости корью и скарлатиной.

Заболеваемость дифтерией в России составляла на 10 000 населения:

Значительное распространение в России болезнь получила в 1910 г. Количество заболевших намного превосходило число зарегистрированных больных в прошлые годы и составляло 43,1 на 10 000 населения страны, а в наиболее пораженных болезнью губерниях достигло: в Бессарабской – 135,4, Херсонской – 139,0, Киевской, Черниговской, Подольской, Воронежской, Самарской и Области Войска донского – 102,1. Екатеринославской – 84,0.

После 1910 г. был спад в заболеваемости дифтерией и она уже больше никогда не достигала цифр 1910 г. Так, заболеваемость в 1911–1913 гг. равнялась 34,4, а в 1914–

1916 гг. – 21,3.

По степени распространения дифтерии наиболее пораженными губерниями России в конце XIX и начале XX столетия были Екатеринославская, Воронежская, Саратовская, Харьковская, Херсонская (заболеваемость в них составляла от 40 до 50 на 10 000 населения), а наименее пораженными – северные: Пермская, Вятская, Вологодская, Олонецкая – всего 19 губерний, с заболеваемостью от 0,4 до 9,0. Наибольшее количество заболеваний наблюдалось в осенние месяцы (октябрь, ноябрь). В ряде случаев отмечали также определенную периодичность в заболеваемости дифтерией по годам. Н. И. Тезяков определял ее для России вначале XX столетия в 7 лет.

Дифтерия сопровождалась большой летальностью, достигавшеи иногда 50 и даже 60 %. Средняя же цифра летальности от дифтерии в больницах России с 1891 по 1894 г. составляла 30,7 %. Однако после введения сывороточного лечения (1894 г.) она быстро стала снижаться и уже в период с 1902 по 1905 г. равнялась в больницах 12,2 %. В отчете Главного врачебного инспектора за 1903 г. отмечено: «Широко применялось впрыскивание противодифтерийной сыворотки, к каковой мере население относилось с большим доверием»[578].

Глава 22. Малярия

В дореволюционной медицинской литературе малярию нередко называли «народной» болезнью, желая этим подчеркнуть ее большое распространение среди населения страны и огромный урон, причиняемый здоровью широких народных масс. И действительно, по степени распространения среди инфекционных болезней человека малярия в России в XIX веке занимала одно из первых мест.

В. В. Фавр в 1903 г. писал: «Заболеваемость малярией в России нужно считать не менее пяти миллионов случаев в год; она занимает первое место среди всех болезней русского народа»[579].

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Являясь весьма упорной и тяжелой болезнью, малярия причиняла непоправимые разрушения организму больного и сопровождалась большой смертностью. Особенно велика была заболеваемость малярией в ее старых эндемических очагах на юге России, Кавказе, Средней Азии.

Огромный урон причиняла малярия русским войскам, располагавшимся в малярийных местностях Кавказа и Крыма. «Каждый поход на юг во время многочисленных войн с Турцией… стоил нашим войскам громадных потерь от малярии, каждая пядь медленно завоевываемого Кавказа обходилась ценою многих сотен жертв от малярии в равной, если не большей мере, чем от вражеских пуль»[580].

Нужно сказать, что малярия в XIX веке была, несомненно, хорошо известна как русской народной медицине, так и отечественным врачам. Однако данные о ее распространении, особенно в первую половину XIX века, весьма неполны и неточны. Возможно, что народ считал малярию болезнью обычной, и поэтому заболевшие не обращались за помощью к врачам. Врачи же, относя ее в большую и крайне разнообразного группу «лихорадок», часто не утруждали себя дифференциальным диагнозом.

Несколько иначе обстояло дело в частях русской армии, расквартированных на юге России и особенно на Кавказе. Заболевания малярией там составляли львиную долю в общей заболеваемости среди солдат, и не заметить ее было невозможно. Поэтому военные врачи Кавказской армии были у нас пионерами в изучении малярии, а Военномедицинскии журнал – первым русским журналом, начавшим печатать материалы об этой болезни.

В 1825 г. Миндерер в статье «Полутретедневная лихорадка, по особенным наблюдениям и опытам, учиненным в южных странах России» писал: «Сия лихорадка ежегодно почти оказывается в летнее время спорадически в Греции и в смежных странах, в Нижней Венгрии, Валахии, Молдавии, Бессарабии, в Крыму и вдоль по Кавказу даже до Оренбурга; но в жаркое и сухое лето бывает она повальною (epidemica), и в таком случае обыкновенно свирепствует в июле, августе и сентябре месяцах. В северных странах Европы она редко примечается»[581].

Знакомясь с медицинской литературой того времени, легко убедиться, что распространение малярии, или, как ее тогда часто называли, «полутретедневной лихорадки» в России в начале XIX века значительно выходило за границы, очерченные Миндерером. Малярия была описана в то время уже во многих районах страны.

Часто встречалась малярия и в Прибалтике. «Тридневная перемежающаяся лихорадка, – сообщал О. Гун, – наиболее свирепствует здесь, и нередко бывают долгопродолжительные особливо осенью… Они здесь, равно как и везде, иногда начинаются как беспрерывные горячки, кои сперва пот дают, а наконец переменяются в перемежающиеся, иногда же, особливо осенью, гнилого, а иногда совершенно чувственножильного рода бывают»[582].

Эпидемии малярии свирепствовали и в Западной Сибири. Лекарь Воскресенский описал одну из таких эпидемий в 1824 г.: «В конце апреля начала появляться сия эпидемия сперва на немногих субъектах, во после столько усилилась, что редко можно было найти дом, в котором бы не страдали сею лихорадкой. Города: Томск, Ачинск, Кузнецк,

Колывавь, Каинск, Тара со своими округами равно потерпели от сей болезни, как и Барабинская степь, которую можно назвать центром сей эпидемии и притом в высшей степени[583].

На Кавказе особенно пагубными в смысле распространения малярии считались Елисаветпольский округ, Абхазия, Мингрелия, Гурия и Имеретия, побережье Каспийского моря в Дагестане, а по Кавказской линии – Георгиевск, Александровск, Моздок и стоящий на низовьях реки Терек Кизляр.

В. Гевитт, посетивший Кизляр еще в 1755 г., нашел, что перемежающаяся лихорадка была одной из главных причин огромной смертности солдат гарнизона.

Главную причину появления «полутридневной лихорадки» усматривали во вредном влиянии «окружающего нас воздуха, при известных переменах оного», как-то: «сильный жар днем и следующие затем холодные ночи», скопление в воздухе болотных испарений и «растреснувшейся от жары земли», – все это при «известных обстоятельствах» способно «повреждать здравие человека и подвергать опасности его жизнь»[584].

Течение болезни, по описанию всех авторов, было очень тяжелым и упорным. Миндерер отмечал, что выздоровление после первого приступа редко случается и в большинстве случаев болезнь «превращается в обыкновенную третедневную лихорадку, которая, однако, столь упорна бывает, что изнуряет больного совершенно» и «предсказание в сей болезни вообще худое».

Воскресенский же добавлял: «Долговременные слизистые и кровавые поносы, затвердения внутренностей, водяныя худосочия, у женщин остановление кровей, чахотка легких и повреждение матки было обыкновенным печальным последствием сих лихорадок».

В вопросе лечения малярии среди врачей не было единого мнения, хотя несомненно, что хинная кора была известна русским врачам еще в XVIII веке и некоторые из них уже рекомендовали ее как «…первое… средство в лечении лихорадок и других тяжелых болезней»[585] но, тем не менее, противников ее применения было больше, чем сторонников. Так Мипдерер утверждал, что употребление «перуанской коры» (т. е. коры хинного дерева) в теплом климате «должно быть весьма ограниченным», Воскресенский указывал: «К употреблению хины прибегать не было нужды и она была равносильна с другими средствами, а вначале данная не только была бесполезна, но и производила расстройство в течение всей болезни»[586].

Очевидно, мнение это вполне разделялось и высшим медицинским начальством, так как еще в 1829 г. генерал-штаб-доктор Виллие советовал: «В перемежающейся лихорадке сперва надобно давать рвотное, а потом очистить кишечный канал слабительным, преимущественно из сладкой ртути…», и далее следует большой список всевозможных прописей лекарств, в которых есть все, кроме хины[587].

Подобная точка зрения соответствовала представлениям, господствовавшим тогда в западноевропейской медицинской науке: хину, если и рекомендовали, то только вместе с кровопусканиями, слабительными и рвотными. К этому еще нужно добавить, что кора хинного дерева стоила очень дорого, а для того чтобы получить лечебный эффект, нужно было принимать невероятно большие дозы растертой коры (110–120 г в сутки).

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

Передовые русские врачи, имевшие большой опыт в лечении малярии на Кавказе и юге России, горячо пропагандировали лечение хиной. И. С. Минервип на основании многолетних наблюдений утверждал, что хина обладает специфическим действием, и протестовал против лечения малярии рвотными, слабительными и прочими, так называемыми «разрешающими средствами». А. А. Чаруковский впервые в медицинской литературе обосновал принцип лечения малярии большими дозами хинина.

Важной вехой в истории борьбы с малярией было открытие алкалоида хинина. Применение хинина избавило больных от необходимости принимать огромные порошки хинной коры, сделало лечение эффективным и более доступным.

Честь открытия этого алкалоида принадлежит русской науке. В 1817 г. профессор Харьковского университета Ф. И. Гизе впервые подробно описал способ выделения действующего начала хинной коры в «хрусталях» (т. е. кристаллах)[588]. Однако открытие Гизе не было замечено современниками, и русские врачи узнали о хинине из статей профессора Нечаева, ссылавшегося на работы французских фармацевтов Пеллетье и Кавенту, выделивших алкалоид хинина в 1820 г.

Но и после этого лечение хинином далеко не сразу завоевало признание отечественных врачей. Введение хинина в медицинскую практику было в России длительным и весьма мучительным процессом.

Как ни убедительны были выводы Минервина и Чаруковского, они едва ли смогли бы скоро пробить брешь в установившихся и подтверждавшихся авторитетами взглядах, если бы не тяжелая эпидемическая обстановка, которая сложилась на Кавказе в результате широкого распространения там малярии.

Н. И. Торопов указывал, что считалось вполне обыкновенным делом, когда в укреплениях на Черноморском побережье Кавказа от Поти до Новороссийска в год вымирала десятая часть гарнизона. Каждая казарма представляла лазарет, а люди считали не те дни, когда у них была лихорадка, а те, когда ее не было, ибо таких дней было значительно меньше. Были места и хуже: в укреплении Преображенском в Дагестане через несколько месяцев из батальона едва оставалась четвертая часть, да и те еле двигали ногами, а с постов на реке Араксе, по персидской границе, из казачьего полка, состоящего из 800 человек, через 3 года возвращалось на Дон не более 50 казаков.

Огромные эпидемии малярии возникали на Северном Кавказе в годы большого разлива рек и сильного летнего зноя.

Большая эпидемия вспыхнула летом 1845 г. Командовавший войсками на Кавказе при посещении тифлисского военного госпиталя, переполненного больными малярией, сказал: «Волоса становятся дыбом, когда вспомнишь, что на одной Черноморской береговой линии в одно настоящее лето из 10-тысячного состава войск умерло 2500 человек»[589].

Колоссальный урон, причиняемый малярией, побудил военную администрацию принять энергичные меры для лечения маляриков в военных госпиталях.

В 1848 г. был подписан приказ, содержащий наставление о систематическом употреблении хинина для лечебных целей и устранявший ограничение его расхода.

«Документ этот важен, отмечал Е. И. Красноглядов, – потому что с изданием его началось общее лечение хинином и отпуск этого средства в таком количестве, какое требовалось по усмотрению врачей и наставлением». Автором наставления был Э. С. Андреевский (1809–1872), хорошо знакомый с малярией и имевший большой опыт по ее лечению. В наставлении указывалась методика применения сернокислого хинина, разовые и суточные дозы его. Приказ требовал, чтобы хинин употреблялся не только для «излечения лихорадки, но и для предупреждения пароксизмов», а поэтому лечение должно было продолжаться и по выписке больного из госпиталя.

Результаты широкого применения хинина, несомненно, сказались. «Из официальных источников известно, указывал В. В. Фавр, что в 1839 г. на Кавказе, т. е. в то время, когда в госпитали и лазареты ежегодно отпускалось несколько унций хинина, там умирал 1 из 9 больных; 25 лет спустя число умерших от лихорадок уже выражается в пропорции

1:40»[590].

Таким образом, 1848 г. явился поворотным пунктом в применении хинина для лечения малярии в России. Кавказские врачи, накопившие в этом отношении богатый опыт, стали выступать инициаторами и пропагандистами нового метода лечения.

В 1871 г. вышла книга кавказского военного врача Н. И. Торопова «Хинин и его употребление в болотных лихорадках». По свидетельству современных авторов, эта книга по праву должна считаться классической, так как не имела себе равной во всей мировой литературе вопроса. После выхода в свет книги Торопова, а также работ еще ряда кавказских врачей за хинином в России окончательно установилась репутация специфического и лучшего средства для лечения малярии.

Сведения о распространении малярии в России во второй половине XIX века попрежнему скудны. Только по отрывочным данным, содержащимся в медикогеографических описаниях и официальных отчетах того времени, можно судить о степени распространения болезни в 50–70-х годах прошлого столетия.

Не говоря о Кавказе, где распространение малярии было предметом специального и подробного исследования T.И. Торопова, изложенного в его известном труде[591], перемежающаяся лихорадка упоминается в перечне эпидемических и эндемических болезней в медицинских описаниях Астрахани (Ольдекоп), Рязанской губернии (Дюзинг), Череповецкого уезда Вологодской губернии (Грязнов), Приамурского края (Шперк). Есть также сведения о случаях малярии в Московской губернии (Добров), в Харьковском уезде (Маршанд), в Петербурге (Архангельский).

В1880 г. Андржеевский впервые доказал, что «малярия при благоприятных условиях может прекрасно распространяться и в северных районах страны, например в Вятской губернии». Нужно сказать, что, по мнению таких авторитетных эпидемиологов, как Гирш и Торопов, последнее совершенно исключалось. По данным Андржеевского, в 1866–1878 гг. на Ижевском заводе больные малярией составляли 33 % среди лиц, обращавшихся за врачебной помощью[592].

В1878 г. впервые появляются данные о малярии в отчетах Медицинского департамента Министерства внутренних дел. Хотя эти цифры, как и все официальные данные о заболеваемости в те годы, преуменьшены и не отличаются точностью, тем не менее при всех своих недостатках они говорят о большом распространении малярии в

Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/

России[593].

Малярия по-прежнему остается предметом постоянных забот военных врачей, особенно на Кавказе и в Средней Азии. Достаточно сказать, что в среднем за пятилетие (1896–1900 гг.) на 1000 человек списочного состава армии было больных малярией:

в Петербургском военном округе – 6,6, в Московском – 30,9, в Области Войска донского

– 124,4, в Закаспийском – 205,0, в Туркестанском – З67,1.

Были на Кавказе и в Туркестане гарнизоны, где заболеваемость малярией на 1000 человек списочного состава в 1900 г. составляла 637 (Батум), 648 (Кизляр), 592 (Чарджуй), 699 (Маргелан), 774 (Кушка) и даже 1603 (15-й Туркестанский стрелковый батальон в Термезе)[594].

Огромная заболеваемость наблюдалась и среди служащих железных дорог, проходящих по территории малярийных очагов. Так, Н. А. Сахаров в 1889 г. писал, что на некоторых станциях Закавказской железной дороги заболевали почти все живущие, и движению поездов угрожала остановка за недостатком служащих. «Столь действительный при болотных лихорадках хинин далеко не всегда помогал, и единственным спасением больного являлась перемена климата, т. е. отправка больных в лазареты (Тифлисский или Бакинский). Но эти лазареты в разгар лихорадок оказывались недостаточными, чтобы вместить всю массу заболевших, которых поэтому приходилось выписывать из лазарета, не дожидаясь полного выздоровления. Вот цифры, которые говорят красноречивее слов. В 1888 г. на всей линии было 66 965 больных и из них 41 067 лихорадочных. Хинина израсходовано в том же году около 7 пудов. Так как на дороге имеется около 7000 служащих, а с членами семейств, вероятно, вдвое, то оказывается, что каждый служащий заболевает средним числом 3 раза в год малярией»[595].