Prp_Joseph_volockiy

Явление Святой Троицы преподобному Александру Свирскому

Скажем по порядку о каждом из названных направлений богословской работы аввы Иосифа.

Иосиф прежде всего — великий учитель русского иночества, автор первого писаного Устава в истории Сергиевской общежительной традиции. Подчеркнем: писаного, так как в предыдущий период обители обходились устным преданием основателей. В «Отвещании любозазорным», то есть «ответе любящим осуждать» (это 10 е Слово «Духовной грамоты…» Иосифа — Пространной, или минейной, редакции Устава) автору пришлось специально обосновывать назревшую потребность в положенном на бумагу Уставе.

Устав Иосифа — не отдельно стоящий памятник. Реально существует целый комплекс документов уставного характера, принадлежащих волоколамскому игумену и его ближайшим

ученикам. Во первых, Устав существует в двух основных изводах: Устава Краткого и Пространного, или минейного («Духовной грамоты…» — так эта редакция Устава названа в Великих Минеях-Четьих). Во вторых, внутри самой минейной редакции можно выделить два или три извода, соответствующих разным этапам авторской работы.

Что касается богословских и исторических источников Устава, которыми, к сожалению, никто специально не занимался, они тоже могут быть подразделены на несколько категорий. Преимущественным источником, как можно судить по цитации самого Преподобного, были для него «Слова подвижнические» Василия Великого, тексты Ефрема Сирина, а также ряд древнерусских патрологических сборников и патериков: Отечество («глаголется в Отечестве», — говорит преподобный Иосиф),­ Старчество («как сказано в Старчестве», — говорит преподобный Иосиф), Отечник. Одно ли и то же он имеет в виду, когда говорит Отечество или Отечник, мы сегодня точно сказать не можем. Необходимы дальнейшие исследования непосредственных источников, которыми мог пользоваться преподобный.

Важно подчеркнуть, что Устав Иосифа Волоцкого — представитель и свидетель Сергиевской традиции русского иноческого Устава. Но при более пристальном рассмотрении, как свидетельствует уже цитированное «Отвещание любозазорным», источники Устава восходят как минимум к четырем русским иноческим школам. А именно: традиция Троице-Сергиева монастыря (Иосиф впрямую на нее ссылается), традиция Кирил- ло-Белозерского монастыря, традиция ряда тверских обителей

ивеликих тверских старцев (на них Иосиф ссылается не менее активно) и, наконец, традиция его родного Боровского Пафнутьева монастыря. Я не говорю о более ранних общих источниках — частых ссылках на Киево Печерский патерик и в целом на образцы древнего русского монашества. Но из богословия непосредственных предшественников Иосиф активно работает с этими четырьмя традициями.

Ссожалением приходится сказать, что если искусствоведы

ииконоведы уже давно разработали достаточно тонкую систему анализа и различения школ (тверская школа иконописи,

160

161

московская, ростовская школа), то в области истории русского богословия специалисты пока и близко не подошли к подобному тонкому различению школ и стилей. Редко кому приходит

вголову задуматься, что, наверное, Радонежская школа богословия — это одно, Кирилло-Белозерская — это все-таки нечто другое, Тверская школа, на которую ссылается Иосиф, — это третье, а взаимодействие Волока Ламского с Новгородом и его богословской традицией — это совершенно особый разговор. Хотя несомненно, указанные местные школы и традиции достаточно отличаются и в богословском плане, и в плане языкового выражения, и в иконографических программах.

Говоря о комплексном изучении источников Устава и его богословия, нельзя исключать контекст второго Слова «Просветителя», где Иосиф пытается обосновать необходимость и превосходство иноческой жизни и подвига образцами девственников Ветхого и Нового Завета, от Мелхиседека до Иоанна Предтечи, данными апостольского предания, текстами мужей апостольских, а затем, начиная с чина пострижения у Дионисия Ареопагита, речь идет непосредственно о богословии иночества и богословии монастырского Устава.

Висторическом плане Устав преподобного Иосифа является важным источником не только по происхождению и развитию иночества, но и по конкретному устройству русских монастырей его времени. Если внимательно анализировать реалии, которые упоминаются и обсуждаются в Иосифовом Уставе, мы найдем бесценные сведения и о структуре монастыря (прежде всего самого Иосифова монастыря, но, обобщая, и о структуре монастырей Иосифова времени), и о конкретной покаянной практике (порядок и состав назначаемых епитимий в Слове 14 м).

Всвязи с последним моментом, связанным с реалиями Иоси­ фова Устава и с мерой строгости иноческой жизни в его обители, мне хотелось бы устранить одну аберрацию, которая

внашей церковно-исторической литературе, к сожалению, существует.

Один из наиболее глубоких православных богословов и историков XX века протоиерей Георгий Флоровский в своей книге «Пути русского богословия», к сожалению и удивлению,

уделил Иосифу Волоцкому всего несколько фраз. И даже в этих нескольких фразах ухитрился сказать удивительные вещи, в частности, об Уставе преподобного Иосифа. Отец Георгий писал: «Иосиф был, прежде всего, исповедником и властным проповедником строгого общежития. Он был суров и резок, но больше всего к самому себе. В его обители жизнь была жестока и тяжела, почти непосильна. И прежде всего, требовалась крайняя собранность воли, последняя напряженность. С этим связана мерность, нарочитая чинность, уставность жизни»*.

Между тем подлинный преподобный Иосиф после того, как изложил нормы жизни в монастыре, которые он заповедует хранить по своей кончине, говорит следующее: «Ясно и понятно всем, что правила, здесь написанные, снисходительны по сравнению с Божественным Писанием по немощи нынешнего поколения, так что да никто да не клевещет, якобы время последнее и люди слабы, а заповеди тяжелы и нельзя их соблюсти. Ясно всем, что никакой тягости, никакого попущения Устав не содержит в себе, но лишь требует отсечь некие малые

иненужные вещи». И далее он еще раз перечисляет эти «малые

иненужные вещи», на которых я здесь останавливаться не буду. Следующая проблема, о которой хотелось бы кратко ска-

зать, — это вопрос об Уставе как богословском источнике. Иосиф,­ как я сказал, является представителем и свидетелем Сергиевой Радонежской школы в русском богословии и в русском иночестве. Внутренняя связь прослеживается в нескольких аспектах: элементы световидной символики и богословия света в Уставе, учение о молитве как источнике внутреннего света и просвещения, учение о Христе как Игумене всех обителей, общем Настоятеле всего православного иночества.

Христу, настоятельствующу нам, — несколько раз говорит Иосиф Волоцкий. В противоположность тому, что в западных уставах (например, в классическом Уставе Монте-Кассин- ской обители, данном преподобным Бенедиктом в 529 году) авва монастыря считается наместником Иисуса Христа, точно так же как в каноническом понимании Католической Церкви

* Протоиерей Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937. Репринт: Вильнюс, 1991. С. 18.

162

163

папа является наместником Христа в Церкви. У преподобного Иосифа, в отличие от Бенедикта, Христос воспринимается как единственный Глава Церкви и единый Настоятель всех православных монастырей.

Выразительная, связанная с этим черта Устава — учение о соборных старцах, о соборном устройстве управления монастырем. Этого учения не было в ранней редакции Устава, то есть

впервых девяти Словах Пространной редакции. 12 е и 13 е Слова Пространного устава специально посвящены необходимости введения института соборных старцев. Преподобный Иосиф обосновывает актуальность этой нормы и объясняет, почему при первом устройстве своего монастыря в 1479 году он ее не вводил, а теперь считает нужным это сделать. Соборные старцы, в понимании Иосифа, должны являться дополнительным компенсирующим инструментом по отношению к власти настоятеля. Начало соборности даже противопоставлено автократии игумена. Там, где настоятель оказывается не прав или погрешает против Устава, старцы соборным разумом должны восполнить управление монастыря и восстановить норму христианской жизни. Подобно тому как в Православной Церкви

вцелом верховным органом управления является Собор, так здесь начало соборности проведено на уровне отдельно взятой общежитийной обители.

Завершая тему о богословии Устава, следует сказать, что, конечно, работа по его изучению предстоит колоссальная — и по археографии списков, и по подготовке научного издания, и по герменевтике, то есть правильному пониманию, потому что, к сожалению, в ряде публикаций в отечественной и зарубежной литературе авторы довольно свободно, а то и вовсе неверно интерпретируют те или иные идеи и формулировки аввы Иосифа.

3

Еще один важный сюжет, связанный с уставными или, общее говоря, с каноническими установками волоцкого подвижника, — вопрос об отношении к монастырской и церковной собственности. Излишне говорить, что во многих исторических работах так называемый конфликт нестяжателей и иосифлян

не столько исследуется с должной серьезностью и подобающим уважением, сколько используется для того, чтобы «научными аргументами» «обосновать» собственное неприязненное отношение к Православной Церкви и желание ограничить ее влияние.

Мифология конфликта начала складываться очень давно, едва ли не с того же самого XVI века. Вот-де жил преподобный Нил Сорский, учил, что монахи не должны владеть никаким имуществом, а кормиться лишь трудами рук своих да подаянием. И был Иосиф Волоцкий, который хотел (искажая тем самым суть христианства), чтобы монастыри владели богатствами, чтобы они угнетали крестьян… И была между ними борьба, в которой злые и жадные иосифляне победили добрых и бескорыстных нестяжателей.

Но это неправда. При жизни преподобных Нила и Иосифа внутри Церкви, внутри русского монашества не было таких противоборствующих группировок — иосифлян и нестяжателей. Как не было и никакой борьбы между ними.

В реальной жизни все было устроено и сложнее, и проще. Преподобные Нил и Иосиф действительно по-разному пред-

ставляли себе, как должно быть устроено монашество. Нил Сорский считал, что для монаха лучше спасаться не в монастыре, а в скиту, наподобие тех, которые он видел на Афоне, где прожил несколько лет. Поясню, что такое скит. Представьте в центре храм, а по периметру, «на расстоянии голоса» друг от друга, несколько изб — монашеских келий. На древнейших миниатюрах их обычно изображалось двенадцать. Монахи живут уединенно, собираясь лишь в храме, на богослужении. Каждый сам молится, сам зарабатывает на пропитание какимнибудь ремеслом. Если нужна, например, ряса — сам покупает материал, сам шьет или на свои деньги заказывает.

Совершенно иначе устроена жизнь в общежительных монастырях, активным сторонником которых был авва Иосиф. Монастырь ведет общее хозяйство, монахи вместе трудятся, вместе питаются. Все необходимое каждый получает из общего имущества. Нужна тебе ряса — идешь к игумену за благословением, тот благословляет эконома выдать тебе рясу. Нужна тебе книга — берешь у игумена благословение взять из библиотеки

164

165

в келью книгу. Она не становится твоей собственностью, ее придется вернуть. Очевидно, что гораздо ближе к идеалу евангельского «нестяжания» («отдай последнюю рубашку») оказываются иноки не скитские, но живущие по общежительному, «коммунистическому» Уставу Сергия Радонежского и Иосифа Волоцкого. Это у них лично совсем ничего своего, полное нестяжательство.

У монастыря же как хозяйствующего и правового субъекта собственность есть. А скит? Он ведь тоже не может без монастыря. Потому что он, в церковном отношении, просто не является субъектом правовым. Ответственность за него несет монастырь, при котором этот скит создан, на земле которого он располагается. Обратите внимание, без монастыря скит существовать не может.

Ничего плохого в скитском устроении иноческой жизни нет, но это путь немногих. Перестроить жизнь всего православного монашества по скитскому образцу, как мечтали, может быть, некоторые последователи преподобного Нила Сорского, — несбыточная фантазия. Сам преподобный, между прочим, необходимость монастырей вовсе не отрицал. И скит, в котором он подвизался, был приписан к богатейшему, многовотчинному Кирилло-Белозерскому монастырю.

За различиями в бытовом устроении монашеской жизни стояли и более серьезные различия аскетического и церковно-со- циального плана. Нил Сорский, по сути, говорит: мы должны больше внимания уделять молитве, умному деланию, созерцанию, размышлению над словом Божиим и святыми отцами… Если мы будем заниматься хозяйством, освоением земли, возведением здания культуры — времени на непрестанную молитву у нас не хватит. Поэтому мы можем лишь питаться от рук своих, занимаясь только тем, что, по словам апостола Павла, не отвлекает от богомыслия: плетением корзин или иным каким рукоделием… А когда Нила Сорского спрашивали, надо ли помогать ближнему, надо ли подавать милостыню — да, говорил он, надо, если у тебя что-то есть. А если ничего нет — значит, можно этого не делать.

Подход Иосифа Волоцкого иной: нужно, чтобы было чем подавать милостыню и чем в голодные годы питать целую

Преподобный Сергий Радонежский с житием

округу. В этом случае монастырь становится мощным очагом хозяйствования, независимым от государственных или боярских, вообще чьих-либо частнособственнических ресурсов.

166

167

Более того, в трудную минуту он сам может оказать помощь

игосударству, и ближнему. Нужен царю займ для войны — он просит у монастыря, нужно в голодные годы округу кормить — монастырь кормит, нужно просвещение в народ нести — создаются школы, нужно больных лечить — устраиваются монастырские лечебницы.

Нил Сорский не создает школ, да и не ставит такой задачи. Он говорит: нет, ты должен у себя в келье очистить храмину собственной души и заниматься богомыслием и молитвой. Ра­ зумеется, это необходимо, это и называется умным деланием, монашеским деланием. Но роль монашества в Церкви одним только исихазмом не исчерпывается. Умное делание и забота о людях, социальное служение — два полюса единой системы. Между ними не было никакого антагонизма, непримиримого противоречия. Они друг друга не отменяют, но дополняют.

Сказанное лучше всего подтверждается историей личных отношений между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким. Иосиф Волоцкий посылал к Нилу своих учеников. А руке Нила Сорского — и это потрясающий факт! — принадлежит древнейший список «Просветителя» Иосифа Волоцкого — книги, которую до сих пор кое-кто обличает как мракобесную. Кстати, делают это те же самые люди, которые противопоставляют «жестокому» Иосифу Волоцкому «либерального» Нила Сорского.

Между прочим, некоторые исследователи готовы даже приписать не Иосифу, а Нилу авторство краткой, первоначальной редакции «Просветителя», раз, мол, его рукой написан древнейший список. Ясно одно — вопреки расхожим представлениям, оба преподобных были настолько близки друг другу в своем учении и иноческом делании, что Нил Сорский воспринимал Иосифов «Просветитель» как собственную книгу, переписывал, давал читать другим.

Причина же возникновения мифа о «добрых нестяжателях»

и«злых иосифлянах» проста — стремление тогдашней (тем более позднейшей) государственной власти и правящей элиты наложить руку на церковное имущество. И это вполне закономерно. Основа феодального государства — дворяне. То есть те, кто верой и правдой служат при дворе Великого князя. Но ведь их надо содержать. А как? Да сделать помещиками — поместить

на землю, выделить им села, дать крепостных крестьян. Бесхозных земель к началу XVI века почти не осталось. И тут взор государства обратился к землям церковным.

Стремление государства национализировать церковное и монастырское достояние прослеживается от времен Ивана III до Екатерины II (а по сути — вплоть до большевистского «изъятия ценностей» в 1922 году). Разумеется, нужен был благовидный предлог.

«А вам ничего не надо — вы же монахи! Вы отреклись от мира, вы от всего отказались. Зачем вам собственность, зачем земли, деревни, богатства? Вы всё должны отдать государству — государство уж позаботится о своих подданных. А вы должны духом святым питаться, молиться на голодном пайке. Так что мы всё заберем…»

Важно понимать: спор о монастырском землевладении, возникший на Соборе 1503 года, — это не результат какихто глубинных процессов, происходящих в Церкви, а реакция на поползновения государственной элиты прибрать к рукам церковное достояние. Именно против этого выступил Иосиф Волоцкий. Под его влиянием Собор принял историческое решение, что «церковное стяжание — Божие стяжание есть». И это не было новшеством — напротив, это полностью соответствует всем канонам и обычаям Церкви: церковное имущество не подлежит ни национализации, ни приватизации, ни использованию в неподобающих целях.

Но пока живы были великие основатели монастырей, Нил Сорский и Иосиф Волоцкий, которые дружили между собой, одни и те же книги читали, учениками обменивались — все было хорошо, национализировать монастырские земли под флагом нестяжания государство не пыталось.

Однако потом наступила эпоха учеников. А ученики бывают разные. И вот среди «учеников» (именно так, в кавычках!) преподобного Нила Сорского появляется идеолог антииосифлянства и национализации церковных стяжаний — Вассиан Патрикеев. Кто он такой? Это опальный боярин, крупный государственный деятель, который обижен на весь мир за то, что

168

169

попал в опалу, его насильственно постригли в монахи. И потому он пытается самоутвердиться. По-человечески вполне понятно.

И как же он самоутверждается? Он говорит: вы, монахи, плохие, вы неправильно живете. На Афоне иноки не так живут — вот старец Максим Грек подтвердит. А тот приехал в Москву с Афона в 1518 году, через два года после смерти преподобного Иосифа Волоцкого, не зная русского языка, не разобравшись в духовной и политической ситуации, не понимая, что его используют в политической интриге. Он просто засвидетельствовал, что на Афоне у монастырей нет сел. А там действительно села монастырям не принадлежали. Нет на Афоне сел. Зато полностью принадлежали земли и прочее имущество — ведь Афон передан в собственность монахам еще византийскими императорами, и этого не оспаривали потом и турецкие султаны. Афон доныне напрямую подчиняется Константинопольскому Патриарху.

Так вот. Ни у одного из афонских монастырей (территория полуострова поделена между двадцатью старшими, или «владетельными», обителями) даже купить земли для основания нового, например, скита нельзя — она настолько «их», навеки их, что никаким формам отчуждения не подлежит. Но можно купить землю в аренду и построить на ней, остающейся собственностью монастыря-хозяина, свой скит или келлию. Зато вне Афона собственность, в том числе, имения, подворья, доходные дома те же самые монастыри (и даже скиты-аренда- торы) вполне могут иметь. Такая вот иерархия монастырской собственности…

Вобщем, благодаря Вассиану Патрикееву и его сторонникам

иродился тот самый миф о добрых нестяжателях и злых иосифлянах. Он поддерживался, с одной стороны, духом боярской фронды (ведь иосифляне поддержали и венчали на царство Грозного), с другой стороны, при Петре и Екатерине II, официальной позицией «просвещенных» дворян и их учителей-ино- странцев и масонов. Позднее, уже в XIX веке, его подхватила либеральная критика, которой он был на руку, ибо способствовал идейной борьбе с Церковью.

Преподобный Максим Грек

У нас на Руси монастыри тоже не приватизировали недвижимость — бояре и князья, умирая или постригаясь в монашество, зачастую отписывали им свои земли со всем, что на них было, — селами, деревнями, крестьянами. Так происходило вплоть до XVIII века.

170

171

Я не хочу сказать, что иметь села с крепостными крестьянами — нормально для монастыря вообще, в любую эпоху. Но в тех исторических обстоятельствах, в условиях феодальной Руси это было естественно и неизбежно. И это было нехудшим вариантом прежде всего для самих крестьян.

К сожалению, большой части нашей интеллигенции присуще стремление выносить моральный приговор тем или иным историческим реалиям, да еще исходя из современных «этических» представлений. Куда как приятно думать, что мы, люди XXI века, лучше, умнее и добрее тех, кто жил в «темное Средневековье».

Но ведь наши современные представления, между прочим, основаны полностью на европейской либеральной модели, то есть, в сущности, на протестантской этике, которая не признаёт ни Церкви как института, ни святости. Не признаёт не только монастырского землевладения, но и монастыря вообще. Со времен Лютера в европейской культуре угнездился стереотип, будто монах — это толстопузый тунеядец. Это же не Ленин первым сказал, не Емельян Ярославский, а Лютер. Вы поезжайте в Англию и посмотрите на знаменитые развалины средневековых аббатств, которые мы помним по романам Вальтера Скотта. Откуда они там взялись? Туда что, варвары вторглись? Нет, это благочестивые протестанты в XVI веке разрушили все монастыри в Англии, уничтожили все хранившиеся там святые мощи, надругались над святынями.

Да, подлинный ужас в том, что очень многие наши представления выросли из протестантского антицерковного мировоззрения. При слове «Церковь» мы автоматически представляем себе камеры и пытки инквизиции — и противостоящие ему свободные умы Коперников и Галилеев, нищету и голод угнетаемого крестьянства — и поддерживающее и благословляющее угнетателей великолепие риз, храмов, золотых окладов…

Но давайте задумаемся, а могла ли тогда и должна ли сегодня Церковь быть иной? Без церковной и монастырской собственности, без монашества, без теснейшего взаимодействия с государственной властью и с культурой? Эта «иная Церковь» оказалась бы просто досужей выдумкой, фантазией — или ка- кой-нибудь сектой. В православном мире такое невозможно.

Православие не витает в облаках. Интересно, кстати, сравнить икону Преображения Господня в православной иконографии

ив католической. Там Господь и Илия с Моисеем левитируют над скалой. У нас они всегда прочно стоят на скале. И это ничуть не мешает Фаворскому свету.

Надо понять и то, что противопоставление «стяжательства»

и«нестяжательства» — лишь одно из проявлений гораздо более глубокой проблемы, а точнее говоря, антиномии, присущей церковной жизни. С одной стороны, Царствие Божие не от мира сего, по словам апостола Павла, «не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр. 13, 14). И люди, взыскующие духовных высот, уходили от мирской суеты в пустыню — так

иродилось монашество. С другой стороны, Церковь призвана спасать людей, живущих в миру, и потому должна христианизировать мир, воцерковлять культуру, воцерковлять государственное управление. Все это — условия спасения большинства христиан. Да, подвижник-исихаст может жить в пустыне

исозерцать Фаворский свет, и не нужны ему для этого ни книги, ни иконы, ни даже богослужение. Но как с остальными-то быть, на такие подвиги неспособными?

Ипотому Церковь существует между этими двумя полюсами, в каждом из которых есть своя правда, но которые уравновешивают и дополняют друг друга. Так вот, нестяжательство — в том смысле, в каком его уже начали понимать после Вассиана Патрикеева — это выбор одного из полюсов в ущерб другому.

4

Другая тема, большая и важная, — это богословие «Просветителя». Я хотел бы выделить здесь следующие моменты. Эпоха Иосифа­ в историко-богословском отношении — это прежде всего... переход от богословских интуиций эпохи «великого молчания», когда русское богословие преимущественно раскрывалось в идеях «монументального богословия», то есть церковного зодчества и иконописи, к подлинному богословесию в древнерусском смысле, то есть к богословию писанному и сказанному. В этом смысле преподобный Иосиф может считаться первым русским писателем-богословом, а его «Просветитель» — первым великим памятником русской богословской литературы.

172

173

Сказанное относится также и к формированию и развитию в трудах преподобного Иосифа богословской терминологии и богословского языка. К сожалению, в настоящее время мы тоже не можем похвастаться большим числом работ или хотя бы существенных наблюдений по истории формирования системы русской богословской терминологии. «Просветитель» является в этом отношении также и незаменимым источником для исследования процесса формирования богословской лексики и ее влияния на развитие богословского ведения последующего эпох.

«Просветитель» был и остается одним из главных церковноисторических источников по истории ереси жидовствующих и борьбы с нею Русской Православной Церкви. Предисловие («Сказание о новоявившейся ереси») и последующие Слова книги позволяют изучить не только фактологическую канву развития еретического движения, но и особенности мировоззрения еретиков, выявить типологические черты, неизменно присущие — при видимой идеологической и организационной пестроте — всем противоцерковным и противокультурным радикальным течениям российского разномыслия. Речь идет здесь о пестром конгломерате идей и понятий, связанных как с ревизией христианства, так и с идеями Реформации, с оккультизмом и вольнодумством в широком смысле слова. В этом смысле употребляемый преподобным Иосифом термин жидовство не имеет в виду ни иудаизма как религии, ни еврейства как этнорелигиозной и культурной общности, ни измышленного историками и археологами Ранней Церкви иудеохристианства, но подразумевает именно определенный тип уклонения (ср. конкретные контексты из «Просветителя»: «свел в жидовство», «научил жидовству», «научил жидовствовать»).

Я нарочито не буду говорить здесь о полемических задачах, которые ставил перед собой Преподобный. Нас гораздо больше интересуют положительные моменты содержащегося в «Просветителе» учения. Это, конечно, в первую очередь, богословие образа. Огромное значение имеют Слова преподобного Иосифа об иконопочитании, входящие в состав «Просветителя» и образующие знаменитое «Послание иконописцу». Послание адресовано, по мнению большинства исследователей,

Дионисий. Распятие из Павло-Обнорского монастыря. 1500

великому современнику аввы Иосифа живописцу Дионисию. Его содержание выходит за пределы собственно богословской проблематики, являясь достоянием также отечественной искусствоведческой мысли, философии истории и философии культуры.

174

175

Говоря о богословии образа, мы переходим к третьей теме —

квопросу о воплощении в кругу преподобного Иосифа определенных богословских идей и программ, нашедших свое выражение в памятниках иконографии и храмовых росписей того времени.

Прежде всего мне хотелось бы в этой связи сказать о ПавлоОбнорском Распятии — иконе, происходящей из Троицкого обора Павло-Обнорского монастыря, содержащей в своей композиции целый ряд важных новаций, связанных с непосредственным участием в формировании программы преподобного Иосифа Волоцкого.

На Павло-Обнорском Распятии впервые появляются в русской иконографии олицетворения Церкви и Синагоги. В литературе высказывалось мнение, что появление этих фигур, возможно, связано с влиянием западноевропейских образцов, где встречаются подобные олицетворения. С другой стороны, говорилось и о том, что это может быть связано с концепцией Москвы — Третьего Рима, но это, конечно, не имеет отношения

кнашему сюжету. Разумеется, образы Церкви и отходящей, отлетающей Синагоги должны рассматриваться в общем контексте богословия преподобного Иосифа, в контексте борьбы с ересью жидовствующих. Речь идет о взаимоотношении Ветхого и Нового Завета.

Сэтой точки зрения можно вспомнить еще одну богословскую параллель. Именно в эпоху Иосифа и его борьбы с жидовствующими обостряется в русском читающем обществе внимание не только к Толковой Палее в целом как обличительному памятнику, но и к так называемой пространной редакции «Слова о законе и благодати», которое также имеет самый непосредственный полемический характер, и к «Словесам пророков», изданным в свое время И. Е. Евсеевым, — другому памятнику обличительной антииудейской полемики.

Другая радикальная новация Распятия, датируемого самым рубежом XV и XVI веков и атрибутируемого если не самому Дионисию, то «мастерской Дионисия», заключается в способе, каким Распятие и сама фигура распятого Спасителя соединяют небо и землю. Вокруг Креста Христова изображено поровну шесть фигур на земле, шесть фигур в Небе, шесть фигур

женских (Богородица, три мироносицы и указанные олицетворения Церкви и Синагоги) и шесть мужских (Иоанн Богослов и Лонгин Сотник на земле и четыре Ангела в Небесах). Иными словами, мы вправе говорить об удивительно гармоническом восприятии в школе Иосифа и Дионисия Иконника единства Неба и Земли и соединения их Крестом Христовым.

Можно было бы вспомнить еще об одной важной композиции, непосредственно связанной, возможно, с творческим кругом преподобного Иосифа. Я имею в виду иконографию «Спаса Благое Молчание». В свое время, в 1911 году, о ней говорил на Новгородском археологическом съезде Николай Иванович Троицкий. К сожалению, эта работа Н. И. Троицкого оказалась практически забытой. В каталогах, говоря о иконографии «Благого молчания», ее даже не упоминают. Между тем историк связывал происхождение данной иконографии именно с кругом Иосифа Волоцкого и даже предполагал, что первая икона подобного рода могла быть написана тем же самым великим иконописцем Дионисием.

5

Наконец, главное — иконография Успения Пресвятой Богородицы. Как мы помним, монастырь, основанный преподобным Иосифом, и главный собор монастыря посвящены Успению. В иконостасе Успенского собора было даже две иконы Успения: одно — так называемой «облачной» редакции, другое — «безоблачное». Как считают, одна из икон происходила из деревянной еще церкви Успения, построенной первоначально Иосифом, а вторая была написана Дионисием специально для каменного Успенского собора. Та дионисиевская икона до нас не дошла, но в Музее имени Рублева находится дивный образ Успения, который сотрудники музея тоже атрибутируют Дионисию и/или его ближайшему кругу. Этот образ представляет для нас особый интерес.

Он относится к «облачной» редакции. На иконе, в верхней части, изображены еще два события: чудесное перемещение апостолов в Иерусалим (каждого из них Ангел несет в облаке — потому и извод называют «облачным») и вознесение Матери Божией на Небо, где ожидают Ее разверстые райские врата.

176

177

Круг Дионисия.

Успение Пресвятой Богородицы. Конец XV – начало XVI в.

Одним из глубоких творческих импульсов, побудивших некогда автора настоящих строк к размышлению и поиску в данном направлении, была статья замечательного русского

православного мыслителя священника Павла Флоренского «Троице-Сергиева лавра и Россия» (1919). Выделяя «два принципа культуры, — они же предельные символы догматики», Флоренский писал в названной статье: «Женственная восприимчивость жизни в Киевской Руси находит себе догматический

ихудожественный символ Софии-Премудрости, Художницы Небесной. Мужественное оформление жизни в Руси Москов- ско-Петербургской выкристаллизовывается в догматический

ихудожественный символ Пресвятой Троицы… Первый по времени русский иконографический сюжет — икона Софии Премудрости Божией, исходит от первого родоначальника русской культуры — Кирилла. Около этого небесного образа выкристаллизовываются Новгород и Киевская Русь… Новое видение горнего первообраза дается русскому народу в лице его второго родоначальника — преподобного Сергия».

Итак, отец Павел считал возможным говорить о двух первопринципах, ткущих, как основа и уток, духовную жизнь России, и соответственно о двух эпохах в истории становления русской культуры и духовности — Кирилловской (Кирилло-Ме- фодиевской) и Сергиевской, «софийной» и «троичной». Нам, при первом же еще чтении работы «Троице-Сергиева лавра

иРоссия», показалось, что «ноуменальный портрет» России, представление о Русском Православии как цельном духовном бытии и о его развитии в истории будут неполны (как исторически, так и в метафизике) без восполнения дихотомической схемы философа трихотомической — без введения третьего духовного и культурологического «прасимвола» или «прафеномена» русской души — образа Пресвятой Богородицы, в преимущественном почитании иконы и праздника Честного

иСлавного Ее Успения. Это время, когда внимание подвижников привлекут праздник и идеология Успения Божией Матери, первой земной личности, удостоенной небесной славы в силу собственной чистоты и святости, собственного, всей жизни, подвига. И Успенские монастыри станут символом и центрами этого труднического личностного восхождения, стяжания Святого Духа.

Итак, мы можем выделить три ступени в развитии или три внутренних измерения русской православной духовности:

178

179