1.2. Кант

Хотя Кант, как это показывают его работы, не посвятил вопросу о смысле жизни отдельного исследования, тем не менее, мы находим в его собственных изречениях мысли, подкрепляющие возможность поставить такой вопрос. Основные черты «Критики…» Канта недвусмысленно говорят, что эта жизнь рисовалась кенигсбергскому мыслителю далеко не в розовом свете. Не трудно понять, что искать смысла в ней как таковой было бы большим, роковым заблуждением. Положительный ответ - если он возможен - может получиться только на почве установления связи личности с неземными целями и помыслами. Если бы человек оставался просто человеком, не становился бы личностью, то жизнь его была бы лишена всякого самостоятельного смысла и ценности. Подчеркивая широту и власть чувственных, земных стремлений людей в «Критике практического разума»¹¹ Кант произносит знаменательную фразу: «Человек – существо полное потребностей, но все-таки он не совсем уж животное…»

В своих изречениях, философ энергично и решительно выступает против гедонизма¹². Он не стремился, правда, к полному уничтожению «естественных склонностей», а только требует их обуздания¹³. Потребность в счастье признается им за необходимую потребность всякого разумного существа, но эта потребность далеко от обоснования смысла жизни. Кант везде пользуется случаем подчеркнуть нравственно опасный характер стремления к счастью как самодовлеющей цели. Ценность этой жизни только в том, что мы таким путем открываем возможность иного, более достойного существования. Если бы целью жизни было счастье, то лучше было бы выбрать в руководители природный инстинкт, а не разум.

То, что человек может породить «я», поднимает его на неизмеримую высоту над всеми земными существами – такой мыслью начинается кантовская «Антропология». Автор требует от человека революционного перелома в настроении и образе мыслей и считает этот факт, может быть, необъяснимым, но все-таки возможным путем свободы.

Понимая под моральной свободой «в практическом смысле» независимость воли от принуждения со стороны требований чувственности, Кант наделяет этой свободой человека и этим отводит ему в мире и жизни совершенно особое место, приписывая ему почти космическое, основное значение. Мыслитель сделал из субъекта своего рода философскую Архимедову точку, на которую у него опирается вообще все его миросозерцание. Таким образом, это приводит нас к очень важному выводу, что цель жизни, смысл ее, если он есть, имманентен личности, что высшее благо не вне личности, а в ней самой. Уже здесь напрашивается ясный вывод, что «царство небесное истинного смысла» может быть только «внутри нас».

Не смотря на это, Кант не забывает о чувственности, об этом «радикальном зле», заложенном в человеческой натуре. Этим объясняется то, что он фактически далек от мысли возлагать чересчур большие надежды на собственные силы человека. «Из столь кривого дерева, из которого сделан человек, – говорит философ¹⁴, – нельзя построить ничего вполне прямого. Только приближение к этой идее возложено на нас природой».

Основным фактором, несущим смысл жизни, является у Канта идея, в которой он, строгий формалист, не ограничивается одним формальным определением, а дает слияние формы и содержания. Этим солнцем, освещающим, с его точки зрения, всю жизнь и личность, является нравственный закон, доведенный до полноты понятия высшего блага. В утверждении смысла жизни приходится отвести основную, почти исчерпывающую роль нравственному закону, осуществлению чистой, безусловно доброй воли. Кант считает возможным мыслить такую волю даже в роли общеобязательной, абсолютной законодательницы, нравственный закон – как мировой закон. Эту мысль о центральном положении нравственного закона Кант повторяет и подкрепляет везде. «Для людей, – говорит он¹⁵, – нет никакого иного спасения, как вобрать теснейшим образом подлинные нравственные основоположения в свой образ мыслей». «Если справедливость погибнет, то нет смысла в существовании людей на земле».

Смысл жизни, по мнению Канта, может дать только то, что способно дать полное удовлетворение, а высшей целью жизни, дающей смысл, является высшее благо. Нравственный закон должен вполне удовлетворять этому условию. Кант, правда, ранее отверг счастье как цель жизни, но только для того, чтобы потом вернуть его в облагороженной, нравственно оправданной форме. 

В конце «Критики практического разума»¹⁶ он говорит о том, что «человеческая природа предназначена стремиться к высшему благу». Приобщиться к этому высшему благу должен стремиться каждый человек, но он должен всегда помнить, что это приобщение соразмерно не его поступкам как таковым, а «нравственной ценности его личности»¹⁷. Таким образом, блаженство определяется верностью нравственному закону и должно рассматриваться только как его необходимое следствие.

То, что Кант видел смысл жизни в моральном совершенстве, усложненном до полноты высшего блага, подтверждается всем характером его рассуждений в практической философии. Об этом ясно говорит и его философия религии. «Каждая вещь в природе, – говорит он¹⁸, – действует по законам; но только разумное существо обладает способностью действовать по представлению законов, т.е. по принципам, или обладает волей». Именно в силу этой двойственности человека Кант отводит ему место своего рода посредника между двумя мирами, чувственным и умопостигаемым, свободой и необходимостью, между «небом и землей». Главу «Переход от обычного нравственного познания к философскому» в «Метафизике нравов» Кант начинает словами: «Нигде в мире, да и вообще вне его немыслимо ничто, что можно было бы без ограничения считать добром, кроме только доброй воли». Таким образом, Кант возлагает на человека колоссальную ответственность, потому что в его воле должна достигаться вершина добра. Уже здесь слышится приближение той мысли, которую потом абсолютировал Фихте, именно, что мир - это материал для нравственной воли.

Введение понятия бога в произведениях Канта, в сущности, не спасает положение, а наоборот ухудшает его. Хотя бог Канта постулирован на основе этических мотивов, и его этика обосновывает религию, а не наоборот, к этому понятию применимо обычно простое выражение, что все усилия людей являются или тщетными, если они идут вразрез с волей божьей, или же излишними, если стремятся к тому же. Кант сам говорит, что если бог является фактором, определяющим все, тогда «человек – марионетка или вокансоновский аппарат¹⁹, сделанный и заведенный высшим мастером всех искусств и произведений»²º. Кантовский бог, правда, не исключает свободы человека, но он также не устраняет глубоко смущающего сомнения, к чему усилия человека, нуждающиеся все равно в пополнении божеством, когда бог с его всемогуществом все осуществит безупречно и твердо.