§ 5. Соотношение презумпции добросовестности

с презумпцией виновности

Нет, стало быть, никакого смысла рассуждать о добросовестности и недобросовестности при отсутствии противоправного деяния, вреда и причинной связи между ними. Поскольку сам по себе правомерный характер деяния лишает возможности упрекнуть в чем-либо субъекта, его совершившего, добросовестно либо недобросовестно можно совершить только то, что может послужить (хотя и не обязательно, что послужит) причиной угрызений совести, т.е. деяние, для совершающего его субъекта заведомо неправомерное (противоправное), хотя бы и выражающееся во внешне нейтральном или даже законном действии. Добросовестность характеризует такое субъективное психическое отношение совершающего его лица к своему деянию (акту реализации правоспособности, осуществления субъективного права либо исполнения юридической обязанности) как к правомерному, т.е. такому, при котором оно не усматривает, не может и (или) не должно усматривать ни нарушения своим деянием нормы объективного права (неправомерности), ни нарушения им чьих-либо субъективных прав или законных интересов (противоправности). Недобросовестность, напротив, свидетельствует о том, что противоправный характер деяния для совершающего его лица вполне ясен и очевиден и что деяние совершается им, скорее всего, несмотря, а быть может, и благодаря такому знанию. Последнее, однако, неточно и может служить лишь предметом презумпции, - суждения предположительного, допускающего опровержение (презумпции виновности).

Сказанное порождает следующий вопрос. Как же быть с прямо исключающими друг друга презумпциями: с одной стороны, виновности в совершении противоправного деяния (п. 2 ст. 401, п. 2 ст. 1064 ГК РФ), с другой - добросовестности в осуществлении гражданских прав (п. 3 ст. 10 ГК РФ)? Ведь если добросовестность предполагается, то недобросовестность подлежит доказыванию; следовательно, потерпевшему, прежде чем сослаться на презумпцию виновности причинителя вреда или неисправного должника, необходимо опровергнуть презумпцию его добросовестности. Почему же никто никогда этого не делает? Почему правонарушитель не возражает потерпевшему в том смысле, что последним не доказана его, ответчика, недобросовестность? Почему на это не обращает внимания суд? Почему стадия доказывания недобросовестности в делах из гражданских правонарушений опускается и участники процесса сразу приступают к дебатам по вопросу о виновности правонарушителя?

Все недоумения сами собой разъясняются, если принять во внимание ограниченную сферу применения п. 3 ст. 10 ГК РФ - той самой нормы, которую традиционно считают пристанищем презумпции добросовестности, универсальной чуть ли не для всего гражданского права. В действительности эта презумпция не столь глобальна, ибо ее применение ограничивается лишь "случаями, когда закон ставит защиту гражданских прав в зависимость от того, осуществлялись ли они разумно и добросовестно". Следовательно (и это чрезвычайно важное дополнение к сделанным выше выводам о сфере применения понятия о недобросовестности!), недобросовестность подлежит доказыванию лишь при обсуждении вопроса о субъективном психическом отношении к действию по осуществлению субъективного гражданского права <10>, т.е. по отношению к внешне правомерному действию. Действие же, неправомерное объективно, т.е. действие, нарушающее закон или иной нормативный акт, является очевидно противоправным для всякого дееспособного лица и, следовательно, очевидно недобросовестным; очевидное же, как это установили еще римляне, не нуждается в доказательстве (manifestum non eget probatione). Объективная неправомерность = очевидная недобросовестность = презумпция виновности; субъективная противоправность = презумпция добросовестности = невозможность постановки вопроса о виновности. Ясно, что опровергнутая презумпция добросовестности (во втором варианте развития ситуации) приводит, соответственно, к конечному пункту первого варианта - к презумпции виновности.

--------------------------------

<10> ГК РФ об этом не говорит, но очевидно, что к этой категории действий должны быть причислены и действия по реализации субъектом гражданских правоотношений элементов своей гражданской правоспособности, а также по исполнению лежащих на нем гражданско-правовых обязанностей, т.е. иные внешне правомерные действия. Наиболее известные примеры отдельных случаев такого рода - заключение сделки с неуправомоченным отчуждателем или неуполномоченным лицом (акты реализации правоспособности) и акты исполнения обязательств формально легитимированным держателем ценных бумаг либо цеденту при отсутствии уведомления об уступке.

* * *

Как видим, с недобросовестностью - как очевидной, так и доказанной - гражданское право не связывает самостоятельных юридических последствий: недобросовестность служит лишь ступенькой на пути к презумпции гражданской вины. При этом практика почти повсеместно шагает через ступеньку недобросовестности, останавливаясь на ней лишь в тех нечастых случаях, когда этого прямо требует закон. Добросовестность же имеет вполне самостоятельные и ни с чем не совпадающие юридические последствия - устранение причин для постановки вопроса о виновности в совершении противоправного деяния, а значит, и снятие вопроса об ответственности за его совершение. Такие последствия не наступают (добросовестность "не срабатывает") лишь в тех немногочисленных случаях, когда закон возлагает на причинителя вреда обязанности и ответственность независимо от вины, т.е. в том числе и в таких случаях, когда обсуждение вопроса о вине не представляется возможным.