Прудон пьер жозеф Война и мир. Исследование о принципе и содержании международного права. В 2 т. М., 1864.

[Извлечение]

ВОЙНА И МИР

ИССЛЕДОВАНИЕ О ПРИНЦИПЕ И СОДЕРЖАНИИ МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА Глава I. О ФЕНОМЕНАЛЬНОСТИ ВОЙНЫ

Не думаю, чтобы могли найтись у меня читатели, которые нуждались бы в объяс­нении, что такое война в физическом, или эмпирическом, смысле. Все имеют об этом какое-нибудь понятие: одни как свидетели, другие как участники, третьи, наконец, читали тысячи описаний. И потому, не останавливаясь на этом значении войны, я пойду далее.

Далеко не имеют столь же достаточного понятия о самой природе войны, чисто юридической по самому существу своему, о ее нравственной феноменальности, ее идее и, следовательно, о той роли, столько же положительной, сколько и законной, которую она выполняет в устроении человечества, в религиозных его отправлениях, в развитии цивилизующей мысли, в добродетели и даже в самом благополучии наро­дов. Осмеливаюсь сказать, что в этом случае военные, историки, юристы и публици­сты разделяют общее неведение. Наше знание о войне ограничивается почти одними только внешними фактами, внешнею обстановкою, громом сражений, числом жертв. Самые прилежные изучают стратегию и тактику, другие занимаются формальной стороной войны; но все это по отношению к войне то же, что процедура, полиция, наказание по отношению к правосудию, обряд по отношению к религии; это столько же не война, сколько формулы права — не право, обряды религии — не религия. Ни­кто еще не пытался уразуметь войну в ее сокровенной мысли, в ее разуме, ее совести, скажу решительно, в ее высокой нравственности, тогда как именно в этом, т.е. в этой сфере чистого разума и совести, и надо изучать войну и наблюдать ее явления, если не хотят осудить себя на совершенное непонимание.

Писатели лепечут что-то о праве и законах войны, но кто их читал, тот знает, что под этими словами: «право войны, законы войны» — следует разуметь только разные условные правила, установленные ради человеколюбия, а никак не положительное право, присущее силе и из нее истекающее, — право, которое; обнаружившись и освятившись победою, было бы так же обязательно для совести побежденного, как при­говор гражданского суда обязателен для совести тяжущегося. Если следовать юри­стам, то право войны, взятое в буквальном смысле, есть противоречие в выражениях (фикция, эвфемизм), которое было бы ребячливо, смешно, нелепо принимать за серь­езное; в действительности, и по свидетельству всех писавших об этом, право войны не существует, акты силы не имеют никакого разумного, никакого нравственного значения. Очевидно, что при этой точке зрения под войною разумеются только ее материальные проявления и, следовательно, отрицается совершенно ее нравственная феноменальность, ее духовность. Мы гордимся, и справедливо, нашим прогрессом, но что касается войны, то мы во сто раз невежественнее, чем сами варвары, для кото­рых война была высшим проявлением правосудия и воли богов. [...]

Знать материальную сторону сражений и осад, проследить на карте все движение армий, свести счет людям, лошадям, пушкам, снарядам, ранцам, перечитать все ноты, которыми обменялись воюющие стороны пред объявлением войны, — все это еще не значит знать, что такое война. Стратегия и тактика, дипломатия и интрига имеют свое место на войне, как вода, хлеб, вино, масло — в богослужении, как жандармы и швейцар, тюрьма и цепи — в правосудии, как звуки голоса и азбучные фигуры — в произведениях ума. Но все это, взятое само по себе, не раскрывает никакой идеи. Ви­дя, как две армии режут одна другую, недоумеваешь, даже прочитав их манифесты, что делают и чего хотят эти добрые люди: то, что называют они сражением, есть ли это игра, упражнение, жертвоприношение богам, исполнение судебного приговора, физический опыт, припадок сомнамбулизма или безумия, следствие опиума или алко­голя.

И действительно, не только материальные акты борьбы сами по себе ничего не выражают, но нисколько не раскрывает значения войны и то объяснение, которое дают им юристы, а за юристами историки, государственные люди, поэты и военные, а именно: что люди воюют между собой потому, что их интересы приводят в столкно­вение. Удовольствоваться таким объяснением значило бы уподобить войну драке собак, грызущихся за кость; одним словом, значило бы признать войну фактом чисто животной жизни. Но это отвергается общечеловеческим чувством и фактами; это противоречит самой природе человека, существа разумного, нравственного и свобод­ного.[...]

Так как ни материализм военных, ни болтовня юристов и дипломатов не могут нам раскрыть значения войны, то одно, что нам остается: рассматривать войну, по­добно судебной процедуре, как обнаружение одного из актов нашей внутренней жиз­ни, и поэтому искать ее формы и законы не только во внешнем опыте, в рассказах историка, в восторженных описаниях поэтов, в дипломатических документах, в сооб­ражениях стратега, но также, и преимущественно, в откровениях совести, в наблюде­нии психологическом.

Прежде всего война пробуждает только мысль о бедствиях и крови. Прошу чита­теля на несколько времени удалить от себя эти печальные представления: его ожида­ет немалое удивление увидеть, что все, что мы ни делаем и ни думаем, предполагает войну и что война есть самая объемлющая и самая необходимая категория нашего разума. Как время и пространство, как прекрасное, справедливое и полезное, так и война есть форма нашего разума, условие нашего существования. Это-то всемирное, умозрительное, эстетическое и практическое значение войны и хочу я выяснить, пре­жде чем приступлю к исследованию о ее природе, причине и законах.