Современная география

СОВЕТСКАЯ ФИЗИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ ПОСЛЕ ВЕЛИКОЕ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ

_П

ервый период (до 1955 г.). |В годы Великой Отечественной войны советские географы /выполнили ряд заданий по обслуживанию нужд фронта. Так, в Институте географии АН СССР при участии сотрудников других институтов раз­рабатывались комплексные физико-географические карты. Не прекращались и теоретические исследования (А. А. Григорьев,

В. Н. Сукачев). Уже в 1943—1944 гг. возобновились комплексные экспедиции, возглавлявшиеся СОПСом (в частности, в Южную Киргизию и на Северо-Западный Кавказ).

Исследования первых послевоенных лет были связаны глав­ным образом с задачами восстановления хозяйства, экономиче­ского развитий восточных районов страны и с решением регио­нальных экономических проблем. В 1949—,1951 гг. большие ра­боты на юге Русской равнины провела Комплексная экспедиция АН СССР по полезащитному лесоразведению; в 1948—1953 гг. Комплексная экспедиция по новым районам культуры чая рабо­тала в Закарпатье и Молдавии; в 1954 г. СОП С организовал экспедицию для изучения районов освоения целинных и залеж­ных земель и т. д. Различные специализированные исследования (почвенные, геоботанические и др.) проводились во многих рай­онах страны.

С 1948 г. организуются регулярные высокоширотные воздуш­ные экспедиции, а с 1950 г. — дрейфующие арктические станции «Северный полюс» (СП).

Благодаря широкому внедрению аэрофотосъемки быстро про­двинулось топографическое картографирование страны. В про­цессе картографирования были завершены открытия на террито­рии СССР (главным образом в Северо-Восточной Сибири, где был открыт крупный район современного оледенения, а также в горах Средней Азии) и, кроме того, подверглась существенным исправлениям карта многих других районов (страны. С введением географического редактирования топографических карт значи­тельно усовершенствовалось, их качество и обогатилось содер­жание.

Многое было (сделано в геологическом изучении Советского Союза, что (позволило к концу периода первые издать обзорные геологические карты всей территории СССР без «белых пятен», а также первую тектоническую карту СССР. Достижения в обла­сти изучения почв и растительности нашли свое отражение в издании 'почвенных и геоботаничесиих карт Европейской части CGCP (м. 1:2 500 000) и СССР (1:4 000 000).

После окончания Великой Отечественной войны возобнов­ляются опыты детальной ландшафтной съемки, причем постепенно они вводятся в планы научно-исследовательской ра­боты ведущих университетов страны. В Московском университе­те экспериментальные ландшафтно-съемочные работы были на­чаты в 1945 г. под руководством Я. А. Солнцева, несколько позд­нее аналогичные исследования стали вести ландшафтоведы Ле­нинградского университета, а затем Львовского, Воронежского, Латвийского и ряда других. В 50-х годах ландшафтные исследо­вания все чаще приобретают прикладное (главным образом сель­скохозяйственное ) н ап р а в л ение.

Что касается комплексных экспедиций Академии наук СССР и некоторых других учреждений, то они проводились с участием представителей разных специальностей, каждый из которых обычно выполнял свою задачу. Комллексирование работ осуще­ствлялось лишь частично, (например, при разработке природного районирования). Одно из немногих исключений представляет Прикаспийская экспедиция МГУ, метод работы которой состоял в совместном картировании природных комплексов всеми участ­никами, с последующей интерпретацией полученной ландшафт­ной карты в почвенном, геоморфологическом и других отноше­ниях.

Следует отметить постепенное внедрение аэрометодов в ланд­шафтные исследования, а также создание первых комплексных стационаров (Тянь-шаньская физико-географическая станция Института географии АН СССР; стационары Комплексной экспе­диции по полезащитному лесоразведению, организованные под руководством В. Н. Сукачева). Эти стационары, однако, нельзя назвать ландшафтными; хотя они и охватывали своими исследо­ваниями широкий круг природных явлений, но перед ними не ста­вилась задача раскрыть структуру и динамику ландшафта как целого.

Ландшафтные 'Съемки послужили основой для дальнейшей разработки теории ландшафта. В 1947 г. Я. А. Солнцев выступил на Втором Всесоюзном географическом съезде с теоре- 320

тическим докладом, обобщившим первые результаты работ ланд- шафтаведов Московского университета. Развивая представление

о ландшафте, намеченное в трудах JI. С. Берга, J1. Г. Раменского и С. В. Калесника, Н. А. Солнцев дал новое, более четкое опреде­ление его и особое внимание уделил .морфологии ландшафта. Со­гласно Н. А. Солнцеву, ландшафт представляет собой генетиче­ски единую территорию, построенную из закономерно сочетаю­щихся урочищ, которые в свою очередь состоят из простейших морфологических единиц ландшафта — фаций. Фации и урочища служат непосредственными объектами полевой ландшафтной съемки (ем. Солнцев, 1948).

Наганная с 1948—1949 гг. по отдельным вопросам ландшафто- ведения в печати выступают (многие географы '. Систематическую сводку по истории и теории ландшафтоведени я дал А. Г. Исачен­ко (1953 г.). В учебные планы университетов вводится курс «Уче­ние о ландшафте».

В этот период в ландшафтоведении намечаются некоторые новые направления и разделы. В. Н. Сукачев еще в годы Великой Отечесшвешай^войиы наадл-разработ.Ку Лучения о биогеоценозе как;.п^5^ше^данй(цё комплексного природного деления тер­риторий. Само по себе понятие о биогеоценозе не ново, оно соот­ветствует представлениям об элементарном ландшафте, или фа­ций. Новый подход В. Н. Сукачева (1947 г.) к изучению этих единиц состоит в том, что он привлек внимание к проблеме обме­на вещества и энергии между компонентами биогеоценоза, к его динамике и особой роли организмов как наиболее активного ком­понента всей системы. В. Н. Сукачев положил начало стацШйар- ному исследованию биогеоценозов. '

Б. Б. Йолытвым^оиш’’заложены основы геохимии ландшаф­та, т. е. учения о миграции химических элементов в ландшафте^I. Возникновение геохимии ландшафта явилось новым важным этапом в истории познания «механизма» ландшафта как слож­ной материальной системы.

Надо, однако, признать, что успехи теоретического ландшаф- товедения мало отразились на содержании довольно многочис­ленных региональных физико-географических описаний. Правда, подобные труды, как правило, завершались физико-географиче­ским районированием, но господствующее место 'в них занимал отраслевой материал; что же касается самого районирования,то оно (выподнялось чисто эмпирически, обычно схематично, каж­дым автором по-своему. (Примером может служить научно-попу­лярная серия «Природа СССР», издававшаяся Институтом гео­графии АН СССР с 1946 г. (В эту серию вошел ряд неболь­ших (региональных монографий .(«Север Европейской части СССР», «Северо-Запад РСФСР», «Центральные черноземные области» и др.), далеко, однако, не охвативших всю территорию страны и (разнообразных по своей структуре и теоретическому уровню.

Большая сводка Л. С. Берга «Географические зоны СССР» (1947а, 1952а) явилась завершением его трудов по описанию при­роды ландшафтных зон и горных стран СССР, но не внесла суще­ственно новых положений ib теорию физико-географического рай­онирования и ‘методику региональных характеристик.

Заметный вклад в разработку фи з и ко - г е о г р а фич е с к о- по районирования территории СССР составили вышед­шие одновременно труд С. Я. Суслова (1893—,1953), посвящен­ный физической географии Азиатской части СССР (1947 г.), и кол­лективное «Естественноисторическое районирование СССР» (1947 г.). В этих работах для районирования всей территории СССР применен наряду с зональным принципом и азональный, Причем зональные единицы (зона в «Еетественноисторическом районировании», зона и подзона у Суслова) и, азональные («страна» в «Естественноисторическом районировании», «стра­на» и «область» у Суслова) по существу выделялись независимо друг от друга и между собой не соподчинялись. (Таким образом, оба районирования построены по «двухрядной» системе.) Срав­нивая обе работы, следует выше оценить районирование С. П. Суслова: оно строже обосновано и значительно детальнее, а ха­рактеристика регионов более содержательна, чем в «Естествен­ноисторическом районировании».

Интересный опыт физико-географического районирования всей (Суши земного шара принадлежит А. И. Яунпутниню (1946 г.). Предложенные этим автором понятия о физико-геогра- фических сешорах и странах, о ландшафтах барьерной теш и барьерного подножия прочно вошли в науку.

Теоретическими вопросами физико-географического райониро­вания занимались также Д. Л. Арманд, А. А. Григорьев, А. Г. Исаченко, Ф. Н. Мильков, В. Б. Сочава, В. М. Четыркин, И. С. Щукин. Главным итогом исследований этих лет следует считать

утверждение основного принципа, согласно которому при ко,м- /йлексном природном районировании необходимо одновременно Цучитывать как зональные, так и азональные факторы физико­-географической дифференциации. Относительно путей реализа­ции этого принципа при построении системы таксономических единиц возникло два мнения. Большинство авторов придержива­лось традиционного способа расположения таксонов райониро-вания в один субординационный ряд, в котором чередуются зо­нальные и азональные признаки (например, по А. А. Григорьеву: пояс — сектор — зона (вместе с подзоной — провинция — ланд­шафт). Часть географов (Д. Л. Арманд, А. Г. Исаченко) предла­гала строить на высших ступенях районирования два независи­мых ряда: зональный (пояс — зона — подзона) и азональный (сектор — страна — область), .которые лепко могут быть связа­ны па любой ступени свободными переходами. Согласно А. Г. Исаченко (1953 г.), оба ряда сходятся в ландшафте, который и представляет основную («узловую») единицу районирования, будучи далее неделимым ни в зональном, ни в азональном отно­шениях.

Представление о ландшафте как оанавной единице физико- географического районирования развивали С. В. Калесник, Н. А.- Солнцев, В. Б. Сочава.

В области общей физической географии следует отметить серию работ А. А. Григорьевапосвященных теории фиаижо - г ео гр аф ич ееког о процеоса, проблеме обмена веществ и энергии в .географической оболочке и закону зональности, и труд

С. В. Калесника «Основы общего землеведения» (1947, 1955 гг.), развивающий идею целостности географической оболочки.

Непосредственное отношение к общему землеведению имеет «Палеогеография» К. К. Маркова (1951 г.), носящая подзаголо­вок «Историческое землеведение». В этом труде рассмотрена эво­люция основных компонентов географической оболочки и уста­новлены важнейшие закономерности развития последней на про­тяжении геологической (истории. Существенный вклад в общую физическую географию составили многие труды Л. С. Берга (19476, 19526 и др.). в которых проводится идея поступательного развития природы .земной поверхности и активной роли организ­мов в этом процессе, рассматривается истории ландшафтных зон и т.д.

Довольно большое внимание привлекала к себе проблема!^I! примененияколичественных методов в физической географии; (Д. Л. Арманд, М. И. Будыко, А. А. Григорьев, А. Г. Исаченко).,

Развитие советской географической теории в послевоенный период, как и в 30-е поды, сопровождалось острой борьбой мне­ний. Теоретическая дискуссия достигла /наибольшего накала в. 1950—1953 лг. Широкому обсуждению подверглись такие вопро­сы, как предмет и содержание физической географии, ее отноше­ние к другим наукам, понятие о географической среде, учение

А. А. Григорьева о физико-географическом процессе и «едином географическом процессе», понятие о ландшафте, его основныхзакономерностях и принципах выделения, проблема ландшафт­ных рубежей, учение о ландшафте в связи с преобразованием природы, учение о ландшафтных зонах, а также принципы физи- ко-геогр а фич еского районирования и методы комплексных гео­графических исследований.

Не имея возможности подробно рассмотреть здесь ход дис­куссии ', ограничимся лишь несколькими краткими выводами. Дискуссия (подтвердила факт объективно сложившегося разде­ления географии на два цикла наук — физико-географический и экономико- геогр а ф ический, что, однако, не должно служить по­водом для отрицания тесных связей между ними и необходимо­сти совместной работы физико-географов и экономике-географов при решении комплексных региональных проблем.

Что касается собственно физической географии, то ее позиции значительно укрепились. Обсуждение показало бессмысленность противопоставления общей физической географии и ландшафто- ведеиия. То, что физическая география должна изучать как общие закономерности структуры и развития географической оболочки, так и многообразные местные проявления этой струк­туры, представ ленные географическими комплексами разного порядка, стало ясным для подавляющего большинства специали­стов'-геопр а фов.

Существовало довольно распространенное мнение, что пред­метом физической географии служит географическая среда. Но результаты дискуссии показали, что подобный взгляд вносит только путаницу в науку, ибо создает двойственность в понима­нии самой географической среды (как географической оболочки и как части природы, играющей роль среды для человеческого общества) и придает понятию о предмете физической географии неуместный антропоцентрический оттенок.

Разумеется, далеко не все актуальные проблемы географиче­ской науки могли быть решены сразу, и притом только лишь при помощи чисто камеральных споров. Перед советскими географа­ми стояли неотложные практические задачи, для решения кото­рых требовалось развертывание массовой исследовательской ра­боты. Это — совершенствование методики полевых ландшафтных исследований, развитие ландшафтного картографирования,-раз­работка принципов и методов физико-географического райониро­вания, укрепление связи науки с жизнью.

Второй период (после 1955 г.). Текущий этап в развитии со­ветской географии характеризуется многими новыми чертами. Наряду с дальнейшей разработкой теоретических и методических проблем особенно усилилась прикладная направленность иссле­дований. Активизировались международные связи советских гео­графов. С 1956 г. возобновилось их участие в работах междуна­родных географических конгрессов; крупные исследования стали проводиться и за пределами своей страны. С 1955 г. непрерывно работают советские экспедиции в Антарктике. Значительное ожи­вление географических исследований в Арктике, в горных лед­никовых районах, на океанах было вызвано участием СССР в осуществлении программы Международного геофизического года (1957—<1959 гг.).

В отдельных дисциплинах физико-географического цикла воз­рос интерес к крупным проблемам глобального масштаба, таким, как 'тепловой и водный баланс, круговорот воды на Земле (М. И. Будыко, Г. П. Калинин, М. И. Львович и др.), многолетняя из­менчивость увлажнения и связанных с ним 'процессов (А. В. Шнитников), морфоструктуры Земли (И. П. Герасимов, Ю. А. Мещеряков), продуктивность биосферы и биологический круго­ворот веществ (Н. И. Базилевич, Л. Е. Родин).

В картографии за последние годы произошел существенный поворот в сторону усиления тематического картографирования и создания комплексных атласов отдельных республик и областей. Начиная с 1958 г. издано более десятка подробных научно-спра­вочных атласов и целая серия популярных атласов учебно-крае­ведческого типа. Крупнейшими картографическими обобщениями явились Физико-географический атлас мира (1964 г.) и Атлас Антарктики (1966 г.).

Методологические проблемы науки продолжают вызывать у географов самый живой интерес. Острая дискуссия разгорелась, в частности, вокруг книги В. А. Анучина «Теоретические проблемы географии» (1960 г.).

В. А. Анучин поставил своей целью «обосновать монистиче­ский, материалистический взгляд на географическую науку» (стр. 5). Под «монистическим» взглядом, который он, как отме­тил С. В. Калесник (1962, стр. 15), произвольно отождествляет с философским материализмом, подразумевается представление о географии как «единой» науке, противопоставляемой «дуалисти­ческой» географии, «разорванной» на физическую и экономиче­скую. Методологическую основу географии В. А. Анучин видит в «территориальности», т. е. в хорологическом подходе (стр. 104); географ должен заниматься «территориальными комплексами», объединяющими и природу, и человека вместе с производством.

В конечном счете В. А. Анучин свел географию к страноведе­нию; его «территориальные комплексы» очерчиваются историко­географическими границами (стр. 184—185)—это государства и их административные и исторические области типа феодальных провинций Франции или княжеств средневековой Руси. Вряд ли такой (выбор объекта исследования поможет решить пробле­му территориального .синтеза .природных и общественных явле­ний.

Н. Н. Баранский ясно указал, что «страноведение, не претен­дуя на роль особой науки, должно быть лишь организационной формой объединения разносторонних знаний о той или иной определенной стране» (1956, стр. 156). Этот выдающийся эконо- мико-географ писал, между прочим, следующее: «...считаю необ­ходимым отметить, что мои друзья не раз пробовали использовать эту статью ^Iс целью изобразить меня поклонником какой-то новой общей географии, представляющей собой смешение и физической и экономической географии» (Баранский, 1956, стр. 163). Баран­ский категорически отвергал такое смешение.

Страноведение — важная вспомогательная географическая дисциплина, но оно не может претендовать на роль «высшего географического синтеза» по многим причинам, и в частности потому, что физико-географические элементы занимают в нем подчиненное, служебное положение. Н. Н. Баранский подчерки­вал, что в центре интересов страноведения стоят быт, культура, политика и даже «дух народа» и что в сравнении с физико-гео- графами «экономгеографы несравненно ближе к интересам стра­новедения» (там же, стр. 147—148).

Переходя к собственно физической географии, следует отметить, что в ней 'четко определились следующие главные на­правления работы: полевые ландшафтные исследования, созда­ние ландшафтных карт разных масштабов и физико-географиче­ское районирование — все это в значительной мере с прикладной ориентацией, — а также разработка общей теории геосистем (включая геосистему высшего порядка — географическую оболоч­ку, или эпигеооферу).

Кроме «старых» университетских центров ландшафтных ис­следований, сложившихся на предыдущем этапе, возникают но­вые ячейки, главным образом на востоке страны (в частности, в Узбекистане и Казахстане). Крупным центром научных исследо­ваний в области ландшафтоведения становится Институт геогра­фии Сибири и Дальнего Востока, созданный в 1959 г. в Иркутске при Сибирском отделении Академии наук СССР. Институт гео­графии Академии наук СССР (в Москве) также ведет система­тическую работу в этом направлении.

В 1955 г. Географическое общество СССР провело в Ленин­граде первое Всесоюзное совещание по ландшафтоведению ^I. Со­вещание положительно оценило инициативу ряда коллективов по организации полевых ландшафтных исследований и отметило, что такие исследования «определяют место и роль физико-геогра- фа в полевой экспедиционной работе, способствуют решению ряда коренных теоретических вопросов физической географии... и пред­ставляют собой одну из наиболее эффективных форм участия фи зи ко - г еолр а ф ов в решении народнохозяйственных проблем» Вместе с тем констатировалось, что размах ландшафтных иссле­дований сравнительно с потребностями страны еще очень неве­лик, ведутся они без взаимной (методической координации, мето­дика и программа исследований недостаточно разработаны.

С этого времени по инициативе Географического общества и его филиалов и отделов было созвано еще несколько всесоюзных совещаний по ландшафтоведению: во Львове (1956 г.), в Тбилиси (1958 г.), Риге (1959 г.), Москве (1961 г.) и в Алма-Ате (1963 г.). На этих совещаниях обсуждались теоретические вопросы ланд­шафтоведения, методы ландшафтных исследований, вопросы прикладного ландшафтоведения, а также некоторые региональ­ные проблемы, но в центре внимания почти всегда стояли полевая съемка и картографирование^II.

Вопросам общей теории и практического применения методов ландшафтоведения был посвящен специальный симпозиум III съезда Географического общества в Киеве (1960 г.). В числе важнейших задач ландшафтоведения съезд указал проблему ти­пологии ландшафтов и ландшафтного 'картографирования и осо­бо подчеркнул перспективность последнего^III. Съезд признал необ­ходимым «планомерно распространять ландшафтные съемки на новые территории СССР, чтобы на основе этих съемок в ближай­шее время стало возможным составление ландшафтных карт в масштабе 1:1 000000 хотя бы отдельных областей и республик»^IV. III съезд Географического общества постановил создать при об­ществе постоянную комиссию по ландшафтным картам (впослед­ствии она была преобразована в Комиссию по ландшафтным исследованиям и картографированию).

В соответствии с решением V Всесоюзного совещания по ланд­шафтоведению (1961 г.) в Ленинградском университете была разработана первая Ландшафтная карта СССР в масштабе

:4 000 000. Результаты этой работы докладывались на IV съез­де Географического общества СССР в 1964 г. и в том же году наXX Международном географическом конгрессе в Лондоне (Иса­ченко, 1964).

С 1963 г. региональные ландшафтные карты появляются в комплексных республиканских и областных атласах (Кустанай- окой области, Коми АССР, Целинного края, Грузинской ССР, Ленинградской области, Забайкалья и др.) и становятся обще­признанным элементом их содержания.

Вторая научно-техническая конференция по картографии (Ле­нинград, 1966 г.) уделившая большое внимание прикладным ландшафтным картам различного назначения, признала одной из неотложных задач в области тематического картографирования СССР создание ландшафтной карты в масштабе 1 :2 500 ООО.

В 1961 г. Ленинградский университет опубликовал первое руководство по ландшафтному картографированию (Исаченко, 1961). Вскоре появилось пособие по крупномасштабной ланд­шафтной съемке, 'выпущенное Московским университетом (В и ди­на, 1962). Опыт полевой съемки и создания ландшафтных карт довольно широко освещается в географической периодике и тема­тических сборниках. Основным вопросам методики ландшафтных исследований посвящена работа В. С. Преображенского (1966 г.).

Содержание современных ландшафтных исследований не ограничивается собственно съемкой и картированием. В сущно­сти это лишь необходимые предпосылки для перехода к углуб­ленному изучению структуры и динамики геосистем. III съезд Географического общества подчеркнул значение для ландшаф- товедения современных физических и химических методов, а в решении IV съезда говорится о необходимости «наряду с ис­пользованием традиционных методов, создания сети комплекс­ных физико-географических станций, оборудованных современ­ными техническими средствами наблюдения, фиксации и моде­лирования процессов»^I.

"^Институт географии Сибири и Дальнего Востока организовал четыре комплексных стационара для исследования природных ре­жимов геосистем. В основе его лежит изучение фаций, точнее, их сопряженных рядов, методом комплексной ординации, позволя­ющим систематизировать и оценить количественно все основные связи между компонентами природного комплекса (Сочава и др., 1967). С 1962 г. работает аналогичный стационар Института географии Академии наук СССР в курской лесостепи. Главная его задача формулируется как изучение физики ландшафтов, а основой'исследования служит метод балансов (Арманд, 1967).

— В последние годы наряду с совершенствованием методов на­блюдений все больше внимания уделяется методике фиксации по­левого материала (в частности, с использованием перфокарт; см. Александрова, 1967) и его «квантификации», что должно дать возможность перейти к машинной обработке и получению эмпи­рических зависимостей.

Современное учение о ландшафте, составляющее ядро физической географии, охватывает широкий круг теоретических проблем, и в нем возникают все новые разделы и направления. Так, интенсивное накопление материала по ландшафтам разнооб­разных регионов, и в особенности работы по созданию обзорных ландшафтных карт, неизбежно должно было поставить на оче­редь проблему классификации ландшафтов. За последнее десяти­летие было предложено несколько классификационных схем, име­ющих региональное значение, а в процессе составления Ланд­шафтной карты СССР в масштабе 1:4 000 000 разработана наи­более полная классификация ландшафтов всей страны (Иса­ченко, 1965).

Развитие детальных ландшафтных съемок способствовало разработке морфологии ландшафта. В этой области особенно ак­тивно работают сотрудники Лаборатории ландшафтоведения Московского университета под руководством Н. А. Солнцева (Солнцев, 19626), а также К■ И. Геренчук (1967 г.) с сотрудни­ками и многие другие географы.

Морфологическое изучение ландшафта отражает преимуще­ственно статику последнего, и, хотя ни один исследователь ланд­шафта не может пройти мимо его морфологии, в будущем должна возрасти роль структурно-динамического подхода к этому при­родному объекту, т. е. изучения его структуры как инвариантного аспекта системы (Сочава, 1967), а также законов саморазвития ландшафта и его антропогенных изменений. Эти вопросы раз­работаны еще недостаточно. Близкое отношение к их решению имеет геохимия ландшафта, выросшая за последние годы в осо­бую ветвь науки, стоящую на стыке ландшафтоведения и геохи­мии (Перельман, 1966; Глазовская, 1964). Совсем недавно в ландшафтоведении наметилось геофизическое направление как «учение о взаимодействии компонентов ландшафта, анализируе­мом на уровне и методами современной физики» (Арманд, 1967, стр. 7), ставящее своей задачей изучение теплового баланса, вла- гооборота и в связи с ними биологической продуктивности ланд­шафта.

К указанным направлениям близко примыкает учение о биогеоценозе, разработанное В. Н. Сукачевым и его последова­телями («Основы лесной биогеоценологии», 1964), которое в сущ­ности смыкается с проблемой изучения фации как элементарной энергетической ячейки ландшафта и первичного звена во всей системе географических взаимодействий.

Самое понятие о взаимосвязях и взаимодействиях в ландшаф­товедении предполагает их изучение в двух направлениях —

329

как бы по вертикали и по горизонтали, поскольку обмен вещест­вом и энергией осуществляется не только между компонентами или ярусами геосистем (т. е. земной корой, почвой, растительным сообществом, атмосферой и т. д.), но и между самими геосисте­мами. Отсюда естественно возникает .необходимость принимать в качестве основного объекта исследования не элементарные си­стемы (фации, урочища), а их сопряженные, закономерно пост­роенные территориальные сочетания, развивающиеся в однород­ных зональных и азональных условиях, т. е. ландшафты в их широко принятом и наиболее обоснованном понимании, опираю­щемся на идеи JI. Г. Раменского и Б. Б. Полынова.

Правда, некоторые географы, особенно Д. Л. Арманд (1968 г.) и Ю. К. Ефремов (1967 г.), отрицают качественное своеобразие ландшафта как основной ступени в системе физико-географиче­ского деления земной поверхности и предпочитают толковать тер­мин «ландшафт» как синоним географического комплекса. Н. А. Гвоздецкий (1958 г.) отстаивает типологическое понимание ландшафта. Д. JI. Арманд вообще не допускает возможности объективного разграничения геокомплексов, ссылаясь на конти­нуальность географической оболочки. Между тем В. С. Преобра­женский (1966, стр. 14—15) справедливо подчеркивает единство континуальности и дискретности географической оболочки, выра­жением которого является ее целостность и в то же время суще­ствование в ее пределах самостоятельных геокомплексов.

К спорным вопросам ' ландшафтоведения относится идея Н. А. Солнцева о ведущей роли «литогенной основы» (т. е. твер­дого фундамента) в ландшафте. Следствием этой идеи является признание «полными» геокомплексами только азональных единств (страна, область, ландшафт) и отрицание представления о зонах как физико-географических единицах (Солнцев, 1968).

Полный обзор современного состояния учения о ландшафте не входит в нашу задачу. Общей теории ландшафта посвящена работа А. Г. Исаченко (1965 г.). Проблемам ландшафтоведения отведено значительное место в монографиях И. М. Забелина (1959 г.) и Ф. Н. Милькова (1967 г.).

В. С. Преображенский (il966 г.) и А. Д. Арманд (1966 г.) раз­вивают взгляд на геокомллекс как на саморегулируемую инфор­мационную систему, к изучению которой применимы принципы кибернетики. В. Б. Сочава ic соавторами (1965 г.) выдвинули ана­логичное представление в отношении фации и считают возмож­ным подойти к разработке ее математической модели. Некоторые- географы связывают пути дальнейшего прогресса ландшафтной теории с внедрением математической логики и статистики, теории множеств и других разделов современной математики («Методы ландшафтных исследований», 1969).

Существует мнение (Солнцев, 1962а), что предметом ланд- шафтоведения служит только ландшафт в строгом смысле этого слова (см. выше) вместе с его морфологическими составными частями. Но большинство специалистов рассматривает ландшаф- товедение как учение о геосистемах всех рангов, т. е. о структур­ных частях географической оболочки, и, следовательно, относит сюда также вопросы физико-географического (ланд­шафтного) р а й'онир о в а,н и я. Развитие ландшафтного кар­тографирования (позволило теснейшим образом связать физико- географическое районирование с учением о ландшафте, ибо ланд­шафтная карта становится основой для выделения физико-гео­графических регионов всех рантов. Использование материалов ландшафтной съе/мки дало возможность значительно повысить точность и детальность районирования и перейти от общих схем, основанных на взгляде «сверху» (т. е. методом последовательной дифференциации) к интеграции регионов «снизу». При этом ланд­шафт практически принимается за основную категорию комп­лексного природного районирования СССР, т. е. становится как бы первичным физико-географическим районом.

После 1956 г., когда силами университетов были начаты большие работы по физико-географическому районированию СССР, стихийные исследования в этой области стали впервые направляться в единое русло. С 1961 г. публикуются результаты этих работ в виде монографий по отдельным регионам (Нечерно­земный Центр, Черноземный Центр, Северо-Запад РСФСР, Ниж­нее Поволжье, Среднее Поволжье, Узбекская и Таджикская ССР, Украинская ССР), а недавно Московский университет издал свод­ку «Физико-географическое районирование СССР» (1968 г.)

Многочисленные схемы физико-географического районирова­ния и региональные характеристики (в том числе для всей терри­тории СССР) разработаны и вне связи с межвузовскими рабо­тами— коллективами институтов Академии наук СССР, авторами учебных пособий и т. д. Новейший опыт физико-географического районирования всей суши принадлежит кафедре физической гео­графии зарубежных стран Московского университета (см. Физи­ко-географический атлас мира).

Хотя за последние годы разработка теории и методики физико- географического районирования значительно продвинулась впе­ред (отметим, в частности, распространение зонального принци­па на районирование горных стран), многие работы еще несут на себе печать эмпиризма и обнаруживают то более, то менее су­щественные расхождения во взглядах на систему таксономиче­ских единиц и способы их соподчинения, на методы выделения регионе® и т. д. Большой разнобой наблюдается в структуре и содержании характеристик регионов. Эти черты свойственны и опубликованным материалам межвузовских работ, которые дале­ко еще не представляют собой единой серии.

За последние годы издано немало монографий по физиче-

331

скому страноведению, разнообразных по объему и со­держанию. Обычно они состоят из двух частей — общей (описание отдельных компонентов природы) и региональной (описание фи­зико-географических регионов).

С 1961 г. Геюграфгиз, с 1964 г. издательство «Мысль» публи­куют серию из 12'научно-,популярных «очерков природы» крупных регионов СССР. Самые регионы выделены в одних случаях в административно-политических границах (Казахстан, республики Средней Азии), в других — в общем по природным признакам, но не всегда строго научно (Урал, Средняя Сибирь, средняя полоса Европейской части СССР и др.). Соотношение общей и регио­нальной частей сильно варьирует; в некоторых очерках последняя занимает до половины и более текста. Региональный обзор дает­ся по крупным единицам («областям», «провинциям»), которые каждый автор выделял согласно своим собственным представле­ниям.

Институт географии АН СССР с 1963 г. выпускает большую серию «Природные условия и естественные ресурсы СССР» (все­го предусмотрено 14 региональных томов и один обобщающий). Отдельные тома серии примерно соответствуют крупным экономи­ческим районам, но в некоторых случаях их границы приближе­ны к естественным рубежам, причем между томами допускаются перекрытия текста. Основную часть содержания каждого тома составляет характеристика отдельных природных компонентов; относительно небольшая часть отводится краткому обзору круп­ных физико-географических регионов (чаще называемых провин­циями, «о выделяемых 'без какой-либо единой системы) и, нако­нец, 'завершающий раздел посвящается естественным ресурсам и основным региональным проблемам их использования.

Разнохарактерность структуры издаваемых региональных фи­зико-географических монографий в значительной мере связана с их разнообразным назначением. Очевидная общая тенденция со­стоит в стремлении характеризовать природу любой территории, в каких бы границах она ни рассматривалась, по ее естественным территориальным подразделениям, т. е. физико-географическим регионам того или иного ранга. Однако вопрос о содержании ре­гиональной физико-географической характеристики разработан еще слабо, сильно сказывается «отраслевая» традиция, уровень физико-географического синтеза часто остается невысоким. Прак­тически до ка еще почти :не применяется типологический подход, т. е. характеристика территории по типам (классам, видам и т. п.) ландшафтов, хотя у такого подхода имеются свои преимущества перед региональным, и оба они должны сочетаться \ чтобы полнеераскрыть природу любой территории как совокупности геосистем разных порядков. Главный недостаток работ по физическому страноведению состоит в том, что они в большинстве своем еще основываются не на материалах специальных ландшафтных ис­следований (хотя уже есть и такие работы), а на обобщении, под­час чисто компилятивном или механическом, литературных дан­ных по отдельным географическим компонентам.

Вопросы теории и методики физико-географического райони­рования рассматриваются многими авторами. Относительно бо­лее полно они освещены в работах Н. И. Михайлова (I960,

1962 гг.), А. Г. Исаченко (1965 г.), Ф. Н. Милькова (1966 г.),

В. И. Прокаева (1967 г.). р. Б. Родоман (1965, 1967 гг-)- подошел к районированию как к логической операции и исследовал воз- \ можности применения некоторых математических методов (з 1 том числе теории множеств и теории графов) безотносительно \ к существу самих объектов районирования. Признавая значение подобного подхода для развития методики районирования, сле­дует подчеркнуть, что теоретическую основу ландшафтного райо­нирования составляет учение о з а к о и о м е р н о с т я х фи­зико-географической дифференциации.

В. Б. Сочава (1967 г.) различает три последовательных уровня дифференциации географической оболочки: планетарный (пояса и области—последние отвечают «странам» других авто­ров), провинциальный, или региональный (т. е. деление внутри стран — вплоть до ландшафтов) и топологический (урочища, фа­ции). Если физико-географическая дифференциация на тополо­гическом уровне обусловлена местными, или локальными, зако­номерностями, внутренне присущими отдельным ландшафтам или их группам, и связана с процессами развития последних (Исаченко, 1965, стр. 113—115), то геосистемы планетарного и ре­гионального порядка представляют результат проявления уни­версальных физико-географических закономерностей, зональных и азональных, связанных с притоком энергии извне в географи­ческую оболочку. Поэтому в исследованиях закономерностей этого рода трудно разграничить задачи ландшафтоведения и об­щей физической географии (общего землеведения). Единство и неразрывность этих двух частей физико-географиче­ской науки обнаруживаются здесь особенно наглядно.

.Подводя итоги развитию общего землеведения в СССР,

С. В. Калесник (1967 г.) называет следующие общие закономер­ности, присущие ландшафтной оболочке Земли: чпняльнпгть, пр- * лостность этой оболочки, наличие в ней круговоротов вещества и % энергии, ритмичность процессов и явлений, непрерывность раз- £■ вития.

Хотя зональность отнюдь не единственная закономерность внутренней дифференциации географической, или ландшафтной, оболочки, она до последнего времени привлекала особое внима-

333

ние исследователей. А. А. Григорьев и М. И. Будыко (1956 г.) сформулировали так называемый периодический закон зональ­ности, сущность которого представляется, однако, весьма спор­ной, ибо в нем смешаны собственно зональные и «секторные», а также некоторые чисто местные закономерности (см. Исаченко, 19⁷¹).

Существенный интерес представляет схема Е. Н. Лукашовой (1966 г.), которая отражает системы ландшафтных зон, прису­щие различным секторам суши — приокеаническим, континен­тальным и переходным.

К■ К. Марков (1963 г.) пришел к заключению, что «крупней­шей структурой географической оболочки является не зональ­ность (поясность), а полярная асимметрия. Зональность (пояс­ность) является структурой второго ранга» (стр. 3). Полярная асимметрия свойственна фигуре самой Земли (северный отрезок полярной полуоси длиннее южного; в северном полушарии тело Земли несколько сужено, в южном — расширено), она выража­ется в материковости северного полушария и океаничности юж­ного, в асимметричной структуре зон растительности, в различ­ном характере оледенения Арктики и Антарктики и т. д.

В. Б. Сочава (19636), подтверждая самый факт полярной асимметрии, справедливо сомневается в правильности противо­поставления этого явления зональности, или поясности. Действи­тельно, речь идет о разных закономерностях, которые обусловле­ны различными причинами и ни в каком соподчинении между со­бой не находятся (полярная асимметрия в сущности явление азональное, связанное со специфическими особенностями разви­тия нашей планеты). Касаясь зональности, В. Б. Сочава считает необходимым различать две ее разные категории: 1) планетар­ную, выражающуюся в делении земной поверхности всего лишь на три пояса (тропический и два внетропических), и 2) регио­нальную, которая проявляется уже внутри каждой физико-геогра­фической области.

Развитие исследований в космическом пространстве выдви­гает перед общим землеведением новые проблемы. И. М. Забелин (1959 г.) поставил вопрос о географической оболочке (биогено- сфере, по терминологии этого автора) как космическом явлении, поскольку ее аналоги должны быть и на некоторых других пла­нетах. Исследование биогеноефер других планет должно соста­вить, по Забелину, предмет особой науки — астрогеографии.

М. М. Ермолаев (1967 г.), основываясь на наличии тесных связей между географической оболочкой и «ближним космосом», разработал понятие о «географическом пространстве» как «части Космоса, в которой Земля создает специфические поля, обуслов­ленные ее присутствием и индивидуальными свойствами как конкретной планеты» (стр. 100). Верхняя граница «географиче­ского пространства» находится на расстоянии не менее 3—4 зем-

334 ных радиусов от поверхности планеты, нижняя — совпадает с по­верхностью Мохоровичича.

Исследования в области общего землеведения по своим мас­штабам, естественно, уступают ландшафтоведческим, и, как за­метил С. В. Калесник (1967, стр. 382), из трех главных разделов физической географии (включая палеогеографию) наибольшее практическое значение в настоящее время имеет ландшафтоведе- ние (по отношению к которому общее землеведение играет роль методологического и теоретического введения).

Как уже отмечалось, практическая ориентация составляет важную особенность современного советского ландшафтоведе- ния. Наряду с теоретическим ландшафтоведением достаточно четко определилось несколько направлений прикладного ландшафтоведения, связанных с обслуживанием нужд сельского хозяйства, градостроительства, здравоохранения и т. д. Уже накоплен довольно разносторонний опыт проведения спе­циализированных ландшафтных исследований оценочного и отча­сти прогнозного «назначения.

Ландшафтоведы Московского университета и по их примеру коллективы ряда других вузов ведут детальные ландшафтные съемки для научного обоснования организации землепользова­ний колхозов и совхозов и для агропроизводственной типологии земель.

Имеются удачные опыты мелиоративной, градостроительной, архитектурно-планировочной, медико-географической оценки гео- комплексов. Так, на территории лесопарковых поясов Москвы и Ленинграда проводятся специальные ландшафтные исследова­ния, результатом которых является всесторонняя оценка урочищ и фаций с точки зрения их наиболее целесообразного использова­ния, и в частности как возможных мест для организации массово­го отдыха. Институт географии Сибири и Дальнего Востока осу­ществляет ландшафтные исследования районов нового освоения, причем одно из важных звеньев в этой работе составляет оценка ландшафтов и урочищ в отношении их влияния на здоровье на­селения. Число подобных примеров можно было бы значительно увеличить, но из-за недостатка места в данной работе мы этого сделать не можем.

В прикладном ландшафтоведении, несомненно, будут возни­кать новые разделы и направления. Задача состоит в том, чтобы объединить разрозненные и пока еще в значительной стеиени эм­пирические исследования на основе единой системы методов и общей теории, целью которой в конечном счете должна быть разработка научных основ управления геосистемами и, следова­тельно, создания подлинно культурных ландшафтов. Развитие такой теории предполагает глубокое познание взаимосвязей при­родного ландшафта с овеществленными результатами человече­ского труда — различного рода сооружениями, обработанными полями, все возрастающим химическим воздействием и т. д. (фор­мулировка В. С. Преображенского, 1966 — взаимодействие в си­стеме «природный комплекс — инженерное сооружение» — не­сколько сужает сущность проблемы).

К числу актуальных задач прикладного ландшафтоведения следует отнести разработку методики производственной, мелиора­тивной, экологической и другой оценки геосистем.

ГЕОГРАФИЯ ЗА РУБЕЖОМ

ПОСЛЕ ВТОРОЙ МИРОВОИ ВОИНЫ

После разгрома фашистской Германии и ее союзников в истории человеческого общества важнейшую роль начинают играть новые факторы: образование мировой социалистической системы и ее все возрастающее значение в мировом хозяйстве и мировой по­литике, рост .национально-освободительного движения в колони­альных и зависимых странах, крушение колониальных империй. Решающий вклад Советского Союза в дело освобождения наро­дов Европы от гитлеровской оккупации и его выдающиеся после­военные экономические и научно-технические достижения способ­ствовали небывалому росту международного авторитета нашей страны. Возросло влияние советской науки, в том числе и геогра­фической, на развитие мировой науки.

С победой народного строя в ряде стран Европы и Азии перед географией открылись широкие перспективы. До освобождения география в этих странах находилась под влиянием буржуазных концепций — хорологической, антропогеографической, а отчасти также геополитики (в Венгрии, Румынии, Болгарии), развитие географии отличалось крайней односторонностью (в частности, «геоморфологизмом»), комплексная физическая география отсут­ствовала. Немецко-фашистская оккупация нанесла тяжелый ущерб науке в Польше, Чехословакии, Югославии. Народные правительства приняли меры не только к восстановлению, но и к расширению сети географических факультетов в университетах; впервые были созданы институты географии в системах академий наук; укрепились географические общества. Географы .включи­лись в решение задач социалистического строительства. Одновре­менно началась перестройка методологических основ географии. Большую помощь географам молодых социалистических стран оказывает изучение опыта, накопленного советскими географами, а также непосредственное сотрудничество с ними в решении ряда задач (например, в составлении комплексных монографий по географии Румынии и Болгарии). Главное внимание географов социалистических стран направлено на решение крупных комп­лексных проблем, таких, как природное и экономическое райони­рование, создание национальных атласов и др.

В развивающихся странах Азии, Африки и Латинской Аме­рики собственные географические школы до последнего времени практически отсутствовали. Географические исследования и пре­подавание географии находились, как правило, в руках специали­стов из западноевропейских стран и США. 'К настоящему времени борьба за создание собственных географических кадров и научно- исследовательских учреждений уже принесла первые успехи в ряде стран (например, в Индии, Бразилии, Мексике).

Под влиянием многих факторов наметились также некоторые новые тенденции в географии развитых капиталистических стран. Война лишний раз показала уязвимые места капиталистической экономики, в частности диспропорции в хозяйственном развитии отдельных районов. Проблемы восстановления разрушенного хо­зяйства в странах, наиболее пострадавших в результате войны, и более равномерного размещения производства, бурный рост горо­дов в послевоенный период, сокращение свободных земель и рост населения, опасность истощения ряда важных естественных ре­сурсов и все возрастающая угроза загрязнения и отравления природной среды отходами промышленного производства — все это поставило правительства ряда капиталистических государств перед необходимостью вмешаться в стихийные процессы эконо­мического развития, урбанизации и использования земель. Уси­лилась роль государственного капитала и участия государства в развитии экономики. Эти явления непосредственно коснулись и географии. Многие географы стали привлекаться к работе в раз­личных правительственных учреждениях, а также в частных фир­мах и компаниях; в некоторых странах все более явственно наме­чается отход географов от «чистой» науки в сторону п р ,и к л а д- ной географии.

В США во время второй мировой войны немало географов ‘было привлечено к работе в военной разведке; составлялись, в частности, информационные сводки о разных территориях. Это направление сохранилось и после войны'. Кроме того, географы •служат в министерствах торговли, сельского хозяйства, в гос­департаменте, Геологической службе и т. д., а также в правитель­ствах штатов, в муниципалитетах и частных компаниях. В муни­ципалитетах крупных городов географы занимаются (часто на руководящих должностях) проблемами градостроительства, транспорта, торговли, участвуют в разработке проектов строи­тельства городов-спутников, зеленых пригородных зон и т. п. Ча­стные фирмы используют помощь географов в вопросах выбора мест для строительства предприятий, снабжения сырьем, изуче­ния рынков сбыта.

В Канаде с 1947 г. существует федеральная географическая служба, которая ведет исследования в Канадской Арктике, зани­мается изучением городских и сельских землепользований, зе­мель для нового освоения и т. д. В Онтарио и других провинциях власти привлекают географов для исследований в области го­родского и сельского планирования. В провинции Квебек есть своя географическая служба. Географы (работают также в муни­ципалитетах крупных городов.

В Англии в 1943 г. было создано министерство городского и сельского планирования, в задачи которого входит разработка планов равномерного размещения промышленности, перераспре­деления населения, создания городов-спутников и зеленых поясов, а также охрана природы. В штате этого министерства много гео­графов (одна из их функций — разработка серии отраслевых карт для целей планирования в масштабе 1: 625ООО). Географов используют также министерства сельского хозяйства, труда и тор­говли, иностранных дел и др. Однако .исследовательская рабо­та географов в прикладных целях ведется, как и в США, в чи­сто отраслевом и преимущественно экономико-географическом плане (Stamp, 1960).

В ФРГ прикладные географические исследования сосредото­чены главным образом в Географическом институте в Бонне (одна из его задач — разработка детального природного райо­нирования страны) и в Академии региональных исследований и планирования (Ганновер), которая занимается вопросами ра­ционального использования земель; в качестве пособия по пла­нированию и организации территории создается «Deutscher Planungsatlas» в виде отдельных выпусков по административным землям (природа в этом атласе представлена слабо; основное содержание — узкоотраслевые картограммы по населению и хо­зяйству) .

Географы (преимущественно экономико-географы) участвуют в работе правительственных учреждений Бельгии и Голландии, а также ведут в этих странах исследования по заказам частных предпринимателей.

Во Франции после войны были созданы управления по город­скому строительству и переустройству территории, но географы не привлекались для работы в них. Почти все ученые-географы сосредоточены в этой 'стране на гуманитарных факультетах университетов, которые готовят учителей. Лишь с конца 50-х го­дов стала возрастать активность географов в сфере приклад­ных исследований. В Страсбурге создан Центр прикладной гео­графии.

В Японии до второй мировой войны география также рас­сматривалась как «чистая», и преимущественно кабинетная, нау­ка. Поражение Японии в войне поставило перед страной ряд острых социальных и экономических проблем (борьба с голодом, улучшение и расширение сельскохозяйственных земель, борьба со стихийными бедствиями); с 50-х годов в стране заметно уско­ряется индустриализация и урбанизация. Географы стали нахо­дить себе все более широкое применение в различных правитель­ственных учреждениях (в Географическом институте при мини­стерстве строительства и :в других министерствах, в управлении экономического планирования и др.), а также в префектуральных и муниципальных органах и в частном бизнесе. Основные на­правления прикладных исследований — экономико-географиче­ское и геоморфологическое («Japanese geography», 1966).

В развивающихся странах деятельность географов также при­обретает в значительной мере прикладной характер. Так, в Индии географы принимают некоторое участие в разработке планов раз­вития народного хозяйства и в работе по региональному плани­рованию. В Бразилии Национальный географический совет, созданный еще в 1937 г., занимается составлением регионального описания страны, проблемой борьбы с засухой, вопросами регио­нального планирования. Специальные географические экспеди­ции были снаряжены с целью выбора .места для новой сто­лицы.

Тесными связями с практикой отличается география социали­стических стран. В Польше, например, при «Геопроекте», создан­ном в 1948 ir., был организован отдел урбанистической физиогра­фии, который ведет комплексные (геоморфологические, гидрогео­логические, почвенные, микроклиматические и др.) исследования для оценки территорий в целях проектирования городов. В этой же стране проводятся комплексные исследования природных условий для сельского хозяйства.

Не имея возможности подробно рассмотреть здесь развитие прикладного направления в географии отдельных социалистиче­ских стран, отметим лишь, что исследования все более направля­ются на изучение и всестороннюю оценку природных территори­альных комплексов. Ценный опыт в этом направлении постепенно накапливается в ТДР, Польше, Чехословакии, Румынии, Венг­рии.

В капиталистических странах развитие прикладной географии приобрело односторонне отраслевой характер. Комплексный под­ход к изучению природных условий практически отсутствует, и прикладное значение физической географии недооценивается. М. Флиппоно (1964, стр. 76) справедливо опасается, что совре­менные тенденции в прикладной географии будут способствовать усилению дифференциации географической науки и угрожают распаду «настоящей» географии. По мнению этого автора, усилия различных специалистов-географов могут быть объединены на основе регионального подхода, и главным полем их деятельности должны быть исследования в области регионального планиро­вания *.

Однако на пути такого объединения стоит система частного предпринимательства. Государственные органы в капиталистиче­ских странах обладают ограниченными возможностями воздей­ствия на экономику, а переход многих географов на службу ча­стного бизнеса в условиях ожесточенной капиталистической кон­куренции отнюдь не способствует укреплению единства и взаи­мопонимания, и развитию комплексного подхода в географии.

С другой стороны, развитие прикладных направлений оказы­вается в противоречии с низким теоретическим уровнем геогра­фии, с устарелыми методологическими взглядами и традициями.

Некоторые видные географы на Западе вынуждены были при­знать теоретическую отсталость географии в капиталистических странах, теперь они уже не могут игнорировать достижения гео­графии в СССР. Советская географическая теория особенно тщательно изучается в США. Первый обзор советской географи­ческой литературы появился здесь в 1952 г., а с 1960 г. Американ­ское географическое общество издает ежегодно 10 номеров жур­нала «Soviet Geography», в котором уже опубликованы переводы сотен статей советских авторов.

Некоторые старые догмы буржуазной географии в послевоен­ный период подверглись пересмотру. Геополитика дискредити­ровала себя в результате разгрома фашизма. Многие американ­ские и 'Западногер|Манские географы отрекаются от идей ее гла­шатаев или во всяком случае не рискуют открыто признаться в своем сочувствии этим идеям. (Впрочем, в ФРГ переизданы пи­сания К. Хаусшфера и печатаются сочинения некоторых совре­менных авторов того же пошиба.)

В англо-американской географической литературе часто мож­но встретить критику географического детерминизма. 17. Джеймс (James, 1952 и другие работы), Э. Ульман (Ullman, 1953), JI. Д. Стэмп (Stamp, 1960) и другие осудили тех «экстремистов прош­лого», которые считали, что географический контроль полностью определяет судьбы человечества. Это, однако, не значит, что на Западе географический детерминизм уже отброшен; он еще встре­чается в самых разнообразных оттенках: от наиболее вульгарных форм энвайронментализма до более умеренных вариантов посси- билизма и так называемых научного детерминизма и пробабилизм ма. С другой стороны, наблюдаются противоположные, инде- терминисгские тенденции. П. Джейме противопоставил геогра­фическому детерминизму «культурный детерминизм», суть кото­рого состоит в том, что «определяющим фактором в системе че­ловек— страна является культура или традиционный образ жизни обитателей» (James, 1967, стр. 9). Р. Плэтт идет еще даль­ше: идейная основа его крайнего индетерминизма — отрицание какой бы то ни было возможности что-либо объяснить и устано­вить географические законы (Platt, 1948).

Ф. Шефер (Schaefer, 1953) правильно заметил, что изучение влияния природных условий на социальный процесс само по себе необходимо, и предостерег против опасной тенденции, когда борьба с научных позиций против энвайронментализма превра­щается в борьбу с основной идеей науки о всеобщей закономер­ности в природе, т. е. с научным детерминизмом вообще.

Зарубежные географы все чаще приходят к признанию необ­ходимости применения исторического метода в географии; мно­гими оспаривается идея уникальности географического района—■ одно из главных положений хорологического взгляда на гео­графию.

Тем не менее хорологическая концепция продол­жает господствовать в теоретической географии многих стран, в особенности в США, где после известной работы Р. Хартшорна (Hartshorne, 1939) стали появляться новые выступления в ее поддержку. П. Джеймс называет хорологическую концепцию региональной и считает ее ядром географии (James, 1952, стр. 195). География, утверждает он, не может быть определена исходя из предмета, т. е. из явлений, которые она изучает (там же, стр. 198). У Джеймса имеется ряд здравых соображений о необходимости изучать процессы и применять исторический ме­тод, но знание места, по его словам, важнее для географии, чем знание процессов.

В 1954 г. Ассоциация американских географов выпустила большой сборник «American geography» с ведущими методологи­ческими статьями П. Джеймса и Д. Уиттлси, в которых заклю­чено кредо «региональной концепции». «География, — пишет Джеймс (рус. пер., 1957, стр. 27), — по-прежнему остается нау­кой, имеющей дело с комплексами явлений, характеризующими отдельные территории, со сходством и различием последних». Деление на физическую географию и географию человека ме­шает развитию географии, оно неприемлемо; «в действительно­сти существует только одна география» (там же, стр. 34—35). Единство географии основывается на особом, региональном под­ходе. Д. Уиттлси (1957, стр. 46) также утверждает, что «сейчас американские географы стремятся избежать этого разделения на физическую географию и географию человека, чувствуя, что та­кое разделение — сверхупрощенчеетво, чреватое ошибками».

В 1959 г. появилась еще одна книга Р. Хартшорна, которая в

341

сущности не вносит ничего нового в концепцию, сформулирован­ную этим автором двадцатью годами ранее. Впрочем, теперь он предпочитает определять географию не как науку о простран­ственной дифференциации (areal differentiation), а как науку о пространственных вариациях (areal variations). Мы вновь встре­чаемся с пространными рассуждениями о «мере значимости» фактов в географии, причем в конечном счете этой мерой оказы­вается важность того или иного явления для человека (Hartshor­ne, 1959, стр. 45, 178). Хартшорн прямо утверждает, что геогра­фия антропоцентрична (там же, стр. 44) и что можно принять старинную формулу: география изучает Землю как жилище че­ловека (стр. 46). Автор считает, что этим он существенно «ис­правляет» Геттнера (добавим: не в лучшую сторону!).

В новой книге Р. Хартшорна содержится также много рас- суждений о «вредности» разделять явления >на природные и свя­занные с человеком. Отдав известную дань значению учета времени и генезиса, Хартшорн считает, что интерес к временным изменениям ,в географии вторичен по отношению к анализу про­странственных вариаций. Признавая, что практически «мы не можем интегрировать полный комплекс» (стр. 121) и чем обшир­нее площадь, тем труднее охватить все явления, Хартшорн счи­тает, что географическое исследование может постепенно перехо­дить от анализа простых комплексов в отношении их территори­альных вариаций на всей земной поверхности до возможно более полной интеграции в рамках малых площадей. Тем самым, по его мнению, будет преодолено противоречие («дуализм») между систематической («топической») и региональной географией.

География, по Хартшорну, имеет дело с изучением отдельных случаев, поэтому обобщения хотя и полезны, но имеют ограни­ченное значение, тем более что факты, связанные с человеком, никогда нельзя будет полностью объяснить какими-либо зако­нами. Вообще неправильно считать конечной целью науки уста­новление законов (стр. 168), так же как и прогнозирование (стр. 165). «Мы должны признать уникальность каждой террито­рии Земли, поскольку на Земле не может повторяться положение территории по отношению к другим территориям» (стр. 128—129).

За последние десять лет в американской географической ли­тературе появилось немало новых попыток сформулировать «кон­цептуальную структуру» географии на основе хорологической (региональной) 'концепции. Вряд ли есть смысл подробно на них останавливаться, так как они исходят из тех же «фундаменталь­ных» положений: география — это прежде ©сего метод, или «точка зрения», основное ядро географического подхода — место, или территория, география не может быть разделена на физическую и социально-экономическую и т. д. (П. Джеймс, Э. Аккерман, Дж. Александер, К- Томпсон, Д. Лоуэнтал, Л. Джонсон, Р. Чар- дон, Дж. Костбейд, Ф. Стейнхаузер и др.). Подобные же пред-

342

етавления высказывают и некоторые английские авторы (напри­мер, Turnock, 1967).

В западногерманской географии наиболее крайние хорологи­ческие взгляды нашли свое выражение в работах Г. Шмитхен- нера (Sichmitthenner, 195)1) и Э. Плеве (Plewe, 1952). В Голлан­дии сравнительно недавно была издана большая монография в защиту хорологической концепции (De Jong, 1962).

Многие французские географы, в особенности представители старой школы Видаль де ла Блаша (М. Сорр, А. Шоллей), продолжали видеть задачу географии в региональном синтезе природных и «культурных» явлений. Известный бельгийский гео­граф Маргерит Лефевр (Lefevre, 1965) писала, что основная цель географии и функция, только ей принадлежащая, — описание районов как индивидуальных единств.

Идею «единой» региональной географии развивает румын­ский географ В. Михэйлеску. По его представлениям, география должна интегрировать физические, биологические, экономиче­ские и социальные данные в региональном или планетарном масштабе. Комбинация разнородных явлений создает «равнове­сие между природными и социальными факторами в пределах изучаемых районов» (Mihailescu, 1968, стр. 254). Более или ме­нее близкие взгляды высказывали некоторые польские и чехосло­вацкие географы. С. Лещицкий (Leszczycki, 1958) считает гео­графию'Хорологической наукой, изучающей территориальные ком­плексы, создаваемые ф.изико-г е ограф'Ическими и социально-эко­номическими факторами.

Э. Неф полагает, что деление географии на физическую и эко­номическую обусловлено лишь разными методами исследования (Neef, 1967, стр. 38) и что у них один общий предмет — «геогра­фическая земная поверхность во всем ее многообразии» (там же, стр. 57). Он надеется, что учение о ландшафте даст возможность приблизиться к разработке «общей теории географии». Однако эти соображения находятся в противоречии с другими высказы­ваниями того же автора (стр. 29, 37, 40), из которых следует, что природные и социально-экономические явления относятся к раз- ны,м «формам причинности» и должны представлять собой пред­меты разных дисциплин.

Среди географов социалистических стран все большее при­знание получает взгляд о самостоятельности физической геогра­фии и экономической географии в рамках системы географиче­ских наук (см., например, Занке, 1957; Дейкэ, 1962), и эта само­стоятельность практически существует в научных исследованиях.

Противоречивость и несостоятельность хорологической (реги­ональной) концепции наиболее наглядно обнаруживается в под- ходе ее сторонников к району. Понятие о районе — крае­угольный камень этой концепции, но сам «район», оказывается, не существует в объективной действительности! Редакционный ко-

343

митет сборника «American geography» (1954 г.), в котором под­водятся 50-летние итоги развития географии в США, пришел к заключению, что район — это лишь «средство отбора и изучения пространственных сочетаний сложных комплексов явлений, встре­чаемых на земном шаре» (Уиттлси, 1957, стр. 46). «В таком опре­делении, — читаем далее, — район не является объектом ни независимо существующим, ни данным от природы. Это интел­лектуальная концепция, созданная мышлением, использующая определенные признаки, характерные для данной территории, и отбрасывающая все признаки, которые рассматриваются как не имеющие отношения к анализируемому вопросу» (там же, стр. 47). Д. Уиттлси подчеркивает, что «подход к району как к ■объективной реальности встречает среди американских геогра­фов все больше возражений и он решительно отвергается в этой книге...» (там же, стр. 59).

П. Джеймс писал, что нет «правильных» или «неправильных» районов, что~«существует столько региональных систем, сколько проблем, достойных исследования» (James, 1952, стр. 200). Р. Хартшорн утверждает, что взгляд на район как на реальность оказался иллюзорным, и попытки найти собственный объект гео­графии в районах или ландшафтах «отошли в историю» (Hart­shorne, 1959, стр. 31). Можно было бы привести множество дру­гих (в том числе и более новых) высказываний в том же духе: «...всестороннее... единое и стабильное пространственное деление земной поверхности решительно невозможно» (Bobek, 1957, стр. 133); реальные территориальные единства «просто не могут существовать и не существуют» (Boesch und Carol, 1960, стр. 256); «вопрос о том, является ли район реальным единством, — дело прошлого» (Grigg, 1968, стр. 472) и т. д.

В сущности цитированные здесь авторы не так уж не правы, поскольку речь идет о «тотальном» районе, охватывающем и природу, и человека с его хозяйством, культурой и т. д. Такие районы, действительно, объективно не существуют. Хуже, одна­ко, то, что отрицание «тотального» района распространяется на всякий район, в том числе на физико-географический, и тем са­мым субъективные принципы «единой» региональной географии переносятся на ©се географические науки. Г. Кароль, нашример, категорически возражает против представлений К- Тролля и Й. Шульце о ландшафте как природном территориальном един­стве (Carol, 1956); Д. Григг также считает невозможным объек­тивно выделить естественные ландшафты (Grigg, 1965, 1968). «Естественные районы, такие близкие географам начала этого века, стали иллюзией» (Chabot, 1966, стр. VI).

Р. Хартшорн заявил, что для географии достаточно принять обывательское представление о районе как о территории, кото­рая просто чем-либо отличается от других территорий (Hart­shorne, 1959, стр. 129—130). О. Спейт полагает, что из всех пред-

344 ставлений о районе наиболее ценное — район как субъективный образ, умственная конструкция, некоторое приближение к реаль­ности (Spate, 1960, стр. 377). По мнению Дж. Мак-Доналда (как, впрочем, и многих других авторов), выделение районов должна основываться на принципе удобства (Me. Donald, 1966, стр. 524). Таким образом, на принципе «удобства» предлагается строить здание целой науки!

С начала 50-х годов, главным образом в немецкой литературе, был выдвинут новый довод против объективности территориаль­ного деления, а именно представление о земной поверхности как континууме, т. е. непрерывности (Schmitthenner, 1951, стр. 131; Plewe, 1952, стр. 412). Согласно Шмитхеннеру, страны и ланд­шафты как части -континуума бесформенны и не имеют границ, их формирует и ограничивает лишь человеческое мышление. Г. Лаутензах (Lautensach, il953) и Г. Бобек (Bobek, 1957) под­хватили эту идею: «географическая субстанция» непрерывна, поэтому понятие «индивид» теряет для географии смысл: речь может идти лишь о целесообразных или нецелесообразных границах. С этими авторами согласен Э. Неф: «все географи­ческие границы являются границами в континууме» (Neef, 1967, стр. 26)—и поэтому, «несмотря на все усилия, ландшафтные границы невозможно правильно установить» (стр. 34). Ошибоч­ность подобного взгляда состоит в том, что «географическая действительность» трактуется только как континуум; диалектиче­ский же подход состоит в том, чтобы раскрыть в ней единства континуальности и дискретности.

Отрицание объективности «района», как это ни парадоксаль­но, не рассматривается как препятствие для «регионального син­теза», т. е. для «полной интеграции» природных и социально- экономических элементов. Д. Уиттлси (1957, стр. 60) считает возможным говорить о «тотальных» районах, или «компажах», включающих «все элементы физической, биологической и соци­альной среды, которые функционально связаны с деятельностью человека на земном шаре». В несколько иных выражениях об- этом же писали многие авторы (Carol, 1956; Hartshorne, 1959;, Boesch und Carol, 1960; Gilbert, 1960; Me. Donald, 1966, и др.).

Путь к этому синтезу, естественно, основан, не на строго на­учных принципах, а лишь на «компромиссах» (Hartshorne, 1959), т. е. на субъективном подходе. Некоторые полагают, что, стре­мясь учесть все «пространственные элементы», следует в каждом; случае придавать решающее значение то одному, то другому фактору, проявляя при этом «географический такт» (Plewe, 1952; также Lefevre, 1965). Другие считают возможным идти к «то­тальному» району путем механического наложения границ от­дельных показателей (например, Aubert, 1955; Me. Donald, 1966). Третьи допускают полную условность деления, вплоть до сетки квадратов или трапеций градусной сети (Grigg, 1968). Индий­ский географ П. К. Сиркар (Sircar, 1953) считает приемлемым в качестве «общегеографического» районирование по речным бас­сейнам.

Г. Кароль посвятил серию работ обоснованию понятия о «гео­мере» как основном объекте географического исследования. Гео­мер— это просто любой участок «геосферы» (географической оболочки), вертикальные пределы которого ограничены предела­ми геосферы, а горизонтальные определяются исключительно «интересами исследования» (Carol, 1956, стр. 116). Примеры геоморов: США, Аппалачи, бассейн Огайо, г. Питтсбург или лю­бая часть этого города (Carol, 1959). Геомер включает три «ин­теграционные ступени»: неорганическую, органическую и куль­турную — и представляет собой специфическую «корреляцион­ную структуру».

В американских руководствах по «общей географии» обычно принято делить весь мир на крупные региональные единства по природным признакам (как «типы природной среды», обладающие определенными ресурсами и «ограничениями»). Затем на сцену выводится человек с его образом жизни и хозяйством и рассмат­ривается в рамках этих единств. Таким образом, сетка районов природная, а содержание ее социально-экономическое. Приме­ром подобного «антропоцентрического эклектизма» может слу­жить один из курсов «Мировой региональной географии» (Heint- zelman and Highsmith, 1955), в котором 14 «региональных типов», выделенных на основе крупных климатических различий (влаж­ные тропики, тропические пустыни и т. п.), описаны по указан­ной системе. Примерно по такой же схеме составлены «Основы географии» Э. Шоу (Shaw, 1965).

Аналогичный подход развивает В. Михэйлеску: его «террито­риальные комплексы» представляют собой природные области, к которым «приспособлены» элементы экономики и культуры (Mi- hailescu, 1968).

В последние, годы появились отдельные попытки системати­зировать способы районирования и наметить разные категории районов. Так, Г. Кароль (Carol, 1963) различает четыре катего­рии «геомеров»: 1) традиционно ограниченные (континент, pays французских географов); 2) выделенные в политических грани­цах (государство, область и т. п.) и представляющие объекты страноведения; 3) естественно ограниченные (тропики, Альпы, Венский бассейн) — объекты ландшафтоведения и 4) произволь­но выделенные.

П. Джеймс (James, 1965а) предлагает несколько иную схему: 1) регионы, основанные на экосистемах, т. е. природные единства, распределение которых подчинено широтной зональности и раз­личиям твердой поверхности; 2) регионы, основанные на условиях местообитания человека, т. е. «экосистемы, измененные воздей- 346

ствием человека» (там же, стр. 296), и 3) «культурные районы», выделенные на основе «образа жизни».

Оба автора, таким образом, фактически признали реальность природных территориальных комплексов (ландшафтов, экосис­тем), но по-видимо[му, не считают их достойными быть само­стоятельными объектами географического исследования. Для П. Джеймса это лишь первая ступень «концептуальной структу­ры географии», вершину которой составляют «культурные рай­оны», а Г. Кароль спешит оговориться, что ландшафтоведение (так же как и страноведение)—это традиция, присущая лишь немецкой географии, и что отличать ландшафты среди других «геомеров» вовсе не обязательно «с точки зрения логической необходимости» (Carol, 1963, стр. 37). Еще яснее высказался Д. Григг: природные территориальные единства, если бы их и можно было установить, «не представляли бы индивидов, при­годных для классификации явлений, с которыми имеет дело гео­графия человека» (Grigg, 1965, стр. 478). Короче говоря, с пози­ций «единой» географии ландшафтные единства не представ­ляют настоящего объекта исследования, поскольку в них невоз­можно «затолкать» человека.

За последние 10—15 лет в американской и западноевропей­ской географии стало принятым противопоставлять районы од­нородные и «узловые», или «нодальные» (Уиттлси, 1957), а па терминологии Г. Кароля, «формальные» и «функциональные> (Carol, 1956). Это деление восходит еще к некоторым работам 30-х годов, но сейчас его принимают многие авторы, особенно американские и английские (Wooldridge and Eeast, 1951; Acker­man, 1958, 1963; Hartshorne, 1959; Gilbert, 1960, и др.), а также французские (Juillard, 1962; Labasse, 1966; Chabot, 1966) (cm. также Bobek, 1957).

«Функциональные» районы понимаются как пространства, «организованные» человеком обычно на принципе тяготения к круганым городским центрам; Э. Жюйяр сравнивает их с магнит­ными полями (Juillard, 1962). Г. Кароль подчеркивает, что поня­тие «функционального» геомера не подходит для «неорганизо­ванного» естественного ландшафта. Впрочем, Дж. Робинсон справедливо ему возражает, указывая, что круговороты воды в воздуха и перемещение материала внутри естественного ланд­шафта дают основание считать его также функциональным един­ством (Robinson, 1953).

Однако так или иначе, понятие «функционального», или «уз­лового», района ассоциируется исключительно с «территориаль­ной организацией пространства» (Juillard, 1962), со «сферой деятельности определенных групп людей» (Wooldridge and East, 1951). Более того, существует мнение, что старая концепция од­нородного, «естественного» района уже не представляет ценно­сти для современной географии (Ackerman, 1963), что природные

ЗАТфакторы не имеют существенного значения и «региональный анализ основывается теперь не на установлении однородных пространств, а на изучении иерархии центров, густоты и интен­сивности потоков» (Juillard, 1962, стр. 489), что только человек «поляризует» районы, объединяя различные природные и соци­альные элементы (Chabot, 1966, стр. VI), и «формальные» (т. е. лриродные) районы могут быть вообще оставлены, учитывая «темпы жизни в индустриальном обществе» (Turnock, 1967, стр. 378) *.

Приведенные высказывания отражают общую тенденцию, присущую современной географии Запада, которая выражается во все усиливающемся отходе ее от природы.

Хорологическая, или региональная, концепция географии ант- ропоцентрична по своему существу, о чем можно вполне опреде­ленно судить по высказываниям и конкретным исследованиям ее теоретиков, в частности Р. Хартшорна, П. Джеймса, Д. Уиттлси.

Многие современные географы, формально не объявлявшие себя сторонниками хорологического взгляда на географию, при­держиваются мнения, что география— это наука о взаимо­отношениях между человеческим обществом и ■его природной средой. Такой взгляд очень типичен для британской географии. Л. Д. Стэмп (1965, стр. 13) писал, что «географы должны изучать (взаимоотношения между человеком и его окружением, рассматривая эти взаимоотношения во времени и в пространстве». Земля для географа лишь место обитания («жилище») человека или, как сказано в другом месте, «сцена, яа которой разыгрывается драма человеческой жизни» (Stamp, 1960, стр. 12). Подобная же точка зрения высказывалась други­ми английскими географами (Wooldridge and East, 1951; Watson, 1953; Gilbert, 1960; Kirk, 1963; Turnock, 1967).

Среди американских географов независимо от того, к какому направлению они сами себя относят, господствует антропоцент­рический подход к географии. Авторы одного из популярных гео­графических руководств (Finch, Trewartha и др., 1957, стр. 501) писали, что «в географической науке... население является глав­ным элементом, так что география в значительной мере есть наука, концентрирующаяся вокруг человека». В последние годы эту точку зрения усиленно подчеркивают многие авторы (Hooson, 1962; Floyd, 1963; Ackerman, 1963; Kish, 1964; Berry, 1964; Me In­tyre, 1966; Бунге, 1967; Ullman, 1967). В географической лите­ратуре на немецком языке подобные высказывания также встре­чаются, хотя значительно реже (Schmitthenner, 1951; Egli, 1961). Впрочем, по признанию К- Тролля, после Ратцеля особенно силь­ное развитие получили антропогеография и культурная геогра­фия, и можно сказать, что сейчас в них лежит центр тяжести географии (западногерманской) (Troll, 1956, стр. 258).

Во Франции, где давние традиции связывают географию с историей и где география до сих пор находится на гуманитарных факультетах, эта наука обычно рассматривается как гуманитар­ная (Sorre, 1957; Cholley, 1957; Callot, 1957; George и др., 1964). По-видимому, такое же мнение преобладает и среди географов США (У. Канмэн, Э. Улльман, Ф. Шефер, Дж. Александер, JI. Кинг, К. Томпсон, Б. Флойд, Ф. Стейнхаузер и др.). И надо признать, это мнение соответствует фактическому положению ве­щей. Новый итоговый сборник «Problems and trends in American geography» (1967 г.) имеет исключительно социально-экономиче­скую направленность (география транспорта, городов, сферы об­служивания и др.) и довольно точно отражает устойчивую тен­денцию американской науки, которая ведет к окончательному «изживанию» физической географии. Следует заметить, что в этом отношении сторонники региональной концепции и взгляда на географию как на науку о взаимоотношении человека и среды ничем не отличаются: первые подчеркивают антропоцентризм географии (региональной), а вторые рассматривают взаимоот­ношения в рамках районов, для тех и других география едина, и единство это чисто фиктивное: в обоих случаях оно в сущности достигается за счет отказа от физико-географической части гео­графии и превращения последней в «географию человека».

Некоторые географы находят даже своеобразные «теоретиче­ские» мотивы для подобной метаморфозы. Один из них сводится к тому, что если мы исключим географию человека, то «все ос­тальное» может быть распределено между другими науками, ибо физическая география якобы распалась и утратила право на существование, поэтому именно география человека «служит од­ним из доводов в пользу существования географии как отдельного предмета» (Watson, 1953, стр. 465; см. также Callot, 1957).

Другой довод видят в том, что отказ от энвайронментализма будто бы уже не делает необходимым включать природные ком­поненты в региональное исследование (Turnock, 1967, стр. 382).

Возможно, наконец, что некоторых западных теоретиков гео­графии устраивает перспектива окончательно избавиться от не­обходимости разрабатывать строгую методику научного исследо­вания и стремиться к установлению законов. К этому их обязы­вало бы присутствие физико-географических элементов. Что же касается социальных процессов, то в их познании, согласно П. Джеймсу (James, 1952), значительную роль играет интуиция и субъективизм, ибо, как утверждает без ложного оптимизма другой географ, «пути человека подобно путям его творца неис­поведимы» (Kimble, 1951, стр. 173).

Э. Аккерман (Ackerman, 1968) и Д. Хусон (Hooson, 1962) признали, что в США, как и в других странах, «единство» геогра­фии существует только на словах, в действительности же господ­ствует узкоотраслевой подход. Хусон констатирует, что амери­канская география оказалась без физической географии, ибо со­держание последней фактически отошло к соседним наукам, и что в области физической географии СССР далеко опередил США. (Добавим от себя: это стало возможным только потому, что у нас физическая география рассматривается не как некий «прида­ток» к географии населения и хозяйства, а как самостоятельная наука.)

Дж. Кроун указывает на эмпиризм 'современной британской географии и на стремление географов ограничиться исследова­ниями в узких отраслях (Crone, 1964, стр. 215).

О кризисе французской региональной школы писали уже мно­гие (Sorre, 1957; Musset 1957, и др).В 40-х годах во французской географии усилились отраслевые тенденции, которые отчасти за­хватили и представителей старой школы (А. Боли и Р. Бланшар обратились к геоморфологии), все более усиливается отход от «классической» концепции района, и растет интерес к «узловым районам», городским агломерациям и другим социально-эконо­мическим проблемам.

Р. Мюссе (Musset, 1957) объясняет кризис региональной гео­графии, во-первых, тем, что одному автору становится все труд­нее охватить все явления, и, во-вторых, отсутствием общеприня­того и удовлетворительного понятия о районе. Он заметил, что каждая отрасль географии вырабатывает свою систему районов, а «интегральные» районы постепенно исчезают. У Р. Мюссе, не­сомненно, есть основания для пессимистического взгляда на бу­дущее региональной («единой») географии, ибо попытка разра­ботать единое понятие об «интегральном» районе равносильна решению проблемы квадратуры круга. Это должно было стать особенно очевидным в современную эпоху бурной индустриали­зации и урбанизации, ломающих традиционное представление о гармонии между образом жизни и природной средой, на которых строился региональный синтез французской школы.

Вторая причина кризиса региональной концепции с ее одно­сторонней ориентацией на человека состоит в неспособности ее представителей правильно осмыслить законы развития общества и собственно даже в отрицании таких законов (см., например, Kraus, 1948; Hartshorne, 1959).

Практически «единая» региональная география существует как с т р а н о в е д ен и е, и единственный конкретный результат труда ее представителей —■ страноведческие монографии, кото­рые издаются в разных странах иногда в виде серий (например, 350 французская «Orbis») *. Характерной чертой подобных моногра­фий является абсолютное преобладание сведений по населению и хозяйству. Они всегда представляли и будут представлять по­лезные справочные пособия, но лишь немногие из них имеют су- ществедную научную ценность. Как отметил С. Лещицкий (1959, стр. 57), качество региональных монографий чаще всего зависит «от эрудиции и талантов составителя» и «почти каждая работа по региональной географии оказывается в значительной .мере ин­дивидуальной и субъективной».

Очевидно, не в создании региональных описаний следует ви­деть основную научную задачу географии. Заметим, что некото­рые географы (М. Сорр, Р. Мюссе, С. Джонс, Б. Флойд) склонны относить региональную географию (страноведение) скорее к ис­кусству, нежели к науке. Э. Джилберт говорит, что было бы «праздным занятием рассматривать описание районов как точ­ную науку со всеобщими законами» (Gilbert, I960, стр. 158).

Нельзя сказать, чтобы такое положение удовлетворяло всех западноевропейских и американских географов. Уже опыт рабо­ты географов по обслуживанию нужд армии в годы второй ми­ровой войны показал недостаточность описательной региональ­ной географии. Ссылаясь именно на этот опыт, Э. Аккерман еще в 1945 г. утверждал, что систематический (отраслевой) подход важнее для географии, чем «холистический» региональный (Ac­kerman, 1945). Другой а1мериканский геолраф, Л. Уилсон, в еще более категорической форме настаивал на необходимости отбро­сить «тотальный» ландшафт и развивать систематическую спе­циализацию (Wilson, 1948) ^I.

В 50-е годы критика традиционного регионализма приобрела разнообразные и довольно острые формы в американской гео­графии. Ю. Ван-Клиф (Van Cleef, 1952, 1960) и Дж. Лейли (1956 г.), а вслед за ними Ч. Тарнтуэйт (Thornthwaite, 1961) и Ф. Анерт (Ahnert, 1962) выступили против антропоцентрической ориентации географии и регионализма, за возрождение физиче­ской географии.

С других позиций методологию Геттнера и Хартшорна крити­ковали Ф. Шефер (Schaefer, 1953) и Э. Улльман (Ullman, 1953). Они отнюдь не возражают против хорологического и антропо- центричегкпго-взгдяда на географиюГно считают неправильным ориентировать эту науку на статическое изучение пространствен­ной дифференциации и «тотальных» районов, на отказ от науч­ных обобщений. Наиболее сильная сторона работы Ф. Шефера — критика «эксепшионализма» (exceptionalism), т. е. представле­ния об уникальности изучаемых географией объектов. Однако в конструктивной своей части идеи этого автора слабы. География, по его мнению, имеет дело с пространственной организацией яв­лений, но не с самими явлениями.

Э. Улльман противопоставил хартшорновской концепции про­странственной дифференциации идею «пространственного взаимо­действия» (spatial interaction). Как он писал впоследствии, вни­мание географа должно фокусироваться на экономических или социальных связях, т. е. на потоках грузов, людей и даже идей (Ullman, 1967, стр. 128).

Во второй половине 50-х ходов в США, Канаде, и некоторых других странах заметно усилился интерес к применению мате­матических методов («квантификация» географии). В свя­зи с этим началась дискуссия между сторонниками и противни­ками квантификации. Надо сказать, что речь шла почти исклю­чительно о вопросах социально- или экономико-географического характера, спор разгорелся, в частности, вокруг правомерности использования аналогий из механики и физики для построения экономико-географических моделей (типа теории центральных мест, веберовской теории размещения промышленности и т. п.). Многие высказали справедливое опасение против одностороннего увлечения математическими методами, «социальной физикой» и «социальной механикой». Так, Ф. Лукерман, и Ф. Стейнхаузер сомневаются в возможности объяснить социальные явления теми же теориями, которые используются в механике и физике (Luker- man, 1960; Steinhauser, 1967).

Квантификация в приложении к идеям Ф. Шефера и Э. Улль- мана привела к возникновению нового направления в географии, которое сами его представители именуют теоретической геогра­фией (Бунге, 1967). Своей задачей они считают установление пространственных законов с помощью математических методов. Для У. Бунге «географический» — значит пространственный, и только пространственный. Под «географическим процессом» он подразумевает всякое изменение местоположения, т. е. чисто ме­ханическое перемещение в пространстве, а под «географической структурой» — геометрическую модель, т. е. характер располо­жения любых предметов на земной поверхности. Сущность явле­ний и законы их развития его не интересуют. С его точки зрения, поездка обывателя в поликлинику и магазин или «размещение двух продавцов мороженого на длинной полосе пляжа, запол­ненной отдыхающими» (Бунге, 1967, стр. 150), — географические проблемы.

Формализация данных о различных «географических процес­сах» привела У. Бунге к заключению, что для них можно найти сходные математические модели. Например, математическая модель кинетической теории газов применима для анализа рас­пространения инфекционных заболеваний и «диффузии идей» (там же, стр. 128—129). Это дало ему основание говорить о «принципиальном единстве пространственных теорий во всей си­стеме географических наук» (там же, стр. 49). Если даже допу­стить, что рост вулканов и расширение деловой части города происходят одинаково, а «новые методы земледелия распростра­нялись по Европе так же, как ранее распространялись по ее тер­ритории ледники» (там же, стр. 204), то вряд ли подобные ана­логии что-либо добавят к познанию существа процессов.

Идеи У. Бунге не только не противоречат хорологической концепции, но по-своему «развивают» ее. «География, — по его словам, — это наука о местоположениях» (там же, стр. 203). Он решительно поддерживает мнение Р. Хартшорна о том, что деле­ние географии на две ветви вредно (там же, стр. 49). Остается добавить, что практически Бунге интересуется почти исключи­тельно явлениями из социально-экономической сферы («геогра­фия услуг», транспорт и т. п.) и уже это обстоятельство вряд ли дает ему право претендовать на роль выразителя «единства» географии.

Показательный пример решения проблемы «географического прогноза» в духе «теоретической географии» представляет по­пытка 3. Улльмана предсказать доход от водохранилища, кото­рое предполагается создать в 50 милях от г. Сент-Луиса (Ullman, 1967). Весь расчет этого автора построен на единственном фак­торе, который, по его мнению, только и является географиче­ским, — на расстоянии. В его -исследовании полностью игнори­руется то, что действительно является географическим подходом: комплексный учет различных факторов применительно к специ­фическим местным условиям.

У Улльмана, Бунге и их единомышленников хорологическая концепция предстает в своем крайнем, математически-рафини- рованном виде. Если у Геттнера пространство было заполнено конкретными предметами и явлениями, которые так или иначе рассматривались во взаимной связи, то у представителей «теоре­тической географии» оно очищено от всего материального и дей­ствует, так сказать, само по себе, своей протяженностью (рассто­янием), а о взаимосвязях нет и речи. Решение «пространственных задач» о наиболее выгодном маршруте или расстоянии, тран­спортных издержках и т. п. на основе «абстрактных свойств про­странства» может послужить полезным вспомогательным мето­дом для отраслевой экономики, но разработку этого метода сле­дует отнести не к географии, а скорее к прикладной геометрии.

Несколько иное, но очень близкое направление имеют работы

Э. Аккермана, который заявил, что для географии наступило время стать фундаментальной научной дисциплиной (Ackerman, 1958). Принимая все основные положения хорологической кон­цепции, он в сущности только пытается ее модернизировать, ис-

12. Заказ 2070 353 пользуя новейшие достижения математики («математизация—■ путь к будущему географии»), теории систем и вычислительной техники, а также союз с другими социальными науками. В одной из последних работ этот ученый сформулировал главную задачу географии как «познание грандиозной взаимодействующей си­стемы, охватывающей все человечество и его естественную среду на поверхности Земли» (Ackerman, 1963, стр. 435). Географию должна интересовать не пространственная дифференциация, как таковая, а «пространственная дифференциация сил, которые фор­мируют пространственные отношения и пространственное содер­жание» (Ackerman, 1958, стр. 32), имея в виду главным образом «культурные» процессы, формирование узловых районов и т. п. Практически у Аккермана основное содержание географии сво­дится к теории размещения ^!.

В Англии ведущими представителяхми «авангардизма» в гео- графии выступают Р. Чорли и П. Хаггет. Они также стоят за переоценку традиционных' регионально-описательных подходов, за широкое использование математической статистики и анализа систем, за создание математических моделей, причем в центре их внимания находится теория размещения. По Хаггету, география лежит на стыке наук о Земле, социальных наук и геометрии (Chorley, Hagget, 1965, 1967).

Слабые стороны рассмотренного выше нового направления в географии не ускользнули от внимания ряда географов. Да­же один из виднейших теоретиков региональной концепции, П. Джеймс, указал на однобокость этого направления. В част­ности, он подчеркнул, что Э. Аккерман и его единомышленники, ориентируя географию на развитие теории размещения, ограни­чивают ее задачу изучением горизонтальных связей, т. е. разме­щения отдельных явлений, и недооценивают связи явлений по вертикали, т. е. их взаимодействия (James, 19656). Против све­дения географии к теории размещения выступал Р. Томан (Tho- man, 1965). Ф. Стейнхаузер также призывал не смешивать гео­графию с теорией размещения, в которой пространственные отношения между явлениями обычно рассматриваются как неко­торая функция расстояния (Steinhauser, 1967). Еще ранее об этом писал Дж. Блаут, работа которого представляет одно из наиболее серьезных выступлений против хорологизма в геогра­фии (Blaut, 1961).

Хорологическая концепция в ее старых и новых вариантах, по существу не оставляет места для физической геогр а- ф и и. Ее самостоятельность часто отрицается специалистами, считающими себя географами. Современные сводки, подводящие итоги развитию географической науки в США («American geo­graphy», 1954; «Problems and trends in American geography», 1967), во Франции («La geographie franjaise...», 1957), в Японии («Japanese geography», 1966), а также в Англии и во всем западном мире («Geography in the twentieth century», 1953; Freeman, 1963), дают обзоры состояния различных отраслей гео­графии, но ни в одной из них нет раздела, посвященного физиче­ской географии (у Т. Фримена под физической географией под­разумевается... геоморфология).

По признанию Д. Уиттлси (1957, стр. 42), «идея комплексно­го изучения природных ландшафтов не имела большого успеха в Америке, где исследования были сосредоточены на компонен­тах физико-географической среды». Содержание и значение фи­зической географии в этой стране обычно определяется с антро­поцентрической точки зрения как чисто пропедевтическое. В свое время Д. Уиттлси писал, что физическая география должна пере­строиться в направлении, нужном для географии человека (Whit­tlesey, 1945, стр. 29). Одно из более новых определений гласит следующее: «Особенность физической географии состоит в том, что она рассматривает Землю как жилище человека и в значи­тельной степени отбирает материал для изучения с мыслью о че­ловеке или о населении. Говоря несколько иначе: концепция ре­сурсов есть та концепция, которая занимает командное место в физической географии» (Finch, Trewartha, и др., 1957, стр. 501).

Автор одного из курсов «физической географии» пишет, что физическая география — это «просто изучение и обобщение мно­гих наук о Земле, дающее общее представление о природном ок­ружении человека» (Strahler, 1965, стр. 1). Содержание книги А. Стралера составляет на1бО|р основных данных из геодезии, картографии, метеорологии, геологии и т. д. Под таким же углом зрения составлены другие руководства по физической географии в США (Me Intyre, 1966; Powers, 1966) и в Англии (Lake, 1952; Monkhouse, 1965). Основное внимание обычно уделяется релье­фу, данные о биокомпонентах очень скудны или даже вовсе от­сутствуют (Strahler — в первых изданиях; Lake).

Ж. Дрэш (1955, стр. 93), говоря о французской школе, отме­тил, что «физическая география в ней обычно рассматривалась как нечто вроде введения в географию человека, простое описание и объяснение географической среды, в которой живут группы людей». Усиление специализации во французской географии не привело к формированию физической географии как самостоя­тельной науки; отдельные ее отраслевые дисциплины развиты крайне неравномерно, что служит существенным препятствием для развития физико-географического синтеза. Среди относи­тельно новых пособий по общей физической географии выделяет­ся труд П. Биро (Birot, 1959), в котором сделана интересная по­пытка показать взаимосвязанные изменения климата, почв, рас­ти тельного и животною мира как в общепланетарном плане (по зонам), так и в местном (по элементам орографического про­филя).

В социалистических странах физическая география постепен­но завоевывает признание, но путь ее становления не всегда гла­док. По-видимому, многие географы еще не вполне осознали необходимость физико-географического синтеза и его сущность. Согласно Я. Демеку, «главной теоретической проблемой совре­менной физической географии является изучение законов разви­тия естественной географической среды .как целостного единства на всей земной поверхности и в отдельных ее частях» (Demek, 1966, стр. 6); основной путь к решению этой проблемы мыслится как коллективная работа представителей многих отраслевых дис­циплин.

Чехословацкому географу Ф. Витасеку принадлежит один из самых полных курсов общей физической географии (Vitasek, 1953—1955), но синтетическая часть в нем отсутствует.

Наибольших успехов в развитии собственно физической гео­графии добились географы ГДР и Польши, но к работам геогра­фов этих, а также и других социалистических стран мы вернемся в дальнейшем.

Отдельные попытки обосновать необходимость самостоятель­ных физико-географических исследований предпринимаются и в капиталистических странах, в частности в США. Дж. Коултер утверждал, что география человека и физическая география от­личаются друг от друга, «как день от ночи», что первая — наука социальная, а вторая — естественная и должна «трактоваться со­гласно своим собственным данным и собственной методологии» (Coulter, 1953, стр. 204). Дж. Лейли выступал против .подчине­ния физической географии антропоцентризму и географическому детерминизму, за отделение ее от географии человека. «В особен­ности важно, — писал он, — освободиться от давно тяготевшего над нами запрета заниматься процессами. Пусть процессы вновь займут то центральное положение, которого они заслуживают; физические процессы — в физической географии, исторические — в культурной географии» (Leighly, 1955, стр. 318). Этот автор подчеркнул, что природные процессы, происходящие на Земле, заслуживают изучения сами по себе, а вовсе не потому, что они проливают свет на Землю как на жилище человека. Однако яс­ного понимания содержания физической географии у него, как и у Коултера, мы не находим.

Ч. У. Торнтуэйт решительно поддержал Дж. Лейли. Он со­слался на опыт советской географии (в частности, на то большое внимание, которое в ней уделяется проблеме теплового и водного баланса, а также ландшафтоведению), но сам он представлял себе физическую географию лишь как группу отраслевых естест­венных дисциплин (Thornthwaite, 1961).

Интересные соображения имеются в статье Ф. Анерта, (кото­рый близко подошел к идее географического комплекса и ука­зал, что «только при условии, что природный ландшафт изучает­ся, как таковой», безотносительно к человеку, можно получить результаты большого практического значения (Ahnert, 1962, отр. 4). Эти мысли продолжил Д. Миллер; он, в частности, заме­тил, что природные процессы не прекращаются в тех случаях, когда человек сильно изменяет земную поверхность, и даже в го­родах. По его словам, физическая география — нечто большее, чем сумма -отдельных частей, т. е. метеорологии, гидрологии ит. д. (Miller, 1965). Но идеи этого автора, как и его предшествен­ников, не доведены до логического конца — до признания поня­тия о геосистеме как предмете физико-географического исследо­вания, и, главное, они не смогли сколько-нибудь ощутимо по­влиять на господствующие в американской географии воззрения.

Своими отличительными чертами характеризуется современ­ное развитие географии в странах немецкого языка, где сохра­няются некоторые общие научные традиции (точно так же, как это имеет место в англоязычных странах — США, Англии, Кана­де и др.). Здесь значительно больше 'внимания уделяется физи­ческой географии, хотя она обычно и рассматривается в рамках «единой» географии.

В этих странах более четко проявилось стремление отойти от хорологической концепции и обосновать географию исходя из предмета исследования (нередко, правда, такое стремление огра­ничивается лишь декларациями или приводит к эклектическим решениям). Некоторые (географы, среди них Т. Краус (Kraus, 1948), по существу признали, что физическая география и «ан­тропогеография»—разные науки. По Т. Краусу, общая физиче­ская география и учение о ландшафте дополняют друг друга и составляют единство.

Г. Бобек (iBobek, 1957), а вслед за ним Г. Кароль (Carol, 1963) признали, что система Геттнера и Хартшорна в наше вре­мя уже недостаточна, что представление о географии как хоро­логической науке не отвечает действительности и география должна иметь собственный «четырехмерный» (пространственно- временной) объект исследования. Против деления наук по аспек­там изучения (вещественному, пространственному и временно­му) возражал также Э. Винклер (Winkler, 1957).

В качестве предмета географии многие авторы рассматрива­ют земную оболочку (Erdhulle) — идея, практически чуж­дая англо-американской географии. Согласно Э. Винклеру, гео­графия есть наука о соотношениях лито-, атмо-, гидро- и биосфе­ры, образующих ландшафты и земную оболочку как целое (Winkler, 1946, стр. 353). Г. Бобек говорит, что эта оболочка (Erd- sphere, по его терминологии) обладает своей формой, структу­рой, процессами, историческим развитием и изучается .в целом и по частям (Bobek, 1957, стр. 122—123). О земной оболочке пи­сали также К. Тролль (Troll, 1950), Я. Шульце (Schultze, 1957); важное место она занимает под наименованием «геосферы» в теоретических построениях Г. (Кароля (Carol, 1956, 1959, и дру­гие работы), который различает в ее составе пять частных сфер (включая антропосферу).

Э. Неф поставил знак равенства между «геосферой» и ланд­шафтной оболочкой советских авторов и определил ее как замк­нутую систему, которой присущи континуальность (т. е. непре­рывность во всех направлениях), наличие общеземных цирку­ляционных систем, широтная зональность, балансы лучистой энергии и веществ и азональная дифференциация как результат развития литосферы; геосфера представляет совокупность всех ландшафтов и проявляется в ландшафтах (Neef, 1967, стр. 11).

Наиболее трудным оказался вопрос о соотношении геосферы и человеческого общества. Согласно Г. Бобеку, в геосферу вхо­дит человек с его культурой; Г. Кароль рассматривает антропо­сферу как компонент геосферы. Ню относить общество или антро­посферу к числу компонентов, равноценных, например, атмосфе­ре,—грубая ошибка. Э. Неф отметил, что человек принадлежит геосфере как биологическое существо (как элемент биосферы) и, кроме того, выступает как мощный фактор, преобразующий земную поверхность, и против этого было бы нечего возразить, если бы в дальнейшем названный автор не настаивал на «един­стве географической действительности», объединяющей природу и человека и являющейся общим объектом исследования для фи­зической и экономической географии (Neef, 1967, стр. 57). Гео­сфера (географическая, ландшафтная оболочка) —понятие есте­ственнонаучное; ее нельзя рассматривать как общий объект исследования «единой» географии.

По другому, довольно широко распространенному в странах немецкого языка представлению, предметом географии является ландшафт (Winkler, 1946; Obst, 1950; Troll, 1950, и другие авторы). Но самый термин «ландшафт» толкуется далеко не однозначно.

Для Г. Шмиттхеннера .«ландшафты» и «страны» лишь разные градации условного, субъективного деления земной поверхности. «Ландшафт, как таковой, — писал он, — не существует, существу­ет лишь изменчивое многообразие земной поверхности» (Schmitt- henner, 1951, стр. 126 ^I).

Э. Винклер критиковал Шмиттаеннера за субъективный под­ход к ландшафту и доказывал, что ландшафт — это не продукт нашего мышления, а реальный объект, целостное «вещественно- простраис'гоевно-вр'еманнбе единство», которое можно тракто­вать как систему (Winkler, 1946, стр. 341). Ландшафт, по Винк­леру, обладает определенными размерами, внешней формой и внутренней структурой, вещественными взаимосвязями, возрас­том, развитием, пространственными связями со своим окруже­нием и функциями. Законами формирования ландшафтов, а так­же их типологией занимается «общая география», а конкретные ландшафты изучает «специальная география» (ландшафтоведе­ние в узком смысле слова и страноведение). Все это звучит очень хорошо, но в сущности представление Винклера о ландшафте чисто эклектическое; «ландшафтами» у него оказываются и Са­хара, и Цюрих, и Северная Америка (Winkler, 1957, стр. 147); сама земная оболочка — это «глобальный ландшафт».

Близкие взгляды изложил Э. Обет. Реальность ландшафта у него, по-видимому, не вызывает сомнений. Но для него «ланд­шафт» и «страна» (Land) почти одно и то же. География «есть учение о ландшафтах и странах, их положении, структуре, функ­циях и генетическом развитии, их систематике и распространении по Земле» (Obst, 1950, стр. 29); подобно Э. Винклеру вопросы систематики ландшафтов он относит к «общей географии».

Г. Лаутензах, Г. Б о бек, Г. Кароль, Э. Неф и некоторые дру­гие авторы прямо не отрицают реальности ландшафта, но, как мы уже видели, отвергают возможность объективно установить его границы, исходя из представления о континуальности земной поверхности.

Высказывалось мнение, что ландшафт нужно трактовать как понятие типологическое в отличие от «страны» (Land), являю­щейся неповторимым территориальным «индивидом» (Krebs, 1938; Bobek, Schmithusen, 1949; Lautensach, 1952, 1953; Bobek, 1957). При этом изучение «ландшафтов» относят к «общей гео­графии», а «стран»—к страноведению, так что первое оказыва­ется выражением нормативного, или номотетического, подхода, а второе — идеографического.

Однако такое противопоставление понятий вызвало возраже­ния у К. Паффена (Paffen, 1953), Г. Кюне (Kuhne, 1953/54) и Й. Шульце (Schultze, 1957). Они указали, что надо различать прежде всего конкретные (индивидуальные) ландшафты, кото­рые в дальнейшем могут быть объединены в типы («реальные» и «идеальные» ландшафты 3. Пассарге). Еще ранее К. Тролль разъяснил, что ландшафт есть закономерное единство, имеющее естественные границы, тогда как под «странами» следует пони­мать политические, административные, исторические или этно­графические области (Troll, 1950, стр. 165).

Для большинства упомянутых здесь географов представляет­ся как бы самим собой разумеющимся факт объединения в ланд­шафте природных и «культурных» элементов, и ландшафт чаще рассматривается как объект не физической, а «единой» геогра­фии. По Э. Винклеру, например, география как наука о ланд­шафтах едина, и ее нельзя разделить па физическую географию и антропогеографию (Winkler, 1957). Г. Бобек писал, что в ланд­шафте природные и культурные черты неразделимы (Bobek, 1957). Э. Обет утверждал, что «в географии природа и человек неотделимы» (Obst, 1950, стр. 41).

Обычно в западноевропейской литературе принято делить ландшафты «а природные и культурные. Но. критерии такого деления ясно не определены, и в сущности оно искусственно, ибо между теми и другими ландшафтами имеется делая серия переходов, и, кроме того, всякий «культурный» ландшафт не пе­рестает быть природным, как бы сильно он ни был изменен чело­веком. Главное же состоит в том, что у подавляющего большин­ства зарубежных авторов, писавших о ландшафтах и культурных ландшафтах, нет четкого представления о положении «человека» в ландшафте, т. е. имеется ли в виду человек как биологический индивид или человеческое общество с его производственными от­ношениями, экономикой и культурой или же только овеществлен­ные результаты его труда, вошедшие в состав ландшафта. Оче­видно, правомерным был бы лишь последний случай.

Из работ западногерманских географов наибольшее влияние на развитие ландшафтоведения за рубежом оказали исследова­ния К- Тролля, И. Шмитхюзена и К. Паффена.

Согласно Г. Бобеку и И. Шмитхюзену, объект географии со­ставляют «четырехмерные (пространственно-временные) ком­плексы явлений, образующие в совокупности и каждый в отдель­ности элементы географической субстанции» ^I(Bobek, Schmithu- sen, 1949, стр. 112). «Географическая субстанция» состоит из не­органических, «органических неодушевленных» и «органических одушевленных» компонентов, которые подчинены разным зако­номерностям, но тем не менее настолько тесно взаимосвязаны, что есть основания говорить о единстве географии, которая не может быть разделена на две самостоятельные ветви—естест­венную и общественную.

Названные авторы отмечают, что абиотические и биотические компоненты большей частью совпадают в своем пространствен­ном распределении и образуют комплексы, отличающиеся высо­кой степенью интеграции. Человечество в этом отношении более автономно, но все же путем «ступенчатой интеграции» можно получить территориальные единства, объединяющие все три ка­тегории элементов «географической субстанции». Правда, Г. Бо- бек и Й. Шмитхюзен признают, что в таких единствах степень интеграции элементов будет очень слабой; основой же всегда ос­таются естественные элементы.

Как индивидуальные «страны», так и типологические едини­цы («ландшафты») разных рангов должны рассматриваться в отношении их вещественного состава и структуры, процессов (функциональное, или экологическое, исследование) и истории (генезиса).

В одной из работ Й. Шмитхюзена ставится задача «устано­вить и ограничить наименьшие природные территориальные еди­ницы, из которых состоят ландшафты» (Schmithusen, 1948, стр. 74). Такую единицу он .называет «Fliese» (плитка). Под этим тер­мином подразумевается участок, «приблизительно однородный по экологическим качествам местообитания» (там же, стр. 84) и представляющий собой («основное природное территориальное единство» (naturraumlichen Grundeinheit). Fliese образует «фи­зическую ojciHoey» простейшего «полного» территориального ком­плекса — экотопа (Landschaftsteile 3. Пассарге), включающего и элементы, связанные с человеком. Плитки в свою очередь соче­таются в более сложные пространственные системы, или «Flie- sengefugen», составляющие физическую основу «частного ланд­шафта» (Teillandschaft 3. Пассарге). Наконец, следующей сту­пенью территориальной интеграции является главное природное территориальное единство (naturraumlichen Haupteinheit), ко­торое образует природную часть («физическую основу») собст­венно ландшафта.

Аналогичные теоретические представления мы встречаем у К. Паффена (Paffen, 1953), с той лишь разницей, что под ланд­шафтными единицами он понимает конкретные территориальные комплексы. На ландшафтной карте Средне- и Нижнерейнской области в м. 1:400 000 Паффен показал комплексы пяти рангов, причем единицы последнего ранга (Kleinlandschaften), которые приблизительно сопоставимы с «местностями», или комплексами урочищ советских ландшафтоведов, объединены в типологические группы. Кроме того, на четырех крупномасштабных карточках отображены «Okotopengefugen», соответствующие урочищам со­ветских географов. Хотя К. Паффен придерживается идеи «сту­пенчатой интеграции» неорганических, органических и «культур­ных» элементов, в данном случае он дал только природное тер­риториальное деление.iK. Тролль определяет ландшафт как естественный район (Troll, 1950, стр. 163), подчеркивает функциональный характер связей между его компонентами и критикует тех авторов (3. Пас­сарге, И. Гранэ, О. Мауль), которые 'конструировали ландшафт­ные границы путем механического наложения на карту отдель­ных элементов (там же, стр. 174). Для выделения ландшафтов, согласно этому географу, необходимо сначала реконструировать природные ландшафты, а затем уже дополнить их «культурно­пространственным» делением. Однако он признает, что разме­щение природных и культурных ландшафтов подчинено разным причинам и «границы культурных областей никоим образом не совпадают с природным территориальным делением» (там же, стр. 176). Проблему «полного» деления К. Троллю так и не уда­лось разрешить, и он пришел к неутешительному заключению, что на это потребуются еще десятилетия исследовательской ра­боты (там же, стр. 174).

К. Тролль наметил следующие разделы учения о ландшафте:

1. морфология (разработка системы единиц разных порядков);

2. экология или физиология (функциональный анализ содержа­ния ландшафта, изучение взаимодействия всех его природных компонентов); 3) типология; 4) хронология (изучение восста­новленных ландшафтов и их изменения под влиянием деятель­ности человека); 5) уход за ландшафтом (Landschaftspflege) и формирование ландшафта (Landschaftsgestaltung).

Территориальное ландшафтное деление начинается, согласно К- Троллю, с широтных зон, внутри которых выделяются долгот­ные отрезки (соответствующие «секторам» советских авторов), далее ведущая роль все более переходит к субстрату. Простей­шей ландшафтной единицей является экотоп; этот термин был предложен тем же автором еще в 1945 г., причем он полагает, что его следует относить только к природному комплексу. К- Тролль считает нецелесообразным и не всегда практически возможным разделять абиогенную и биогенную части экотопа, как это делает И. Шмитхюзен; напротив, необходимо резче от­граничивать естественные условия от результатов человеческой деятельности.

Что касается типологии ландшафтов, то этот вопрос указан­ным автором подробно не разработан, однако у него есть инте­ресные замечания о возможности синтетической системы ланд­шафтов и о значении учета для этой цели местных ландшафтных терминов (таких, например, как альвары в Эстонии).

В ГДР ландшафты практически изучаются как единицы фи­зико-географические и выделяются исключительно по природным признакам (Meusel, 1954; Schultze, 1955; Gellert, 1958; Neef, 1963, и другие авторы). За последнее десятилетие в это# стране до­вольно большое развитие получили ландшафтно-экологи­ческие исследования. Их теоретическое обоснование со- 352 держится главным образом в работах Э.Нефа. Этот географ раз­личает три уровня ландшафтного исследования: топологический, хорологический и геооферический (Neef, 1963). На топологиче- ком уровне объектом изучения служат гомогенные физико-гео­графические единицы —зкотопы Комплексный анализ их веще­ственного состава и в конечном счете исследование балансов вещества собственно и составляют задачу экологии ландшафта. Основными экологическими признаками экотопа являются расти­тельность, почвы и водный режим; на них основывается диагностика экотопов и их картирование, требующее масштабов 1:2000—1:10 000 (Neef, 1962).

Характеристика гетерогенных «хорологических» единиц, кото­рые Э. Неф именует микро-, мезо-, макро- и мегахорами, основы­вается на изучении экотопов и образуемых ими сочетаний. На этом уровне исследование балансов вещества («вертикальных связей») имеет ограниченное значение; главную роль приобрета­ет анализ связей («горизонтальных») между соседними терри­ториальными единицами^I. Наконец, объектами «геосферическо- го» исследования служат крупные зональные и азональные ре­гионы (зоны, подзоны, континенты и субконтиненты) и геосфера в целом. Их познание опирается в значительной ме>ре на геофи­зические методы и предусматривает изучение балансов лучистой энергии и воды, планетарной системы циркуляции атмосферы и т. д.

Многие принципиальные положения ландшафтоведения (в том числе вопросы типизации геокомплексов, их динамики, гене­зиса, проблемы сравнения и синтеза) рассмотрены в интересной, хотя и в некоторых отношениях опорной, книге Э. Нефа (Neef,

1967).

Методика детальных ландшафтно-экологических исследова­ний в ГДР подробно описана в работах Г. Хазе (Haase, 1961, 1964а, 19646), а также М. Томас-Лаукнер, Г. Хубриха, Г. Шмид­та, Р. Шмидта. Изучение и картирование экотопов, физиотопов и первичных гетерогенных единиц (Okotopengefugen, Mikrocho- ге) тесно связывается с задачами сельского хозяйства и гидро­мелиорации; отсюда особое внимание к характеристике плодо­родия почвы, условий увлажнения и к оценке пахотных земель.

В перспективе, как отмечает Г. Хазе (Haase, 19646), ландшафт­но-экологические исследования должны послужить основой сплошного картографирования сельскохозяйственных и лесных площадей.

Г. Рихтеру принадлежит попытка (разработать структурные модели элементарных и гетерогенных геокомплексов (Richter, 1968).

Ландшафтные исследования успешно развиваются также в Польской Народной Республике. Некоторым толчком для них послужила дискуссия по [методологическим вопросам географии 1950—1951 гг. Существенный материал для теоретических и ме­тодических выводов давали прикладные исследования по «урба­нистической физиографии», о которых упоминалось в начале этой главы. Наконец, немаловажное значение имело ознакомление с советскими теоретическими работами по ландшафтоведению (см. Кондрацкий, 1961 а). В 1955г. кафедра физической географии Варшавского университета начала проводить под руководством Е. Кондрацкого полевые ландшафтные исследования. В 1956— 1957 гг. изучались природные территориальные комплексы в Мазурском Поозерье, в 1959—1960 гг. — в Пиньчувском уезде (Малапольокая возвышенность). Е. Кондрацкий (19616 г.) соста­вил, преимущественно на литолого-геоморфологической основе, первую ландшафтную карту Польши. Примером прикладных ландшафтных исследований для сельскохозяйственных целей могут служить работы Торуньского университета под руководст­вом Р. Галена (Galon, 1964).

Как показала дискуссия на симпозиуме то вопросам физико- географического районирования (Закопане — Варшава, 1966 г.), у географов СССР, ГДР и ПНР имеется принципиальная общ­ность в методике ландшафтных исследований и в представлени­ях о системе единиц ландшафтного деления ^I.

В последние годы большой интерес к проблемам ландшафто­ведения проявляется в ЧССР, где это связано с практическими задачами по рациональному использованию территории, борьбе с отрицательными проявлениями человеческого воздействия на природу и с работами по физико-географическому районирова­нию всей страны. Я■ Дрдош опубликовал первый в чехословац­кой географии очерк теории ландшафта, основанный на идеях советского ландшафтоведения, а также на опыте ландшафтно- экологических исследований в ГДР (Drdos, 1965). В 1964 г. в Братиславе при Словацкой академии наук был создан Институт биологии ландшафта, перед которым поставлена задача изуче­ния биологических закономерностей в ландшафте для обоснова­ния проектов его охраны и преобразования (в частности, устра­нения вредных последствий загрязнения промышленными отхо­дами). Разработкой теоретических основ биологии ландшафта занимается М. Ружичка (19:66 г.). В 1965 г. в Институте геогра­фии Чехословацкой академии наук (г. Брно) была составлена первая карта типов природных ландшафтов западной части Че­хословакии. Составление производилось камеральным способом путем наложения отраслевых карт, но одновременно выполня­лась крупномасштабная комплексная съемка на отдельных уча­стках (Demek, 1968).

Ландшафтные исследования ведутся также румынскими гео­графами, в частности ими составлена физико-географическая (ландшафтная) карта дельты Дуная (Grumazescu и др., 1965). В Венгрии предпринимаются опыты оценки сельскохозяйствен­ного потенциала земель на ландшафтной основе (Marosi, Szilard, 1964).

Физико-географическое районирование имеет самую непосредственную связь с учением о ландшафте, поэтому естественно, что оно наиболее успешно развивается там, где ве­дутся ландшафтные исследования.

Немецкие географы еще в 1942 г. приступили к созданию карты природно-территориального деления в м. 1:200 000, но бы­ло подготовлено лишь несколько листов. В 1951 г. была разрабо­тана схема природного районирования обоих германских госу­дарств в м. 1:1000 000. В качестве текста к этой карте (с кратким описанием выделенных на ней ландшафтов) под редакцией Э. Мейнена и И. Шмитхюзеяа издан «Handbuch der naturraum- lichen Gliederung Deutschlands» (1953—1962 гг.) в девяти вы­пусках. Однако эта работа выполнялась .преимущественно без специальных полевых исследований и содержала ряд недостат­ков, в особенности по территории ГДР, что побудило Й. Геллерта разработать новую карту физико-географического районирова­ния ГДР (Gellert, 1954). Одновременно Германская академия сельскохозяйственных наук (ГДР) (приняла решение о составле­нии карты «природнообусловленных ландшафтов» республики. Для этой цели была создана комиссия во главе с Й. Шульце, ко­торая подготовила и опубликовала карту с текстом (Schultze, 1955). Но и эта карта разрабатывалась в основном камераль­ным способом; специальные полевые исследования проводились лишь на небольшой площади (Siggel, 1957).

Й. Шульце применил для выделения ландшафтов метод «по­граничных полос» (т. е. в сущности наложение отраслевых карт). Й. Шмитхюзен указывал на принципиально иной способ райони­рования— путем картирования по типичным маршрутам отдель­ных «плиток» (Fliese) и их «структур» (Fliesengefuge) и их по­следующей интеграции с учетом топографических и различных тематических карт (Schmithusen, 1953). Этот способ поддержи­вают И. Геллерт (1959, 1961 пг.), Э. Мейнен (Меупеп, 1960), Г. Мюллер-Мини (Muller-Miny, 1962) и др. Последний из .наз­ванных авторов различает семь ступеней природно-территориаль­ного деления, причем первые три («плитка», «группа плиток» и «формация плиток») выявляются в процессе полевой съемки; следующую ступень образует «главное природно-территориаль­ное единство» (выделяется в м. 1:1000 000); наконец, далее сле­дуют три высшие ступени деления, которые устанавливаются исключительно камеральным путем.

Таким образом, и в ГДР и в ФРГ районирование «снизу», на основе ландшафтной съемки, наиболее общепринятый метод. Хо­тя, как указывает И. Геллерт (1961 г.), отдельные западногерман­ские географы еще рассматривают природно-территориальное деление как субъективное, географы обеих стран признают, что такое деление имеет самостоятельное значение, и не смешивают его с районированием по социально-экономическим признакам, а «принципиальное совпадение схем, осуществленных на основе различных теоретических предпосылок и посредством различных методов, доказывает объективную реальность территориального деления природной среды...» (Геллерт, 1959, стр. 67).

В Польше вопросы физико-географического районирования оживленно обсуждались в 1955—1956 ирг. В последующие годы Е. Кондрацкий разработал физико-географическое районирова­ние Польши на фоне деления всей Европы. Эта схема легла в ос­нову большой монографии по физической географии Польши (Kondracki, 1965), одной из лучших современных работ этого ро­да^I. Низшая ступень районирования Польши — мезорегион, по Кондрацкому, — соответствует ландшафту, или ландшафтному району, в советской географии и «главному природному террито­риальному единству» немецких географов. Что касается высших региональных единиц, то они выделены в основном по азональ­ному принципу.

В последнее время большое внимание физико-географическо­му районированию уделяют географы Венгрии (Pecsi, Somogyi, 1968), Чехословакии и других социалистических стран.

Для современных исследований по физико-географическому районированию характерно развитие подхода «снизу», т. е. ме­тода последовательной интеграции более простых геокомплек­сов в более сложные. Вместе с тем крайне мало внимания уде­ляется анализу общих закономерностей региональной физико- географической дифференциации, в особенности зональных. Ре­зультатом этого оказывается известный эмпиризм, односторонне азональный характер разработанных схем и в целом слабая обо­снованность районирования на его верхних ступенях. Как сви­детельствует Й. Геллерт (1961 г.), многие немецкие географы предпочитают вообще воздерживаться от выделения высших ре­гиональных единств.

Г. Лаутензах, продолжая развивать идеи о пространственных изменениях географических «форм» (Formenwandel), установил четыре направления, или «категории», таких изменений: 1) от экватора к полюсам; 2) с запада на восток; 3) от периферии массива суши к его центру и 4) от уровня моря к вершинам су­ши (Lautensach, 1952). Каждой категории соответствуют свои «фазы», т. е. качественные ступени или градации интенсивности, которые, накладываясь и интерферируя, образуют систему тер­риториальных -«типов». Эти соображения иллюстрируются на примерах Пиренейского и Корейского полуостровов. Не касаясь ряда других особенностей учения Г. Лаутензаха об «изменениях форм», отметим лишь, что в нем игнорируются «неправильные» изменения, обусловленные азональными чертами геологического строения и рельефа.

• У отдельных авторов (например, Richter* 1967) можно найти верные, но слишком общие замечания о том, что районирование на его высших ступенях должно соответствовать двум группам факторов (зональным и азональным).

В США, Англии, Франции и многих других капиталистических странах, где физическая география не получила должного приз­нания, идея природного территориального комплекса все же по­степенно пробивает себе путь, но вне рамок «официальной» ака­демической географии. Она никак не вытекает из теоретических построений современной географии и зарождается в недрах та­ких прикладных дисциплин, 'как лесоводство, типология и оцен­ка земель, региональное планирование.

Работы по классификации сельскохозяйственных земель ино­гда по своему характеру приближаются к ландшафтным съемкам прикладного назначения, в других же случаях такая параллели- зация может быть произведена только условно. В 1949—1951 гг. Северо-Западный университет США под руководством К. Ф. Джонса и Дж. Д. Худсона осуществлял программу классифика­ции земель Пуэрто-Рико, с картированием в масштабе 1:10 000 («The Rural land classification...», 1952). Работа проводилась по методике «unit area», разработанной еще в 20—30-х годах в шта­те Мичиган и в бассейне р. Теннесси, т. е. путем наложения на карту частных границ, установленных по разнообразным показа­телям. Позднее А. Доуэр, основываясь на опыте полевых иссле­дований земель в Пуэрто-Рико и на Филиппинах, предложил «универсальную» систему показателей для съемки земель во влажных тропиках (Doerr, 1960). В этой системе предусмотрено по нескольку градаций для уклона поверхности, дренажа, эро­зии, каменистости, типов почв и для четырех категории исполь­зования земель.

Близкий предыдущему метод применялся при исследованиях земель штата Калифорния (Д. Уикс, Э. Висландер и др.). При классификации учитывались главным образом растительность, почвы и рельеф, а также климат; все компоненты картировались на отдельных картах, которые затем накладывались друг на друга.

В ряде случаев основой для оценки и бонитировки земель в США служат почвенные съемки, которые ведутся с учетом рель­ефа, реже — других природных факторов. Так, на карте земель Тихоокеанского Северо-Запада (Ruzek, 1953) выделено восемь бонитировочных классов земель в зависимости от характера почв, крутизны склонов, подверженности эрозии и отчасти кли­мата. Аналогичная карта составлена для штата Канзас (Jenks, 1952).

К этой же группе можно отнести карту классификации земель Великобритании, опубликованную в серии «Planning maps» еще в конце второй мировой войны ^I. Содержание ее составляют 10 типов земель, объединенных в три большие группы (земли высо­кого, среднего и низкого качества). Классификационными приз­наками послужили главным образом механический состав почв, их мощность и естественный дренаж, для пастбищ — также ха­рактерные растения.

Многие зарубежные специалисты приходят к выводу, что лю­бая прикладная классификация земель (для сельского хозяйст­ва, лесоводства, земельного планирования, налогообложения и т. д.) должна базироваться на учете всех основных природных факторов, причем типы земель надо рассматривать не как сумму этих факторов, а как «интегральные тела, или физические систе­мы, взаимодействующих растительности, почв, климата и твер­дой поверхности» (Lacate, 1961, стр. 278).

С этой точки зрения представляет интерес так называемый австралийский метод. Еще в 1946 г. Австралийский совет науч­ных и промышленных исследований начал серию исследований земель в северных районах Австралии для определения их «ре­гионального потенциала» в целях экономического развития. При этом было решено отказаться от обычных отраслевых (почвен­ных и др.) съемок и рассматривать земли как «целый комплекс факторов на земной поверхности и вблизи нее, которые взаимо­действуют и определяют возможности использования земли и первичные пределы уровня ее продуктивности» (Christian и др., 1960, стр. 217). Такими факторами являются рельеф, дренаж, поч­вы, растительность, климат и источники воды (для ирригации и скотоводства). Простейшая земельная единица (land unit) со­ответствует местообитанию (site), по Р. Бурну. Характерные ком­бинации этих единиц, с 'повторяющимся рисунком контуров, об­разуют «земельные системы» (land system), которые служат ос­новными объектами картирования.

Съемки ведутся труппой специалистов (геолог, геоморфолог, почвовед, эколог, ботаник) с широким использованием аэрофо­тоснимков. Метод оказался настолько эффективным, что уже к 1960 г. было исследовано восемь больших участков в Северной и Западной Австралии общей площадью около 1,6 млн. кв. км.

«Австралийский метод» применяет Британский директорат заморских исследований при изучении земельных ресурсов в не­которых странах Африки. Примером .может служить съемка «зе­мельных систем» Восточного Бечуаналенда в м. 1:500 000, в ре­зультате которой выделены типы природных комплексов (при­мерно соответствующие «видам ландшафтов» в принятом у. нас понимании), характеризуемые по рельефу, почвам и раститель­ности. Карта «земельных систем» используется как основа для сельскохозяйственной бонитировки земель.

Другой пример—карта земельных систем Лесото^I, состав­ленная тем же учреждением. На ней показано27 (различных зе­мельных систем, для каждой из которых в легенде приводятся следующие показатели: формы рельефа, абсолютная высота, ха­рактер расчленения (морфопрафия), литологический состав по­род, почвы .и растительность.

Интересный пример мелкомасштабного комплексного карто­графирования представляет карта классификации земель в м. 1:3 200 000 из Атласа Новой Зеландии^II. На ней выделено 57 классов земель. По рельефу они объединяются в пять больших групп, которые в свою очередь подразделяются сначала по кли­матическим признакам, а затем по почвенным. Таким образом, основным (но не единственным) критерием для классов земель послужила почва (карта составлена по материалам Почвенного бюро департамента научных и промышленных исследований, а также департамента сельского хозяйства).

Картирование по «австралийскому методу» можно с извест­ными оговорками рассматривать как ландшафтное исследова­ние. Хотя оно не всегда достаточно -полно учитывает основные ландшафтообразующие факторы и более или менее эмпирично, главное состоит в том, что здесь мы имеем дело с попытками син­тетического охвата природного территориального комплекса, или геосистемы. Заметим, что создание подобных карт никоим обра­зом не связывается с содержанием и задачами географической науки.

К физико-географическому синтезу в настоящее время осо­бенно приближаются исследования лесоводов ряда стран, в ча- стносгги Канады. В (системе Канадского департамента лесовод­ства 'ведутся комплексные исследования (е использованием аэро­снимков) лесных местообитаний (sites), которые рассматривают­ся как участки с однородным почвенно-растительным покровом, приуроченные к видимым чертам рельефа. При этом разработана следующая система территориальных единиц: ландшафт (Land­scape) — тип земель— (land type) —элемент типа земель (land type element)—лесная экосистема (Lacate, 1961, стр. 278). Этот ряд хорошо соответствует схеме: ландшафт — местность — уро­чище— фация.

Как показала работа симпозиума по лесным экосистемам на IX Международном ботаническом конгрессе в Монреале (1959 г.), в современном лесоведении принято рассматривать лес как сложную систему круговорота вещества и энергии, охватываю­щую растительное сообщество и его среду. Представители лесной науки Канады (В. Крайина, Дж. Роу), ГДР (А. Скамони), Ан­глии (Дж. Овингтон), Индии (Г. Пури) и других стран подчер­кивали, что лесная типология должна основываться на поняти­ях экосистемы или биогеоценоза (по В. Н. Сукачеву) Не вда­ваясь в различия между этими двумя терминами (экосистема обычно понимается в таксономически неограниченном значе­нии— отбиосферы до однородного участка территории, биогео­ценоз же — простейшая экосистема и элементарная составная часть ландшафта), мы можем констатировать, что зарубежное лесоведение приходит к всеобщему признанию географического взгляда на лес, который еще вначале века отстаивал Г. Ф. Мо­розов.

Лесоводы (в прошлом в России, в 20-х годах в Германии, в недавнее время в Катйаде) убедились в необходимости опирать­ся при .классификации лесов (лесных экосистем) на систему ком­плексных природных районов и тем самым внесли существенный вклад в разработку проблемы физико-географического райони­рования.

Понятие об экосистеме, выходящее далеко за пределы учения о лесе, разрабатывается биологической наукой, но имеет в сущ­ности географическое содержание. Биосфера как крупнейшая экосистема тождественна географической оболочке, биогеоценоз практически равнозначен фации. Правда, учение об экосистемах, или динамическая экология, подходит к своему объекту несколь-

/

ко узко, биоцентрично, выдвигая на передний план изучение тро­фических связей, биологической продуктивности, проблемы ох­раны биологических ресурсов ^I(см.,например, Дювиньо и Танг,"

1968. . Но с другой стороны, некоторые методы динамической экологии (изучение круговорота веществ и энергии, применение теории информации, моделирование и др.) представляют непо­средственный интерес для физической географии.

Идеи учения об экосистемах отчасти уже использовались за­рубежной географией. С ними в значительной степени связаны представления К- Тролля об экотопах и экологии ландшафта. Но в основном зарубежные географы (главным образом из англо­язычных стран) лишь в недавнее время стали «открывать» для себя экосистему и через ее посредство осознавать, что география может представлять собой нечто большее, чем простое описание «пространственных» фактов. Во многих странах географы на­столько отвыкли от изучения природных взаимосвязей, что само такое изучение теперь они часто называют не географическим, а экологическим, хотя география тут бесспорно может претендо­вать на приоритет.

За последние годы в зарубежной 'географической литературе появились указания на близость задач географии и учения об эко­системах и на необходимость использовать это учение в интере­сах географической науки (Blaut, 1962; Morgan and Moss, 1965; Stoddart, 1968).

Итак, география за рубежом в значительной мере повторяет тот путь, который русская наука проделала несколько десятиле­тий назад: основные географические идеи привносятся в нее из­вне— из почвоведения, геоботаники, экологии и прикладных об­ластей знания, сталкивающихся на практике с теми реальными единствами, которые подлежат географическому исследованию^II.

История вновь показывает, что к признанию природного тер­риториального комплекса как особой материальной системы испецифического объекта географического исследования многие представители смежных с географией дисциплин подготовлены ' лучше, чем те специалисты, которые считаются географами, но далеки от природы и интересы которых связаны с «региональ­ной концепцией», «единой» географией или проблемами «гео­графического контроля» над судьбами человечества.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

_В

-процессе своего развития география постепенно превра­тилась в сложную систему, или даже комплекс, наук. Един­ство географических наук лишь отчасти можно обосновы­вать общностью их исторических корней или традиционной струк­турой географических учреждений и учебных заведений, которые обычно объединяют дисциплины как естественно-географического цикла, так и экономико-географического.

О. А. Константинов (1966, стр. 107) обратил внимание на то, что «все географические науки (кроме физической географии) одновременно принадлежат к соответствующим отраслевым нау­кам. Так, фитогеография и зоогеография являются также наука­ми и биологическими, климатология и гидрология— физически­ми, историческая география является также наукой исторической, медицинская география — медицинской, военная география — военной, экономическая география — наукой экономической и т. д.» (выделено мной. — А. И.). В этом очень точном замечании лежит ключ к пониманию всей системы географических наук. Оговорка относительно физической географии, очевидно, не слу­чайна: лишь эта дисциплина имеет право называться исключи­тельно географической или собственно географической. Иначе 'говоря, физическая география, т. е. собственно география как учение о геосистемах, составляет ядро того разветвленного ком­плекса наук, который мы называем географическим. Не будь это­го ядра, вся система географических наук потеряла бы смысл и расплылась во все стороны, как это было во времена В. В. Доку­чаева

.Понятие о геосистеме, или естественном географическом ком­плексе, является фундаментальным понятием современной гео­графии. Любая дисциплина лишь постольку является географи­ческой, 'поскольку она имеет отношение к изучению геосистем. Экономическая география со всеми ее отраслями не составляет исключения. Н. Н. Баранский неоднократно подчеркивал важ­ность «природного фона» для экономической географии (см., например, Баранский, 1956, стр. 36 и след.). Об этом же писали многие другие экономико-географы. Так, по Н. Н. Колосовскому (1955, стр. 146), «экономическая география — действительно эко­номическая наука, но (настолько тесно связанная с естествозна­нием (природная среда), что ее теоретической опорой должна являться не одна политическая экономия, но и естествознание {физическая география)». Согласно Ю. Г. Саушкину (1965, стр. 149), .«экономическая география... должна опираться на за­кономерности развития природных комплексов раз­ного масштаба, изучаемые физической географией. Без знания и оценки закономерностей развития и территориальных различий географической -среды экономическая география не мо­жет развиваться сколько-нибудь успешно». Б. Н. Семевский (1968, стр. 65) говорит, что экономическая география изучает развитие и размещение производства «в условиях определенной географической среды, определенных ландшафтов» и «не может решать стоящие перед ней задачи, не опираясь на данные физи­ческой географии».

В настоящее время вряд ли можно всерьез оспаривать само­стоятельность физической геопрафии и экономической географии, тем не менее еще не оставлены попытки изобрести некую «об­щую», или «комплексную», географию, которая стояла бы над физической и экономической географией. Никому -еще, однако, не удалось сформулировать предмет и содержание такой «сверх- географии». На поверку она оказывается либо обычным страно­ведением, либо новым вариантом антропогеографии, либо тео­рией размещения с ярко выраженным социально-экономическим уклоном. В любом случае воображаемое «единство» подобной географии достигается за счет природы, которой отводится чисто вспомогательная роль (если только о ней не забывают вовсе). Ни жизнь, ни логика самой науки не оправдывают необходимости в подобной искусственной дисциплине.

Подлинное единство географических наук может быть до­стигнуто не формальным соединением физической и экономиче­ской географии или изобретением некоей особой надстройки, а совместной работой физико- и зкономико-географов по решению больших комплексных научных и -практических задач (в частно­сти, региональных). Ко-мелекси-ро-в-ание усилий -различных спе­циалистов— характерная особенность современного этапа разви­тия науки (не только географии), диктуемая сложностью возни­кающих перед ней проблем. При этом естественно .и неизбежно появляются новые «стыковые» теоретические и прикладные дис­циплины (примерами могут служить медицинская география и геохимия ландшафта), но нам неизвестны примеры слияния наук.

Высказывалось мнение, будто «в странах, природа которых- уже изучена, весь цикл физико-географических дисциплин неиз­бежно отходит на задний план, уступая первое место циклу дис­циплин экономико-географических» (Константинов, 1965, стр. 107). Подобное/суждение нельзя расценить иначе как глубо­кое заблуждение. Природа, как известно, неисчерпаема, и нет та­ких стран, где она была бы «полностью» изучена. Жизнь будет выдвигать все новые требования перед наукой, в том числе и пе­ред физической географией, заставляя все глубже проникать в. природу и переходить от одного уровня 'исследования к другому. В физической географии еще далеко не завершен процесс инвен­таризации фактов, еще не составлен кадастр природных ком­плексов^I. Между тем только после «инвентаризации», т. е. сплошной ландшафтной съемки с соответствующим описанием- ландшафтов, урочищ, фаций, начинается настоящая наука. До­статочно сказать, что у нас еще нет разработанной теории раз­вития геосистем, а без этого невозможен географический прогноз.

Значение физической географии в жизни общества не только не уменьшается, но, напротив, должно резко возрасти. Такое заключение нетрудно сделать, если принять во внимание новые задачи, возникающие перед человечеством сейчас, когда неизме­римо усилилось его вмешательство в природные процессы, проте­кающие в географической оболочке. Извечная проблема взаимо­отношения природы и общества отнюдь не потеряла своего инте­реса для географа, ,но в настоящее время отношение географии к этой 'Проблеме коренным образом меняется. На протяжении; многих столетий географы занималась преимущественно вопро­сами «географического контроля», т. е. воздействия географиче­ской среды на человека, пытаясь объяснить развитие общества' влиянием среды. Но теперь мы можем утверждать, что изучение этой стороны взаимодействия природы и общества не является^ делом географа.

Н. Н. Баранский (1956, стр. 36) справедливо заметил, что вопрос о влиянии природной среды на развитие человеческого¹* общества «есть в общей постановке дело философии, а в поста­новке конкретной — дело истории, исследующей процессы обще­ственного развития и смены общественных формаций». Иное де­ло — исследование «влияния различий в природной среде на раз­личия в производственном направлении хозяйства от места к месту в рамках определенной общественной формации...»; это, согласно Н. Н. Баранскому, составляет коренную задачу эконо­мической географии (там же, ciip. 36—37). Необходимо доба­вить, что в решение этой задачи существенный вклад вносит и физическая география, ибо одна из ее функций состоит в ком­плексной оценке природной среды, точнее, слагающих ее геоси­стем с точки зрения производства, а также мелиорации, здраво­охранения, охраны природы и т. д. Именно в этом состоит сущ­ность прикладной физической географии.

Надо, однако, вспомнить, что взаимодействие человеческого общества и природы имеет вторую сторону, а именно воздейст­вие общества на природную среду, которое до сих пор в силу оп­ределенных исторических причин оставалось в небрежении у географов, хотя имеет к ним самое прямое отношение. Техниче­ская мощь человеческого общества быстро прогрессирует, но его воздействие и а природную среду не всегда согласуется с естест­венными связями, существующими между элементами геосисте­мы и возможными косвенными последствиями нарушения этих связей.

Но кто иной, если не географ, должен дать ответ на вопрос о том, как поведет себя природа в результате нарушения естествен­ных связей? До настоящего времени только географ занимается комплексным изучением структуры и развития геосистем, в кото­рых протекает жизнь и производственная деятельность человече­ства и которые являются объектом его прямого и косвенного воз­действия. Очевидно, регулирование нашего дальнейшего вмеша­тельства в природные процессы, а также исправление ошибок прошлого невозможно без географической базы, и мы имеем все основания согласиться с утверждением И. М. Забелина, что «фи­зической географии самою логикой человеческой истории суждено вновь стать одним из лидеров естествознания будущего» (1970, •стр. 70).

Принимая во внимание сказанное, мы должны будем прийти к заключению, что физическая география стоит сейчас на пороге нового, переломного этапа своей истории.

Я. Я. Герасимов (1966 г.) определяет современный момент в развитии географии даже как состояние кризиса (стр. 389). Сущ­ность его И. П. Герасимов видит в том, что длительный период описательной и 'познавательной географии сменяется периодом географии конструктивной. Однако в действительности конструк­тивное направление далеко не новое в отечественной географии, и зародилось оно именно в рамках ландшафтоведения, о чем сви­детельствует вся история русской и советской географии.

Нельзя возразить против требования вооружать географию новыми «подходами», в том числе кибернетическими (Герасимов, 376 1966, стр. 401), «о было бы .наивным полагать, что математика или кибернетика могут заменить «классические» методы .геогра­фии, о которых в последнее время некоторые географы стали отзываться -с явным пренебрежением. Наблюдение и эксперимент остаются основой географического исследования. Важнейшей практической задачей в области методики исследований следует считать ее перевооружение на базе современных достижений .нау­ки и техники. Математические методы особенно важны для усо­вершенствования и ускорения обработки полевого материала и для получения эмпирических зависимостей, «о противопостав­лять их описанию (в широком смысле слова, включая сюда и картографирование) так же бессмысленно, как противопостав­лять, скажем, значение воды и значение пищи в жизни организ­мов.

Говоря о роли физической географии и заглядывая в ее бу­дущее, следует на первое место поставить вопросы теории. Без развития научной теории не может быть никакой конструктивной географии. В самой краткой форме глашую задачу современной физической географии можно сформулировать как разработку конструктивной теории геосистем. Эта задача имеет два аспекта, или, иначе говоря, должна решаться на двух тесно между собой связанных основных уровнях: ландшафтоведчеаком и общезем- леведческом.

Ландшафтоведение уже обладает значительным опытом прикладных .исследований; теоретические и прикладные исследо­вания взаимно обогащали друг друга начиная с самого момента зарождения учения о ландшафте. И. П. Герасимов связывает новые цели ландшафтоведения с генеральной задачей «плано­мерного прогрессивного повышения общей производительности природной среды». Путь к решению этой задачи он видит в кон­струировании и .создании новых структур географической среды, в которых коренные природные элементы сохранятся лишь ча­стично и будут переработаны и дополнены «чисто техническими элементами», вследствие чего их нельзя называть преобразован­ными ландшафтами, а следует рассматривать как «новые струк­туры природно-техногенного характера» (Герасимов, 1966, стр. 402).

Как известно, технический прогресс часто вступает в проти­воречие с необходимостью сохранения здоровой среды для жизни человека. Это обстоятельство заставляет ученых все больше внимания уделять наряду с производственными аспектами использования и преобразования ландшафта также аспектам са­нитарно-гигиеническим, воспитательным, эстетическим. С точки зрения географа, это означает не столько заботу о насыщении ландшафта техникой, сколько необходимость «нейтрализации» последней, ограничения ее влияния, а с другой стороны, расши­рения прав природы и ее охраны в широком смысле слова. Не случайно имеющиеся попытки долгосрочного прогноза исполь­зования земель предусматривают не сокращение, а расширение площадей с условиям,и естественными или близкими к естествен­ным путем изъятия из хозяйственного оборота одних земель за счет повышения продуктивности других, создания заповедни­ков, национальных парков, рекреационных зон и т. д.^IТакой под- ход к ландшафтам будущего развивают советские географы.

В. Б. Сочава пишет: «В настоящее время не возникает сомне­ния в том, что 'Спонтанный ландшафт отнюдь не представляет собой во всех случаях лишь объект для трансформации его в культурный. Он призван существовать во многих местах и под­лежит уходу, принципы которого ошов'аны на знании законов развития природных систем. Это очень важная проблема буду­щего, которая сейчас особенно остро осознается в развитых пере­населенных странах, но в перспективе имеет универсальное зна­чение» (Сочава, 1967, стр. 27). И. М. Забелин говорит, что «тра­диционное представление о материках как рашаханных и заее- яиных едва ли правильно. И «смещение» сельского хозяйства с суши на море, и развитие химии щворят о другом: скорее всего материки будут заняты массивами лесов и парков, среди которых разместятся города, населенные пункты, промышленные пред­приятия, пролягут дороги. Мир будет зеленым, могучим, шумя­щим, и это соответствует как эстетическим, так и гигиеническим представлениям человека» (Забелин, 1963, стр. 66).

К этому следует добавить, что сохранение естественных при­родных комплексов во многих случаях (и при надлежащем «ухо­де» за ними) представляет прямой экономический интерес и от­вечает задаче повышения производительности природной среды. Вряд ли есть надобность говорить о значении сохранившихся природных ландшафтов для науки.

Как бы ни был ландшафт насыщен техническими элементами, он остается природной системой т развивается по природным за­конам; к тому же его природные элементы, а не технические про­должают быть единственным источником существования челове­чества. Все это позволяет утверждать, что не природно-техно­генные системы, а ландшафты останутся объектами ландшафт­ного исследования. Конструктивной задачей ландшафтоведения, с нашей точки зрения, является разработка теоретических основ создания культурных ландшафтов (Исаченко, 1965, стр. 314— 320), включая сюда и уход за естественными (спонтанными) ландшафтами. Необходимо лишь подчеркнуть, что по отношению к указанной задаче первичное, или фундаментальное, значение должна иметь общая теория ландшафта.

До сих пор мы говорили только о ландшафтоведческом уров­не физико-географических исследований. Но уже наступило вре­мя для учета, прогноза и регулирования человеческого воздейст­вия на природные процессы в планетарном масштабе, точнее, в масштабе всей эпигеосферы. Мы еще не можем точно решить та­кие проблемы, как возможные общегеографические следствия непрерывно растущей концентрации углекислоты в атмосфере, допустимые пределы перегрева атмосферы в результате исполь­зования термоядерных реакций для получения энергии, ожидае­мые изменения географических процессов как результат осущест­вления макрорегиональных проектов (отклонение морских тече­ний, уничтожение ледяных щитов и т. п.).

Отсюда следует, что общее землеведение, .представляющее по­ка что чисто теоретический раздел физической географии, должно также приобрести конструктивное направление, роль которого в науке будущего трудно переоценить.ЛИТЕРАТУРА

Аболин Р. И. Опыт эпигенологической классификации болот. — «Болото­ведение», 1914, № 3.

Адлер Б. Ф. Карты первобытных народов. — «Изв. Об-ва любит, естествозн., амтротол. и этгаогр.», т. 1,19. Tip. геотр. отдела, вып. 2, Щ10.

Алейне.р А. 3. Географические предста1вления об Антарктике с древнейших времен до первой русской антарктической экспедиции и их отражение на картах. — «Изв. ВГО», 81, вып. 5, 1949.

Александрова Т. Д. Перфокарты в физико-географических исследова­ниях. М., 1967.

Алексеев М. П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей, 2-е изд. Иркутск, 1941.

«Античная география». Сост. М. С. Боднар|ск!ий. М., 1953.

Анучин В. А. Теоретические проблемы географии. М., 1960.