2. Особенности мотивации преступного поведения

1. Мотивации преступного поведения в целом и ее отдельным элементам (стадиям) свойственны общие признаки человеческого поведения. Наряду с ними потребности, мотивы, цели и другие элементы мотивации преступного поведения по своему социальному содержа­нию, условиям формирования, а иногда и динамической характеристике имеют специфические черты или харак­терные особенности, общая совокупность которых дает возможность как-то отличать мотивацию общественно опасных деяний от мотивации социально полезной деятельности и на этой основе выявить внутренние закономерности формирования криминальных мотива­ций. Исходя из этой посылки, попытаемся последователь­но рассмотреть внутренний стержень мотивации преступ­ного поведения как системы по ее элементам или этапам (стадиям) (горизонтальный срез). Данный анализ следо­вало бы начать с рассмотрения исходного взаимодейст­вия внутренних (мотивационной сферы субъекта) и внешних (социальных причин деяния) условий мотива­ции преступного поведения. Однако учитывая, что эти вопросы в силу большой значимости подлежат специаль­ному рассмотрению в последующих параграфах данной главы, анализ мотивации как системы целесообразно начать с актуализации мотива, ее центрального элемента. Вот как эту стадию описывает немецкий психолог X. Хек-хаузен: "Поведение человека в определенный момент

41

времени мотивируется не любыми или всеми возможны­ми его мотивами, а тем из самых высоких мотивов в иерархии (т.е. из самых сильных), который при данных условиях ближе всех связан с перспективой достижения соответствующего целевого состояния или, наоборот, достижение которого поставлено под сомнение. Такой мотив активируется, становится действенным... В данном случае мы сталкиваемся с проблемой актуализации мотива, т.е. с проблемой выделения ситуационнных усло­вий, приводящих к такой актуализации" [339, с. 34].

Наличие доминирующего мотива не препятствует актуализации сопутствующих мотивов. В силу этого субъективный вектор преступного поведения нередко бывает полимотивированным. Подросток, совершая грабеж, желает не только добыть денег на спиртное, но и самоутвердиться в кругу своих сверстников. Военнослу­жащий, самовольно оставляя воинскую часть, стремится увидеть родившегося без него сына, встретиться с женой и одновременно проверить ее верность. Насильник, удовлетворяя свои сексуальные потребности, полагает, что этим вынудит девушку выйти за него замуж. Органи­зованные преступники, совершая корыстные деяния, стремятся к власти над своим окружением. Такие приме­ры можно было бы приводить и дальше. Выборочное (не претендующее на репрезентативность) сопоставление результатов опроса осужденных с объективными обсто­ятельствами дела показывает, что примерно каждое третье-четвертое деяние полимотивировано. Однако это не находит какого-либо отражения в следственно-судеб­ной практике. Следователь и суд в лучшем случае озабо­чены лишь выяснением мотива как квалифицирующего признака, да и то, как уже об этом говорилось, нередко принимают мотивировку преступника за реальное побуж­дение.

42

Полимотивация в основе своей предполагает непроти­воречивый ряд исходных побуждений (потребностей) и целей преступного поведения. Эта непротиворечивость, как правило, сочетается с доминированием ведущего мотива и основной цели, которые в процессе совершения преступных действий могут трансформироваться во второстепенные детерминанты. Словосочетание "в основе своей", отнесенное к непротиворечивости не­скольких мотивов преступного поведения, употреблено не ради связки. Дело в том, что при полимотивации мотивы не только сочетаются, но и не согласуются между собой л даже противоречат друг другу. В этом случае говорят об амбивалентности, диалогичности мотивов [237, с. 37-41], и это имеет важное значение для углублен­ного изучения мотивации преступного поведения, где "борьба мотивов" нередко приобретает исключительную остроту. Не случайно авторы, обосновывающие эту идею, опираются на описание мотивации криминального поведения героев Ф.М. Достоевского.

Полимотивация встречается как при совершении одного преступления с множеством целей, входящих в состав преступления или выпадающих из него, так и при совершении нескольких преступлений, в их идеальной или реальной совокупности. При эксцессе исполнителя наблюдается либо расширение сферы первоначально сформулированных групповых устремлений, либо си­туативное возникновение новых побуждений. Все ска­занное не исключает совершение целого ряда однород­ных и разнородных преступных посягательств, объеди­ненных целостным видовым мотивом.

Мотив (мотивы) присущ любому преступному поведе­нию. Эта позиция разделяется многими советскими юристами [85, с. 9; 99, с. 188; 140, с. 101; 318, с. 70-71; 337, с. 4], хотя она и не является единственной [40, с. 263; 186,

43

с. 291]. Каждое общественно опасное и противоправное действие или бездействие, совершенное с прямым или косвенным умыслом, по самонадеянности или небреж­ности, является волевым и сознательным. Всякое воле­вое и сознательное действие (бездействие) мотивировано и целенаправлено, т.е. совершается по определенному мотиву и для достижения конкретных целей. В зависи­мости от форм вины можно говорить лишь о различиях степени "охвата" наступивших последствий желанием виновного. Например, выстрел из пистолета может внести в окружающую среду целый ряд изменений (последствий): причинение смерти или телесных повреж-дений.уничтожение или повреждение имущества, дезор­ганизацию в общественный порядок, испуг присутствую­щих и т.д. При широком социальном подходе к послед­ствиям преступления для субъекта можно отнести уголовное наказание, возможную утрату жизненных перспектив, семьи, оставление детей без должного воспитания и т.д. Одни из последствий указаны в уголов­ном законе (прямо или косвенно), а другие - нет. Среди последствий, указанных в законе, одни для субъекта могут быть желательными, другие - хотя и нежелатель­ными, но допустимыми, третьи - нежелательными, четвертые — не только нежелательными, но и непред­виденными. Поэтому даже при прямом умысле, когда желание виновного "включает" в себя все предусмотрен­ные законом последствия, мотив не является всеобъ­емлющим. Из него выпадает значительная часть реально наступивших, но нежелательных и даже непредвиденных последствий. То же самое и еще в большей мере мы наблюдаем при косвенном умысле, самонадеянности или небрежности, где в числе допустимых, нежелательных или непредвиденных последствий имеются последствия, запрещенные уголовным законом. Таким образом,

44

умышленные и неосторожные деяния различаются не наличием или отсутствием мотива, как побуждения к действию, а его разной направленностью по отношению к преступным последствиям или разной степенью "охвата" преступных последствий желанием (мотивом) виновного. При прямом умысле мотивом выстрела, повлекшего смерть человека, может быть желание мести, при косвен­ном - желание избежать задержания, при самонадеян­ности - желание попугать окружающих, а при небрежнос­ти - желание опробовать новый боек. Причем некоторые мотивы, свойственные преступлениям, совершенным с прямым умыслом, не могут быть мотивами преступле­ний, совершенных с косвенным умыслом. Справедливо замечает СВ. Бородин, что умышленное убийство из корыстных побуждений не может быть совершено с косвенным умыслом [69, с. 28]. Учитывая, что в неосто­рожных преступлениях наступившие последствия даже косвенно не охватываются желанием виновного, следует различать мотивы умышленных преступлений и мотивы противоправного поведения, объективно приведшего к общественно опасным последствиям в неосторожных преступлениях. И те и другие мотивы могут быть названы мотивами преступного поведения.

Мотив, как и потребность, не всегда осознается субъ­ектом в качестве побудителя к действию. В связи с этим вызывает сомнение высказывание В.И. Ковалева, считаю­щего очевидным вопрос об осознанности человеком причин, потребностей и мотивов своих действий [146, с. 40]. Многочисленные опросы осужденных показывают, что около половины из них легко приводят мотивировку своих действий^* (*Между мотивом как побуждением к преступлению, которое далеко не всегда осознается преступником, и мотивировкой как осознанным объяснением имеется существенная разница. Поэтому трудно согласиться с одним из авторов Курса советской кримино­логии, утверждавшим, что "мотив, понимаемый как субъективная причина поступка, может сформироваться после действия, если действие было аффективным или рефлекторным, или, если у лица не было времени на осмысление ситуации и его действием руково­дила общая ценностная ориентация' [188, с. 356])., но далеко не всегда (осознанно или

45

неосознанно) излагают истинные побуждения к ним [87, с. 17; 125, с. 64]. В интересной работе Ю.М. Антоняна и Е.Г. Самовичева о психологических механизмах насиль­ственного преступного поведения (они изучили по специальной методике 300 убийц) указывается, что "преступник в отношениях с людьми до и во время совершения преступных действий бессознательно вос­производит или пытается воспроизвести те отношения, которые имели место в его жизни и сформировали его личность" [49, с. 47-48]. Может быть, сходу и трудно согласиться с этим тезисом, однако анализ фактического материала, приводимого авторами, убеждает в том, что большинство убийц, отдавая отчет в своих действиях, не сознавали действительных мотивов и причин своих преступлений. При этом, конечно, надо иметь в виду, что мотивация убийств занимает особое место в психологии преступного поведения.

Согласно одному из теоретических положений 3. Фрей­да, противоположность сознательного и бессознательного не распространяется на влечение, поскольку объектом сознания может быть не само влечение, а представление субъекта о нем, отражающееся в сознании [192, с. 22]. Представление о побуждении выражается через мотиви­ровку, цель планируемого действия или предмет влече­ния. Поэтому представление о мотиве лишь косвенно отражает глубинные побуждения и влечения субъекта.

46

Это положение получает некоторое подтверждение при сопоставлении необходимости и свободы воли в челове­ческом поведении. Необходимость, пишет А.Н. Косенко, это проявление детерминации поведения бытием челове­ка, а свобода воли - проявление регуляции поведения психическим отражением этого бытия. Детерминирующее поведение бытия проявляется в мотиве, а регулирующее поведение сознания - в цели. Она-то более полно и осознается субъектом [158, с. 18-24].

Однако независимо от степени их осознания или 'словесного формулирования субъектом своих побужде­ний преступное поведение всегда мотивированно и это можно установить, поскольку мотивы открываются сознанию только объективно, путем анализа деятельнос­ти, ее динамики. Такой подход вытекает из известного ленинского положения. "По каким признакам судить нам о реальных "помыслах и чувствах" реальных личнос­тей? - спрашивал В.И. Ленин и отвечал: - Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей... социальные факты" [21, с. 423-424].

Установление мотива в уголовном судопроизводстве как раз и должно строиться на всестороннем и объектив­ном исследовании всех доказательств и анализе преступ­ного поведения в целом. Более того, на предварительном следствии и в суде должны исследоваться не только исходные побуждения, но и цель, выбор путей их дости­жения, предвидение субъектом возможных последствий и другие элементы криминальной мотивации. Поэтому вывод о содержании мотивации преступления, сделан­ный органами правосудия, может быть достаточно надеж­ным. Не случайно в психологической литературе подчер­кивается, что материалы уголовного судопроизводства привлекают ученых своей документальностью, скрупу-

47

лезностью и достоверностью, а поэтому они имеют боль­шое преимущество перед другими источниками информа­ции о внутреннем мире человека [78, с. 26].

Выражая "личностный смысл", мотив преступного поведения является субъективным отражением объек­тивных причин преступления и непосредственной субъ­ективной причиной преступного поведения.

Мотив - побуждение внутреннее, субъективное, идеальное; в конечном итоге он детерминирован внеш­ней средой, т.е. социально обусловлен; его функцию в виде актуального желания выполняют потребности и связанные с ними интересы, чувства и другие детерминан­ты; в нем отражено единство интеллектуальных, эмоцио­нальных и волевых свойств личности, взаимодействую­щих с социальной средой. Указанные признаки являются общими. Имея значение для понимания природы мотива и мотивации в целом, они не позволяют отличить мотив преступного поведения от мотивов правомерной деятель­ности. Для решения этой задачи необходимо попытаться выделить специфические признаки побуждения антиоб­щественных посягательств.

Такими особенностями мотивов преступного поведе­ния, на мой взгляд, являются: а) их относительная антисоциальность, проявляющаяся в узко личностных побуждениях, противопоставленных в конкретной си­туации более высоким общественным интересам; б) пре­обладание материальных и витальных (естественных) побуждений над духовными; в) доминирование побужде­ний типа влечений, а не долга; г) господство побуждений с ближайшими целями, а не с жизненно важными перс­пективами; д) низкий уровень побуждений в иерархичес­кой системе социальных ценностей, официально приня­тых в обществе.

48

Рассмотрим перечисленные особенности более под­робно.

В юридической литературе нет единства мнений о социальной сущности мотивов преступного поведения. Одни считают все мотивы преступлений общественно опасными [186, с. 289], другие, кроме общественно опас­ных, выделяют мотивы общественно нейтральные и общественно полезные [101, с. 61-62], третьи находят, что мотивы преступного поведения в большинстве своем являются общественно нейтральными [166, с. 134].

П.С. Дагель, занимавший твердую позицию в том, что преступления могут совершаться по положительным мотивам, считал, что авторы, отрицающие социально положительные мотивы преступлений, смешивают понятия мотива и мотивации [241, с. 208]. Действительно, как это было показано выше, объемы этих понятий неодинаковые. Мотив, хотя и является одним из основ­ных элементов мотивации, но последняя не сводится к нему. Однако отрицание положительных мотивов пре­ступлений представляется обусловленным не понятий­ной путаницей.

Реальное побуждение к антиобщественному посяга­тельству практически не существует вне мотивации и вне преступления. Его можно вырвать из преступного поведения лишь условно, но нельзя оценить вне преступ­ления, причем оценить, как это предлагал П.С. Дагель, раз и навсегда, зачислив то или иное побуждение в группу социально положительных, нейтральных или отрицательных мотивов [241, с. 212].

В жизни по одному и тому же потенциальному побуж­дению (потребности) могут быть совершены преступление и благородный поступок. Приведем примеры, построен­ные на классификации П.С. Дагеля. Возьмем явно нега­тивный мотив - месть. В принципе она действительно

49

тяготеет к антисоциальным побуждениям. Но ее социаль­ная сущность несколько изменится, если месть представ­ляет собой соразмерное возмездие за причиненное зло. Для этого даже придумали устойчивое словосочетание "справедливое возмездие". Вспомним роман А. Дюма-отца "Граф Монте-Кристо". Последствия возмездия главного героя, конечно, жестоки. Но в контексте той ситуации, в которой он действует, они представляются справедливыми. А смертная казнь, примененная к преступнику по приговору суда? По сути своей она является чистой местью. Существование смертной казни свидетельствует о беспомощности общества в социализа­ции и ресоциализации отдельных лиц. Однако многие виднейшие ученые прошлого и настоящего считают ее вынужденной, необходимой, допустимой и даже справед­ливой, если она применяется к убийце [304].

Другой пример. Военнослужащий срочной службы, желая помочь матери, проявить заботу о ней, совершает самовольное оставление части, а офицер по тому же мотиву не поехал в дом отдыха. Оба мотива внешне одинаковые и, по предложенной П.С. Дагелем классифи­кации, положительные - сыновний долг. Но в одном случае он побудил к преступлению, в другом - к благо­родному поступку. Третий пример. Желание поступить в институт скорее всего относится к нейтральным мотивам. Оно может толкнуть человека к титанической работе над собой, к даче взятки или подделке документов.

Социальная оценка мотива, очевидно, будет зависеть не от того, каков он по своему абстрактному содержа­нию, а от того, в систему каких общественных отношений включен и каким общественным отношениям противо­поставлен. В первом случае последнего примера желание поступить в институт противопоставлено личному отды­ху (положительный мотив), а во втором - государствен-

50

ному порядку зачисления в вуз (отрицательный мотив). Социальная оценка не может быть абстрактной, а мотив, формируясь на основе той или иной потенциальной потребности, явление актуальное, конкретное, включен­ное в определенный поведенческий акт. В результате при более глубоком анализе обнаруживается, что эти внешне одинаковые мотивы существенно отличаются друг от друга не только по характеру включенности в систему конкретных общественных отношений (что, на наш взгляд, является главным), но и по своему внутреннему содержанию, оцениваемому через общую мотивацию деятельности или общую ориентацию личности, рассма­триваемые опять-таки в системе общественных отноше­ний, хотя и более общих. В первом случае, например, желание поступить в институт может быть "подмотивом" более общего мотива - жажды знаний, а во втором -"подмотивом" других общих мотивов: "престижно выглядеть среди сверстников", "не работать на заводе".

Вопрос о социальной оценке мотива преступного поведения, может быть, и не заслуживал бы такого внимания, если бы он не имел большого практического значения. Воспитательно-профилактическая работа, по нашему глубокому убеждению, должна главным образом ориентироваться не столько на формирование абстракт­ной системы "положительных" мотивов, сколько на выработку у воспитуемых умения правильно соотносить свои личные желания с общественными интересами, умения лравильно определять свою линию поведения в системе человеческих общественных отношений.

Таким образом, в абстракции, т.е. вне связи с конкрет­ными общественными отношениями, мотив не удается оценить с точки зрения общественной полезности или вредности. Существование таких мотивов, как корысть, жадность и др., содержание которых явно негативное, не

51

опровергает данного утверждения, поскольку в этих терминах отражаются не только исходные побуждения (потребность в материальных предметах и т.д.), но и отношение субъекта к действительности. Вне связи с конкретными общественными отношениями мотивы, как и потребности, социально нейтральны. Но в отличие от потребности мотив конкретен. Его можно вырвать из поведения лишь условно. Побуждение к антиобществен­ному посягательству практически не существует вне преступления, а следовательно, не может быть правильно понято и оценено вне его. Как, впрочем, не может быть правильно оценено преступное действие вне мотива.

Попытки оценить мотивы вне связи с деятельностью представляются малопродуктивными.

Английский историк С. Паркинсон в своей книге "Законы Паркинсона", расшифровывая библейское описание полимотивации Адама и Евы, вкусивших запретный плод, пишет, что нарушить запрет их побудило стремление к еде, красоте, знанию, сексу и озорству*. (* «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно при­ятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла пло­дов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них, обоих, и узнали они, что наги...» [62, Бытие, гл. 3, 6,7]). Те же устремления, по его мнению, могли толкнуть их на любые другие действия, не исключая убийства.

Находясь на той же позиции, известный американский криминолог Э. Сатерленд, автор теории дифференциаль­ной связи, под воздействием логики своих исследований вошел в противоречие со своей позицией. В п. 9 своей теории он считал, что хотя преступное поведение и является выражением общих потребностей и ценностей субъекта, оно не может быть объяснено ими, так как

52

непреступное поведение выражает те же самые потреб­ности и ценности. Тогда как в п. 4 он утверждает, что научение преступному поведению включает усвоение приемов совершения преступления и специфическую направленность мотивов, устремлений, установок; а в п. 5 поясняет, что специфическая направленность моти­вов и устремлений формируется на основе оценки право­вых норм как благоприятных или как неблагоприятных [333, с. 108].

Но что такое специфическая направленность мотива преступного поведения? Это прежде всего его включен­ность в конкретные (в данном случае криминальные) общественные отношения. Поэтому отличие мотива преступного поведения от мотивов правомерной деятель­ности конкретно. Оно, как правило, заключено не в характере мотивов как таковых, а в соотношении их с другими элементами преступного поведения (целью, средствами ее достижения, наступившими последствия­ми), в соотношении с теми социальными ценностями, которыми пренебрег субъект, исполняя свое желание. "В самом человеческом желании, - писал А.С. Макарен­ко, - нет жадности. Если человек пришел из дымного города в сосновый лес и дышит в нем счастливой полной грудью, никто никогда не будет обвинять его в том, что он слишком жадно потребляет кислород. Жадность начинается там, где потребность одного человека сталки­вается с потребностью другого, где радость или удовлет­ворение нужно отнять у соседа силой, хитростью или воровством" [220, с. 334]. В этом случае главным момен­том, определяющим социальную оценку мотива, являет­ся не вид побуждений, а то, в какую систему действи­тельных отношений с реальным миром включено его удовлетворение, т.е. в каком соотношении находится мотив личности с общественными интересами.

53

Таким образом, антисоциальная сущность мотивов, приведших к преступлению, не абсолютна, а относитель­на. Она проявляется в конкретных условиях места и времени и заключается в узколичностном характере побуждений, удовлетворение которых правонарушитель сознательно противопоставляет другим, более значимым социальным ценностям и общественным интересам. В этом заключено первое и основное отличие мотивов преступного поведения от мотивов правомерной деятель­ности.

Перестройка выдвинула личность человека, ее права и интересы на первый план. Она ломает догматическую установку о беспрекословном подчинении интересов личности интересам государства, ставит под сомнение традиционное противопоставление общественного ин­тереса личному, коллективного начала индивидуаль­ному. Новое толкование соотношения "общественное-личное" обсуждается учеными разных наук и здесь не обходится без увлечений. Некоторые, например, считают, что тезис о приоритете общественных интересов над личными по общему правилу применяться не должен. Если сочетание общественных и личных интересов не может быть достигнуто, приоритет нужно отдать интере­сам человека. Возникает вопрос: о приоритете каких личных интересов идет речь? Всех? Любых? Или только тех, которые находятся под защитой правового государ­ства? Авторы обычно не уточняют. А это существенно.

Несомненно, в соответствии с принципом "все разре­шено, что не запрещено" объем прав и законных интере­сов личности заметно расширяется. Однако зона запре­щенного всегда остается. Поэтому личные интересы никогда не будут тождественны по своему объему законным правам и интересам личности. Следовательно, признание приоритета любых личных (воплощенных в

54

деятельности) интересов перед общественными — это косвенное признание анархии и вседозволенности, симптомы которых наглядно проявляются. Зона запре­щенного представляет собой приоритет общественного над личностным и она определяется не формальными, а сущностными основаниями. Такие ограничения имеются во всех человеческих общностях от семьи до государст­ва, которые были бы неосуществимы без соподчинения интересов. Вряд ли кто усомнится в том, что академик А.Д. Сахаров недооценивал права и интересы личности. Однако в ст. 3 своего проекта Конституции СССР он четко сформулировал идею приоритета "глобальных целей выживания человечества перед любыми региональными, государственными, национальными, классовыми, партий­ными, групповыми и личными интересами".

Иерархия соотношения личных и общественных интересов может быть прослежена в криминологических целях на преступлении, совершенном в городах Орджо­никидзе (ныне Владикавказ) и Минеральные Воды 1 де­кабря 1988 г. Четверо вооруженных бандитов во главе с трижды судимым Якшиянцем в качестве заложников захватили 30 школьников с учительницей, разлили в салоне автобуса бензин и, угрожая поджечь автобус с детьми, потребовали предоставить им самолет с целью вылета за границу. Жизни и здоровью детей преступники цинично противопоставили свои личные эгоистические и корыстные интересы. Для кризисного штаба интересы детей были высшей социальной ценностью. "Ни один волос не должен упасть с их головы" - так сформулиро­вал задачу один из руководителей операции. Ради их спасения преступникам предоставили все, что они проси­ли: два миллиона рублей в иностранной валюте, броне­жилеты, наркотики, рацию, самолет. В целях освобожде­ния оставшихся детей подполковник КГБ Шереметьев,

55

рискуя своей жизнью, добровольно отдал себя заложни­ком в руки террористов. Так же поступили восемь человек экипажа ИЛ-76Т во главе с командиром кораб­ля А. Божковым, которые "облаченные" в наручники (таково было требование террористов) доставили их в Израиль. Их действия мотивировались не личными интересами самосохранения, а интересами детей, интере­сами общества. Только после освобождения детей для кризисного штаба стали актуальными общественные интересы другого уровня - возвращение самолета, ценностей, выдача, задержание и арест преступников. Диалектически конкретное понимание иерархии интере­сов и предпочтений на протяжении операции всеми, кто был в нее втянут, помогло ее успешному заверше­нию.

Возвращаясь к уголовному праву и криминологии, следует сказать, что именно на основе иерархии социаль­ных ценностей строится порицание личных интересов преступника, воплощенных в мотивации криминального поведения. Более того, противоречия между личными интересами преступников, которыми они руководствуют­ся при совершении преступлений, и нравственно-право­выми ценностями общества носили и носят частноантаго-нистический характер. Между ними не может быть не только гармонизации, но и компромиссов.

Таким образом, следует различать личные интересы и интересы личности, охраняемые законом. Приоритетны­ми являются только последние. Поэтому, когда говорит­ся об интересах преступника, лежащих в основе мотива­ции преступного поведения и противопоставленных интересам общества, государственных и общественных образований, а также законным интересам других граж­дан, то относительная антисоциальность этих личных интересов остается непоколебимой. Подобная противопо-

56

ставленность свойственна всем мотивам преступного поведения.

Духовные потребности и интересы обычно не без оснований именуются, по сравнению с материальными и витальными, более высокими и общественно значимыми побуждениями. Исходя из этого, в криминологии иерар­хия мотивов по соотношению общественного и личного иногда идентифицируется с иерархией мотивов по соотношению природы образующих их потребностей (витальных, материальных и духовных), где духовные детерминанты как бы становятся синонимичны общест­венным мотивам. М.М. Бабаев, исследовавший вопрос о духовной культуре и преступности, приводит многочис­ленные данные о заметных различиях в удельном весе духовных потребностей и их структуре у осужденных по сравнению с показателями контрольной группы. Преступ­ники, например, в два раза меньше желают повышать свое образование в часы досуга, в два раза больше предпочитают истратить свободные деньги на выпивку, в пять раз больше предпочитают смотреть по телевизору хоккей или футбол, а не концерт или спектакль и т.д. [84, с. 66-67]. Эмпирически установив, что правонарушители меньше читают, меньше ходят в театр, меньше тянутся к прекрасному, можно сделать вывод, что приобщение к духовным интересам изменит их социальную ориента­цию. И этот вывод в определенной мере будет правиль­ным. Еще Демокрит писал: "Причина ошибки незнание лучшего" [232, с. 156]. Отсутствие глубоких духовных потребностей подменяется ситуативными примитивными влечениями и квазипотребностями. Более того, недоста­ток духовной информации восполняется на уровне обыденного сознания слухами, предположениями и домыслами, которые могут иметь криминогенный харак­тер. Но было бы большим упрощением сводить причины

57

преступного поведения к ограниченности преступника. Более того, из сказанного не вытекает, что духовные потребности не могут иметь антиобщественной направ­ленности. Эстетствующий эгоист - вполне реальный социальный тип. В то же время сугубо интимная потреб­ность может иметь в конкретной ситуации высокую общественную значимость. Изучение мотивации преступ­ного поведения показывает, что материальные и виталь­ные потребности статистически больше тяготеют к лич­ностному, а духовные - к общественному. Но это не может служить основанием для идентификации двух разных сторон, двух разных измерений мотивации преступного поведения.

Мотивация преступного поведения (как правило) прагматична. Она направлена в основном на удовлетво­рение базовых потребностей. Поэтому доля мотивов преступного поведения, в основе которых лежат виталь­ные и материальные детерминанты, достаточно велика и составляет около 80%. В остальных случаях мотивация преступлений, хотя и бывает связанной с духовными потребностями, но они проявлялись в виде интересов развлечения, ложного самоутверждения, обладания предметами культуры и т.д. и по своему содержанию не могут быть отнесены к высоким духовным человеческим побуждениям. Герострат из честолюбия, чтобы обессмер­тить свое имя, сжег в 356 г. до н.э. великолепный храм Артемиды Эфесской, который считался в древнем мире одним из "семи чудес света". Суд приговорил Герострата к смертной казни. Дабы не прославлять его, имя его было запрещено произносить. Преступление Герострата моти­вировано духовной потребностью. Но геростратова сла­ва — позорная слава. Доминирование витальных и мате­риальных потребностей в структуре детерминантов пре-

58

ступной мотивации является второй отличительной осо­бенностью мотивов преступного поведения.

В советской психологической литературе говорится о двух формах побуждений: о побуждениях типа влечения (тенденциях влечения) или непосредственно реализуе­мых потребностях личности с положительной модаль­ностью переживания и о побуждениях типа объективно заданной необходимости (долг, обязанность, приказ, обстоятельства и т.д.) с отрицательной эмоциональной модальностью [284, с. 509; 320, с. 137-141]. Мотивация современного человека, несомненно, обусловлена не только внутренними влечениями, которые обладают большой побуждающей силой и меньше подвержены критическому пересмотру, но и объективной необходи­мостью, которая хотя и не всегда согласуется с его личностными устремлениями, тем не менее постоян­но управляет его поведением. Психологи подчеркивают, что эти две тенденции в личности не противопоставлены одна другой. С.Л. Рубинштейн предостерегал, что проти­вопоставление влечения и долга есть "раскалывание человеческого бытия надвое" [282, с. 371]. Влечение и необходимость не только и не столько разные виды побуждений, замечает В.Г. Асеев, сколько два противо­речивых, но диалектически взаимосвязанных момента мотивации, которые в зависимости от конкретных внутренних и внешних условий могут выступать и слитно, и самостоятельно [56, с. 104-115].

Исследование преступного поведения в таком плане показывает, что в структуре мотивов преступлений доминируют тенденции влечения с положительной модальностью переживания. Это не значит, что конфлик­та между должным и желаемым, между "надо" и "хочу" у преступников не существует, но моральный мотив

59

долга в процессе мотивации обычно нейтрализуется имеющими социально-психологическую природу стерео­типами мышления: "не я один, все так поступают", "сделаю только один раз", "ситуация требует", "нет другого выхода", "почему я, а не другой", "он сам виноват", "я не знал, что это преступно" и т.д. В связи с этим мотивацией влечения обусловливается абсолютное большинство (до 3/4) преступлений. А там, где мотивация преступного поведения в большей мере была связана с долженствованием, понимание долга было ограничен­ным, искаженным и поверхностным (неправильно поня­тые интересы службы, обязанности перед подельниками, давление мнения криминальной группы и т.д.). Одна из форм такого долженствования - это стремление субъекта идентифицироваться с мнением референтной группы, своей "компании". В этом случае мотивация преступного поведения обусловливается ожиданиями "друзей", групповыми нормами. И хотя, как пишет Ю.Д. Блувш-тейн, многие из этих норм никогда не были четко сфор­мулированы и человеку подчас очень трудно изложить их содержание, он, как правило, избирает ту линию поведения, которая отвечает ожиданиям группы [68, с. 27]. Преобладание побуждений типа влечений с поло­жительной для правонарушителя эмоциональной мо­дальностью является третьей особенностью мотивов преступного поведения.

Некоторые из этих влечений служат "фактической базой" для биокриминологов, пытающихся объяснить преступления инстинктоидными и другими биологи­ческими потенциями человека [см.: 112; 272; 332, с. 604]. Давно известно, что инстинктоидные влечения не могут сами по себе обеспечить полноценное целенаправленное поведение. "Голод, - писал И.М. Сеченов, - способен поднять животное на ноги, способен придать поискам

60

более или менее страстный характер, но в нем нет ника­ких элементов, чтобы направить движение в ту или иную сторону или видоизменять его сообразно требова­ниям местности и случайных встреч" [297, с. 562]. Для этого нужен соответствующий опыт, приобретенный в процессе предшествующей жизнедеятельности. Поэтому прямое связывание биологических влечений с преступ­ным поведением означает полное игнорирование содер­жательно-смысловой стороны мотивации (выбора цели, средств и способов ее достижения, прогнозирования возможных последствий, принятия решения и т.п.), где любое влечение вменяемого человека на уровне созна­ния соотносится с действительностью, с реальными возможностями его удовлетворения, что и является ре­шающим моментом в утверждении исходного побужде­ния.

Показательна в этом отношении пролонгированная привычная биосоциальная полимотивация цепи одно­родных и опасных преступлений Михасевича, осужден­ного в 1988 г. Верховным судом СССР за убийство 33 жен­щин. Все преступления были им совершены в Витебской области в течение 1971-1985 гг. Михасевич вырос в деревне, служил в армии, его возвращения ждала девуш­ка, но он на ней не женился, так как боялся позора из-за своей половой слабости. Половая неполноценность и неудачный опыт первого коитуса сформировали у него ненависть к женщинам с одновременным желанием чувствовать себя настоящим мужчиной. Такую иллюзор­ную свободу он попытался получить, насилуя женщин, когда они были лишены возможности оказывать сопро­тивление и осознавать его неполноценность. Для этого он душил жертву, после чего не всегда успевал совершить половой акт, так как за счет сформировавшегося меха­низма замещения удовлетворение наступало в процессе

61

насильственного удушения жертвы. После совершенного Михасевич обирал ее и закапывал. Актуализация крими­нальной мотивации происходила у него при виде жертвы привычно и мгновенно. На первый взгляд мотивация была неодолимой. Однако она ни разу не парализовала его осторожность. В целях безопасности Михасевич никогда не нападал на знакомых женщин - боялся дать повод для подозрений. А когда почувствовал возмож­ность разоблачения, в целях направления следствия по ложному пути написал в газету анонимное письмо о том, что все жертвы - это месть мужчин своим изменницам. А поскольку анонимка не помогла, он поехал в Витебск и там совершил еще одно убийство, оставив на месте прес­тупления записку с подписью "патриоты Витебска". Ко времени разоблачения он был женат, имел двух детей, считался квалифицированным и добросовестным работ­ником, не совершал никаких других порочащих его поступков. Более того, когда в мужской компании кто-то нехорошо говорил о женщинах, мог сделать замечание. А если заходил разговор на сексуальную тему, смущался.

Мотивация преступного поведения Михасевича воз­никла на основе биологических влечений и половой неполноценности, но она на уровне его сознания форми­ровалась в соответствии с его опытом и реальной дейст­вительностью. Последние факторы были решающими. Отрицать это - значит отрицать сознание человека, его социальный опыт, личность в целом, как совокупность общественных отношений. "Голод есть голод, - пишет К. Маркс, - однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывается сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов" [5, с. 718].

Признавая, что биологические влечения выполняют функцию мотивов преступного поведения, следует иметь

62

в виду, что доминирующее положение этих влечений в структуре потребностей правонарушителей определяет­ся не биологическими, а социальными причинами и правонарушитель, принимая решение действовать вопреки закону в целях удовлетворения своих влече­ний, выступает не как биологическая особь, а как со­циальное существо. А то, что из огромной гаммы челове­ческих побуждений правонарушители нередко выбирают влечение животного характера, свидетельствует не о внутренне спонтанном и автономном развертывании биологических детерминантов в преступное поведение напрямую, а о явно недостаточном уровне социализации данных субъектов, об ущербности их воспитания, об искаженном и ограниченном бытии.

Как природа не любит пустоты, так и человек не может жить в "мотивационном вакууме" (В.Г. Асеев) и пребывать вне деятельности. Если лучшая и значитель­ная часть человеческих побуждений и правомерных путей их удовлетворения ему неведомы и недоступны (объективно или субъективно), он делает то, что знает, к чему его подготовила жизнь, что ему ближе и доступнее. По данным одного исследования, соотношение субъек­тивных и объективных помех содержательному проведе­нию досуга у законопослушных граждан составило 1:4, а у осужденных 1:1,5, т.е. осужденные в 2,7 раза чаще указы­вали на то, что им не мешали объективные причины в организации своего свободного времени должным образом, но "они просто не знали, как это делать, и глав­ное - не испытывали в этом потребности" [293]. В этих условиях примитивные влечения могут оказаться доми­нирующими и определяющими, ибо "все примитивные чувствования, - писал К.Д. Ушинский, - ...сами по себе ни дурны, ни хороши, а делаются дурными только тогда, когда одно из них преобладает над остальными и усили-

63

вается так, что под неотразимым его влиянием начинает формироваться и душевный мир человека..." [331, с. 601].

Мотивы человеческого поведения различаются по вре­менному параметру. Одни мотивы ориентированы на сиюминутные интересы, другие на дальнюю перспективу, что в немалой степени определяет значимость поведен­ческих актов. Социальную и психологическую характе­ристики "короткой" и "далекой" мотивации мы находим в работах А.С. Макаренко, С.Л. Рубинштейна и других авторов. В последние годы интересные выводы по этому вопросу сделаны психологом В.Г. Асеевым. Полученные им результаты помогают криминологам глубже разоб­раться в особенностях криминальной мотивации. Уста­новлено, что чем ближе временная зона мотивов, тем она уже', тем меньше событий она вмещает в себя, а следо­вательно, и мотивация, и поведение в целом являются менее значимыми. В данном случае речь идет о содер­жательной характеристике значимости, которая главным образом включает в себя перспективные возможности достижений. Наряду с ней есть динамическая характе­ристика значимости, которая отражает высокую актуаль­ность текущих событий, необходимость и неотложность сиюминутных побуждений. По общему правилу, чем от­даленнее мотивация, тем выше содержательная и ниже динамическая значимость поведения, и наоборот, чем короче мотивация, тем выше динамическая и ниже содержательная значимость [57, с. 28-37]. В этом случае может действовать и другая закономерность, названная в психологии "градиентом цели": чем ближе желанный предмет, тем больше стремится приблизиться к нему индивид. Узник, просидевший десять лет в заключении, бежит оттуда за десять дней до освобождения [55, с. 11],

Мотивы преступного поведения, как правило, имеют близкую временную перспективу. Они устойчиво корре-

64

лируют с высоким для субъекта уровнем динамической характеристики и с низким значением содержательной характеристики, которая отражает социальную суть личности преступника. Доминирование побуждений "тактического характера", рассчитанных на жизнь сегодняшнего дня, на ближайшую ситуацию, на непосред­ственное и скорое удовлетворение возникшей потреб­ности, - четвертая особенность мотивов преступного поведения. Только небольшая часть хищений в крупных или особо крупных размерах и ряд других предумышлен­ных деяний, общая доля которых по выборочным дан­ным колеблется в пределах 5-10%, внешне выходит за пределы ближайшей ситуации. Однако и эту мотивацию не назовешь "далекой" или "дальнего прицела", пос­кольку она не ориентирована на действительную пози­тивную перспективу личности, так как преступники объективно исключают себя из продуктивных обществен­ных отношений. У них нет (если даже преступление оста­лось нераскрытым) позитивного будущего, по крайней мере в пределах срока давности.

Убедительной иллюстрацией к сказанному могут служить многочисленные уголовные дела о взяточни­честве, корыстных злоупотреблениях и хищениях социа­листического имущества в особо крупных размерах, расследованные в Москве, Краснодарском крае, Ростов­ской области, Узбекской ССР и других регионах. Вряд ли можно назвать мотивацию именитых преступников, которые рассчитывали обеспечить безбедную жизнь многих поколений своих потомков, далекой и перспек­тивной. Эти черты свойственны лишь высоконравствен­ной или по крайней мере правомерной мотивации. Жизнь подтверждает порочность доминирования социально ко­роткой мотивации вообще и в преступном поведении особенно.

65

Публичная критическая оценка нашего прошлого с позиций общечеловеческих нравственно-правовых прин­ципов низвергает с пьедестала почета многих "деятелей" от политики, науки, культуры, чьи устремления с точки зрения этих принципов были "тактическими", и расстав­ляет на эти пьедесталы тех, кто не только имел право прямо смотреть в глаза своим современникам, но и заглядывал в своих делах в будущее. Это понимание, давно известное человечеству, дается нашему народу дорогой ценой. На фоне этого понимания ныне контрасти­рует и короткая мотивация типа "живем один раз", "я хочу жить сегодня, а не завтра", "хочу всего и сейчас". В силу исторических причин она понятна. Однако ее доми­нирование в структуре людских устремлений некоторых социальных групп не только не продуктивно и не пер­спективно, но и криминогенно. Ф.М. Достоевский давно сказал, что "реализм, ограничивающийся кончиком своего носа, опаснее самой безумной фантастичности, потому что слеп" [108, с. 155].

Последней интегрированной характеристикой мотивов преступного поведения является их низкий уровень, который они занимают в иерархии социальных ценностей человеческого общества.

Рассмотренные особенности (отклонения) мотивов преступного поведения можно назвать основными. В процессе "наслоения" других элементов мотивации они вместе с мотивом опредмечиваются, конкретизируются и углубляются. Кроме основных особенностей, мотивам преступного поведения свойственны и частные отклоне­ния, статистически тяготеющие к отдельным видам мотивации. Специфические признаки мотивов преступ­ного поведения не абсолютны, а относительны, посколь­ку они, хотя и в меньшей мере, но свойственны и моти­вам социально полезной деятельности. В преступном же

66

поведении эти особенности доминируют. Они обнаружи­вают себя лишь при глубоком рассмотрении криминаль­ной мотивации, в процессе которого одни из этих особен­ностей проявляются в контексте поведения, включенно­го в систему конкретных общественных отношений, другие - на статистическом уровне анализа.

Щелеобразование, включающее в себя формирование целей, выбор их и определение отношения к выбранной цели [275, с. 184], является составной частью процесса мотивации. Формирование и выбор целей конкретного поведения - это мыслительный процесс по извлечению их из жизни, опыта, памяти, знаний и воображения субъекта в соответствии с требованиями актуального побуждения и наличной ситуации. В качестве непосред­ственной детерминанты выбора цели рассматривается уровень притязаний. При завышенном уровне притяза­ний выбираются трудные цели и при заниженном -легкие. И это предопределяет выбор путей их достиже­ния. Тенденция к максимализации успеха, к успеху лю­бой ценой характерна для незрелого целеобразования [63, с. 24-25].

Противоречия жизни обусловливают столкновение нескольких желаний, часто несовместимых друг с дру­гом. Сопоставляя их в процессе перебора и примерки целей, субъект может видеть их разный уровень с точки зрения личной и общественной значимости, а соотнося с другими элементами мотивации, он имеет возможность дать им как моральную, так и правовую оценку. В борьбе мотивов и в конкуренции целей, можно сказать, уже предопределяется судьба преступного поведения. Если в результате ее возникает мотив-цель, то генезис преступ­ного поведения продолжится, а если в связи с возмож­ными побочными и нежелательными последствиями, моральными или правовыми санкциями возникает цель-

67

антимотив, то это приведет к отсрочке, сублимации мотива или полному отказу от его удовлетворения. Про­цесс мотивации в данном случае не выйдет за пределы субъективных переживаний.

Каждый человек, имея заданный общественными условиями жизни, в том числе и уголовным законом, диапазой возможностей удовлетворения одного и того же желания, выбирает цель, которая соответствует его мотивационному состоянию и конкретной жизненной ситуации. От выбора цели часто зависят и пути ее дости­жения: правомерные или противоправные.

Цель, будучи как и мотив идеальной, является отра­жением действительности. Представляя собой, с одной стороны, конкретную задачу субъекта, с другой - мыс­ленный образ или субъективную модель результатов его будущих действий, она определяет дальнейшее развитие мотивационного процесса. Естественно, цель, как желае­мый, ожидаемый, предполагаемый или прогнозируемый результат преступного поведения, по своему антисо­циальному содержанию однопорядкова с мотивом, ибо смысл цели определяется мотивом. Еще Н.С. Таганцев писал, что "мотив и цель - это два коррелятивных поня­тия" [317, с. 594]. Однако в понятии "цель" более отчет­ливо представлена внешняя, предметная компонента, а в понятии "мотив" - личностная, отображающая замыка­ние цели на субъекте [76, с. 37]. Например, мотив корысти может конкретизироваться в такой цели, как завладе­ние наручными часами гражданина П., а мотив мести начальнику - в наказании его вышестоящим руководи­телем за срыв конкретного задания. Мотив преступного поведения, соотносясь с целью, конкретизируется и опредмечивается. Вместе с тем уточняются и, можно сказать, обнажаются все его особенности.

Относительная антисоциальность мотива преступного

68

поведения постепенно конкретизируется в цели либо прямо и непосредственно (корысть - завладение наруч­ными часами гражданина П.), либо опосредуясь через способы ее достижения (месть начальнику - вывод из строя измерительной аппаратуры - срыв поставленной задачи - наказание начальника вышестоящим руководи­телем). Таким образом, на стадии целеобразования антисоциальная сущность мотивации, как правило, становится более явной для субъекта и осознанной. Кроме того, в ней начинает обрисовываться и ее противо­правная направленность. В целях преступного поведе­ния и путях их достижения довольно точно отражается объективная сторона возможных преступлений, призна­ки которых обычно описываются в диспозиции статей уголовного закона. Во многих статьях УК РСФСР 1960 г., например, непосредственно говорится о целях преступ­ления, а в некоторых и о мотивах. Причем там, где назва­на цель, в диспозиции, как правило, обрисовываются пути или способы ее достижения (ст. 66, 67, 68, 69, 70, 74, 77, 92,124,146,154, 208, 210, 224, 228, 247, 265 и др.), а там, где указывается мотив, в диспозиции даны последствия деяния, которые субъекту представляются в виде цели (ст. 102, п. "а", "б", "в", "к", ст. 125,139 и др.). Когда же в статьях перечисляются способы и мотивы совершения преступления (ст. 125, 170, 195, 260, 265 и др.), последние употребляются вместо цели. О смешении этих понятий указывалось в литературе и ранее [77, с. 13; 88, с. 17].

В обыденном сознании существует мнение о том, что якобы можно совершить преступление и даже убийство из благородных целей. В этом случае данные цели выно­сятся далеко за пределы непосредственных действий, называемых преступными. В апреле 1989 г. в периоди­ческой печати обсуждался судебный процесс в ФРГ об умерщвлении тяжелых раковых больных в целях прек-

69

ращения их страданий. Любое насильственное лишение жизни, пускай мученической, есть акт антиобществен­ный. Человеческая жизнь издревле считалась непревзой­денной ценностью, на которую не вправе покушаться даже ее собственный носитель. Многие древние и совре­менные религии не одобряют самоубийства [44, с. 9-10]. Насильственное лишение жизни, конечно, случай особый. Но из благородных целей нельзя совершить и других умышленных антиобщественных деяний с общественно опасными последствиями.

Мотивы материального и витального характера связы­ваются в целеполагании с предметами быта, комфорта, престижными ценностями, разгульным образом жизни, реализацией биологических потенций, эмоциональной и физической разрядкой, снятием внутренней напряжен­ности и т.д. Эти цели в большинстве своем внутренние, т.е. продуцированные самим субъектом на основе его актуальных влечений. Наряду с этим значительное число преступлений совершается для достижения внешних коммуникативных целей. Это присуще главным образом групповым преступлениям. Более половины лиц, совер­шивших преступления в группе, прямо или косвенно руководствуются целями, заданными организаторами, и другими соучастниками. Внешнее целеобразование наб­людается и в "одиночных" преступлениях, когда по­черпнутая из общения со знакомыми, из кино, книг и других источников информации цель в неизменном или "усовершенствованном" виде воспринимается субъек­том. Правоохранительные органы нередко регистрируют преступления (особенно среди несовершеннолетних и молодежи), аналогичные тем, которые только что пока­зывались в кинотеатрах или по телевизору. Готовые, сформулированные цели в положительных или отрица­тельных образцах поведения задаются, предлагаются, а иногда и навязываются человеку извне.

70

При восприятии внешней цели процесс мотивации идет от нее к мотиву. Интериоризация (перевод внешнего во внутреннее) социально порицаемой цели возможна лишь тогда, когда цель "найдет" свой мотив в мотива-ционной сфере личности. Цель, резко противоречащую структуре ценностей индивидуума, как показывают эксперименты, невозможно внушить даже "в естествен­ном сне и глубоких стадиях гипноза, где сознательный контроль определенно отсутствует" [275, с. 128].

Восприятие внешней цели преступного поведения в большинстве своем лишь актуализирует давно сформи­рованные детерминанты. Поэтому следование внешней цели не имеет жесткой связи с побуждениями типа необ­ходимости. Чаще всего это лишь одна из форм мотивации преступлений по типу влечений, где поводом к ее актуа­лизации служит встреча с готовой целью. В преступном поведении цель может задаваться субъекту извне в виде криминогенных обстоятельств (неохраняемое имущест­во, слабый контроль за учетом материальных ценностей, незаконные действия начальника и т.д.). В этом случае существенное влияние на криминальное целеобразова­ние оказывают субъективные оценки легкого достиже­ния поставленной цели.

"Тактический" характер мотивов преступного пове­дения реализуется в близких и непосредственных целях. Они характерны для противоправного поведения. Близ­ких не столько во времени, пространстве или способе их достижения, сколько по жизненной перспективе, объек­тивной значимости для субъекта. Будучи в большинстве своем ситуативными, они чаще всего привязаны к сегод­няшнему дню правонарушителя, конкретным обстоя­тельствам, его психологическому состоянию. Они не отражают отдаленного будущего субъекта, перспектив его жизни, а часто и социальную значимость его прошло-

71

го: доброе имя, успехи, достижения, заслуги. Между вре­менной перспективой цели и социальным содержанием поведения существует причинная связь.

Некоторые ситуативные мотивы эмоционального происхождения (хулиганские побуждения, чувства недовольства, мести, растерянности, боязни, страха и др.), связываясь с ближайшими целями, характеризуют субъекта как раба объективной ситуации и психических состояний. Преступное поведение в данных случаях часто приобретает рефлексирующий характер. Мотивационный процесс сжимается до предела. Некоторые элементы мотивации включены в него лишь номинально. Интеллектуальный выбор цели опережается, а иногда и подменяется эмоциональным, в котором значительная роль принадлежит стереотипам поведения и так назы­ваемым аффективным следам, оставшимся от прошлых аналогичных ситуаций. Судьбу выбора цели в данном случае решают установки, привычки, стереотипы, навы­ки поведения, через которые и опосредуется сознание субъекта.

Некоторые мотивы вообще не связываются с рацио­нально-предметными целями, а сливаются с действиями, переносятся на процесс их совершения. В психологи­ческой литературе эта мотивация именуется процес­суальной, что в данном случае не имеет связи с уголов­ным процессом. Процессуальные цели, свойственные и социально полезной деятельности (игре, спорту и т.д.), своеобразно преломляются в сознании преступника: получение удовлетворения в драке, в избиениях слабых, издевательстве над беззащитными, садизме, демонстра­ции своего "я" (грубой силы, физического превосходства над другими), а также в совершении рискованных со­циально порицаемых действий. К ним можно отнести такие цели, как "проехать на автомашине с ветерком",

72

"продемонстрировать свою ловкость", "смогу или не смогу" (Р. Раскольников) и др. В повести "Записки из подполья" Ф.М. Достоевский пишет: "...Человек -существо легкомысленное и неблаговидное и, может быть, подобно шахматному игроку, любит только один процесс достижения цели, а не самую цель" [107, с. 160]. Ошибкой было бы распространять это утверждение на человека вообще. Но оно довольно точно характеризует целеобразование некоторых видов преступного поведе­ния.

Низкий уровень мотивов преступного поведения в иерархической пирамиде человеческих ценностей более четко и предметно отражается в целях. Здесь наблюдают­ся лишь количественные несовпадения: каждый мотив соотносится с огромным множеством целей. Например, корыстное побуждение в преступном поведении может быть связано с любым материальным предметом, любой платной услугой, любым оплачиваемым развлечением. Основной отличительной чертой этих целей является личное потребление, где владение, накопление, развле­чение и удовольствие оттесняют на задний план задачи духовно-практического освоения мира. Потребительство ("себе", "для себя", "ради себя", "во имя себя") свойст­венно целеполаганию и других видов мотивации прес­тупного поведения. Содержание этих целей предельно точно сформулировал немецкий философ А. Шопенгауэр: "Иные люди были бы в состоянии убить своего ближнего просто для того, чтобы его жиром смазать себе сапоги" [350, с. 252].

3. Пути, средства и способы совершения преступлений изучаются в криминологии для выработки эффективных мер профилактики. Пути хищений, орудия убийств, способы уклонений от военной службы и т.д. имеют особую криминологическую значимость тогда, когда их

73

использование преступником было обусловлено пробела­ми и просчетами в деятельности должностных лиц и отдельных граждан, когда социально терпимые цели либо вообще не достижимы законными путями, либо средства и способы их достижения регулируются проти­воречиво, неопределенно, неэффективно (аномия). Дан­ный фактор стал очевидным особенно в последние годы. В этих случаях рассматриваемые элементы косвенно выступают в роли обстоятельств, способствующих совер­шению преступлений.

Исследование мотивации преступного поведения тре­бует изучения этих обстоятельств со стороны преступни­ка, в плане его объективных возможностей и субъектив­ных способностей в выборе правомерного или противо­правного пути достижения желаемой цели, а затем и соответствующих способов, средств, приемов, методов своих будущих действий.

В конкретном преступном поведении последователь­ность выбора может идти не от цели к путям и способам ее достижения, а наоборот, мотивация конкретного деяния начинается с момента обнаружения субъектом подходящего для него пути, способа или средства. Однако непременными условиями как "прямого", так и "обратного" мотивационного процесса являются: нали­чие потенциальной потребности, которая может быть удовлетворена в сложившейся ситуации, и внутренняя, иногда до этого момента не вполне осознанная готов­ность субъекта к противоправному поведению.

Поскольку мотив до связи с другими элементами мотивации социально нейтрален, а определяемая им цель не всегда жестко связывает его реализацию с антиоб­щественными действиями, то последующий выбор путей, средств и способов достижения цели во всех оставшихся случаях подводит субъекта к альтернативе противоправ-

74

ного и правомерного. На стадии выбора путей, средств и способов в тесной связи с исходными побуждениями и поставленной целью у него, кроме исключительных событий полного социально правового невежества (вроде случая с чеховским злоумышленником), не остается сомнений в общественной опасности и противоправности замышляемых действий. Он окончательно определяется в противоправном разрешении наличной ситуации.

Выборочное изучение осужденных показало, что если оставить содержание мотивации совершенных осужден­ными преступлений без изменения, то некоторые побуж­дения и большинство связанных с ними целей (кроме явно противоречащих общечеловеческим общественным отношениям) могли быть реализованы правомерными путями при добросовестной работе, социальной актив­ности субъектов и организации их жизни, деятельности, обеспечения досуга и т.д. А те из побуждений, которые не реализовывались в сложившейся ситуации без совер­шения преступления, по мнению самих правонарушите­лей, в большинстве своем могли быть заторможены, отложены до возможного их удовлетворения правомер­ным путем или сублимированы, т.е. переключены на другие социально полезные виды деятельности.

Следовательно, с одной стороны, выбор преступного пути был не единственным в удовлетворении возникшей потребности, а сама она, как правило, не жизненно необходима, с другой стороны, отказ от преступного разрешения ситуации был бы, как свидетельствует раскаяние значительного числа правонарушителей, бес­спорно правильным и жизненно важным.

Почему же некоторые граждане, желая, например, приобрести ценную вещь, идут не по пути повышения своей квалификации, интенсификации своего труда, эко­номии денежных средств, а выбирают путь хищения

75

чужого имущества; или, намереваясь самоут­вердиться в кругу своих друзей, не стремятся к повыше­нию уровня своих знаний, умений, навыков, а пытаются показать себя через дерзкие хулиганские действия, прес­тупления против личности и другие неблаговидные поступки. Ответы на эти вопросы непросты. Анализ только одного выбора путей при условном абстрагирова­нии от других элементов мотивации связан с изучением объективных (настоящих и будущих) возможностей правонарушителя, сложившейся для него ситуации, его знаний, квалификации, опыта, социальной роли, интел­лектуальных и физических способностей, волевых и нравственных качеств, психологического состояния. Изучение этого позволяет выявить некоторые относи­тельно устойчивые особенности выбора путей, произво­димого правонарушителями.

Между мотивами, целями и путями преступного по­ведения нет жестких однозначных связей. В то же время выбор путей, способов и средств производится только на основе оценки их эффективности для достижения пос­тавленной цели и удовлетворения актуального желания. Поэтому на статистическом уровне анализа становится очевидным, что цели преступного поведения связывают­ся с вполне адекватными путями, способами, средства­ми, которые, будучи разнообразными по форме, всегда одинаковы, а точнее аналогичны по социальной сущности - безнравственные, неправомерные. В этике считается, что нравственно и целесообразно лишь то средство, которое необходимо и достаточно для положительно нравственной цели [60, с. 172]. Принцип единства целей и средств (путей) их достижения, характерный для нравст­венных и социально полезных поступков, в негативном перевернутом плане действителен и для преступного

76

поведения. Поэтому сущность цепи "мотив-цель-путь" в преступном поведении всегда антисоциальна.

Симптоматичны в этом отношении признания Васи­лия Овечкина, руководителя джаз-группы "Семь Симео­нов", который вместе с матерью, братьями и сестрами (11 человек) 8 марта 1988 г. совершил угон самолета с тяг­чайшими последствиями. Как сообщалось в газетах, он в дружеском кругу говорил, что "стать настоящим артистом можно только в том случае, если хватит духу переступить через труп матери". На аэродроме перед Выборгом, когда провал затеи с угоном самолета стал очевидным, мать именно к нему обратилась с просьбой застрелить ее, и он сделал это.

Преступный путь выбирается правонарушителем только тогда, когда он в рамках усвоенной системы ценностей представляется ему более коротким, экономным, ско­рым и выгодным по сравнению с правомерными путями достижения тех же целей. С точки зрения преступника, "это наилучшая ставка", основанная на выводах из прошлых взаимоотношений со средой. Возможную уголовную ответственность абсолютное большинство правонарушителей намеревается избежать. Этому спо­собствует ряд причин. Субъективными источниками данных заблуждений, по мысли А.Р. Ратинова, являются: надежда на счастливый случай, успешность прошлых действий субъекта, групповое влияние, стремление к риску (как свойство личности), признание риска неиз­бежным "фактором жизни" [278, с. 113].

Преступные пути удовлетворения своих желаний обычно выбираются там, где есть условия, способствую­щие совершению преступлений, где есть отступления от действующих норм права и нравственности, где наблю­дается безнаказанность. Этот вывод подтверждается

77

многими конкретными криминологическими исследо­ваниями.

Выбор тех или иных путей, приемов и методов дости­жения поставленных целей осуществляется правонару­шителями по признаку большей доступности, с учетом их объективных возможностей и субъективных данных.

О субъектах, выбирающих социально порицаемые пути, в большинстве своем можно образно сказать: "Они многого желают, но мало могут". Первая часть выраже­ния "многого желают" означает не богатство обществен­но значимых целей, а их безграничное личное потребле­ние, противопоставленное более высоким социальным ценностям и не соотнесенное с личным трудовым вкла­дом. Во второй части "мало могут" есть два аспекта: объективный и субъективный. Первый - это реально су­ществующие ограничения (иногда полное отсутствие) объективных возможностей удовлетворения актуальных потребностей правомерным путем. Подобные ограниче­ния бывают абсолютными, когда стремления субъектов несовместимы с господствующими общественными отношениями ("хочу жить за счет труда других"), и отно­сительными, когда цель субъекта не может быть достиг­нута правомерным путем в каких-то конкретных усло­виях места и времени. Субъективные ограничения выбора путей преступного поведения естественно связаны с личностью правонарушителя, его знаниями, опытом, навыками, способностями и даже природными задатками, которые, как может показаться субъекту, не позволяют достичь желаемых целей правомерным путем. Объектив­ная свобода выбора субъектом того или иного поведе­ния, если она не помножена на субъективную способ­ность выбирать, может обернуться прямо противополож­ным. Свободный выбор правомерных путей связан с познанием объективных условий жизни, конкретного

78

вида деятельности, необходимых норм права, практики их применения и т.д. Ограниченность, общее и правовое невежество, неумение, легкомысленный расчет на безна­казанность - постоянные союзники выбора неправомер­ных путей поведения.

Иногда складываются парадоксальные ситуации, когда любой наличный путь влечет нежелательные для субъек­та последствия, например выполнить производственный план путем незаконных операций или сорвать его выпол­нение, выполнить незаконный приказ начальника или -отказаться от его исполнения и т.д. Такая альтернатива, именуемая в этике нравственным конфликтом, возможна в случаях расхождения планов или приказов с реальны­ми условиями жизни и деятельности; привлечения к ответственности руководителей за невыполнение плана при отсутствии для этого объективных возможностей; неправомерными приказами времен застоя; пробелами в праве и противоречивостью действующих норм и т.д. Возьмем хотя бы случай незаконного приказа. С одной стороны, например, в армейских условиях есть уставное положение "приказ начальника - закон для подчиненно­го" и уголовная ответственность за неповиновение, с другой - уголовная ответственность за преступление, совершенное по приказу начальника. Правом этот воп­рос четко не отрегулирован.

В состоянии такого конфликта находятся многие лица, освободившиеся из мест лишения свободы. Удел их -положение бомжа. Из-за отсутствия жилья, прописки или отказа предприятий, которые, находясь на хозрасчете, не хотят связываться с ненадежными, ранее судимыми, им трудно устроиться на работу. Проживать без самостоя­тельных средств к существованию уголовно наказуемо (ст. 209 УК РСФСР), а иметь свой заработок в этих усло­виях можно лишь путем совершения преступлений. Вот

79

как, например, пишет в "Правду" один из ранее судимых: "До осуждения жил в Москве... Отбыл срок пять лет. Прописываться в Москве даже не пробовал, понимая, что бесполезно. Просил оформить прописку у сестры... Она живет в Московской области. Но мне отказали - жилпло­щадь не позволила... Направление дали в Воскресенск (за сто первый километр. - В.Л.). Приехал, стал устраиваться на работу... Повез документы в паспортный стол. Там предложили ждать. Вот я и жду уже третий месяц. На работу, пока прописки нет, не берут. Деньги кончились... Что же мне, побираться по электричкам или идти воро­вать? Я еще молодой, нет тридцати, но после этих мы­тарств жить не хочется. Понимаю, что сам должен отве­чать за свои поступки, сам поставил себя вне закона. Но не всю же жизнь отбывать наказание! Помогите, хочу вернуться к людям". Однако не у всех хватит нравствен­ных сил сражаться за себя. Актуальные потребности, личностные дефекты, криминальный опыт, привычка к зоне и дезаптация к нормальной жизни ведут их в ситуа­ции безысходного нравственно-правового конфликта к вполне определенному выбору. Суть его проста: пусть недолго буду на свободе, но в достатке.

По данным МВД и Госкомстата СССР удельный вес лиц, повторно совершивших преступления в 1988 г., составил 23,5%. Из них 56 522 человека (18,7% среди повторно совершивших преступления и 35,6% среди ранее содер­жавшихся в ИТУ) совершили новое преступление в тече­ние года после освобождения. В 1990 г. среди выявлен­ных правонарушителей доля лиц, ранее совершавших преступления, составила 21,6%. В их числе 7802 (2,6%) яв­лялись особо опасными рецидивистами.

Таким образом, встречающееся мнение, что мораль-

80

ный конфликт можно ликвидировать лишь способностью человека делать правильный выбор, не совсем точно, ибо оно переносит проблему исключительно в область созна­ния, тогда как в действительности необходимы измене­ния и в объективных условиях.

4. Вероятностное прогнозирование преступных дейст­вий и последствий, условно вынесенное нами в виде самостоятельного этапа, в реальном поведении являет­ся неотъемлемым моментом каждого элемента мотива­ции. "Под вероятностным прогнозированием понимается предвосхищение будущего, основанного на вероятност­ной структуре прошлого опыта и информации и наличной ситуации" [76, с. 3]. И если, как утверждают специалисты, опережающее отражение действительности является фундаментальным свойством человека и в его деятель­ности практически нет ситуаций, в которых предвосхи­щение будущего не играло бы существенной роли, то уго­ловно наказуемые деяния вменяемых субъектов, созна­тельно ставящих на карту не только общественные, но и свои личные интересы, тем более не могут протекать вне прогностических операций. Другое дело, что предполо­жения правонарушителей могут иметь какие-то особен­ности или отклонения, но факт их существования очеви­ден. Уже на начальной стадии возникновения потребнос­тей и других детерминантов наличествует прогности­ческий момент в виде возможности их реализации в будущем. Актуализация потребности, формирование конкретного мотива, целеобразование, выбор путей, способов и средств, как показал предыдущий анализ, осуществляются на платформе прошлого и настоящего, но в направлении прогностических связей с будущим, в виде моделей потребного будущего.

Мотивация преступника может включать в себя прог­нозирование: 1) собственных действий; 2) применения

81

возможных способов, средств, орудий, годных для дости­жения цели или сокрытия следов преступления; 3) пове­дения других лиц, как способствующих (соучастников и др.), так и могущих противостоять ему (потерпевших, ра­ботников милиции и др.); 4) развития события в природе и социальной жизни, обусловливающих и тормозящих совер­шение преступления; 5) наступления желательных и нежела­тельных (прямых и побочных, ближайших и отдаленных) ре­зультатов деяния; 6) привлечения к уголовной ответствен­ности и наступления других последствий негативной оценки обществом преступного посягательства. Причем первым аспектам правонарушители обычно уделяют дос­таточное внимание, а к каждому последующему их инте­рес постепенно ослабевает. Как правило, меньше всего анализируются последние из названных аспектов, имею­щие наибольшую криминологическую значимость.

Основываясь на психолого-правовых исследованиях, к аналогичным выводам пришли А.Р. Ратинов и Г.Х. Еф­ремова. Они пишут, что расчет на безнаказанность, неве­рие в реальность нежелательных последствий преступно­го поведения входит в мотивацию большинства преступ­лений. При их совершении преступники полагают, что им удастся избежать наказания, возможность наступления нежелательных последствий не принималась в расчет [279, с. 142].

Прогноз безнаказанности строится не только на субъ­ективных заблуждениях, но и на объективных фактах. В 1988 г. за счет низкой раскрываемости, освобождения от уголовной ответственности по нереабилитирующим ос­нованиям и другим причинам был осужден один прес­тупник из трех вероятных. В том же году в органы внут­ренних дел и прокуратуры поступило 3 907 564 заявления и сообщения о преступлениях. По ним было возбуждено 1 278 141 уголовное дело, или 32,7%. Можно предполо-

82

жить, что часть постановлений об отказе в возбуждении уголовных дел была обоснованной, но вряд ли это от­носится ко всем оставшимся 2 629 423 заявлениям и сооб­щениям. На действия местных органов милиции в том же году поступило 2 млн жалоб, половина из которых, сви­детельствовавшая об укрытии преступлений, подтверди­лась. В 1989 г. положение с раскрываемостью еще более ухудшилось. В 1988 г. было раскрыто 73,9% зарегистриро­ванных преступлений, а в 1989 г. - только 59,3%. Если же выйти за пределы учета к экспертным оценкам латентной преступности, то они дают основания умножить уровень только опасных видов преступлений в 2-4 раза, а по некоторым видам - в 20-50 раз [218, с. 88-90].

Нередко безнаказанность была вопиющей. В 1988 г. в Московском областном суде было рассмотрено дело Крекшина. Отбывая уголовное наказание в Курске, он сбежал оттуда и скрывался в Москве, в той же самой квартире, где проживал до осуждения. Для органов милиции установить его местонахождение не представ­ляло особого труда, однако этого не было сделано. За 15 месяцев нахождения в бегах Крекшин совершил 90 квартирных краж, причинив гражданам ущерб на сумму свыше 200 тыс. руб. О всех кражах потерпевшие своев­ременно заявляли в милицию, но Крекшин продолжал преступную деятельность и был арестован лишь после того, как убил двух женщин.

Механизм прогнозирования в преступном поведении такой же, как и в правомерной деятельности. Отличия заключаются: а) в искаженном содержании социальной информации, на которую опирается правонарушитель; б) в недостаточном представлении (или игнорировании) преступником значительной части цепи причинно-след­ственных связей планируемого преступления с возмож­ными и особенно удаленными последствиями своих

83

действий; в) в ущербности прогностических выводов; г) в нежелании, а нередко и неумении субъекта преступ­ления прогнозировать свою социальную активность адекватно социалистическим общественным отноше­ниям, общественному порядку, а также своим жизненно важным интересам.

Вся информация, на которую опирается правона­рушитель, представленная в виде прошлого опыта и наличной ситуации, опосредуется через мотив, цель и возможности выбора приемлемых путей ее достижения. Специфические отклонения в данных элементах, свой­ственные преступному поведению, существенно иска­жают информацию о реальной действительности. Через узкую щель эгоистического интереса "высвечивается" лишь то, что согласуется с доминирующей мотивацией правонарушителя, что оправдывает его или приближает к искомой цели. "Мелочная, деревянная, пошлая, эгоис­тическая душа интереса, - писал К. Маркс, - видит перед собой только то, в чем она чувствует себя уязвлен­ной..." [1, с. 132]. Это объясняется апперцепцией (зави­симостью восприятия от опыта, знаний, доминирующей мотивации) и другими психологическими механизмами. Прогнозная информация еще больше искажается в экстремальных условиях, в конфликтной ситуации, при дефиците времени, в стрессовом состоянии, в алкоголь­ном и наркотическом опьянении.

Недостаточные представления преступников о причин­но-следственных связях своих действий и возможных, особенно отдаленных последствиях (уголовного наказа­ния, переживания родителей, распада семьи, воспитания детей в неполной семье и т.д.), которые они осознают после осуждения, могут быть результатом отсутствия у них необходимых знаний об этом, искажений в прогноз­ной информации и, видимо, влияния определенных

84

личностных качеств. В литературе приводятся данные, что "субъективные возможности прогнозирования в первую очередь обусловлены способностью к установле­нию причинно-следственных связей" [281, с. 113]. Этот вывод был получен при лабораторном исследовании школьников от 9 до 18 лет. Есть ли основания перенести его на преступников, ответить может лишь эксперимен­тальное исследование. Но тот факт, что многие причинно-следственные связи преступного поведения у некоторых групп преступников выпадают из поля их зрения в процессе совершения уголовного наказуемых деяний, очевиден.

Искажения прогностической информации с необходи­мостью ведут к ошибочным выводам о будущем, а сле­довательно, и к действиям, не адекватным реальным ус­ловиям жизни. Ущербность прогностических выводов правонарушителей общеизвестна. Она отмечается у различ­ных субъектов, вставших на путь преступлений.

В стране раскрывается 50-70% зарегистрированных преступлений, но многие из привлеченных к уголовной ответственности не прогнозировали такого исхода. На предварительном следствии и в суде они вынуждены оценивать свое деяние как ошибку в целях, в средствах их достижения, в прогнозе безнаказанности и т.д. Даже если преступление остается латентным, ущербность прог­ностических выводов субъекта не устраняется полностью, ибо преступник не может исключить возможности разоб­лачения.

Вспоминается уголовное дело Писаревского. Работав­ший в военной торговле, он похитил несколько тысяч рублей и скрылся. В процессе розыска выяснилось, что он был судим за пособничество немцам. Это заставило искать его более активно. Писаревский умело скрывался, неоднократно менял фамилию, место жительства и рабо-

85

ты. Он чувствовал и даже знал, что розыск идет по его следам. Находясь в одном из районных городов Украи­ны, он вдруг заметил, что за ним неотступно следует милиционер. Писаревский забежал в один из подъездов дома, милиционер тоже вошел в него. Испуганный Писа­ревский вбежал на второй этаж и прыгнул из окна, сломав себе ногу. А милиционер тем временем вошел в нужную ему квартиру. Эта случайность окончательно поколебала Писаревского, ион, находясь в больнице, написал заявление в милицию о явке с повинной. На доп­росе он рассказал, что в течение четырехлетнего нахож­дения в бегах он дошел до изнеможения. В последнее время ему часто снилось задержание. Конечно, это не закономерность, но и не исключение. Кроме того, ущерб­ность прогностических выводов просматривается не только с позиций конкретного правонарушителя, но и с позиций его семьи, социальной группы, общества.

С мотивацией преступного поведения жестко связано прямое или косвенное нежелание правонарушителей прогнозировать свое будущее в пределах дозволенного, поскольку намерение совершить преступление и желание видеть свое будущее в рамках закона несовместимы в одном попедении. И если борьба мотивов заканчивается победой исходного побуждения, то субъект вынужден проектировать свое будущее поведение вне связи с требованиями законов. В ряде случаев такое нежелание дополняется еще и неумением соизмерять свои стремле­ния с реальной действительностью и наличными средст­вами, прогнозировать удовлетворение своих потреб­ностей через гармоническое сочетание личного и общест­венного, настоящего и отдаленного будущего.

Вопрос этот сложен и мало изучен в криминологи­ческом плане. Он связан с необходимостью глубокого исследования интеллектуальных потенций правонару-

86

шителей и их прогностических способностей. Психологи установили, например, что в зависимости от уровня ин­теллектуальной активности человека изменяются его прогностические способности и диапазон этих изменений существен [76, с. 237-240]. Среди правонарушителей та­ких исследований не проводилось. Проведенное мной выборочное изучение, построенное на сопоставлении фактических данных о преступном поведении осужден­ных и их показаний о нем на предварительном следствии и суде, дает достаточно оснований для гипотетического вывода: подавляющее большинство (5-7 из 10) правона­рушителей обладают низкими способностями вероят­ностного прогнозирования своего поведения и его последствий. Эта особенность их личности усугубляется ограниченностью кругозора, отсутствием необходимых знаний социальной жизни, действующего законодатель­ства, деятельности правоохранительных органов. Опи­раясь на высказывание Г.В. Плеханова "знать - это предвидеть" [269, с. 340], можно сказать: без соответст­вующих знаний не может быть в данном случае и адек­ватного предвидения. В этих ситуациях, например, один слух о существующей безнаказанности может оказаться достаточным для того, чтобы на нее рассчитывать, не говоря уже о действительных и хорошо известных субъекту фактах попустительства.

5. Принятие решения, представляя собой "готовность лица совершить преступление" или "модель его будуще­го поведения" [114, с. 1J, в которой опережаются события, является переходным кульминационным этапом (эле­ментом), на котором в основном завершается формиро­вание мотивации преступного поведения и начинается ее реализация. Принятие решения о преступном поведе­нии как мысленный образ состава будущего преступле­ния имеет криминологический и уголовно-правовой аспекты.

87

Принятие решения о преступном поведении - акт сознательного волеизъявления, результат аналитической работы мозга, осуществляющего примерку "жизненного опыта к данной ситуации" [54, с. 21]. Но степень включен­ности сознания в этот процесс в зависимости от привыч­ности поведения может быть разной. Активная работа сознания при привычных уголовно-наказуемых дейст­виях падает не на момент перед их совершением, а на начальный период образования автоматизмов. Принятие решения в этих случаях протекает за малые доли секун­ды, но любое рассогласование с привычными образами незамедлительно "требует участия всего мозга" [272, с. 15].

Динамика принятия решения определяется также особенностями индивида: соотношением процессов возбуждения и торможения, ориентировочной и исполни­тельной фаз его деятельности. Ориентировочная фаза доминирует над исполнительной у лиц осторожных, обратное соотношение наблюдается у людей с импуль­сивным характером решений, сбалансированность фаз коррелирует при уравновешенных процессах торможе­ния и возбуждения [257, с. 55-56]. В связи с этим, види­мо, нельзя говорить о принятии решения как только об интеллектуальном процессе. Изучение показывает, что многие решения на совершение тяжких преступлений принимались на эмоциональном, а не на логическом уровне. Сначала субъект под воздействием актуальной ситуации действует и лишь потом пытается понять и объяснить совершенное, а некоторые не делают и этого. Важную для криминологов мысль высказал Б.Ф. Ломов. Он пишет, что "все модели принятия решения относятся только к уму... По существу рассматриваются решения, принимаемые "рациональным человеком". Между тем в реальной жизни человек нередко принимает решения не

88

на основе взвешивания вероятностей возможных собы­тий, определения величины риска и полезности, а под влиянием эмоциональных состояний, импульсивно" [204, с. 58]. И это подтверждается экспериментально [189]. Эти суждения и исследования психологов помогают пра­вильно понять механизм принятия решения различными правонарушителями при разных видах мотивации в тех или иных конкретных ситуациях.

Криминологическая значимость этого этапа мотивации преступного поведения велика. Она заключена в карди­нальном вопросе: "Быть или не быть?", который в той или иной мере решается каждым правонарушителем. Но, несмотря на это, "принятие решения" остается всего лишь необходимым звеном в цепи мотивационного про­цесса, а точнее, его интеллектуальной стороной, ибо основы решения на базе прогностических примерок на­чинают закладываться с первичных этапов мотивации. Поэтому его абсолютизация может привести к индетер-минации. Занимая важное место в механизме преступно­го поведения, "решение не является началом, это резуль­тат очень тонкой и обширной работы, проделанной мозгом" [272, с. 8]. Поэтому при самостоятельном иссле­довании проблем принятия решения в любой сфере знаний оно не должно выступать, по меткому выражению П.К. Анохина, "гипнотизирующим фактором". Его изуче­ние с необходимостью предполагает обращение к тому, что определяет его по существу и по форме. А опреде­ляющими факторами будут все предшествующие элемен­ты мотивации. Принятие решения, достраивая мотива­цию, является ее необходимым и закономерным следст­вием. Уточняя и утверждая исходное побуждение, выбор цели, пути ее достижения, результаты прогнозирования, оно интегрирует в себе все элементы мотивации, свойст­ва личности и социальную ситуацию (рис. 4.).

89

Рис. 4

Анализ этого процесса показал, что если субъект, сознавая невозможность удовлетворения своей потреб­ности правомерным путем, не препятствовал ее актуали­зации, включился в разработку цели, путей, способов и средств ее достижения с соответствующим, прогнозом в будущее, то без коренного пересмотра социального содержания всего проделанного решение практически сводилось лишь к его констатации. На 0,9 оно предопре­делялось уже в стадии "предрешения". Экспрессивно описывает этот процесс Ф.М. Достоевский: "И будто ты решился? Ты еще не решился. Ты всю ночь будешь сидеть и решать: идти или нет? Но ты все-таки пойдешь и знаешь, что пойдешь, сам знаешь, что как бы ты не решался, а решение уж не от тебя зависит. Пойдешь потому, что не смеешь не пойти. Почему не смеешь - это уж сам угадай, вот тебе загадка" [109, с. 185].

В решении о преступном поведении констатируются следующие особенности: а) осознанное частноантаго-

90

нистическое противопоставление (вызов) субъекта обществу; б) завершение лицом выбора альтернатив и окончание в основе своей его внутренних колебаний; в) совершение субъектом грубой интеллектуальной ошибки, которая в дальнейшем трансформируется в социальный факт.

Личностное желание субъекта, опосредуясь в приня­том решении через необходимые элементы мотивации, прямо, а иногда и открыто противопоставляется общест­венным интересам, а сам субъект сознательно вступает в частноантагонистическое противоречие с требованиями общества. Согласование личного и общественного на дан­ном этапе мотивации возможно лишь в целях маскиров­ки преступного деяния. В то же время степень противо­поставления общественным интересам бывает разной, поскольку принятое решение может быть импульсив­ным, рискованным, уравновешенным, осторожным и инертным. Каждое из них в зависимости от характера преступления может иметь то или иное криминологи­ческое значение.

Принятие решения о преступном поведении, как пра­вило, кладет конец внутренним сомнениям и колебани­ям лица, в основе своей завершает выбор альтернатив по­ведения, обусловленного исходным побуждением. Пред­почтя преступный путь, субъект еще больше утрачивает адекватность отражения реальной действительности, пос­кольку даже на уровне нейрофизиологических механиз­мов, по К.В. Судакову, "происходит отметание всей ин­формации, мешающей удовлетворению... потребности" [314, с. 201]. Поэтому права О.Л. Дубовик, считающая, что принятое решение "прекращает (или значительно умень­шает), по крайней мере временно, действие положитель­ных, сдерживающих факторов; затрудняет получение до-

91

полнительной положительной информации, искажает ее..." [114, с. 5]. Этому способствуют множественные пси­хологические механизмы, представляющие собой разно­видности самообмана и искажения криминальной моти­вации в целях защиты собственного "я" и принятого ре­шения.

Содержание решения о преступном поведении как по характеру, так и по перспективе интегрирует в себе все отклонения предшествующих элементов криминальной мотивации (низкий уровень побуждений, "недалекость" цели, социально порицаемые пути ее достижения, ущерб­ность прогностических выводов и т.д.). Эти исходные па­раметры предопределяют его ошибочность. Суть ошибки заключена в погрешностях опережающего отражения правонарушителем своего возможного будущего. А по­скольку принятие решения - акт мыслительный, то и ошибка на этом этапе является интеллектуальной. Ис­полненное решение проверяется жизнью. Но даже при са­мом благоприятном для правонарушителя исходе, когда преступление осталось нераскрытым, объективно исклю­чаются позитивные перспективы его жизни и деятельнос­ти на неопределенное (по крайней мере, в пределах срока давности) будущее. Интеллектуальная ошибка решения в данном случае представляется абсолютной как с позиций общества, так и с позиций самого правонарушителя, если он даже в этом и не признается. К сожалению, как свиде­тельствуют выборочные данные, большинство правонару­шителей осознают это тогда, когда интеллектуальная ошибка становится социальным фактом: около 1/4 (глав­ным образом неосторожные) - в момент совершения преступления, другие (более 3/5) - на предварительном следствии и в суде, остальные - в процессе отбывания наказания, а некоторые из них и спустя много лет после отбытия наказания. Аналогичные данные получены

92

А.И. Мариевым. Абсолютное большинство из 450 опро­шенных им осужденных лишь в процессе предваритель­ного следствия и суда поняли, что совершили "большую ошибку, за которую придется расплачиваться": 216 осоз­нали вину, 237 решили больше не совершать преступле­ний, у 171 появилось желание искупить вину, а 192 испы­тали стыд и чувство позора [228, с. 11-14]. Закономер­ность здесь такова: чем глубже социальные причины преступного поведения и чем устойчивее внутренние ус­ловия субъективных заблуждений, тем дальше отодвига­ется осознание правонарушителем своей интеллектуаль­ной ошибки.

А.Р. Ратинов и Г.Х. Ефремова установили, что более половины изученных подсудимых (55- 60%) признали се­бя виновными в тактических целях, так как психологи­ческий анализ их показаний противоречил сути призна­ния. Фактическое раскаяние, полное и глубокое само­осуждение, угрызения совести - крайне редкое явление для всех категорий преступников. Подавляющее боль­шинство прибегает к различным способам самооправда­ния, стремясь приуменьшить свою вину, утаить часть не­благовидных поступков, представить себя в более выгод­ном свете, изобразить себя жертвой неблагоприятного стечения обстоятельств, исполнителем чужой воли или лицом, действия которого вызваны несправедливыми поступками других людей. Это особенно характерно для той части показаний, где речь идет о причинах и мотивах преступлений, о возникновении и формировании умыс­ла, предвидении результатов своих действий [279, с. 208-209].

6. Совершение преступных действий контролируется субъектом. Контроль этот, как замечает В.Н. Кудрявцев, гибкий и активный. Он представляет собой сложнейшую систему обратных связей "от каждого акта его поведе-

93

ния, включая физические действия, их последствия, из­менения текущей обстановки" [166, с. 148].

В самоконтроль входят контролирующая и эталонная составляющие. В роли контролирующей составляющей выступают фактические результаты действия или бездей­ствия субъекта, вся совокупность наступивших и реаль­но возможных последствий, степень удовлетворения ак­туального желания. Роль эталонной составляющей вы­полняет содержание доминирующей мотивации, потреб­ности, мотива, цели, субъективные представления субъ­екта о средствах их достижения и о возможных послед­ствиях. Специфические особенности и отклонения, свой­ственные этим элементам мотивации преступлений, су­щественным образом влияют на внутренний контроль преступника.

Если при самоконтроле правомерных действий в со­держание эталонной составляющей в той или иной мере включены принятые в обществе нормы поведения (пра­вовые, этические, эстетические), то при преступном пове­дении в них нет нужды. Разве только для камуфляжа. В правомерном поведении самоконтроль сочетается с соци­альным контролем общества, а в преступном поведении внутренний контроль субъекта противостоит ему.

Контроль преступного поведения осуществляется в плане непрерывного оценивания фактических результа­тов с удовлетворением исходного желания, достижением поставленной цели, совпадением действительных пос­ледствий с прогнозируемыми. Возникшие расхождения способствуют дальнейшему уточнению и конкретизации исходного побуждения и всех остальных элементов мо­тивации. Столкнувшись с непредвиденными обстоятель­ствами, правонарушитель вынужден заново прорабаты­вать весь мотивационный цикл со всеми вытекающими отсюда последствиями. Выбор альтернатив (преступное -

94

правомерное) продолжается. Встреча с препятствием, ко­торое не входило в предмет решения субъекта, может за­кончиться добровольным отказом от доведения преступ­ления до конца либо принятием нового решения о пре­одолении возникших помех. При совершении преступле­ний по предварительному сговору подобные случаи нере­дко приводят к эксцессу исполнителя.

Как показало изучение, для абсолютного большинства правонарушителей совершение преступления - ситуация стрессовая, экстремальная. Исключение составляют лишь некоторые продолжаемые и длящиеся преступления, а также преступления, обусловленные небрежностью, и единичные деяния, совершенные в состоянии "холодного рассудка". Указанная экстремальность - результат столкновения конкретной ситуации (необычность, слож­ность, критичность, аварийность обстановки; противо­действие потерпевших, других лиц, иные помехи; дефи­цит времени; угроза быть пойманным, разоблаченным, наказанным) и доминирующей мотивации, санкциониро­ванной в решении лица добиться желаемой цели преступ­ным путем. Расхождение конкретной ситуации с исход­ным побуждением и прогностическими выводами с не­обходимостью порождает отрицательные эмоциональные переживания. Экспериментальные исследования П.В. Си­монова свидетельствуют о прямой динамической зависи­мости отрицательных эмоций от величины (силы) потреб­ности и дефицита информации, а также от фактора време­ни и индивидуальных особенностей субъекта [300, с. 24-100]. Совершению преступных действий в большинстве своем сопутствуют аффект, гнев, страх, тревога и волне­ние, т.е. физиологическая и психическая напряженность или состояние стресса. Будучи скоротечной или длитель­ной, психическая напряженность может проявляться в замедлении интеллектуальных операций, снижении вни-

95

мания, ухудшении способности выполнить привычные действия - тормозная форма; в увеличении количества ошибочных действий, суетливости, забывании инструк­ции - импульсивная форма; в сильном возбуждении, двигательных дискоординациях, нарастании ошибок -генерализованная форма [227; 251, с. 13]. Л.А. Китаев-Смык, фундаментально исследовавший психологические механизмы стресса, также приходит к выводу, что в сос­тоянии стресса "неправильно оценивается текущая си­туация, ошибочно используются следы памяти, невер­ными оказываются прогноз развития ситуации и плани­рования деятельности, снижается контроль за собствен­ными действиями" [144, с. 58]. Снижает самоконтроль как чрезмерная и высокоэмоциональная мотивация, наблюдаемая чаще всего при совершении насильствен­ных (агрессивных) посягательств, так и ее отсутствие при некоторых формах неосторожных деяний (например, при вытормаживании мотивации управления автомашиной во время движения). По принципу обратной связи сни­женный самоконтроль способствует достраиванию кри­минальной мотивации. Все это не смягчает ответствен­ности виновного (за исключением случаев аффективного состояния, вызванного неправильными действиями по­терпевшего), а лишь помогает уяснить генезис мотивации на одном из решающих этапов преступного поведения, особенности личности некоторых преступников и воз­можные пути предупреждения и пресечения антиобщест­венных посягательств.

7. Анализ наступивших последствий, раскаяние в со­вершенном, мотивировка (объяснение причин и мотивов совершенного) или выработка защитного мотива являют­ся логическим завершением преступного поведения. Эти элементы свойственны и правомерному поведению чело­века, но в данном случае они имеют определенное свое-

96

образие. Их социальное содержание закономерно вытека­ет из предыдущих элементов мотивации, с одной сторо­ны, фактически наступивших и возможных нежелатель­ных последствий, с другой. В мотивировке или защитном мотиве субъект неосознанно может более или менее вер­но или искаженно отражать исходные побуждения, а мо­жет умышленно подтасовать их, рассчитывая избежать ответственности, смягчить свою участь, затушевать или облагородить низменный характер своих целей.

Способы внутреннего и внешнего самооправдания от­носятся к элементам мотивации, механизма преступного поведения и личности виновного. Это: облагораживание побуждений преступления; умаление своих способностей по предвидению последствий деяния и контролю своих действий; истолкование криминальной ситуации в свою пользу; представление ее как роковое стечение обстоя­тельств; ощущение себя жертвой принуждения или обма­на со стороны других лиц; убеждение в формальности на­рушенных запретов; обесценение жертвы преступления и предмета преступного посягательства; утверждение сво­ей исключительности, позволяющей ему пренебрегать правом; умаление своей роли в совершении преступле­ния [279, с. 230-231]. Именно за счет этого происходит внутреннее высвобождение субъекта от нормативных ог­раничений до совершения преступления и от угрызений совести, осознания справедливости привлечения его к уголовной ответственности после его совершения.

Анализ наступивших последствий, раскаяние в совер­шенном или выработка защитного мотива характеризуют мотивацию преступного поведения в ретроспективном плане, поскольку именно на этих этапах начинается кри­тическое соотнесение планируемого и достигнутого, же­лаемого и действительного. Для многих правонарушите­лей уже здесь становятся очевидными порочность моти-

97

вации и ошибочность выбранного пути. Известный гносе­ологический принцип "практика - критерий истины" действует и в данном случае. Содержание анализа и соци­альной оценки происшедшего, а также характер выбора вставших перед правонарушителем альтернатив дальней­шего поведения (раскаяние или сокрытие) существенно дополняют характеристику личности виновного, его ин­теллектуальную, мотивационную и нравственную сферы. Таким образом, мотивация преступного поведения, представляя собой сложную динамическую многоэлемен­тную и многоуровневую систему, специфична по своему социальному содержанию. Сущность специфики заключе­на в наличии множества особенностей (отклонений), ко­торые практически (в таком объеме и взаимосвязи) от­сутствуют в мотивации правомерной деятельности. Ана­лиз горизонтального среза мотивации преступного пове­дения показал, что эти особенности распределены по всем элементам: в мотиве, цели, выборе средств, прогно­зировании, принятии решения и т.д. Вся совокупность рассматриваемых особенностей генетически взаимосвя­зана. Основные особенности формируются или предопре­деляются на начальных стадиях процесса мотивации. На последующих этапах они лишь конкретизируются и уточ­няются, но опять-таки в соответствии с трансформацией актуального исходного побуждения.

По своим побуждениям, целям, средствам их достиже­ния, прогнозу возможных последствий и фактически нас­тупивших реалий криминальная мотивация деструктив­на не только для конкретных общественных отношений, которые субъект фактически разрушает, но и для собст­венной судьбы, которая ставится вне закона, вне общест­венно одобряемых перспектив. Даже при самом благопо­лучном исходе для преступника после совершенного дея­ния, когда оно остается невыявленным или нераскры-

98

тым, определенное время над субъектом висит дамоклов меч правосудия и всю жизнь, а нередко и после смерти, возможность нравственного разоблачения. История чело­вечества и наша отечественная дает множество таких свидетельств. Как часто все последующее заслуженное признание разрушается от соприкосновения с отдален­ным прошлым антиобщественным поведением. Для исто­рии порой даже неважно, было оно в то время кримина­лизировано или нет. Я уже не говорю о нравственном бремени, которое несет в себе реально виновный всю свою жизнь.

Выявляя такие факты, нельзя впадать в идеализацию. Чувство глубокого раскаяния не перед судом и народом, а перед самим собой свойственно немногим преступни­кам. Большинство из них никогда не задумывались и не задумываются о нравственной стороне своих деяний, тут же забывают о совершенном, а если и вспоминают, то с удовольствием. Но с возрастом некоторые из очерствев­ших душой рецидивистов начинают осознавать, что смот­реть открыто в глаза людям намного ценнее сиюминут­ного удовлетворения желаний преступным путем. Это состояние убедительно показано в кинофильме Василия Шукшина "Калина красная". Об этом свидетельствуют и психологические исследования преступников.