4. Мотивация противоправного поведения как субъективное отражение объективных причин

1. Исследование мотивации уголовно наказуемых деяний в качестве специфической формы психического отражения криминогенных влияний подводит нас к исто­кам преступного поведения, его главным и определя­ющим причинам, коренящимся в социальных условиях жизни и деятельности субъекта. Следовательно, речь здесь пойдет о внешних условиях мотивации преступно­го поведения, включающих в себя социологический (социально-экономический, организационно-управлен­ческий и идейно-воспитательный) и социально-психологи­ческий уровни. Их рассмотрение завершит криминологи­ческий анализ мотивации преступного поведения как системы.

Исследование мотивации преступного поведения в качестве субъективного отражения объективных явле­ний и процессов не противоречит причинности и не под­меняет ее, поскольку, устанавливая генетическую и содержательную связь причинности и отражения, не следует их отождествлять. Причинные связи, хотя и необходимы, но недостаточны для понимания отражения[157, с. 12]. Отражение является процессом всеобщим, через него осуществляются всеобщая связь и взаимодей­ствие явлений в мире, в том числе и причинная генети­ческая связь. В природе и обществе существует бесконеч­ное множество конкретных форм отражения: неоргани­ческих (механических, физических, химических) и органических (биологических, психических, социаль­ных). На всех этих уровнях существует и причинность, как одна из форм всеобщей связи явлений, но связи каузальной. Таким образом, причинность и отражение, будучи механизмами всеобщей связи явлений, не тож­дественны между собой. Применительно к нашей проб-

145

леме первая отвечает на вопрос о причинах мотивации преступного поведения, а второе - о свойствах личности правонарушителя в субъективной форме, в форме моти­вации отражать объективные причины преступного поведения. В то же время мотивация преступного пове­дения не может рассматриваться вне причинно-следст­венных связей. Отступление от этого открывает путь субъективизму.

Согласно материалистическому пониманию, любое поведение человека, в том числе и преступное, причинно обусловлено. И эти причины заключены не в самом субъекте, а в тех общественных отношениях, в которые он включается в процессе своей жизни и деятельности. Разработка проблем причинности в криминологии, предпринятая В.Н. Кудрявцевым, показала, что причин­ная зависимость преступного поведения от социальных условий многозначна и вероятностна. Она регистри­руется лишь на статистическом уровне. Связь между криминогенными явлениями и правонарушителем носит информационный характер [166, с. 8-9]. А поскольку при­чины преступления "растворены" в общей массе инфор­мации, получаемой личностью в процессе жизни и дея­тельности, и "распределены" во времени и пространстве, то действие той или иной причины можно обнаружить лишь в большой массе случаев, на основе закона боль­ших чисел и теории вероятностей. Это приближает кри­минологию к таким наукам, как статистическая механи­ка или статистическая физика, изучающим макроскопи­ческие системы с огромным количеством элементов, начальные координаты и другие параметры которых известны, а условия, от которых они зависят, постоян­но меняются.

Однако если в естественных науках неоднозначность и вероятностность последующих соотношений изучаемых

146

макросистем связаны с их незамкнутостью, множествен­ностью и изменчивостью условий и т.д., то в кримино­логии в круг дестабилизирующих моментов входит еще и высшая форма отражения объективного мира - сознание субъекта, которое, по меткому определению В.И. Ленина, "не только отражает мир, но и творит его" [25, с. 194]. Это обстоятельство существенно осложняет исследование причинности человеческого поведения вообще и преступ­ного поведения в частности. Современные методы пока не позволяют уловить и в строгой научной форме описать глубинные закономерности субъективного аспекта мотивации, множественные искажения объекта в субъек­тивном образе, способность человеческого сознания к опережающему отражению действительности и т.п. Эта трудность заключена не в том, что причинность, как центральное ядро детерминизма, не в состоянии охватить субъективные явления, и тем более не в толковании субъективного как беспричинного или надпричинного. "Человеческие понятия субъективны в своей абстрак­тности, оторванности, но объективны в целом, в процес­се, в итоге, в тенденции, в источнике" [25, с. 190]. Указан­ная сложность связана с ограниченными возможностями отдельных наук в исследовании такого сложного явле­ния, как мотивация преступного поведения.

В советской криминологической литературе, напри­мер, обоснованно считается, что криминогенные факторы воздействуют на сознание правонарушителя информа­ционным путем. Но мотивацию, как субъективное отра­жение объективных причин, нельзя уложить в рамки информации. Между отражением и информацией имеется известное сходство, но не абсолютное тождество [156, с.421]. "Этот момент связи между информационным процессом и психическим отражательным процессом, -замечает болгарский академик Т. Павлов, - еще недоста-

147

точно исследован современными физиологами, психоло­гами и гносеологами. И все же диалектическое единство остается фактом, который подтверждается тем, что информация как информация не содержит в себе ника­ких элементов или признаков субъективности, в то время как психический образ или сознание - это не просто образ, а именно субъективный образ объекти­вно реальных вещей" [194, с. 18]. П.К. Анохин, достигший значительных результатов в исследовании психического отражения через информационные процессы, писал, что момент превращения последних кодов внешнего мира в субъективный образ остается малоизученным, "крепким орешком" [194, с. 121].

Аргументированное мнение различных специалистов о том, что информационные процессы лишь в связи и в диалектическом единстве с психическим отражением формируют субъективный образ объективного мира, имеет существенное значение для углубления понятия причинности в криминологии. Это особенно важно в решении проблемы мотивации преступного поведения, как субъективного отражения объективных причин и условий. Ибо "субъективность", хотя и отражает реаль­ность, но далеко не соответствует ей. Поэтому глубокое криминологическое исследование субъективного аспек­та преступления и в настоящее время является задачей чрезвычайной трудности, хотя современная наука доста­точно точно определила контуры этой проблемы - социально детерминированная сознательная человеческая деятель­ность. Социологизация и биологизация преступного поведения связаны с поиском жестких прямых корреля­ций преступления с условиями социальной среды или с природными особенностями преступника. И "теория среды", и "теория наследственности" превращают чело­века в послушную марионетку, только в одном случае

148

жестко зависящую от внешних условий, а в другом - от внутренних. Сближение этих позиций ничего не изменя­ет, поскольку проблема лежит не посредине, а на новом и более высоком уровне их диалектического единства - в сознательной человеческой деятельности, где в рамках социального детерминизма нет места ни социальной, ни природной предопределенности (фатальности) к совер­шению преступлений. А сознание человека возникает в процессе социальной деятельности. Природные предпо­сылки служат лишь материальной основой, на которой возникает и формируется сознание, но вне общества эти предпосылки не реализуются.

Истории известно множество случаев, когда биологи­чески полноценных детей, выросших среди животных, невозможно было вернуть к человеческой жизни и даже обучить их элементарным человеческим навыкам. В то же время сознание человека - не прямая проекция среды. Из этого делается ошибочный вывод о завышен­ной оценке одной из ее частей,, а именно воспитания и особенно целенаправленного (читай: нравоучительного, наставительного, назидательного). На этой основе в нашей стране допущены непоправимые педагогические ошибки в социализации подрастающих поколений, которая до 70-х годов практически игнорировалась и полностью охватывалась "целенаправленным комму­нистическим воспитанием". В этом одна из причин кризиса в нашей педагогике. Однако реставрационные попытки все свести к хорошему воспитанию продолжают­ся.

В статье "О хлебе насущном и пище духовной" М. Ан­тонов в "Правде" (1988. 28 авг.) пишет: "Теория среды, позволяющая оправдывать любые преступления стече­нием внешних обстоятельств, находится в полном проти­воречии с нравственным опытом человечества. Воспитан-

149

ный человек (автор не уточняет: кем и как. - В.Л.) до последнего вздоха должен оставаться человеком. Все вокруг квартального Рыжова из рассказа Н. Лескова "Однодум" воровали и брали взятки, а он, получая оклад много ниже прожиточного минимума, не воровал и взятки не брал. И сейчас неграмотная бабушка, настав­ляющая внука-школьника: "Другие воруют, а ты не во­руй", в нравственном отношении выше тех, кто стоит на позициях "теории среды".

С точки зрения морали и права эти суждения верны. Человек, если он вменяем, всегда ответствен за свое поведение. Он не может ссылаться в свое полное оправ­дание на плохое поведение других или на плохую среду своей жизни и деятельности. С позиций же социального детерминизма противопоставление воспитания среде некорректно. Поэтому наряду с нравственным опытом истории автору следовало бы проанализировать 70-лет­ний опыт дидактического формирования нового челове­ка в нашей стране.

Человека воспитывают не только и не столько настав­ления высоконравственной неграмотной бабушки сколь­ко вся жизнь на всем ее протяжении. На какую поч­ву, внутреннюю и внешнюю, упадут слова бабушки? Вот в чем вопрос. А внутренняя и внешняя почва - это среда личности, только в одном случае интериоризированная и переплавленная, в другом еще полностью не освоенная. Автор "Даты Туташхиа" Ч. Амирэджиби писал: "Если ты видишь плохого человека, не спеши бороться против него, бороться нужно против обстоя­тельств, которые сделали его плохим". Именно поэтому причины и условия, способствовавшие совершению преступления, могут существенно повлиять на уголов­ную ответственность преступника.

2. Рассмотрение мотивации преступного поведения в

150

качестве субъективного образа объективного мира требу­ет освещения по крайней мере трех важнейших момен­тов: 1) можно ли считать мотивацию как систему в качестве специфической формы субъективного отраже­ния криминогенных влияний; 2) каким образом отража­ются в мотивации причины и условия преступления; 3) какие социальные явления и процессы находят отраже­ние в мотивации преступного поведения.

Итак, можно ли рассматривать мотивацию преступного поведения как специфическую форму отражения крими­ногенных факторов? Как соответствующие формы отра­жения действительности исследуются инстинкты, реф­лексы, ощущения, восприятия, эмоции, чувства, потребности, интересы, представления, понятия, взгляды, побужде­ния, цели, память, мышление, воля и т.д. [117, с. 38-39; 194, с. 109-188; 268, с. 50-56; 300, с. 7; 348, с. 4; 249, с. 148-149], т.е. практически весь субъективный мир человека. Следовательно, все элементы мотивации: исходные побуждения (потребности, интересы, чувства, привычки, взгляды, убеждения и др.), мотивы, цели, выбор путей, прог­ноз, решение и т.д., взятые в отдельности и в совокупности в виде образуемой ими целостной системы, можно рассматривать как специфические субъективные едини­цы отражения объективных условий жизни и деятель­ности правонарушителя. Как точно заметил И.М. Се­ченов, "тождеству чувственных знаков от внешних предметов должно соответствовать тождество реаль­ностей, сходству знаков - сходство реальностей и, наконец, разнице знаков - разница в действительности" [297, с. 469].

Мотивация преступного поведения как система явля­ется комплексным интегральным феноменом. В социаль­ной среде, которая в ней отражается, мы не находим целостного явления, хотя бы в основных чертах могу-

151

щего быть оригиналом данного субъективного образа, тогда как ее отдельные элементы - потребности, цели, пути их достижения могут иметь в социальной жизни соответствующие аналоги. Некоторые из них даны субъекту в восприятии, другие - в эмоциях, третьи - в понятиях, чет­вертые формируются в процессе его мыслительной деятель­ности. Следовательно, синтетичность отраженного предпола­гает синтетичность отражающего. С.Л. Рубинштейн писал, что "мотивационное значение приобретает каждое отражен­ное человеком явление. . . Поэтому мотивация заклю­чена не только в чувствах и т.д., но и в каждом звене процесса отражения, поскольку оно всегда заключает в себе и побудительный компонент" [282, с. 369-370]. Криминологами давно установлено, что причины и условия преступления диффузно растворены в позитив­ной социальной действительности нашего общества. Вплетаясь в отношения субъекта, они отражаются в его сознании (подсознании) и постепенно, чаще всего стихий­но, но избирательно синтезируются, интегрируются, обобщаются и систематизируются в его памяти. Такая стихийная подготовка к преступлению, как правило, является продолжительной. На каком-то этапе, когда информация о них достигает некой критической массы, под воздействием той же социальной среды (нередко это бывает в сложной ситуации) разрозненные криминоген­ные вкрапления, интериоризированные субъектом, формируются в более или менее целостный субъектив­ный образ преступного поведения. Он представляет собой логическое, оценочное обобщение отраженного, подведенное под удовлетворение актуальной потребнос­ти. Именно поэтому отличительной чертой мотивации как комплексного и многопланового отражения крими­ногенной действительности следует признать ее актив­ный характер. Она не пассивно отражает окружающий

152

мир во всей его многозначности, а в плане активного избирательного освоения и приспособления для удовлет­ворения потребностей субъекта.

Каков же механизм отражения причин и условий в мотивации преступного отражения? В соответствии с известными замечаниями В.И. Ленина, человеческое отражение "...не простое, не непосредственное, не цельное, а процесс ряда абстракций, формирования, образования понятий...", которое охватывает объек­тивные закономерности "условно, приблизительно" [25, с. 164]." Изображение движения мыслью, - писал он, -есть всегда огрубление, омертвение" [25, с. 233]. Челове­ческое отражение, будучи осознанным, абстрактным, опосредованным через понятия, мышление, языковые выражения, зависимым от деятельности человека и субъек­тивным, существенно отличается от всех других видов отражения. Механизм этого отражения своеобразен.

Взяв за основу разработанные в философской лите­ратуре признаки человеческого социального отражения, можно констатировать, что оно: а) не моментально, а постепенно и дискретно; отраженное отстает от отражае­мого во времени и пространстве; б) не непосредственно, а опосредованно; между отражаемым объектом и отражаю­щим субъектом вплетается множество других явлений и процессов, в том числе философские, научные, правовые, нравственные, религиозные, эстетические понятия и представления, официальное общественное мнение, мнение референтной группы и т.д.; в) не полно, а частич­но и фрагментарно, поскольку отражается постепенно и с личностных избирательно "заинтересованных" позиций. П.К. Анохин, раскрывая влияние личностной значимости на отражение параметров чайной чашки, образно писал: "Если мы испытываем сильную жажду, то ведущим ее параметром будет емкость, если же мы покупаем чашку

153

для преподнесения ее в качестве подарка, то ее форма, антикварность и другие параметры приобретают главней­шее значение" [194, с. 114]; г) не пассивно, а активно и относительно самостоятельно с обратным воздействием на объект отражения, в результате чего объект и субъект взаимодействуют; д) не натурально, а модифицированно, с определенными отклонениями, несоответствиями, деформациями и опережением отражаемой реальности; е) не однозначно, а вариативно. "... Субъективное отраже­ние не может не быть вариативным. Вариативность, изменчивость - это его существенная характеристика, вытекающая из самой его отражательной природы" [204, с. 108]; ж) не безлично, а нормативно и оценочно, субъек­тивно и индивидуально, чем собственно и обусловлена неполнота, частичность, фрагментарность и модифициро-.нность человеческого отражения; з) не поверхностно, а сущностно, поэтому оно по своему содержанию являет­ся глубоким, познавательным, обобщающим, где отбрасы­вается все то, что кажется случайным, побочным и несу­щественным с точки зрения данного субъекта. Но эта "кажимость" может быть ошибочной, поэтому вполне допустимо, когда за случайное принимается закономер­ное и "вместе с водой выплескивается ребенок".

Одно лишь перечисление данных особенностей пока­зывает, как тонка, хрупка и сложна высшая форма отражения действительности. Обладая с точки зрения гносеологии реальной способностью познать глубинную сущность природных и социальных явлений, человек в своем конкретном воплощении имеет большое множест­во "возможностей" впасть в ошибку, ввести самого себя в заблуждение. Некоторые из этих заблуждений в сово­купности с объективными криминогенными явлениями могут способствовать формированию ошибок в выборе целей, путей их достижения, вероятностном прогнозе и

154

принятии решения. В этом плане, говоря словами А.П. Че­хова, "субъективность - ужасная вещь" [341, с. 15].

В чем же заключаются источники субъективности пси­хического отражения действительности? Интересное объяснение этого явления дает В.К. Вилюнас. Он предпо­лагает, что объекты в сознании человека отражаются с некоторой различной "непознавательной" окраской эмоционального происхождения. "Добавляясь к отражае­мому содержанию и выражая специфическое отношение к нему субъекта, оценивающие и побуждающие пережи­вания вместе противостоят познанию как субъективный полюс отражения, как пассивная и активная форма пристрастности, как модификации или способы идеаль­ного существования вещей в индивидуальном сознании" [78, с. 55].

Нет сомнения в том, что эмоциональные переживания вносят существенный вклад в субъективность отраже­ния. Однако они, как убедительно доказал П.В. Симонов, находятся в прямой зависимости от потребностей [300, с. 24], а последние, по свидетельству А.Н. Леонтьева, являются порождением человеческих деятельностей [196, с. 188-189]. Проанализировав различные точки зрения о психическом отражении, Г.Х. Шингаров конста­тирует: "... отражение в той или иной степени вопроизводит особенности отражаемого предмета, и это вос­произведение совершается исключительно при посредст­ве особенностей отражающегося тела". Однако этого недостаточно, пишет он, для понимания такого сложного и чрезвычайно важного явления, как психическое отражение. Необходим анализ объекта и субъекта в рамках единого целого, в котором они взаимодействуют между собой через информационные и отражательные процессы [348, с. 13-15].

Таким образом, источники субъективности лежат в

155

особенностях отражающего субъекта, взаимодействую­щего с объектом. Опираясь на ленинское положение о трехчленной структуре человеческого отражения (приро­да, мозг, понятие) [25, с. 164], Л. Живкович сводит эти источники к трем группам особенностей: а) нервно-моз­говой системы; б) индивида; в) общественного развития. "Мозг, индивид, история - это. . . три источника челове­ческой субъективности, - пишет он, - которые, каждый по себе и все вместе, дают этой субъективности ее опреде­ленные специфические признаки (психологические, индивидуальные и социально-исторические)" [117, с. 39]. Не углубляясь в сущность всех источников, коснемся лишь индивида, а точнее личности преступника. Отраже­ние действительности им производится в процессе его деятельности, направленной на удовлетворение потреб­ностей. Следовательно, любое отражение, преломляясь через его психику, непременно проходит обязательный фильтр мотивационной сферы. Ее иерархическая структу­ра и накладывает печать смыслов на любое формируемое отражение. К. Маркс писал, что «... человек, наклады­вая на известные предметы внешнего мира. . . штемпель "благ", все более и более сравнивает эти "блага" между собой и ставит их в известный ряд сообразно иерархии своих потребностей, т.е., если угодно, "измеряет их"» [8, с. 382]. Но мотивационная сфера, представляющая иерар­хическую структуру потребностей, сама является отраже­нием иерархии объективных общественных отношений, связей и ролей субъекта.

Судебные процессы 80-х годов над именитыми пре­ступниками, которые занимали высокие партийные и государственные посты, вскрывают антагонистическое рассогласование между их идеологической риторикой и повседневной криминальной мотивацией. Некоторые пытаются это представить как "отслоение" психологии

156

человека от передовой идеологии [43, с. 191]. Такие ут­верждения - привычный идеологический штамп. Они ни­как не согласуются с закономерностями психического отражения. В данном случае "отслоилась" не психология от идеологии, а идеология - от реальной жизни. Поэтому глубинные причины такого рассогласования надо искать не в психологии именитых преступников (они "продук­ты" своего времени), а в многолетних извращениях действительности, в догматичности идеологических трафаретов, в оторванности идеологии от объективных закономерностей и диалектики жизни. В этих условиях идеология стала не выразителем дум передовых людей, а ширмой эгоизма, корыстолюбия и карьеризма. Она стала своеобразной религией.

Таким образом, в конечном итоге все источники субъективности отражения лежат в предшествующих влияниях социальной среды. А если субъективность отражения не выпадает из сферы социальной обусловлен­ности, то она может изучаться хотя бы на статистическом уровне, и главная трудность состоит лишь в разработке удовлетворительных методик. Изучение субъективности помогло бы уяснить одно из важных условий многознач­ности и вероятности причинных связей в криминологии и выявить некоторые закономерности субъективного формирования мотивации, ибо когда мы анализируем индивидуальный преступный акт, совершенный конкрет­ным лицом, субъективная характеристика мотивации является для нас объективным фактом, с которым нельзя не считаться. Вопрос изучения закономерностей субъективного отражения объективных причин осложня­ется еще и тем, что некоторые элементы мотивации пре­ступного поведения, особенно ее исходные побуждения, как мы об этом уже говорили, далеко не всегда осознают­ся преступником. Неосознаваемое (подсознательное, бес-

157

сознательное) и осознаваемое, по мысли Б.Ф. Ломова, являются разными уровнями субъективного, психичес­кого отражения и они как таковые подчиняются объек­тивным законам. Задача состоит в том, считает он, чтобы вскрыть эти законы, т.е. выявить, когда, как и при каких условиях возникает осознаваемое и неосознаваемое отражение реальной действительности [204, с. 119]. Таким образом, и в этом случае не должно быть места для мис­тицизма и агностицизма. Есть достаточные основания полагать, что самые глубинные моменты криминальной мотивации возникают и формируются на основе объек­тивных закономерностей, которые могут быть познаны и изучены криминологами в содружестве с психологами, психофизиологами и представителями других наук.

Какие же социальные явления и процессы находят отражение в мотивации преступного поведения? Наличие у человека разносторонних форм отражения действитель­ности позволяет ему отражать объективную реальность как непосредственно, так и опосредуясь через общение и другие средства информации. И в этом отношении право­нарушители в своей потенции не имеют никаких отличий от неправонарушителей. Хотя мы и не исключаем случаи "неразвитой субъективности" или "примитивного интел­лекта" как результат природных и социальных условий. В мотивации преступного поведения могут отражаться базисные и надстроечные явления и процессы нашего общества, ближайшее окружение и личность самого правонарушителя, их прошлое, настоящее и будущее, но не абсолютно, а только в той мере, в какой они прямо или косвенно включены в отношения субъекта. К. Маркс и Ф. Энгельс писали: "Сознание (das Bewu^tsein) никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием (das bewupte Sein) а бытие людей есть реальный процесс их жизни" [18, с. 25].

158

3. Главными факторами в структуре объективных причин формирования мотивации преступного поведе­ния всегда были негативные стороны социально-экономи­ческих явлений. М.М. Бабаев и А.С. Шляпочников опре­деляют их, как "исторически изменчивый комплекс от­рицательных явлений, связанных с процессами производ­ства, обмена, распределения и потребления материаль­ных продуктов, а также противоречия в различных сферах жизнедеятельности людей (труд, быт, досуг, об­щественная деятельность), порождаемые взаимодействия указанных отрицательных явлений с материальными "потребностями общества, отдельных социальных групп индивидов" [59, с. 62]. Во всяком обществе эти факторы играют ведущую роль по отношению к другим обществен­ным явлениям.

В годы перестройки, особенно в 1988-1990 гг., ощути­мо обнажились социально-экономические детерминанты преступности: жестокий экономический кризис, выразив­шийся в стагнации производства, растущей фактической безработице, инфляции, дефиците товаров и общей массы неотоварённых денег у населения; экономическое рас­слоение народа, ведущее к появлению миллионеров и углублению бедности низкооплачиваемых групп населе­ния; удержание незаслуженных привилегий бюрократи­ей, которая путем отчаянного сопротивления и прямого саботажа стремится ухудшить социально-экономическое положение страны, чтобы доказать необходимость своего существования, заметно коррелируют с беспрецедентным ростом опасных антиобщественных посягательств ко­рыстной, насильственно-эгоистической, анархической, националистической направленности.

Эти корреляции опосредуются через политику, идео­логию, мораль, традиции, взгляды, привычки, мнения, оценки людей, непосредственные условия их существо-

159

вания и деятельности. На каждом уровне социального отражения, идеологического, политического, морально­го, социально-психологического и индивидуально-психо­логического плана есть не только элементы опосредования, но и непосредственности. Названные пласты социального отражения за последние годы пришли в движение, рассогласовались, подвергаются спешному критическому переосмыслению и даже отвержению. Неустойчивость механизма социального отражения вносит дополнитель­ные криминологически значимые искажения в субъек­тивное восприятие деформированного бытия.

Указанные искажения могут не только существенно усиливать криминогенную суть объективных причин социально-экономического характера, но и извращать их позитивное содержание, выливаясь в мотивацию пре­ступного поведения. Социально-экономические явления открываются субъекту преступления через противоре­чия свойств его мотивационной сферы с требованиями окружающей действительности, его потребностей и воз­можностей, его целей и средств их достижения. И в этих противоречиях в субъективной форме отражаются объ­ективные противоречия общественного развития, с ко­торыми связано человеческое поведение любой социаль­ной направленности. С противоречиями, существующими в обществе, советские криминологи [121, с. 57; 134, с 61; 166, с. 74; 180, с. 33-117; 310, с 103 и др.] связывают существова­ние преступности как социального явления.

К объективным причинам культурного характера, ко­торые отражаются в мотивации преступного поведения, относят недостаточную общую и правовую культуру, культуру быта, досуга и человеческих отношений, соци­альную и правовую незрелость, невысокую сознатель­ность отдельных слоев населения, пороки и недостатки

160

воспитания и обучения. Эти негативные стороны обще­ственного сознания представляют собой следующий уро­вень причин преступного поведения. Они в основе своей определяются явлениями социально-экономического ха­рактера. Но отражая их, они обладают относительной са­мостоятельностью и развиваются по своим собственным законам. Идеология, политика, право, нравственность, взаимно дополняя друг друга, имеют свои углы отраже­ния реальной действительности, свои критерии, свои нор­мы, законы собственного развития и отражения бытия. Не углубляясь в эти проблемы, скажем лишь, что в кри­минологическом плане особое значение приобретает сте­пень соответствия идеологических, политических, пра­вовых, нравственных норм, оценок, взглядов, официаль­но принятых в обществе и реально существующих в опре­деленной групповой среде.

Раздвоенность официальных и житейских представле­ний, обусловленная насильственно насаждаемой догма­тической теорией "чистого" социализма, на протяжении последних 60 лет существенно подорвала нравственно-правовые устои общества [340]. К сожалению, даже на шестом году перестройки разрыв между словом и делом руководителей не уменьшается. По опросам социологов 46% респондентов считают, что этот разрыв не только не сократился, но и возрастает.

В структуру здорового критического анализа нашей истории нередко вплетается циничное отвержение всего социалистического прошлого, зачеркивающее жизнь и деятельность (в том числе и продуктивную) нескольких поколений. В принципе все это уже было. Только сейчас мы начинаем осознавать культурные и нравственные по­тери от всеобщего разрушения царского прошлого, в том числе и великой самобытной и многонациональной куль­туры. Ныне снова складывается недифференцированный

161

стереотип "проклятого прошлого". Поэтому не случайно распространенным рефреном среди значительной части нашей молодежи стал риторический вопрос: "За что лю­бить такую страну?!" Смута и растерянность в душах со­временной молодежи нашей страны - фактор кримино­генный и долговременный.

В мотивации преступного поведения, как правило, на­ходят отражение противоречия между словом и делом, между должным и сущим. Особое значение здесь приоб­ретает противоречие между нормами закона как возмож­ностью правового бытия и правоприменительной дея­тельностью как правовой реальностью. На наш взгляд, именно это противоречие главным образом формирует дефекты правового сознания как причины совершения преступлений, на что в свое время обратили внимание криминологов И.И. Карпец и А.Р. Ратинов [136, с. 47].

Криминогенная роль данного противоречия суще­ственно повышается в условиях, когда нижестоящие субъекты власти отвергают действующие законы, когда идет самозахват общей собственности, когда сами за­конодатели больше ориентируются на целесообраз­ность, чем на законность, когда пренебрежение к старо­му законодательству стало генерализованным, а право­вой нигилизм - нормой. В огромном количестве еще дей­ствующих правовых актов есть нормы устаревшие, нор­мы, связанные с излишней регламентацией ("зарегулиро-ванностью"), нормы с неправильно выбранным объектом правовой охраны, нормы, реальное выполнение которых не может быть соответствующим образом обеспечено, нормы, противоречащие конституционным принципам, общечеловеческим ценностям и др., о чем в последние годы идет обстоятельный разговор на страницах нашей

печати.

Следовательно, в мотивации преступного поведения

162

могут отражаться различные недостатки правотворче­ской и правоприменительной деятельности или различ­ные факторы, снижающие доверие к нормам права и их эффективность.

Следующим уровнем отражения объективных причин, ближе всего стоящих к мотивации преступного поведе­ния и представляющих собой, по мнению Н.Ф. Кузнецо­вой и С.С. Остроумова, специфическую причину преступ­ности, является социалъно-психологический[\&\, с 108]*. (*В последующей работе Н.Ф. Кузнецова исключительное вни­мание уделила социально-психологическим явлениям, считая только их собственно причинами преступности, а социально-эконо­мические и другие детерминанты - условиями [180, с. 52]. В этой позиции, которую далеко не все разделяют, отражено главное: криминологическая значимость социально-психологических явле­ний).

От­рицательные взгляды, традиции, привычки, отражая "по вертикали" базисные и надстроечные явления, а "по го­ризонтали" - психологию прошлых и настоящих поколе­ний, непосредственно воспроизводятся в мотивации пре­ступного поведения. Усваиваются они субъектами пре­ступления стихийно, в процессе их деятельности и со­циализации через непосредственное наблюдение и обще­ние с людьми, где решающую роль играют групповое мне­ние, приспособление, внушение, подражание, мода, кон­формизм, взаимное психологическое "заражение" опре­деленными настроениями. "...Для конкретной личности организация процессов производства, распределения, по­требления, социальные инстанции, нормы, правила, фор­мы общественного сознания и т.д. существуют в действи­ях других людей по отношению к ней и в ее собственных действиях по отношению к другим людям" [204, с. 303].

Негативные социально-психологические явления кон­сервативны, с трудом поддаются критическому пересмот-

163

ру. "Так было всегда", "так делают все", "чем я хуже (лучше) других" и т.д. - самые веские аргументы в их за­щиту. Фраза Гете: "А ты куда? Туда, куда и люди" -очень точно выражает содержание социально-психологи­ческих аспектов мотивации преступного поведения. Ба­зисные и надстроечные явления отражаются здесь со сдвигом к личностному, частнособственническому, ин­дивидуалистическому и эгоистическому. Этому способ­ствуют недостаточный уровень культуры и образования, неблагоприятные условия жизни, деятельности, службы, быта и отдыха субъектов отражения.

В связи с межнациональными и иными массовыми столкновениями (подростковых группировок, спортив­ных фанатов, "люберов" и т.п.) в нашей стране в послед­ние годы особо следует сказать о детерминирующем влиянии специально организованных и стихийно возни­кающих слухов на мотивацию бандитских, разбойных, хулиганских, насильственных, вандалистских и иных массовых преступлений. Будучи локальными, региональ­ными или межнациональными, они мгновенно распро­страняются среди "своих", обрастая по принципу "снеж­ного кома" невероятными подробностями и деталями. По своей экспрессивной характеристике они могут быть "слухом-желанием", "слухом-пугалом" и "слухом-агрес­сией" [347, с. 43]. Это деление условно, но оно имеет практическое значение.

"Слух-желание" представляет собой попытку выдать желаемое за действительность. На первый взгляд, в этих слухах нет ничего криминогенного, но они превращаются в детерминанты антиобщественного поведения, когда на­селению становится ясно, что его ожидание не оправда­лось. Возникшая фрустрация порождает либо озлоблен­ность и агрессивность, либо апатию, недоверие к власти и даже гражданское неповиновение.

164

"Слух-пугало" являет собой предсказание о грозящих бедствиях, нападениях, взрывах и погромах. Такие слу­хи ввергают в состояние психологического напряжения большие массы людей, сеют панику, приводят к бегству, к упреждающим ответным мерам.

"Слух-агрессия", являясь разновидностью "слуха-пу­гала" или "слуха-провокации", противопоставляет лю­дей на "мы" и "они", "наших" и "чужих", прямо прово­цирует к агрессивным действиям, погромам и убийствам.

В реальной жизни эти разновидности слухов перепле­таются, наслаиваются один на другой, дополняются и усиливаются фантазией самого населения. Слухи особен­но быстро распространяются там, где их содержание су­щественно затрагивает интересы населения, где имеется дефицит надежной информации, по меткому выражению И.А. Шерковина, «:где нет гласности, процветает "уст-ность"», где отсутствует доверие к официальным сооб­щениям и властям, где существует длительная социаль­ная напряженность. Особенно малокритична к слухам фанатичная толпа. "Убить слухи" в толпе практически невозможно. Ее конформизм достигает наивысшего пре­дела. Она верит лишь тому, кто разделяет ее заблужде­ния. Все остальное, пускай самое рациональное и досто­верное, отметается. В толпе легко теряется контроль над своим поведением. Она может спокойных превратить в несдержанных, трусов - в агрессивных, смелых - в па­никеров, гуманных –

в жестоких. Поэтому охлократия опасна. Преступления, совершаемые в толпе, отличаются особой жестокостью и даже зверством. Толпа может рас­топтать и растерзать ни в чем не повинных людей, пере­нося на них накопившиеся обиды и злобу. Такие пре­ступления кажутся безмотивными и нелогичными. Их мотивация объяснима лишь на основе социально-психо­логических закономерностей.

165

Цепочка связи "социально-экономические противоре­чия- социокультурные деформации-социально-психоло-гические отклонения-криминогенные особенности лич­ности-мотивация преступного поведения" не так проста, однозначна и однонаправленна, как мы ее условно рас­сматривали. Каждый "нижестоящий" уровень, имея из­вестную автономность, оказывает обратное влияние на "вышестоящий". Даже преступность может влиять на всю совокупность ее детерминантов и сама на себя. Не слу­чайно в криминологии родилось понятие "самодетерми­нация преступности". Она возможна при разрастании ан­тиобщественных проявлений. Последние начинают не только определенным образом обусловливать сами себя, но и расшатывать социально-экономические, организа­ционные, культурные и правовые устои общества, форми­ровать криминогенные стереотипы о неудержимом росте преступности, о безнаказанности за совершение преступ­лений, о необходимости ужесточения уголовного наказа­ния и др.

Обратимся к криминологической обстановке в нашей стране. После принятия Основ уголовного законодатель­ства (в рамках которого данные о регистрируемой пре­ступности являются относительно сопоставимыми) пре­ступность по абсолютным показателям с 1959 г. выросла в 4,5 раза (с 615 тыс. до 2 786 тыс.). В 60-70-е годы в на­шей стране среднестатистический темп прироста колебал­ся в пределах 4%, в 80-е - он превышал 6%, а в первом полугодии 1989 г. возрос до 32%. Резкие взлеты преступ­ности были и раньше: в 1961 г. - 34,7%, в 1983 г. - 21,7%. Первый был скорее всего связан с "эффектом нового за­конодательства", а второй - с реальным улучшением ре­гистрации преступлений и усилением борьбы с преступ­ностью, с "эффектом Андропова". Рост же преступности в конце 80-х годов обусловлен существенным ухудшением

166

криминологической обстановки в стране. Так что стерео­тип постоянного роста преступности - это не социально-психологическая предвзятость, а отражение и усиление реалий общественной психологией.

Реальную основу имеют и другие стереотипы обыден­ного сознания, в том числе и в существующей (а точнее: растущей) безнаказанности за совершение преступлений. Напомним, что в 1988 г. из трех вероятных преступников (по регистрируемым преступлениям) только один понес судебную ответственность, а в 1989 г. - один из четырех. А сколько преступлений не выявлено? Только одного этого, видимо, достаточно для формирования устойчиво­го стереотипа безнаказанности. Этот стереотип подкреп­ляется и динамикой мер наказания. В 70-е годы лишение свободы в структуре мер наказания составило около 60%, а в 1988 г. оно сократилось до 34% от числа осужденных и до 18% от общего числа выявленных преступников. Сле­довательно, более чем 4/5 лиц, изобличенных в соверше­нии преступления, остались на свободе. Это не могло пройти незаметно для обыденного сознания.

С правовой и криминологической точек зрения неко­торые статистические тенденции, особенно последняя, справедливо рассматриваются как позитивные. Обще­ственное же мнение все это, к сожалению, оценивает как существенное послабление преступникам. Стереотип "все большего ужесточения наказания", несмотря на многовековую историю, подтверждающую его неэффек­тивность, крепко держится в обыденном сознании. В свя­зи с этим можно говорить о социально зрелом или незре­лом общественном мнении в отношении существования последнего стереотипа, но у нас нет никаких оснований считать, что большинство криминологических значимых стереотипов существует только в силу социально-психо­логических взаимодействий, а поэтому их криминоген-

167

ность является относительно высокой. Данный вывод подтверждается интенсивным ростом открытых, демон­стративных "уличных" преступлений. Они являются симптоматичными. Их резкое увеличение - свидетель­ство укрепления в сознании преступников расчета на безнаказанность. В 1988 г. темп прироста преступных по­сягательств, совершенных прилюдно, по разным преступ­лениям был в 5-15 раз выше темпов прироста всей пре­ступности. И если в 1988 г. на улицах, площадях, парках совершалось каждое двенадцатое деяние, то в 1989 г. -каждое восьмое. Все это подтверждает усиливающуюся тенденцию самодетерминации преступности, в том числе и на социально-психологическом уровне ее причинной

обусловленности.

В сложной криминологической обстановке 1987-1988 гг. сформировался новый криминогенный стереотип, который был метко назван И.И. Карпецом "комплексом 1937 г." [139]. Многочисленные сенсационно поданные факты о сегодняшних нарушениях законности, публику­емые параллельно с новой волной разоблачений сталин­ских репрессий, привели к падению общественного до­верия к органам уголовной юстиции; к массовым (обос­нованным и необоснованным) отказам от своих "призна­тельных" показаний обвиняемых, подсудимых и осуж­денных, объясняющих свое отречение незаконностью ме­тодов ведения следствия; и, как итог, к кризису в дея­тельности уголовной юстиции. Осознав справедливость многих упреков и не имея объективных возможностей успешно работать в условиях гласности и демократии, работники милиции, прокуратуры и даже суда бросились в "бегство" от трудных дел, от принятия ответственных решений, а то и из юстиции вообще.

В это время средствами массовой информации был подхвачен внешне гуманный афоризм "лучше оправдать

168

(отпустить) десять виновных, чем осудить (посадить) од­ного невиновного" (см., например: "Лит. газ. 1989. 18 нояб.; "Известия". 1989. 23 авг.). Это изречение в гипербо­лической форме выражает одно: осуждение невиновного недопустимо. Из него не вытекает, что оправдание винов­ных - благо. Его скрытая червоточина при буквальном прочтении заключена в том, что соблюдение первого ус­ловия не предопределяет достижение второго. Отпустив десять виновных, нельзя застраховаться от осуждения одиннадцатого невиновного. Этого можно достичь, если отпускать всех, вина которых неочевидна и отрицается. Руководствуясь пресловутой "царицей доказательств" (признанием обвиняемого), только навыворот и дослов­ным пониманием этого афоризма, некоторые следовате­ли, прокуроры и суды так и стали поступать. Куда легче, да еще оказывается и "лучше", сразу же истолковать все сомнения в пользу обвиняемого или подсудимого, чем заниматься изнурительным и ответственным трудом по установлению истины.

Уход от трудных дел и от принятия ответственных ре­шений подтверждается комплексом фактов: снижением уровня регистрации трудно выявляемых и раскрыва­емых преступлений (прежде всего экономических) и рос­том числа отказов в возбуждении уголовных дел по за­явлениям и сообщениям граждан; дел, прекращенных по нереабилитирующим основаниям (боязнь суда); нераскры­тых преступлений; уголовных дел, возвращенных на до­полнительное расследование и т.д. В 1988 г., например, суды необоснованно (судебные решения отменены выше­стоящими судами) возвратили на дополнительное рас­следование уголовные дела более чем на 11 тыс. лиц (уход от принятия решений по существу).

Все это привело к заметному ослаблению борьбы с пре­ступностью, а следовательно, и к укреплению веры в без-

169

наказанность и росту опасных преступлений. Верховному Совету СССР пришлось исправлять эти деформации по­спешным постановлением "О решительном усилении борьбы с преступностью" от 4 августа 1989 г. После этого печать, радио и телевидение сосредоточили свое внима­ние на героических буднях правоохранительных орга­нов. Спрашивается: неужели за это короткое время в ми­лиции, прокуратуре и суде искоренены случаи наруше­ния законности? Нет, конечно. За 1988 г. только в орга­нах внутренних дел было выявлено 10 532 нарушения, а в 1989 г. - 9 300. Но об этом стало писать не так модно. Наоборот, в печати все чаще и чаще появляются сообще­ния об умелом использовании оружия против преступ­ников при их задержании. В ситуации накала обществен­ных страстей и чрезвычайных мер борьбы с преступно­стью нетрудно прогнозировать появление новых крими­нологически значимых стереотипов.

Общественное мнение, формируемое увлечениями журналистов, сказывается не только на правосознании граждан, лиц с отклоняющимся поведением, но и на лю­дях, которые своей практикой формируют уголовную по­литику в стране. Обратимся к двум уголовным процес­сам, прошедшим в Верховном суде СССР по делу Чурбанова и других, рассмотренного в конце 1988 г., и по делу Худайбердиева, рассмотренного в августе-сентябре 1989 г. Оба приговора остались в силе и нет никаких ос­нований подвергать сомнению их законность. Но эти про­цессы, проведенные с разрывом в 9 месяцев, существен­но различаются по своей направленности в установлении истины. Первый, прошедший на волне массированной критики уголовной юстиции, председательствующим М. Маровым велся по облегченному пути с оправдатель­ным уклоном; второй, проведенный в процессе переори­ентации средств массовой информации и общественного

170

мнения, потребовал от председательствующего С. Савкина критической оценки исследованных в суде доказа­тельств, так как подсудимый и свидетели отказались от своих прежних показаний. Обвинительный уклон на про­цессе превалировал над оправдательным.

Говоря о криминологически значимых стереотипах в обыденном сознании и групповой психологии, в форми­ровании которых принимают участие средства массовой информации, недопустим огульный подход к последним. Нельзя, например, отрицать, что публичное обличение нарушений законности в правоохранительных органах способствует их преодолению, а разговор о слабостях борьбы с преступностью помогает всему обществу осознать проблемы ресурсного, кадрового, технического и правового обеспечения деятельности органов внутрен­них дел. Однако при анализе социально-психологических причин преступного поведения нельзя не учитывать ди­намику криминологических аспектов общественного мнения и пути воздействия на него средств массовой информации.

Их взвешенный и прогностически выверен­ный подход к изложению криминальных проблем осо­бенно важен сейчас, когда они получили широкую сво­боду в своей деятельности в ситуации, когда у многих читателей, приученных верить печатному слову, не вы­работалось критического отношения к публикуемым ма­териалам.

Криминальная проблематика всегда и везде читаема. Интерес' к ней объяснил американский писатель Дж. Стейнбек в "Путешествии с Чарли в поисках Амери­ки". Он пишет: "Мы ценим добродетель, но в обсуждение ее вдаваться не любим. Честный бухгалтер, верная жена, серьезный ученый интересуют нас несравненно меньше, чем растратчик, бродяжка, шарлатан". Я бы добавил еще: и преступник. Поэтому криминальный материал должен

171

быть особенно выверенным, не только с правовой точки .•зрения, но и с криминологической. Эмпирическое изуче­ние криминальной мотивации, особенно несовершенно­летних и молодых преступников, свидетельствует о том, что некоторые мотивы, цели, способы совершения пре­ступлений, пути сокрытия и уничтожения следов пре­ступных посягательств они черпают из газет, журналов, кинофильмов, передач по радио и телевидению. Иллю­страций к этому можно привести множество. Француз­ский фильм "Фантомас", например, вызвал в 60-е годы волну копий преступлений главного героя. Не изменился механизм восприятий отдельных элементов мотивации и сегодня. Достаточно вспомнить недавно прошедший фильм "Воры в законе" и его криминальные следы.

При анализе социально-психологических причин пре­ступного поведения нельзя забывать криминогенного влияния массовой буржуазной культуры, представля­ющей собой, по образному выражению Пабло Неруды, "напиток, содержащий все сорта ядов". Совсем недавно этот фактор рассматривался некоторыми криминологами как одна из главных причин преступности в нашей стране, ныне же о нем стараются не говорить. Ни то, ни другое не диалектично. Взаимное влияние культур было и остает­ся, в том числе позитивное и негативное. И изучать это, и учитывать необходимо. Особое внимание криминологов привлекает влияние видеозаписей криминогенного со­держания, которые в настоящее время владеют умами несовершеннолетних и молодежи [65, с. 64-66].

Социально-экономические, культурные, социаль­но-психологические криминогенные явления, взаимо­действуя между собой, отражаются в мотивации преступ­ного поведения как непосредственно, так и опосредован­но.

Непосредственно в мотивации отражаются неблаго-

172

Рис. 6

приятные условия нравственного формирования лично­сти, конкретная жизненная ситуация и другие обстоя­тельства, способствующие совершению преступления. В мотивации преступного поведения находят прямое отра­жение личность самого правонарушителя, его возможно­сти и особенности, его мотивационно-потребностная сфе­ра. Прямо определяя мотивацию преступного поведения, личность правонарушителя опосредует и преломляет че­рез себя все предшествующие криминогенные влияния.

Реальный механизм отражения объективных причин в мотивации преступного поведения значительно сложнее и тоньше, чем это показано на рис. 6.

4. Непосредственная среда и личность с известными

173

искажениями аккумулируют в себе все пласты социаль­ного отражения негативных явлений и процессов. Поэто­му на эмпирическом уровне в личности и среде регистри­руются соответствующие криминогенные отклонения. По результатам исследования в Вооруженных Силах СССР*. (*Изучение проводилось по картам с двухрядной краевой пер­форацией, которые заполнялись судьей на каждого осужденного. Порядок заполнения перфокарт регламентировался инструкцией и кодовым словарем, утвержденным Управлением военных трибу­налов МЮ СССР. Объем перфокарты — 300 информационных еди­ниц, разделенных на 7 групп: 1) вводная часть; 2) данные о про­изводстве дела; 3) данные о преступлении и личности осужденно­го; 4) характерные особенности преступления и его последствия; 5) вид вины, мотивы и цели преступления; 6) причины и условия, способствовавшие совершению преступления; 7) профилактиче­ские мероприятия, проведенные в связи с делом. Я обращаюсь к исследованию 70-х годов только потому, что оно позволяет вы­явить взаимосвязи названных показателей как при анализе пре­ступного поведения в целом, так и по отдельным видам его кри­минальной мотивации. Единые статистические карточки, приме­няемые в МВД СССР, отражая большое количество важных дан­ных, не позволяют сделать такого сопоставления, так как в них, к сожалению, почти нет сведений о мотивах, целях, причинах и ус­ловиях преступного поведения).

, многие криминологически значимые показатели о личности правонарушителей (характеристика условий их воспитания в семье, школе, на производстве, уровень образования и культуры, поведение до совершения пре­ступления и др.) на статистическом уровне по своему удельному весу существенно отличались от аналогичных показателей лиц контрольной группы: доля негативных признаков оказалась в 2-5 раз выше, а позитивных со­ответственно ниже. Например, доля осужденных с на­чальным, неполным средним, средним и высшим образо­ванием соответственно составляла 7,2; 50,2; 44,4; 2,0%,

174

тогда как в контрольной группе 0,3; 28,1; 57,9; 13,5%. Ана­логичные отклонения имелись и в других показателях: 33,2% осужденных воспитывались без одного или обоих родителей и в других неблагоприятных семейных усло­виях*. (*Три четверти этих условий составило воспитание без отца. В 80-е годы доля таких детей в структуре детского населения состав­ляла примерно 8—10%. Только внебрачных детей ежегодно рожда­ется 500 тыс. В обыденном сознании устоялось мнение, что развод с плохим мужем — для ребенка фактор положительный. Так ли это? Вопрос в криминологическом плане не изучен. Социологиче­ские же исследования показывают, что даже плохой отец на самом деле очень важен. Мальчики из неполных семей труднее налажи­вают контакты со сверстниками. Им плохо дается усвоение муж­ских половых ролей, они чаще других гипертрофируют свою мас­кулинность, проявляя агрессивность, грубость, драчливость и т.д. [152, с. 238-239]) (в контрольной группе 17,5%); 8,9% были ранее су­димы (в контрольной группе - 1,1%); 7,6% подвергались до призыва мерам административного воздействия (в контрольной группе - 1,9%); 23,3% призваны в армию поз­же своих сверстников (в контрольной группе - 10,9%); 44,8% характеризовались на военной службе отрицатель­но (в контрольной группе - 8,7%) и т.д.

Для того чтобы можно было сопоставить общие показа­тели о личности правонарушителей с аналогичными при­знаками правонарушителей, рекрутированных из различ­ных социальных групп или совершивших преступления по разным мотивам, необходимо было подвести получен­ные данные "к общему знаменателю", который можно было бы принять за исходную точку отсчета (условный эталон). Рассчитав удельный вес 30 показателей о лично­сти всех изученных правонарушителей и ранжировав от­носительные частоты в порядке от большего к меньшему, мы получили условный эталон 1 - упорядоченное рас­пределение показателей о личности правонарушителей. В

175

числе этих показателей значились: социально-демографи­ческий статус, условия жизни и воспитания в семье, не­которые социальные роли, характеристика личности субъекта и его поведения в различные периоды жизни, наличие отрицательных привычек и склонностей, обще­ственные и административные меры воздействия, суди­мость и др. Максимальный удельный вес имели призна­ки: "положительно характеризовался до призыва на во­енную службу" (90,6%), "совершил преступление на вто­ром году службы" (60,6%), "призван на военную службу из города" (59,6%), "совершил преступление в состоянии опьянения" (54,2%) и т.д. Отложив по оси абсцисс соответ­ствующие признаки, а по оси ординат - их относитель­ные частоты (удельные веса) в процентах, мы получим графическое изображение этого эталона (рис. 7).

При изучении показателей о личности правонаруши­телей из различных групп военнослужащих, на основе условного эталона 1 были замечены специфические от-

176

клонения в удельных весах тех или иных признаков. Причем характер регистрируемых отклонений оказался в определенной мере внутренне согласован и непротиво­речив. При дальнейшем изучении были получены мно­гочисленные данные, свидетельствующие о характерных сдвигах в криминологически значимых показателях при соотношении их между собой. Например, уровень образо­вания заметно ниже у правонарушителей, которые отри­цательно характеризовались до совершения преступле­ния, воспитывались без родителей и в других неблаго­приятных условиях и т.д., или уровень дисциплиниро­ванности ухудшается у лиц с низким образованием, вос­питанных без отца и в других неблагоприятных услови­ях. Причем подобные взаимосвязанные отклонения от условно-эталонных показателей оказались относительно устойчивыми как во времени (в разные годы), так и в пространстве (в различных регионах).

Представляется, что во всех этих случаях действуют статистические закономерности* (*Статистическая повторяемость (регулярность) события в спе­циальной литературе оценивается неоднозначно. Одни ученые именуют ее эмпирическим законом, другие — научным фактором, который является своеобразной результирующей массового про­цесса, что до полноценного закона якобы не дотягивает. Именно это обстоятельство и заставляет ученых называть статистические регулярности статистическими закономерностями, которые не отождествляются ни с законом, ни с научным фактом [183, с. 130-139]. "Термин "фактор" в данном случае означает лишь то, что со­ответствующее явление имеет определенное влияние на формиро­вание мотивации преступного поведения) связанности кримино­генных факторов" и их избирательного сложения в мо­тивации преступного поведения. Указанные закономер­ности, видимо, следует рассматривать как частное про­явление общих закономерностей статистического рас-

177

пределения случайных величин. Фильтром избирательно­сти тех или иных факторов является, на наш взгляд, со­держание мотивации преступного поведения как систе­мы.

Отношения между избирательно связанными характе­ристиками личности могут быть генетическими (неблаго­приятные условия жизни - низкое образование), функ­циональными (склонность к пьянству и низкая культура как результат неблагоприятных условий нравственного воспитания) и связью состояний (ранее судимый соответ­ствующим образом ведет себя и в последующем). Сочета­ние 3-5 и более криминогенных признаков, как правило, свойственно абсолютному большинству правонарушите­лей* (*По данным В.В. Панкратова, у наиболее неблагополучных подростков-правонарушителей концентрировалось свыше 90 не­гативных факторов, а у более благополучных — по 10—11 [266, с. 33—34]. Существенная разница между нашими и приведенными данными обусловлена отсутствием у криминологов более или ме­нее полного перечня криминогенных факторов и критериев их отбора. В литературе называются их различные числа: 200, 250 и более. При прогнозировании преступности, которое ведется в Ака­демии МВД СССР, используется около 200 групп (450 конкретных показателей) факторов [235, с. 149—165]. Самый же большой недо­статок заключается в том, что выделение криминогенных факто­ров осуществляется не с гносеологических, а с аксеологических позиций). Сложение негативных (объективно существующих и субъективно воспринимаемых) признаков суммирует, а иногда и умножает их криминогенность. Причем такое сложение происходит не только в наличном прошлом субъектов, но и в настоящем. Это сложение продолжает­ся и при последующем взаимодействии личности с кри­миногенными явлениями относительно постоянного и си­туационного характера. Немаловажное значение имеет сложение предшествующих и настоящих влияний с воз-

178

можным будущим субъекта. Прогнозируемые субъектом условия обозримого будущего мотивируют преступное поведение часто намного сильнее, чем прошлое и насто­ящее. Криминогенные воздействия этого триединого (прошлого, настоящего и будущего) бытия складываются в мотивационной сфере субъекта по тем же законам, т.е. в соответствии с принципом субъективной избирательно­сти.

В.структуре таких соотношений непросто определить исходные причины. Показательный пример приводит по этому поводу А.И. Долгова. Занятие значительного чис­ла преступников неквалифицированным трудом перед совершением преступления, их низкое образование, пи­шет она, порой оцениваются в качестве причин преступ­ного поведения. По ее мнению преступники преждевре­менно оставляли учебу и устраивались на неквалифици­рованную работу нередко уже после того, как стали от­личаться от других противоправными поступками. Не случайно почти у 1/3 обследованных рецидивистов отме­чались утрата прежней относительно высокой квалифи­кации и поиски работы, которая давала бы возможность вести привычное антиобщественное поведение [106, с. 15].

Выявить первичную причину отклоняющегося поведе­ния, видимо, возможно при биографическом или лонги-тюдном методах исследования. Но полученный результат для криминологии малозначим. Парная корреляция пре­ступления с отдельными обстоятельствами (пусть пер­вичными и важными) недостаточна. Важнее выявить их меняющуюся совокупность, их текучие взаимосвязи с преступным поведением и между собой, закономерности их избирательного сложения на субъективном фоне той или иной мотивации преступного поведения, той или иной категории преступников. Изучение 40 с лишним

179

групп непосредственных причин и условий, фиксиру­емых в перфокартах на осужденных военнослужащих, показало, что не только личностные характеристики, но и внешние обстоятельства избирательно складываются в структуре причин различных видов преступлений и пре­ступников*. (* На статистическом и единичном уровнях анализа было за­мечено, что негативные факторы избирательно сочетаются не толь­ко между собой, но и с явлениями социально нейтрального и даже социально полезного характера, которые в том или ином преступ­ном поведении могут выполнять криминогенную функцию. На­пример, корыстная мотивация хищения государственной соб­ственности может сочетаться с моральной неустойчивостью лица (негативное свойство), временной материальной нуждой (небла­гоприятная ситуация), бесхозяйственностью (криминогенный фак­тор), наличием в распоряжении субъекта материальных ценностей (нейтральный фактор), его хорошими знаниями тонкостей учета материальных ценностей (позитивный фактор). Выявление устой­чивых корреляций некоторых посягательств с позитивными фак­торами может служить основанием для расширения сферы изуче­ния причинной базы преступного поведения. Такой подход ис­пользуется в медицине при изучении этиологии заболеваний. Вспомним выражение: "Бег от инфаркта или к инфаркту"). Не углубляясь в их детальное рассмотре­ние, проследим лишь общие тенденции отражения этих факторов в мотивации преступного поведения всех пра­вонарушителей и их отдельных категорий.

Удельный вес этих факторов распределяется неравно­мерно и варьирует с разницей более чем в 40 раз. Среди наиболее значимых криминогенных факторов оказались: педагогически неприемлемые, несправедливые или не­правомерные действия сержантов (21,5%); недостатки в организации несения службы внутреннего наряда (21,1%); отсутствие в коллективе атмосферы всеобщего осужде­ния правонарушителей (20,3%); недостаточный социаль­ный контроль за поведением лиц с отклоняющимся пове­дением (16,6%); слабая борьба с пьянством (14,9%); попу-

180

стительство и безнаказанность за прежние правонаруше­ния (11,0%) и др. Проранжировав их по удельному весу от большего к меньшему, мы получим условный эталон 2 в виде упорядоченного распределения криминогенных факторов (рис. 8).

При сопоставлении характера распределений удель­ных весов различных факторов с условными эталонами 1 и 2 обнаруживаются важные статистические закономер­ности: у правонарушителей одной социальной группы од­ни отклонения от условного эталона, у правонарушите­лей другой группы - другие, у корыстных правонаруши­телей - третьи, у насильственных - четвертые и т.д. (рис. 9-11). Выявленные отклонения относительно устой­чивы во времени и пространстве. Например, при сопо­ставлении распределений удельных весов причин и усло­вий, способствующих совершению офицерами уголовно наказуемых деяний, взятых в одном случае за четыре го­да по данным генеральных совокупностей, а в другом -за один год и по выборочным данным (разница между ге­неральной и выборочной совокупностями достигала 15-кратного размера), было выявлено почти полное со­впадение (рис. 9).

На фоне условно-эталонного распределения удельных весов криминогенных факторов, связанных с преступ­ным поведением военнослужащих, кривая распределе­ния причин и условий, способствующих совершению пре-

181

ступлений офицерами, имеет специфический вид. Это связано с их ролевыми функциями и особенностями мо­тивации совершаемых офицерами преступлений, в струк­туре которых доминируют должностные (неосторожные, корыстные, насильственные) деяния. Наибольший удель­ный вес оказался у таких обстоятельств, как "иные при­чины и условия" (42,5%, что свидетельствует о том, что перечень причин в перфокарте ориентирован на преступ­ления военнослужащих срочной службы), "неправиль­ные действия вышестоящих начальников" (22,7%), "не­правомерное поведение потерпевших" (10,8%), "ненадле­жащее ведение войскового хозяйства" (10,8%), "низкое качество проводимых в частях проверок и ревизий" (9,9%) и др.

Подводя итог сказанному, можно прийти к выводу, что мотивация преступного поведения является субъек­тивной интегрирующей формой отражения криминоген­ной реальности, которое осуществляется в рамках при­чинности. В мотивации непосредственно и опосредованно отражаются негативные явления социально-экономиче­ского, социокультурного и социально-психологического характера, а также неблагоприятные условия нравствен­ного формирования личности, криминогенные ситуации и другие обстоятельства, способствующие совершению преступлений. Причем криминогенные факторы отража­ются и складываются в мотивации преступного поведе­ния избирательно. И эта избирательность имеет свои за­кономерности.

183