0470486_EC709_orwell_george_1984

helicopter blew them both to pieces.					клочья.
“Do you know,” he said, “that until this					-- Ты знаешь, -- сказал Уинстон, -- до
moment I believed I had murdered my					этой минуты я думал, что убил мать.
mother?”
“Why did you murder her?” said Julia,					-- Зачем убил? -- спросонок сказала
almost asleep.					Джулия.
“I didn’t murder her. Not physically.”					-- Нет, я ее не убил. Физически.
In the dream he had remembered his last					Во сне он вспомнил, как в последний раз
glimpse of his mother, and within a few					увидел мать, а через несколько секунд
moments of waking the cluster of small					после	пробуждения			восстановилась		вся
events surrounding it had all come back. It					цепь мелких событий того дня. Наверное,
was a memory that he must have					он долгие годы отталкивал от себя это
deliberately	pushed	out	of	his	воспоминание. К какому времени оно
consciousness over many years. He was not					относится, он точно не знал, но лет ему
certain of the date, but he could not have					было тогда не меньше десяти, а то и все
been less than ten years old, possibly					двенадцать.
twelve, when it had happened.
His father had disappeared some time					Отец исчез раньше; намного ли раньше,
earlier, how much earlier he could not					он не помнил. Лучше сохранились в
remember. He remembered better the					памяти приметы того напряженного и
rackety, uneasy circumstances of the time:					сумбурного времени: паника и сидение
the periodical panics about air-raids and					на станции метро по случаю воздушных
the sheltering in Tube stations, the piles of					налетов,		груды		битого	кирпича,
rubble everywhere,		the	unintelligible		невразумительные					воззвания,
proclamations posted at street corners, the					расклеенные на углах, ватаги парней в
gangs of youths in shirts all the same					рубашках одинакового цвета, громадные
colour, the enormous queues outside the					очереди у булочных, пулеметная стрельба
bakeries, the intermittent machine-gun fire					вдалеке и, в первую голову, вечная
in the distance -- above all, the fact that					нехватка еды. Он помнил, как долгими
there was never enough to eat. He					послеполуденными				часами	вместе	с
remembered long afternoons spent with					другими ребятами рылся в мусорных
other boys in scrounging round dustbins					баках и на помойках, отыскивая хряпу,
and rubbish heaps, picking out the ribs of					картофельные очистки, а то и
cabbage leaves, potato peelings, sometimes					заплесневелую корку, с которой они
even scraps of stale breadcrust from which					тщательно соскабливали горелое; как
they carefully scraped away the cinders;					ждали грузовиков с фуражом, ездивших
and also in waiting for the passing of trucks					по	определенному			маршруту:		на
which travelled over a certain route and					разбитых		местах		дороги	грузовик
were known to carry cattle feed, and which,					подбрасывало,			иногда		высыпалось
when they jolted over the bad patches in					несколько кусочков жмыха.
the road, sometimes spilt a few fragments
of oil-cake.
When his father disappeared, his mother					Когда исчез отец, мать ничем не выдала
did not show any surprise or any violent					удивления или отчаяния, но как-то вдруг
grief, but a sudden change came over her.					вся переменилась. Из нее будто жизнь
She seemed to have become completely					ушла. Даже Уинстону было видно, что
spiritless. It was evident even to Winston					она ждет чего-то неизбежного. Дома она
that she was waiting for something that she					продолжала делать всю обычную работу -
knew must happen. She did everything that					- стряпала, стирала, штопала, стелила
was needed -- cooked, washed, mended,					кровать, подметала пол, вытирала пыль, -
made the bed, swept the floor, dusted the					- только очень медленно и странно, без
mantelpiece -- always very slowly and with					единого лишнего движения, словно
a curious lack of superfluous motion, like					оживший манекен. Ее крупное красивое
an artist’s lay-figure moving of its own					тело как бы само собой впадало в
accord. Her large shapely body seemed to					неподвижность.			Часами она		сидела	на

141

relapse naturally into stillness. For hours	кровати, почти не шевелясь, и держала
at a time she would sit almost immobile on	на руках его младшую сестренку --
the bed, nursing his young sister, a tiny,	маленькую, болезненную, очень тихую
ailing, very silent child of two or three, with	девочку двух или трех лет, от худобы
a face made simian by thinness. Very	похожую лицом на обезьянку. Иногда она
occasionally she would take Winston in her	обнимала Уинстона и долго прижимала к
arms and press him against her for a long	себе, не произнося ни слова. Он понимал,
time without saying anything. He was	несмотря на свое малолетство и эгоизм,
aware, in spite of his youthfulness and	что это как-то связано с тем близким и
selfishness, that this was somehow	неизбежным, о чем она никогда не
connected with the never-mentioned thing	говорит.
that was about to happen.
He remembered the room where they lived,	Он помнил их комнату, темную душную
a dark, close-smelling room that seemed	комнату, половину которой занимала
half filled by a bed with a white	кровать	под	белым	стеганым
counterpane. There was a gas ring in the	покрывалом. В комнате был камин с
fender, and a shelf where food was kept,	газовой конфоркой, полка для продуктов,
and on the landing outside there was a	а снаружи, на лестничной площадке, --
brown earthenware sink, common to	коричневая	керамическая		раковина,
several rooms. He remembered his mother’s	одна на несколько семей. Он помнил, как
statuesque body bending over the gas ring	царственное тело матери склонялось над
to stir at something in a saucepan. Above	конфоркой -- она мешала в кастрюле. Но
all he remembered his continuous hunger,	лучше всего помнил непрерывный голод,
and the fierce sordid battles at mealtimes.	яростные и безобразные свары за едой.
He would ask his mother naggingly, over	Он ныл и ныл, почему она не дает
and over again, why there was not more	добавки, он кричал на нее и скандалил
food, he would shout and storm at her (he	(даже голос свой помнил -- голос у него
even remembered the tones of his voice,	стал рано ломаться и время от времени
which was beginning to break prematurely	он вдруг взревывал басом) или бил на
and sometimes boomed in a peculiar way),	жалость и хныкал, пытаясь добиться
or he would attempt a snivelling note of	большей доли. Мать с готовностью давала
pathos in his efforts to get more than his	ему больше. Он принимал это как
share. His mother was quite ready to give	должное: ему, «мальчику», полагалось
him more than his share. She took it for	больше всех, но, сколько бы ни дала она
granted that he, “the boy”, should have the	лишнего, он требовал еще и еще. Каждый
biggest portion; but however much she gave	раз она умоляла его не быть эгоистом,
him he invariably demanded more. At every	помнить, что сестренка больна и тоже
meal she would beseech him not to be	должна есть, -- но без толку. Когда она
selfish and to remember that his little sister	переставала накладывать, он кричал от
was sick and also needed food, but it was	злости, вырывал у нее половник и
no use. He would cry out with rage when	кастрюлю, хватал куски с сестриной
she stopped ladling, he would try to wrench	тарелки. Он знал, что из-за него они
the saucepan and spoon out of her hands,	голодают, но ничего не мог с собой
he would grab bits from his sister’s plate.	сделать; у него даже было ощущение
He knew that he was starving the other	своей правоты. Его как бы оправдывал
two, but he could not help it; he even felt	голодный бунт в желудке. А между
that he had a right to do it. The clamorous	трапезами, стоило матери отвернуться,
hunger in his belly seemed to justify him. тащил из жалких припасов на полке.
Between meals, if his mother did not stand
guard, he was constantly pilfering at the
wretched store of food on the shelf.

One day a chocolate-ration was issued.	Однажды им выдали по талону шоколад.
There had been no such issue for weeks or	Впервые	за	несколько	недель	или
months past. He remembered quite clearly	месяцев.	Он	ясно	помнил	эту
that precious little morsel of chocolate. It	драгоценную плиточку. Две унции (тогда
was a two-ounce slab (they still talked	еще считали		на унции) на		троих.

142

about ounces in those days) between the	Шоколад, понятно, надо было разделить
three of them. It was obvious that it ought	на три равные части. Вдруг, словно со
to be divided into three equal parts.	стороны, Уинстон услышал свой громкий
Suddenly, as though he were listening to	бас: он требовал все. Мать сказала: не
somebody else, Winston heard himself	жадничай. Начался долгий, нудный спор,
demanding in a loud booming voice that he	с бесконечными повторениями, криками,
should be given the whole piece. His	нытьем, слезами, уговорами, торговлей.
mother told him not to be greedy. There	Сестра, вцепившись в мать обеими
was a long, nagging argument that went	ручонками, совсем как обезьяний
round and round, with shouts, whines,	детеныш, оглядывалась на него через
tears, remonstrances, bargainings. His tiny	плечо большими печальными глазами. В
sister, clinging to her mother with both	конце концов мать отломила от
hands, exactly like a baby monkey, sat	шоколадки три четверти и дала
looking over her shoulder at him with large,	Уинстону, а оставшуюся четверть --
mournful eyes. In the end his mother broke	сестре. Девочка взяла свой кусок и тупо
off three-quarters of the chocolate and gave	смотрела на него, может быть, не
it to Winston, giving the other quarter to	понимая, что это такое. Уинстон
his sister. The little girl took hold of it and	наблюдал за ней. Потом подскочил,
looked at it dully, perhaps not knowing	выхватил у нее шоколад и бросился вон.
what it was. Winston stood watching her
for a moment. Then with a sudden swift
spring he had snatched the piece of
chocolate out of his sister’s hand and was
fleeing for the door.
“Winston, Winston!” his mother called after	-- Уинстон, Уинстон! -- кричала вдогонку
him. “Come back! Give your sister back her	мать. -- Вернись! Отдай сестре шоколад!
chocolate!”
He stopped, but did not come back. His	Он остановился, но назад не пошел. Мать
mother’s anxious eyes were fixed on his	не сводила с него тревожных глаз. Даже
face. Even now he was thinking about the	сейчас она думала о том же, близком и
thing, he did not know what it was that was	неизбежном... -- Уинстон не знал, о чем.
on the point of happening. His sister,	Сестра поняла, что ее обидели, и слабо
conscious of having been robbed of	заплакала. Мать обхватила ее одной
something, had set up a feeble wail. His	рукой и прижала к груди. По этому жесту
mother drew her arm round the child and	он как-то догадался, что сестра умирает.
pressed its face against her breast.	Он повернулся и сбежал по лестнице,
Something in the gesture told him that his	держа в кулаке тающую шоколадку.
sister was dying. He turned and fled down
the stairs. with the chocolate growing sticky
in his hand.
He never saw his mother again. After he	Матери он больше не видел. Когда он
had devoured the chocolate he felt	проглотил шоколад, ему стало стыдно, и
somewhat ashamed of himself and hung	несколько часов, покуда голод не погнал
about in the streets for several hours, until	его домой, он бродил по улицам. Когда он
hunger drove him home. When he came	вернулся, матери не было. В ту пору
back his mother had disappeared. This was	такое уже становилось обычным. Из
already becoming normal at that time.	комнаты ничего не исчезло, кроме
Nothing was gone from the room except his	матери и сестры. Одежду не взяли, даже
mother and his sister. They had not taken	материно пальто. Он до сих пор не был
any clothes, not even his mother’s overcoat.	вполне уверен, что мать погибла. Не
To this day he did not know with any	исключено, что ее лишь отправили в
certainty that his mother was dead. It was	каторжный лагерь. Что до сестры, то ее
perfectly possible that she had merely been	могли поместить, как и самого Уинстона,
sent to a forced-labour camp. As for his	в колонию для беспризорных	(эти
sister, she might have been removed, like	«воспитательные центры» возникли в
Winston himself, to one of the colonies for	результате гражданской войны),	или с

143

homeless children (Reclamation Centres,	матерью в лагерь, или просто оставили
they were called) which had grown up as a	где-нибудь умирать.
result of the civil war, or she might have
been sent to the labour camp along with his
mother, or simply left somewhere or other
to die.
The dream was still vivid in his mind,	Сновидение еще не погасло в голове --
especially the enveloping protecting gesture	особенно обнимающий, охранный жест
of the arm in which its whole meaning	матери, в котором, кажется, и
seemed to be contained. His mind went	заключался весь его смысл. На память
back to another dream of two months ago.	пришел другой сон, двухмесячной
Exactly as his mother had sat on the dingy	давности. В сегодняшнем она сидела на
whitequilted bed, with the child clinging to	бедной кровати с белым покрывалом,
her, so she had sat in the sunken ship, far	держа сестренку на руках, в том тоже
underneath him, and drowning deeper	сидела, но на тонущем корабле, далеко
every minute, but still looking up at him	внизу, и, с каждой минутой уходя все
through the darkening water.	глубже, смотрела на него снизу сквозь
	темнеющий слой воды.
He told Julia the story of his mother’s	Он рассказал Джулии, как исчезла мать.
disappearance. Without opening her eyes	Не открывая глаз, Джулия перевернулась
she rolled over and settled herself into a	и легла поудобнее.
more comfortable position.
“I expect you were a beastly little swine in	-- Вижу, ты был тогда порядочным
those days,” she said indistinctly. “All	свиненком, -- пробормотала она. -- Дети
children are swine.”	все свинята.
“Yes. But the real point of the story--”	-- Да. Но главное тут...
From her breathing it was evident that she	По дыханию ее было понятно, что она
was going off to sleep again. He would have	снова засыпает. Ему хотелось еще
liked to continue talking about his mother.	поговорить о матери. Из того, что он
He did not suppose, from what he could	помнил, не складывалось впечатления о
remember of her, that she had been an	ней как о женщине необыкновенной, а
unusual woman, still less an intelligent	тем более умной; но в ней было какое-то
one; and yet she had possessed a kind of	благородство, какая-то чистота -- просто
nobility, a kind of purity, simply because	потому, что нормы, которых она
the standards that she obeyed were private	придерживалась, были личными. Чувства
ones. Her feelings were her own, and could	ее были ее чувствами, их нельзя было
not be altered from outside. It would not	изменить извне. Ей не пришло бы в
have occurred to her that an action which	голову,	что,	если	действие
is ineffectual thereby becomes meaningless.	безрезультатно, оно бессмысленно, Когда
If you loved someone, you loved him, and	любишь кого-то, ты его любишь, и, если
when you had nothing else to give, you still	ничего больше не можешь ему дать, ты
gave him love. When the last of the	все-таки даешь ему любовь. Когда не
chocolate was gone, his mother had clasped	стало шоколадки, она прижала ребенка к
the child in her arms. It was no use, it	груди. Проку в этом не было, это ничего
changed nothing, it did not produce more	не меняло, это не вернуло шоколадку, не
chocolate, it did not avert the child’s death	отвратило смерть -- ни ее смерть, ни
or her own; but it seemed natural to her to	ребенка; но для нее было естественно так
do it. The refugee woman in the boat had	поступить. Беженка в шлюпке так же
also covered the little boy with her arm,	прикрыла ребенка рукой, хотя рука могла
which was no more use against the bullets	защитить от пуль не лучше, чем лист
than a sheet of paper. The terrible thing	бумаги. Ужасную штуку сделала партия:
that the Party had done was to persuade	убедила тебя, что сами по себе чувство,
you that mere impulses, mere feelings, were	порыв ничего не значат, и в то же время
of no account, while at the same time	отняла у тебя всякую власть над миром
robbing you of all power over the material	материальным. Как только ты попал к
world. When once you were in the grip of	ней в лапы, что ты чувствуешь и чего не

144

the Party, what you felt or did not feel, what	чувствуешь, что ты делаешь и чего не
you did or refrained from doing, made	делаешь -- все равно. Что бы ни
literally no difference. Whatever happened	произошло, ты исчезнешь, ни о тебе, ни о
you vanished, and neither you nor your	твоих поступках никто никогда не
actions were ever heard of again. You were	услышит. Тебя выдернули из потока
lifted clean out of the stream of history.	истории. А ведь людям позапрошлого
And yet to the people of only two	поколения это не показалось бы таким уж
generations ago this would not have	важным -- они не пытались изменить
seemed all-important, because they were	историю. Они были связаны личными
not attempting to alter history. They were	узами верности и не подвергали их
governed by private loyalties which they did	сомнению.	Важны		были		личные
not question. What mattered were	отношения, и совершенно беспомощный
individual relationships, and a completely	жест, объятье, слеза, слово, сказанное
helpless gesture, an embrace, a tear, a	умирающему, были ценны сами по себе.
word spoken to a dying man, could have	Пролы, вдруг сообразил он, в этом
value in itself. The proles, it suddenly	состоянии и остались. Они верны не
occurred to him, had remained in this	партии, не стране, не идее, а друг другу.
condition. They were notloyal to a party or	Впервые в жизни он подумал о них без
a country or an idea, they were loyal to one	презрения -- не как о косной силе,
another. For the first time in his life he did	которая однажды пробудится и возродит
not despise the proles or think of them	мир. Пролы остались людьми. Они не
merely as an inert force which would one	зачерствели внутри. Они сохранили
day spring to life and regenerate the world.	простейшие чувства, которым ему
The proles had stayed human. They had	пришлось учиться сознательно. Подумав
not become hardened inside. They had held	об этом, он вспомнил -- вроде бы и не к
on to the primitive emotions which he	месту, -- как несколько недель назад
himself had to re-learn by conscious effort.	увидел на тротуаре оторванную руку и
And in thinking this he remembered,	пинком отшвырнул в канаву, словно это
without apparent relevance, how a few	была капустная кочерыжка.
weeks ago he had seen a severed hand
lying on the pavement and had kicked it
into the gutter as though it had been a
cabbage-stalk.
“The proles are human beings,” he said	-- Пролы -- люди, -- сказал он вслух. --
aloud. “We are not human.”	Мы -- не люди.
“Why not?” said Julia, who had woken up	-- Почему? -- спросила Джулия, опять
again.	проснувшись.
He thought for a little while. “Has it ever	-- Тебе когда-нибудь приходило в голову,
occurred to you,” he said, “that the best	что самое лучшее для нас -- выйти
thing for us to do would be simply to walk	отсюда, пока не поздно, и больше не
out of here before it’s too late, and never	встречаться?
see each other again?”
“Yes, dear, it has occurred to me, several	-- Да, милый, приходило, не раз. Но я все
times. But I’m not going to do it, all the	равно буду с тобой встречаться.
same.”
“We’ve been lucky,” he said “but it can’t last	-- Нам везло, но долго это не продлится.
much longer. You’re young. You look	Ты молодая. Ты выглядишь нормальной и
normal and innocent. If you keep clear of	неиспорченной.		Будешь		держаться
people like me, you might stay alive for	подальше от таких, как я, -- можешь
another fifty years.”	прожить еще пятьдесят лет.
“No. I’ve thought it all out. What you do, I’m	-- Нет. Я все обдумала. Что ты делаешь,
going to do. And don’t be too downhearted.	то и я буду делать. И не унывай.
I’m rather good at staying alive.”	Живучести мне не занимать.
“We may be together for another six months	-- Мы можем быть вместе еще полгода...
-- a year -- there’s no knowing. At the end	год... никому	это	не	ведомо.		В конце

145

we’re certain to be apart. Do you realize	концов нас разлучат. Ты представляешь,
how utterly alone we shall be? When once	как мы будем одиноки? Когда нас
they get hold of us there will be nothing,	заберут, ни ты, ни я ничего не сможем
literally nothing, that either of us can do for	друг для друга сделать, совсем ничего.
the other. If I confess, they’ll shoot you, and	Если я сознаюсь, тебя расстреляют, не
if I refuse to confess, they’ll shoot you just	сознаюсь -- расстреляют все равно. Что
the same. Nothing that I can do or say, or	бы я ни сказал и ни сделал, о чем бы ни
stop myself from saying, will put off your	умолчал, я и на пять минут твою смерть
death for as much as five minutes. Neither	не отсрочу. Я даже не буду знать, жива
of us will even know whether the other is	ты или нет, и ты не будешь знать. Мы
alive or dead. We shall be utterly without	будем бессильны, полностью. Важно одно
power of any kind. The one thing that	-- не предать друг друга, хотя и это
matters is that we shouldn’t betray one	совершенно ничего не изменит.
another, although even that can’t make the
slightest difference.”
“If you mean confessing,” she said, “we	-- Если ты -- о признании, -- сказала она,
shall do that, right enough. Everybody	-- признаемся как миленькие. Там все
always confesses. You can’t help it. They	признаются. С этим ничего не
torture you.”	поделаешь. Там пытают.
“I don’t mean confessing. Confession is not	-- Я не о признании. Признание не
betrayal. What you say or do doesn’t	предательство. Что ты сказал или не
matter: only feelings matter. If they could	сказал -- не важно, важно только
make me stop loving you -- that would be	чувство. Если меня заставят разлюбить
the real betrayal.”	тебя	--	вот		будет	настоящее
	предательство.
She thought it over. “They can’t do that,”	Она задумалась. -- Этого они не могут, --
she said finally. “It’s the one thing they	сказала она наконец. -- Этого как раз и
can’t do. They can make you say anything -	не могут. Сказать что угодно -- что
- anything -- but they can’t make you	угодно -- они тебя заставят, но поверить
believe it. They can’t get inside you.”	в это не заставят. Они не могут в тебя
	влезть.
“No,” he said a little more hopefully, “no;	-- Да, -- ответил он уже не так
that’s quite true. They can’t get inside you.	безнадежно, -- да, это верно. Влезть в
If you can feel that staying human is worth	тебя они не могут. Если ты чувствуешь,
while, even when it can’t have any result	что оставаться человеком стоит -- пусть
whatever, you’ve beaten them.”	это ничего не дает, -- ты все равно их
	победил,
He thought of the telescreen with its never-	Он	подумал		о	телекране,		этом
sleeping ear. They could spy upon you	недреманном ухе. Они могут следить за
night and day, but if you kept your head	тобой день и ночь, но, если не потерял
you could still outwit them. With all their	голову, ты можешь их перехитрить. При
cleverness they had never mastered the	всей своей изощренности они так и не
secret of finding out what another human	научились узнавать, что человек думает.
being was thinking. Perhaps that was less	Может быть, когда ты у них уже в руках,
true when you were actually in their hands.	это не совсем так. Неизвестно, что
One did not know what happened inside	творится в министерстве любви, но
the Ministry of Love, but it was possible to	догадаться можно: пытки, наркотики,
guess: tortures, drugs, delicate instruments	тонкие приборы, которые регистрируют
that registered your nervous reactions,	твои нервные реакции, изматывание
gradual wearing-down by sleeplessness and	бессонницей,				одиночеством		и
solitude and persistent questioning. Facts,	непрерывными допросами. Факты, во
at any rate, could not be kept hidden. They	всяком случае, утаить невозможно. Их
could be tracked down by enquiry, they	распутают на допросе, вытянут из тебя
could be squeezed out of you by torture.	пыткой. Но если цель -- не остаться
But if the object was not to stay alive but to	живым, а остаться человеком, тогда
stay human, what difference did it	какая в конце концов разница? Чувств

146

ultimately make? They could not alter your твоих они изменить не могут; если на то feelings: for that matter you could not alter пошло, ты сам не можешь их изменить, them yourself, even if you wanted to. They даже если захочешь. Они могут выяснить could lay bare in the utmost detail до мельчайших подробностей все, что ты everything that you had done or said or делал, говорил и думал, но душа, чьи thought; but the inner heart, whose движения загадочны даже для тебя workings were mysterious even to yourself, самого, остается неприступной.

remained impregnable.

VIII

They had done it, they had done it at last!

VIII

Удалось, удалось наконец!

The room they were standing in was long- Они стояли в длинной ровно освещенной shaped and softly lit. The telescreen was комнате. Приглушенный телекран dimmed to a low murmur; the richness of светился тускло, синий ковер мягкостью the dark-blue carpet gave one the своей напоминал бархат. В другом конце impression of treading on velvet. At the far комнаты за столом, у лампы с зеленым end of the room O’Brien was sitting at a абажуром сидел О'Брайен, слева и справа table under a green-shaded lamp, with a от него высились стопки документов. mass of papers on either side of him. He Когда слуга ввел Джулию и Уинстона, он had not bothered to look up when the даже не поднял головы.

servant showed Julia and Winston in.

Winston’s heart was thumping so hard that					Уинстон боялся, что не сможет
he doubted whether he would be able to					заговорить -- так стучало у него сердце.
speak. They had done it, they had done it					Удалось, удалось наконец -- вот все, о чем
at last, was all he could think. It had been					он мог думать. Приход сюда был
a rash act to come here at all, and sheer					опрометчивостью, а то, что явились
folly to arrive together; though it was true					вдвоем, вообще безумие; правда, шли они
that they had come by different routes and					разными дорогами и встретились только
only met on O’Brien’s doorstep. But merely					перед дверью О'Брайена. В дом войти --
to walk into such a place needed an effort					и то требовалось присутствие духа. Очень
of the nerve. It was only on very rare					редко доводилось человеку				видеть
occasions that one saw inside the dwelling-					изнутри жилье членов внутренней партии
places of the Inner Party, or even					и даже забредать в их кварталы. Сама
penetrated into the quarter of the town					атмосфера громадного дома, богатство
where they lived. The whole atmosphere of					его и простор, непривычные запахи
the huge block of flats, the richness and					хорошей еды и хорошего табака,
spaciousness of everything, the unfamiliar					бесшумные		стремительные		лифты,
smells of good food and good tobacco, the					деловитые слуги в белых пиджаках -- все
silent and incredibly rapid lifts sliding up					внушало робость. Хотя он явился сюда
and down, the white-jacketed servants					под вполне основательным предлогом,
hurrying to and fro -- everything was					страх не отставал от него ни на шаг: вот
intimidating. Although he had a good					сейчас из-за угла появится охранник в
pretext for coming here, he was haunted at					черной форме, потребует документы и
every step by the fear that a black-					прикажет	убираться. Однако			слуга
uniformed guard would suddenly appear					О'Брайена впустил их беспрекословно.
from round the corner, demand his papers,					Это был щуплый человек в белом
and order him to get out. O’Brien’s servant,					пиджаке, черноволосый, с ромбовидным
however, had admitted the two of them					и совершенно непроницаемым лицом --
without demur. He was a small, dark-					возможно, китаец. Он провел их по
haired man in a white jacket, with a					коридору с толстым ковром, кремовыми
diamond-shaped, completely expressionless					обоями	и	белыми	панелями,
face which might have been that of a					безукоризненно чистыми. И это внушало
Chinese. The passage down which he led					робость. Уинстон не помнил такого
them was softly carpeted, with cream-					коридора, где стены не были бы обтерты
papered walls and white wainscoting, all					телами.
exquisitely	clean.	That	too	was

intimidating. Winston could not remember

147

ever to have seen a passageway whose walls were not grimy from the contact of human bodies.

O’Brien had a slip of paper between his

О'Брайен держал в пальцах листок

fingers and seemed to be studying it

бумаги и внимательно читал. Его

intently. His heavy face, bent down so that

мясистое лицо, повернутое так, что виден

one could see the line of the nose, looked

был очерк носа, казалось и грозным и

both formidable and intelligent. For

умным. Секунд двадцать он сидел

perhaps twenty seconds he sat without

неподвижно. Потом подтянул к себе

stirring. Then he pulled the speakwrite

речепис и на гибридном министерском

towards him and rapped out a message in

жаргоне отчеканил:

the hybrid jargon of the Ministries:

“Items one comma five comma seven

-- Позиции первую запятая пятую

approved

fullwise

stop

suggestion

запятая седьмую одобрить сквозь точка

contained item six doubleplus ridiculous

предложение

по

позиции

шесть

verging crimethink cancel stop unproceed

плюсплюс

нелепость

грани

constructionwise

antegetting

plusfull

мыслепреступления точка не продолжать

estimates machinery overheads stop end

конструктивно

до

получения

плюсовых

message.”

цифр

перевыполнения

машиностроения

точна конец записки.

He rose deliberately from his chair and

Он неторопливо встал из-за стола и

came towards them across the soundless

бесшумно подошел к ним по ковру.

carpet. A little of the official atmosphere

Официальность

он

частично

отставил

seemed to have fallen away from him with

вместе с новоязовскими словами, но

the Newspeak words, but his expression

глядел угрюмее обычного, будто был

was grimmer than usual, as though he

недоволен тем, что его потревожили. К

were not pleased at being disturbed. The

ужасу, владевшему Уинстоном, вдруг

terror that Winston already felt was

примешалась

обыкновенная

suddenly shot through by a streak of

растерянность. А что, если он просто

ordinary embarrassment. It seemed to him

совершил дурацкую ошибку? С чего он

quite possible that he had simply made a

взял, что О'Брайен -- политический

stupid mistake. For what evidence had he

заговорщик? Всего один взгляд да одна

in reality that O’Brien was any kind of

двусмысленная фраза; в остальном --

political conspirator? Nothing but a flash of

лишь тайные мечтания, подкрепленные

the eyes and a single equivocal remark:

разве что сном. Он даже не может

beyond that, only his own secret

отговориться тем, что пришел за

imaginings, founded on a dream. He could

словарем: зачем тогда здесь Джулия?

not even fall back on the pretence that he

Проходя мимо телекрана, О'Брайен вдруг

had come to borrow the dictionary, because

словно

вспомнил

о

чем-то. Он

in that case Julia’s presence was

остановился и нажал выключатель на

impossible to explain. As O’Brien passed

стене. Раздался щелчок. Голос смолк.

the telescreen a thought seemed to strike

him. He stopped, turned aside and pressed

a switch on the wall. There was a sharp

snap. The voice had stopped.

Julia uttered a tiny sound, a sort of squeak

Джулия

тихонько

взвизгнула

от

of surprise. Even in the midst of his panic,

удивления. Уинстон, несмотря на панику,

Winston was too much taken aback to be

был настолько поражен, что не удержался

able to hold his tongue.

и воскликнул:

“You can turn it off!” he said.

-- Вы можете его выключить?!

“Yes,” said O’Brien, “we can turn it off. We

-- Да, -- сказал О'Брайен, -- мы можем их

have that privilege.”

выключать. Нам дано такое право.

He was opposite them now. His solid form

Он уже стоял рядом. Массивный, он

towered over the pair of them, and the

возвышался над ними, и выражение его

expression

on

his

face

was still

лица

прочесть

было

невозможно.

С

148

indecipherable. He was waiting, somewhat	некоторой суровостью он ждал, что
sternly, for Winston to speak, but about	скажет Уинстон -- но о чем говорить?
what? Even now it was quite conceivable	Даже сейчас вполне можно было понять
that he was simply a busy man wondering	это так, что занятой человек О'Брайен
irritably why he had been interrupted.	раздражен и недоумевает: зачем его
Nobody spoke. After the stopping of the	потревожили? Никто не произнес ни
telescreen the room seemed deadly silent.	слова. Телекран был выключен, и в
The seconds marched past, enormous. With	комнате стояла мертвая тишина.
difficulty Winston continued to keep his	Секунды шли одна за другой, огромные.
eyes fixed on O’Brien’s. Then suddenly the	Уинстон с	трудом	смотрел	в	глаза
grim face broke down into what might have	О'Брайену. Вдруг угрюмое лицо хозяина
been the beginnings of a smile. With his	смягчилось как бы обещанием улыбки.
characteristic gesture O’Brien resettled his	Характерным жестом он поправил очки
spectacles on his nose.	на носу.
“Shall I say it, or will you?” he said.	-- Мне сказать, или вы скажете? -- начал
	он.
“I will say it,” said Winston promptly. “That	-- Я скажу, -- живо отозвался Уинстон. --
thing is really turned off?”	Он в самом деле выключен?
“Yes, everything is turned off. We are	-- Да, все выключено. Мы одни.
alone.”
“We have come here because--”	-- Мы пришли сюда потому, что...
He paused, realizing for the first time the	Уинстон запнулся, только теперь поняв,
vagueness of his own motives. Since he did	насколько смутные побуждения привели
not in fact know what kind of help he	его сюда. Он сам не знал, какой помощи
expected from O’Brien, it was not easy to	ждет от О'Брайена, и объяснить, зачем он
say why he had come here. He went on,	пришел, было нелегко. Тем не менее он
conscious that what he was saying must	продолжал, чувствуя, что слова его
sound both feeble and pretentious:	звучат неубедительно и претенциозно:
“We believe that there is some kind of	-- Мы думаем, что существует заговор,
conspiracy, some kind of secret	какая-то тайная организация борется с
organization working against the Party, and	партией и вы в ней участвуете. Мы хотим
that you are involved in it. We want to join	в нее вступить и для нее работать. Мы
it and work for it. We are enemies of the	враги партии. Мы не верим в принципы
Party. We disbelieve in the principles of	ангсоца. Мы мыслепреступники. Кроме
Ingsoc. We are thought-criminals. We are	того, мы развратники. Говорю это
also adulterers. I tell you this because we	потому, что мы предаем себя вашей
want to put ourselves at your mercy. If you	власти. Если хотите, чтобы мы сознались
want us to incriminate ourselves in any	еще в каких-то преступлениях, мы
other way, we are ready.”	готовы.
He stopped and glanced over his shoulder,	Он умолк и оглянулся -- ему показалось,
with the feeling that the door had opened.	что сзади открыли дверь. И в самом деле,
Sure enough, the little yellow-faced servant	маленький желтолицый слуга вошел без
had come in without knocking. Winston	стука. В руках у него был поднос с
saw that he was carrying a tray with a	графином и бокалами.
decanter and glasses.
“Martin is one of us,” said O’Brien	-- Мартин свой, -- бесстрастно объяснил
impassively. “Bring the drinks over here,	О'Брайен. -- Мартин, несите сюда.
Martin. Put them on the round table. Have	Поставьте на круглый стол. Стульев
we enough chairs? Then we may as well sit	хватает? В таком случае мы можем сесть
down and talk in comfort. Bring a chair for	и побеседовать с удобствами. Мартин,
yourself, Martin. This is business. You can	возьмите себе стул. У нас дело. На десять
stop being a servant for the next ten	минут можете забыть, что вы слуга.
minutes.”
The little man sat down, quite at his ease,	Маленький человек сел непринужденно,
and yet still with a servant-like air, the air	но вместе	с тем	почтительно	--	как

149

of a valet enjoying a privilege. Winston	низший, которому оказали честь.
regarded him out of the corner of his eye. It	Уинстон наблюдал за ним краем глаза.
struck him that the man’s whole life was	Он подумал, что этот человек всю жизнь
playing a part, and that he felt it to be	разыгрывал роль и теперь боится
dangerous to drop his assumed personality	сбросить личину даже на несколько
even for a moment. O’Brien took the	мгновений. О'Брайен взял графин за
decanter by the neck and filled up the	горлышко и наполнил стаканы темно-
glasses with a dark-red liquid. It aroused in	красной жидкостью. Уинстону смутно
Winston dim memories of something seen	вспомнилась виденная давным-давно --
long ago on a wall or a hoarding -- a vast	то ли на стене, то ли на ограде --
bottle composed of electric lights which	громадная бутылка			из	электрических
seemed to move up and down and pour its	огней, перебегавших так, что из нее как
contents into a glass. Seen from the top the	бы лилось в стакан. Сверху жидкость
stuff looked almost black, but in the	казалась почти черной, а в графине, на
decanter it gleamed like a ruby. It had a	просвет, горела, как рубин. Запах был
sour-sweet smell. He saw Julia pick up her	кисло-сладкий. Джулия взяла свой стакан
glass and sniff at it with frank curiosity.	и	с	откровенным		любопытством
	понюхала.
“It is called wine,” said O’Brien with a faint	-- Называется -- вино, -- с легкой улыбкой
smile. “You will have read about it in books,	сказал О'Брайен. -- Вы, безусловно,
no doubt. Not much of it gets to the Outer	читали о нем в книгах. Боюсь, что членам
Party, I am afraid.” His face grew solemn	внешней партии оно не часто достается. -
again, and he raised his glass: “I think it is	- Лицо у него снова стало серьезным, и он
fitting that we should begin by drinking a	поднял бокал. -- Мне кажется, будет
health. To our Leader: To Emmanuel	уместно начать с тоста. За нашего вождя
Goldstein.”	-- Эммануэля Голдстейна.
Winston took up his glass with a certain	Уинстон взялся за бокал нетерпеливо. Он
eagerness. Wine was a thing he had read	читал о вине, мечтал о вине. Подобно
and dreamed about. Like the glass	стеклянному пресс-папье и полузабытым
paperweight or Mr. Charrington’s half-	стишкам мистера Чаррингтона, вино
remembered rhymes, it belonged to the	принадлежало мертвому романтическому
vanished, romantic past, the olden time as	прошлому -- или, как Уинстон называл
he liked to call it in his secret thoughts. For	его про себя, минувшим дням. Почему-то
some reason he had always thought of wine	он всегда думал, что вино должно быть
as having an intensely sweet taste, like that	очень сладким, как черносмородиновый
of blackberry jam and an immediate	джем, и сразу бросаться в голову. Но
intoxicating effect. Actually, when he came	первый же глоток разочаровал его. Он
to swallow it, the stuff was distinctly	столько лет пил джин, что сейчас, по
disappointing. The truth was that after	правде говоря, и вкуса почти не
years of gin-drinking he could barely taste	почувствовал. Он поставил пустой бокал.
it. He set down the empty glass.
“Then there is such a person as Goldstein?”	-- Так значит есть такой человек --
he said.	Голдстейн? -- сказал он.
“Yes, there is such a person, and he is	-- Да, такой человек есть, и он жив. Где
alive. Where, I do not know.”	он, я не знаю.
“And the conspiracy -- the organization? Is	-- И заговор, организация? Это в самом
it real? It is not simply an invention of the	деле? Не выдумка полиции мыслей?
Thought Police?”
“No, it is real. The Brotherhood, we call it. --		Не	выдумка.	Мы	называем	ее
You will never learn much more about the	Братством. Вы мало узнаете о Братстве,
Brotherhood than that it exists and that	кроме того, что оно существует и вы в
you belong to it. I will come back to that	нем состоите. К этому я еще вернусь. --
presently.” He looked at his wrist-watch. “It	Он посмотрел на часы. -- Выключать
is unwise even for members of the Inner	телекран больше чем на полчаса даже
Party to turn off the telescreen for more	членам		внутренней		партии	не

150