8. Рыцарские романы

Когда мифическое мировоззрение оказывается све- ргнутым с трона своею сестрою-соперницей наукой, эпическая поэзия утрачивает религиозную серьезность

* Образ Аполлония построен из материала истории об Антиохе.

125

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

и не разбирая дороги бросается на поиски приключе- ний. Рыцарство—это приключения: рыцарские рома- ны были последним могучим отростком старого эпи- ческого древа. Последним до сего времени, но не по- следним вообще.

Рыцарский роман сохраняет характерные черты эпоса, за исключением веры в истинность рассказыва- емых событий *. Все происходящее в рыцарских рома- нах предстает нам также как нечто давнее, принад- лежащее идеальному прошлому. Времена короля Ар- тура, как и времена Марикастаньи¹⁵, лишь завесы условного прошлого, сквозь которые смутно брезжит историческая хронология.

Не считая отдельных, занимающих весьма скром- ное место монологов, в рыцарских романах, как и в эпосе, основным, поэтическим средством выступает повествование. Я не могу согласиться с общепринятой точкой зрения, что повествование—художественное средство романа. Ошибка критики в том, что она не противопоставляет двух жанров, одинаково обознача- емых словом «роман». Произведение литературы во- ображения повествует, роман описывает. Повествова- ние—форма, в которой существует для нас прошлое; повествовать можно только о том, что было, то есть о том, чего больше нет. Настоящее, напротив, описы- вают. Как известно, в эпосе широко употребляется идеальное прошедшее время (соответствующее тому идеальному прошлому, о котором оно говорит), полу- чившее в грамматиках название эпического, или гно- мического, аориста.

В отличие от литературы воображения в романе нас интересует именно описание, ибо описываемое, по сути дела, не может представлять интереса. Мы прене- брегаем персонажами, которые нам представлены, ра- ди того способа, каким они представлены нам. Ни Санчо, ни священник, ни цирюльник, ни Рыцарь Зеле- ного Плаща, ни мадам Бовари, ни ее муж, ни глупец Омэ нам нисколько не интересны. Мы не дадим и ло- маного гроша, чтобы увидеть их в жизни. И напротив,

* Я бы сказал, что и это в известной степени имеет место. Однако мне пришлось бы написать здесь много страниц, не имеющих прямого отношения к делу, о той загадочной галлюцинации, которая лежит в основе нашего удовольствия от чтения пртлюченческой литературы.

126

РАЗМЫШЛЕНИЯ О «ДОН КИХОТЕ»

мы отдадим полцарства ради удовольствия видеть их героями двух знаменитых книг. Я не могу представить себе, как столь очевидное обстоятельство выпало из поля зрения тех, кто исследует проблемы эстетики. То, что мы непочтительно зовем скукой,—целый литера- турный жанр, хотя и несостоявшийся¹⁶. Скука—пове- ствование о том, что неинтересно*. Повествование должно находить себе оправдание в самом событии, и чем оно облегченнее, чем в меньшей степени высту- пает посредником между происходящим и нами, тем лучше.

Вот почему, в отличие от романиста, автор рыцарс- ких повествований направляет всю свою поэтическую энергию на выдумывание интересных событий. Такие события—приключения. Ныне мы можем читать «Од- иссею» как изложение приключений; без сомнения, великая поэма при этом утрачивает большую часть своих достоинств и смысла, и все же подобное прочте- ние не вовсю чуждо эстетическому замыслу «Одиссеи». За богоравным Улиссом встает Синдбад-мореход, а за ними, совсем уже вдалеке, маячит славная буржуазная муза Жюля Верна. Сходство основано на вмешательст- ве случая, определяющем ход событий. В «Одиссее» случай выступает как форма, в которой проявляет себя настроение того или иного бога; в произведениях фанта- стических, в рыцарских романах он цинично выставляет напоказ свое естество. И если в древней поэме приклю- чения интересны, поскольку в них проявляется каприз- ная воля бога—причина в конечном счете теологичес- кая,—то в рыцарских романах приключение интересно само по себе, в силу присущей ему непредсказуемости.

Если внимательно рассмотреть наше повседневное понимание реальности, легко убедиться, что реально для нас не то, что происходит на самом деле, а некий привычный нам порядок событий. В этом туманном смысле реально не столько виденное, сколько предви- денное, не столько то, что мы видим, сколько то, что мы знаем. Когда события принимают неожиданный обо- рот, мы считаем, что это невероятно. Вот почему наши предки называли рассказ о приключениях вымыслом.

* В одном из выпусков «Критики» Кроче приводит определение скучного человека, которое дал один итальянец: «Зануда—тот, кто не избавляет вас от одиночества и не может составить нам компании».