4. Имперский стиль

4 сентября 1721 года в Санкт-Петербурге соборные стены церкви Святой Троицы огласились криками: «Виват, виват Пётр Великий – отец Отечества, император Всероссийский!» Обратите сразу внимание на эпитет императора Петра – Всероссийский, а не русский. Важное уточнение. Почему? Поймём дальше. А тогда в Сенате, учреждённом Петром как высший законодательный и судебный орган Империи, был дан обед на 1000 персон. Не забыли и о простолюдинах. На площади перед церковью Святой Троицы струились два фонтана. Из них 15 часов кряду било вино. Из одного – белое, из другого – красное. Изобретение любимца Петра, с которым он начинал ратное дело преобразования Московского царства в Российскую империю, Александра Меншикова. Умел потрафить Петру этот маститый царедворец и сам завзятый пьяница. Правда, никогда почему-то, несмотря на вёдра выпитого, не терявший головы. Русский характер.

Но не о Меншикове сейчас речь. Событие куда важнее личности придворного – отмечали всей новой столицей Империи юридическое закрепление появления одной из великих империй – Российской. Что и говорить, умели русские самодержцы отметить свой успех.

Хотя, надо прямо сказать, в самом определении «империи» как формы государственного устройства много наносного, идущего больше от политической конъюнктуры, чем от реального содержания имперской практики. Ну, взять хотя бы определение из Советского энциклопедического словаря. Кто-то скажет, а разве нет чего-нибудь поновее? Есть и поновее, но, к сожалению, определения ничем не отличаются от советского. «Империя (от лат. imperium– власть), гос-во, глава к-рого – монарх, король, император (напр. Российская И., Британская И). Как правило, имела колониальные владения» (С. 491). Вот так – ни больше, ни меньше.

Противоречия уже в одной строке. В пример приводится Российская империя. Но любому известно, что у Российской империи не было колониальных владений. Не Сибирь же записывать в колонию. И даже Туркестанский край, вошедший в состав Империи уже в XIXв. стараниями генерала Скобелева – героя Шипки, покорившего Бухарский эмират и Кокандское ханство, к колониям никак не отнести. В государственном устройстве и эмирата и ханства после присоединения к Российской империи ничего не изменилось. Всё осталось прежним – эмир, хан, знать, муллы, народ, базар. Даже международные связи сохранили за местными элитами. Разве что переговоры вели уже не только от своего имени, но и от имени «белого царя», т.е. императора России.

Вторая нестыковка. Мол, империя – это государство, во главе которого стоит монарх, император. Смотрим, как определяется на той же странице словаря император – «лат. imperator– повелитель, титул нек-рых монархов». Можно что-нибудь понять из такой формулировки? Вряд ли. Потому что захотелось какому-нибудь монарху стать императором, он и называет себя этим титулом. В действительности всё было и есть совсем не так. Произвола в принятии императорского титула никогда не было и быть не может. Потому что это не просто титул. Это отражение и выражение геополитической реальности. Почему, скажем, испанский или португальский короли с завоеванием колониальных владений в Америке, Африке и Азии не приняли на себя титул императора? Чем они, родовые в нескольких поколениях и веках царствующие особы, хуже выскочки Наполеона Бонапарта, присвоившего себе титул императора, даже не став перед этим королём Франции?

И потом самое главное, разве только одним титулом императора просто монархическое государство отличается от монархического государства, созданного по типу империи? Простите, но уже из опыта новейшей истории известны примеры империй не монархического устройства. Стыдно напоминать об этом авторам всяких словарей и исторических опусов. Скажем, современные США или Китай (на подходе Индия) тоже проецируют себя в виде мировых империй, хотя и не кричат об этом громким голосом. Так же как, впрочем, и став социалистическим, СССР не перестал быть по своей государственной природе, т.е. геополитическим характеристикам, империей. Даже после распада СССР Российская Федерация не утратила признаков империи. Возрождение России как одной из великих мировых держав возможно только в форме империи. Федеративной или унитарной – это уже другой вопрос.

Можно сказать и ещё задиристее: любая современная федерация имеет если не все, то очень многие признаки империи. По крайней мере, в мировом «разделении труда» она выступает в имперском обличии. Это наглядно демонстрируют не только такие самые крупные мировые федерации как США, Китай, Россия, но и стремительно приближающиеся к ним Индия, Бразилия, Мексика и даже Австралия с Канадой.

Так что пока рано Российской Федерации «выходить из империи», как предлагают некоторые политологи (например, «Выход из империи: тяжёлое наследство». – Полис, 2008, № 6. С. 54-66). Никуда Россия не выйдет. Ей просто некуда выходить. Не в «чисто же поле», как предлагают некоторые. Да и с какой стати у неё оказывается «тяжёлое наследство»? Как раз наоборот. Освободившись пока от ставших откровенными прихлебателями за годы советской политики пролетарского интернационализма «окраин», Российская Федерация постепенно наберёт экономические, а вслед за ними и другие имперские обороты. Уже за 8 лет XXIвека на 2 дотируемых из центра субъекта Федерации стало меньше. Сегодня самообеспечивают себя лишь 14 субъектов из 83. Получается 20%. Начавшийся процесс укрупнения, постепенный переход к краевому принципу федеративного устройства ускорит процесс адаптации регионов к новой расстановке государственных акцентов.

И ещё одно концептуальное соображение. В оценках имперского государственного устройства почему-то всегда делается упор на территориальном расширении границ. Это, безусловно, важный компонент имперского строительства. Он наиболее очевидный. Всем бросается в глаза, потому что всех задевает, кого непосредственно, присоединяя территорию, кого по-соседски завистливо, мол, смотрите, какая прыть, надо бы осадить. Отсюда именно эта способность расширяться территориально или формально присоединение территорий другими формами влияния на близких и дальних «родственников» объявляется едва ли не самым главным признаком имперской государственности, тенденцией к имперскому строительству.

Вот типичный самый свеженький политологический пример такого понимания империи. Майкл Хант (заслуженный профессор исторического факультета университета Северной Каролины в США) пишет в статье «Между империей и гегемонией: сумятица в политике США»:

«Понятие американской империисегодня вошло в моду и эффективно используется, если сопровождается хорошим обоснованием.Империя в фундаментальном смысле – это централизованный политический проект, в котором принуждение (насилие или, по меньшей мере, угроза его применения) используется для подчинения территориально ограниченного пространства. После своего создания империи приобретают и другие структурные признаки. Поддержание контроля зависит от сотрудничества между элитами метрополии и колониальных владений и обставляется разного рода механизмами, начиная с военных баз для обслуживания интересов класса имперских управленцев и заканчивая идеологическими ортодоксиями, которые оправдывают доминирование – как у себя дома, так и за рубежом. Скептики, возможно, будут утверждать, что неформальный контроль, являющийся выдающейся характерной чертой Соединённых Штатов, не может быть классифицирован как империя. Это возражение не выдерживает критики. На память приходят восточные рубежи Римской империи и территории, подчинённые Китаю за пределами границ непосредственного имперского господства» («Выход из империи: тяжёлое наследство». – Полис, № 6, 2008. С. 7).

Это довольно исчерпывающее обобщение современных западных представлений об империи. Помимо способности к территориальному расширению здесь ещё выделяется и другой признак империи – гегемония. Дадим ещё раз слово М. Ханту:

«Гегемония, представляя собой не менее значимое понятие, чем империя, не поддаётся простому определению. Компаративистика помогает тут мало, а количество исторических казусов, на основе которых можно было бы сделать некие обобщения, весьма невелико. Существует множество империй, гегемонии встречаются более редко, и совершенно отсутствуют такие гегемонии, как США, обладающие столь многослойным влиянием в глобальном масштабе. Самый очевидный для сравнения аналог, Великобритания, действовала в условиях избранных ею ограничений, объясняемых наличием достаточно широкого круга почти равных ей по силе конкурентов, относительно примитивных коммуникаций и транспортных технологий, а также сравнительно менее мощной экономики».

Пусть читатель извинит нас за тяжесть слога, но других определений пока не придумано. Поэтому продолжим: «Отправная точка в определении гегемонии– это выделение тех качеств, которые не позволяют называть её империей. Один из ведущих признаков – это больше широкое и филигранное проникновение экономических и культурных практик и продуктов в целые регионы, нежели сфокусированное проецирование политической или военной мощи. Другое качество – это, скорее, сознательное внедрение транснациональных норм и институтов, нежели создание специфических, подчинённых, колониальных режимов. Возможно, наиболее значимый атрибут гегемонии – это легитимность. Гегемония – нечто большее, чем стремление к получению материальных благ или психологического удовлетворения. Неотъемлемой частью любых притязаний на международное лидерство в масштабе гегемонии является наличие серьёзных обязательств. Гегемония отличается от империи отсутствием принуждения, разрозненностью источников поддержки и несколько более аморфным территориальным диапазоном».

И затем выводы: «Если империя в случае США – это генетически присущее качествогосударства, то гегемония – приобретённый признак. Гегемония стала возможной благодаря беспрецедентному в истории человечества уровню экономического роста в течениеXIXи началаXXв. Это создало предпосылки для появления международной системы, которая была инспирирована, спроектирована и отлажена США и приобрела определённую форму в течение первых двух третей ХХ в. Американская экономическая и культурная среда переделали общества и изменили практики повседневной жизни во всём мире» (там же. С. 9.).

Ну насчёт законченной переделки мира, тут профессор явно погорячился, приняв желаемое американской элитой за свершённое. Пока не удалось переделать. В этом-то и заключён весь фокус в представленной Хантом западной модели империи. Её доминанта – насилие, хотя и в разных формах. И как производное насилия – экспансия, тоже в разных формах – военная, территориальная, экономическая, культурная, духовная. Даже спорт сегодня задействовали. Что такое Олимпийские игры в Пекине в 2008 г. как не форма китайской экспансии? Ну-ка, гуманисты, правозащитники, опровергните это утверждение!

Всё это так и было. Как видим, так и остаётся. Но при этом почему-то за скобки выносится один очень неудобный для западной философии и истории объект. Может, потому и выносится за скобки, что не укладывается в прокрустово ложе политической науки Запада? Не исключаем, что именно поэтому. Что за объект? Правильно, читатель, – наша с вами Российская империя. Она действительно имеет все признаки западной модели империи. Но, во-первых, применяет их сугубо на свой лад, так что от их западной трактовки мало что остаётся. А, во-вторых, дополняет западную практику своей, отечественной, в корне отличающейся от западной. Вот в этом-то и собака зарыта. Откопать её – наша задача.

Российский, да и в целом всемирный опыт показывает, что все стратегически значимые для человечества успехи достигнуты государствами-империями. Только имперское государственное устройство обеспечивает необходимые материальные и духовные предпосылки для развития общечеловеческого социума. Все известные миру цивилизации на всех континентах во все эпохи обязаны своему благополучию имперскому устройству, имперскому образу мысли и действия. Утрата имперской составляющей ведёт и к утрате динамизма в развитии любой цивилизации.

Древняя Греция так бы и осталась захолустьем, хотя и привлекательным для других, если бы не вышла за пределы города-полиса и не превратилась в империю Александра Македонского, пусть и крайне краткосрочную по времени существования. Рим утонул бы в окружении этрусской культуры, если бы не покорил Карфаген и не стал империей.

Поэтому любое общество, любое государство избирает в качестве путеводной звезды развития империю, имперский стиль поведения. И растущее количество неудачников, которым не удалось утвердиться в имперском обличии, никого не останавливает. Скорее, наоборот. Побуждает искать другие, более удачные формы имперского облачения.

В истории Европы есть три примера перспективного имперского строительства. Это – Древний Рим, Византия и Российская империя. Правда, при известных оговорках можно к их числу добавить ещё одну – Британскую империю. О чём отдельный разговор. Причём из всех этих счастливчиков по возрасту самая опытная и устойчивая имперская форма государственного устройства и деятельности именно Российская. Древнему Риму – менее 1000 лет. Византии – чуть больше 1000 лет. Британской империи Кромвеля-Виктории – всего-то 300 лет. Российской же имперской государственности Рюриков – Даниловичей – Романовых – Сталина – Брежнева – 1200 лет (хотя и с некоторыми перерывами).

Конечно, были в Европе примеры и помимо этих четырёх, но они не совсем универсальны. Ну, действительно, чему может научить пример и опыт Священной Римской империи (империи Карла Великого). Это, скорее, суррогаты, возникшие из ностальгии по разрушенному Риму цезарей.

Хотя формально СРИ и просуществовала 8 веков (с 962 г., когда её провозгласил германский король Оттон Iдо 1806 г., когда она исчезла окончательно в ходе наполеоновских войн), но у этой империи не было признанного имперского центра. Она постоянно распадалась на независимые мелкие государства-княжества. С концаXVв. она даже была переименована в Священную Римскую империю германской нации. Но позвольте, самой Германии как единого государства не было до серединыXIXвека. Какая уж тут «империя»?

И более поздние германские попытки реанимировать Священную Римскую империю выглядят почти что анекдотически. Мы имеем в виду так называемый «третий рейх» Гитлера в 30-е – первой половине 40-х гг. ХХ в. «Первый рейх» – это якобы империя Карла Великого. «Второй» – та самая Германская Священная империя. «Третий» – трагический для всего человечества опыт национал-социализма.

Французская империя. Возникла после французской революции 1789 г. в результате узурпации власти Наполеоном Бонапартом. В 1804 г. он провозгласил себя императором. Провёл с десяток завоевательных войн, присоединив к Франции с десяток мелких европейских государств. Но с крупными явно не сладил. Проиграл войну с Испанией. Был бит в Альпах нашим Суворовым. Опростоволосился с так называемой континентальной блокадой Англии.

И вообще, на наш взгляд, весьма глубокое заблуждение считать Наполеона покорителем Европы, а Францию «свободолюбивой империей», несшей освобождение европейским народам от феодальной зависимости местной знати. Так могут до сих пор считать, пожалуй, только ничему не научившиеся за 300 лет европейской истории польские националисты, испытывающие до сих пор приступ острейшей русофобии. Всюду, куда бы ни совался Наполеон, он встречал вооружённый отпор тех, кого должен был «осчастливить» свободой, – в Германии, Австрии, Италии, Египте, Испании и т.д. и т.п.

Так же обстоит вопрос и с Французской колониальной империей. То, что Франция в течение XIX–XXвв. приобрела ряд заморских территорий, управляемых из единого центра Парижа, не вводит её в разряд империй. Франция считала себя метрополией, а эти территории – колониями.

Вообще следует заметить, что в политическом словаре нет даже самого понятия «колониальная империя». Есть «колониальная система империализма» (Советский энциклопедический словарь. – С. 610). Поэтому к империям вряд ли можно отнести Испанию, Португалию, Голландию, имевших, как Франция и Англия, колониальные владения. Испания одно время владела Голландией. Но ни террор герцога Альбы, ни постоянные военные экспедиции не смогли удержать эту территорию. В XVIв. национально-освободительная борьба голландцев привела к созданию независимого государства, которое само вскоре стало «колониальной империей», присоединив к себе Индонезию – «Нидерландскую Индию».

Австро-Венгрия существовала с 1867 по 1918 гг. как дуалистическая (т.е. двуединая) монархия во главе с австрийским императором из династии Габсбургов. Он же, этот император, по совместительству был и венгерским королём. Создана была Австро-Венгрия в результате преобразования Австрийской империи Габсбургов. Сама эта империя получила или, правильнее будет сказать, присвоила сама себе имперский статус с 1804 г., как противовес провозглашённой в том же году Наполеоном «Французской империи». Австро-Венгрия из-за генетического дуализма правящих элит – австрийской и венгерской – никогда не проецировала себя как империя. Хотя, может быть, территориально и полиэтнически она действительно тянула на империю, особенно после удачного для династии Габсбургов Венского конгресса (1815 г.), когда канцлеру Меттерниху удалось с помощью непутёвого и недальновидного Александра Iприбрать к рукам фактически всю Юго-Восточную Европу и даже на несколько десятилетий захватить Северную Италию, дав повод Гарибальди и другим развернуть национально-освободительную борьбу, в ходе которой и была объединена Италия в единое королевство.

Османская империя (в европейской транскрипции – Оттоманская) – сложилась в XV-XVIвв. сразу на трёх континентах – в Азии (Малая Азия), в Европе (Балканы) и в Африке (север). Это действительно была весьма яркая и сильная по этногеополитическим параметрам империя. Все имперские признаки (сильный центр, господство государствообразующей нации, мощные армия и флот, развитые административная и экономическая инфраструктуры и пр.) у Османской империи были налицо. Но всё-таки, строго говоря, несмотря на балканское присутствие, в европейские каноны Османская империя не совсем укладывалась. Да и сама она себя не считала европейской. Скорее, наоборот. Лишь революция младотурков 1908 г. повернула Малую Азию лицом к Европе. Но было уже поздно. Вот если бы не разгром турецкой армии принцем Савойским вXVIIв. на подступах к Вене, тогда бы, может быть, мы получили весьма любопытный исторический опыт ещё одной, кроме Российской, евразийской модели имперского устройства.

Возвращаясь к началу нашей главки, заметим, что все три удачных случая строительства империи – Римской, Византийской и Российской – по этногеополитическим параметрам были случаями строительства сухопутных или континентальных империй. Ни одна из них не славилась своим морским могуществом. У Рима военно-морской флот был наёмный. У Византии его вообще, в строгом смысле этого понятия, не было. Россия приступила к созданию современного флота при Петре I, т.е. на девятом столетии своего существования, осознав, что без выхода в Атлантический океан через Балтийское и Чёрное моря ей окно в Европу не прорубить.

Британская империя – это первая мировая морская империя. Завоевания Испанией и Португалией Латинской Америки не в счёт. В империи эти завоевания не превратились. Следующие за Британией морские мировые империи – это США и Япония. Во всяком случае, они так себя поставили. Их приоритет – сильный военно-морской флот. Британия как империя утвердила себя в ходе девяти англо-испанских войн XVI-XVIIIвв. за захват колоний и господство на море.

США также потеснили Испанию в XIXв. в борьбе за Филиппины и Кубу.

Япония утвердилась во время Русско-японской войны 1904-1905 гг. на Дальнем Востоке.

Сходство морских империй с этногеостратегической точки зрения ещё и в том, что они островные государства. Даже у США имеется геостратегическое мышление и поведение, в отличие от империй континентального типа, грубо говоря, пиратское: захватил, утопил и скрылся на свой остров. Но начинали они с установления «железного занавеса» с континентами. Британия после оккупации Кромвелем Ирландии и Шотландии выставила в проливе Ла-Манш сторожевые корабли, которые следили за тем, чтобы к католикам ирландцам не пришла помощь с континента. США ввели в начале XIXв. доктрину Монро, суть которой сводилась к незамысловатому принципу: Америка для американцев. Благодаря этому принципу США удалось прибрать к рукам своих северных и южных соседей – Канаду и Мексику. Смысл японской реформы после реставрации Мейдзи (1868 г.) также свёлся к принципу «Япония для японцев» (технологии – западные, но производство, власть и традиции – свои).

Римская империя – это империя силы, торжество насилия, а не закона. Хотя эта империя и дала человечеству универсальное в условиях товарно-денежных отношений римское гражданское право. Принятый в 1801 г. Кодекс Наполеона лишь освежил традиции римской юриспруденции. Поэтому он до сих пор сохраняет свою значимость и силу. И тем не менее Рим – это господство самой передовой по тем временам армии и военной техники. Правда, был момент, который едва не поколебал римский военный авторитет. Речь идёт о Пунических войнах с Карфагеном. Злейший враг Рима полководец Ганнибал едва не превзошёл римлян в военном искусстве. Но это была временная осечка.

Главная ошибка римских властей состоит в том, что они не сделали Рим духовным и религиозным центром империи и более 300 лет яростно преследовали христианство вместо того, чтобы сделать его государственной религией. Признание Константином христианства оказалось явно запоздалым для Рима, но дало козырь Византии. Именно как религиозный оплот народов ценна Византийская империя. Этот опыт с успехом переняла Россия, как переняла она и опыт плодотворного сотрудничества светской (императорской) власти и духовной, патриаршей милости. Этот симбиоз получил название принципа симфонии, т.е. взаимного присутствия и влияния, в отличие от какофонии, в которую на Западе вылился принцип разделения властей на светскую и духовную, провозглашённый Августином в его концепции о Граде божьем и Граде земном. Позднее он был закреплён в учении Фомы Аквинского (XIIIв.), разработавшего официальную идеологическую доктрину католицизма – томизм. Она и поныне состоит на вооружении Ватикана.

Использование принципа симфонии властей предохранило Византию от так называемых религиозных войн и распрей, захлестнувших Западную Европу в Средние века. Минул этот бич и Российскую империю, воспринявшую от Византии принцип симфонии в отношениях светской, в данном случае царской и позднее императорской власти, и духовной, церковной. Даже спровоцированный в середине XVIIвека явно непродуманными действиями царя Алексея Михайловича и патриарха Никона церковный раскол на никонианцев и старообрядцев не привёл к войне. А мог бы. Бог миловал. Сегодня особенно очевидна надуманность реформы Никона. Ну, какая разница, как креститься: тремя перстами, как крестились греки и предпочитал креститься Никон, или двумя, как крестились русские до тех пор с момента крещения их Святым Владимиром Киевским в 988 году? Тем более что в обоих случаях в перстах соблюдалась конфигурация Святой Троицы – главного символа Православия. Ясно, что тут была наносная подоплёка – чрезмерные амбиции властолюбивого Никона. Кстати, мордвина по национальности, как и его антагонист глава старообрядцев протопоп Аввакум. Оба – выходцы из одной мордовской деревни. Вот так два мордвина едва не поссорили между собой всю Святую Русь!..

Сегодня Русская Православная Церковь усилиями усопшего недавно патриарха Алексия IIпримирилась с Зарубежной Православной Церковью. Может быть, пора принять и примирительный акт со Старообрядческой Православной Церковью. Тем более что делить-то особо нечего. Или есть что? Ну, пускай сами разбираются.

Но и Византийская империя не избежала изъянов. Главный из них заключается в том, что не было в ней единого византийского народа (в строгом смысле этого понятия). Фактически население империи представляло собой своего рода вавилонское столпотворение. Всякий этнос, начиная от административно господствовавшего в империи греческого до мусорщиков и дворников из восточных племён, которые даже до уровня народа, т.е. племенного единства на почве единого языка, религии, хозяйства, не доросли, был на особицу, что называется, сам по себе. Византийская церковь оказалась первой не как духовная собирательница всех народов и племён империи, а по принадлежности как представительница государственной религии.

В России всё было иначе. Святой Владимир крестил русских уже как представителей единого народа, сложившегося и выросшего из союза не менее чем десятка славянских племён. Позже к ним присоединились представители уже не десятка, а десятков, а то и сотен других неславянских племён. Русский народ как самый многочисленный на территории империи выступил не только как государствообразующий этнос, но и как духовнообъединяющий все другие народы. Это не значит, что силком крестили всех без разбору. Это значит, что всем без разбору было предоставлено право выбора не только государственной принадлежности, но и духовной религиозной определённости. В Российской империи получилась симфония не только светской и духовной властей, но и симфония всех имевшихся в ней религий. Люди сами определялись без всякой конституции.

И как следствие этого самоопределения ещё один камень, из которых была построена Российская империя, – подданные идентифицировались, т.е. выбирали себе подобных, не по национальным и этническим принадлежностям, а по вероисповеданию. Приняв Православие, подданный, кем бы он ни был по национальности, автоматически получал все права, предоставляемые Сводом законов Российской империи. Для блюстителей «чистоты расы» это кажется дикостью. Но для устойчивости и динамизма имперского развития – это благо. Это не пресловутая национальная ассимиляция, которой так боятся малые народы (возьмите современную Прибалтику). Это добровольный выбор статуса имперского гражданина. Ведь быть гражданином, т.е. носителем суммы прав и обязанностей, можно не только при республиканском государственном устройстве, но и, как показывает опыт Российской империи, в самодержавной монархии.

Вот этого никак не могут или не хотят понять критики Российской империи как в прошлом, так и в настоящем. В дооктябрьской России никому и в голову не приходило делить граждан по пятому пункту – национальной принадлежности. Был такой пункт в самой интернациональной стране мира – СССР. Зачем? Думаем, никто и сегодня не сможет дать внятного ответа. Именно из-за этого пункта было сломано немало миллионов судеб советских граждан. А ведь можно было и не ломать…

Именно из-за отсутствия этого пятого пункта Российская империя в начале ХХ в. стала второй после США страной эмигрантов. У нас проживало 5 миллионов приезжих из 130 млн. населения. Чуть меньше 3 процентов. Но они чувствовали себя в России не как на чужбине, а как дома, на Родине. Из России никто никуда не торопился выехать. Ни в Европу, ни в США. Дома как дома. Вот вам и «тюрьма народов», термин, придуманный большевиками для стравливания русских с инородцами. Понятно зачем – чтобы удержать власть.

То есть и здесь, в империи, как и в Киевской Руси, как и в Московии, главная черта государственности – уживчивость. Никто ни с кем не стремился конфликтовать. Только в крайнем случае, и то очень уж в крайнем. А в остальных – добрососедство и ровные взаимоотношения.

В отличие от Римской и Византийской Российская империя опиралась не на голый административный ресурс, а на совместное проживание всех народов, среди которых самый многочисленный русский народ никогда ни перед кем не выдвигал своих особых претензий на первенство. Скорее, наоборот. Предпочитал поддержку давлению и тем более притеснению. Уж если даже такой непримиримый русофоб, каким был вождь чеченских сепаратистов XIXв. Шамиль, в конце жизни признал Россию своей Родиной, то это говорит о том, что Российская империя никогда не была «тюрьмой народов».

Как не была она и «плавильным котлом», в котором переплавлялись целые народы и нации в единый народ. Вообще эта либерал-марксистская теория «плавильного котла» вплоть до грядущего отмирания наций сыграла очень злую шутку с русским народом. В СССР – этой последней пока по времени форме Российской империи, хотя и весьма изуродованной марксистско-ленинским экспериментом, – насчитывалось 22 млн. смешанных браков. То есть каждый третий брак был межэтническим. Отсюда вполне понятным становится такое образование как «советский народ», которое, по сути, стало в последние годы брежневской эпохи вытеснять понятие «русский народ». Западная социология даже изобрела для этого случая новый вид Homosapiens–Homosoveticus, т.е. «советский человек». А западники знали, что делали. Они зря госбюджетные ассигнования не разбазаривали, как их советские коллеги.

Получалась дикая картина. Благодаря политике пролетарского интернационализма (где ещё в мире есть страна с такой политикой и появится ли вообще когда-нибудь?) в СССР сознательно ассимилировался государствообразующий народ. Он начал растворяться в 200 малых народах, которые, конечно же, от такого подарка были в восторге. Русские несли на так называемые окраины всё лучшее, что имели у себя в центре, а взамен не получали ничего, даже бракованного узбекского хлопка! Все народы СССР укреплялись численно и материально, кроме русского. В этом одна из главных причин развала СССР.

Русский народ не настолько наивен и глуп, как это казалось в Кремле. И его доверчивость не беспредельна. Как только русские убедились, что правящая КПСС расходует их ресурсы не во благо всему народу, а во благо партноменклатуре, зачастую имевшей ярко выраженный антирусский окрас, их доверие к КПСС лопнуло. А кроме русских, к концу 80-х годов ХХ в. у КПСС уже не оставалось сторонников. Все компартии так называемых союзных республик тянули одеяло на себя, отстаивали, прежде всего, свои национальные интересы. У русских же своей компартии не было. Она появилась в 1990 г. И её появление стало сигналом для национальных компартий, что пора отделяться, пока русские не очухались окончательно.

Развалилась и «новая историческая общность – советский народ». Но это не значит, что умерла сама идея такой общности. Просто измученный трагедиями ХХ в. русский народ уже чисто физически оказался не в силах переварить инонациональные вливания в свои ряды. Ведь до сих пор русские с этой задачей справлялись. И от этого русский народ только усиливался. Потому что в своей основе русский народ – этнически многонационален, как это ни дико звучит для чьего-то кваснорусского слуха. Да-да, русские – полиэтнос, а не моноэтнос. Это уникальный случай в мировой истории. Разве что ханьский народ современного Китая (а это 91% из 1,3 млрд. населения страны) чем-то напоминает русский народ.

Вот эта полиэтничность русского народа, запросто переваривавшего любые инонациональные вливания, и составляет основу Российской империи. На наш взгляд, эту особенность имперского строительства России прекрасно отразил И.Л. Солоневич. Мы не раз и не два ссылаемся на него, но что поделать. Он сумел лучше всех других официальных и неофициальных, дооктябрьских и послеоктябрьских академиков и просто интересующихся отразить главное в государственном менталитете русского (российского по форме и содержанию) народа. А почему сумел? Потому что на своём личном примере уразумел, что такое быть эмигрантом в своей стране. Судите сами. Вот прямая выписка из «Народной монархии». Прочтите и оцените: разве не прав был белорусский эмигрант?

«Если бы мы изучали русскую историю с русской точки зрения, а не с какой-нибудь декоративно-спинозной или церебрально-спинальной, то мы могли бы установить тот неправдоподобный, но всё-таки неоспоримый факт, что от Олега почти до Сталина русская национальная и государственная жизнь – то спотыкаясь и падая, то отряхиваясь и восставая, идёт всё по тем же основным линиям, которые я постараюсь суммировать в нескольких пунктах.

1. Нация – или, лучше, земля – как сообщество племён, народов и даже рас, объединённых общностью судеб и не разделённых племенным соперничеством.

2. Государственность как политическое оформление интересов всей «земли», а не победоносных племён, рас, классов и прочего.

3. Легитимная монархия как централизованная выразительница волевых и нравственных установок «всей земли».

4. Неотъемлемое право этой земли на свое земское самоуправление, на все связанные с этим свободы.

5. Максимальная в истории человечества расовая и классовая, религиозная и просто соседская терпимость.

6. Максимальный в истории человечества боевой потенциал этого сообщества, нации или этой всей земли.

Самое длительное в истории мира упорство той традиции, которая неизвестным нам путём, когда-то родилась где-то на Великом Водном Пути».

И затем выводы: «Вторжение феодальной идеологии в Киев, шляхетской – в Москву и марксистской – в Петербург привели нас к татарскому игу, к крепостному игу и к социалистическому игу. Вполне вероятны какие-то очередные влияния, вторжения, философии и концлагеря. Ещё более вероятно то, что они кончатся так же, как кончились и предыдущие: из-под надгробной плиты, сооружённой Карлом Марксом над русской национальной доминантой, вдруг поднимется, казалось бы, давным-давно похороненный Александр Невский, и вдруг окажется, что жив именно Александр Невский и что от карлов марксов только и осталось что образцово-показательная труха». Итоги голосования на ТВ-2 в программе «Имя Россия» – тому наглядное подтверждение. Самым выдающимся русским деятелем за 1000 лет народ выбрал именно Александра Невского. За ним поставили П.А. Столыпина. На третье место определили И.В. Сталина. Любопытная расстановка. Как её не оценивай, но главное, что объединяет всех трех первых номинантов «Имени России», это их любовь к своей Родине – России, защита интересов простого народа или если угодно народов России и утверждение России как державы этногеополитического, а значит, имперского, статуса.

Можно сколько угодно зубоскалить по поводу значения и силы народного мнения («глас народа, глас божий»), но факт остаётся фактом. Народ нутром выбирает то и тех, кто отстаивает это «то», безошибочно: патриотизм, народность и державность. Это как раз «то», без чего не было, нет и не может быть русской истории. Это как раз «то», что и составляет её сердцевину. А значит и сердцевину русской нации и российской государственности.

Опять прав Солоневич, завершающий свой анализ уроков русской истории и места в ней русского народа: «А потом (т.е. после всех известных ему и нам исторических экспериментов, – авт.), вероятно, окажутся ещё более странные вещи. Вспомним, что шляхетские уроки окончились в Варшаве, шведские – под Полтавой и под Стокгольмом, вольтерианские – в Париже и гегелианские – в Берлине. И всё это будет проделано снова тем же Иваном Непомнящим, которого вот уже сотни лет никакая философия никак не может переделать ни в американца, ни в социалиста, и никакие подвалы и концлагеря тридцати последних лет не могут сделать ни коммунистом, ни колхозником. Хотя очень многих сделали всё-таки прохвостами. Но пройдут даже и прохвосты. Желательно было бы, впрочем, принять кое-какие превентивные меры: и против философии, и против прохвостов. Триста лет татарского ига, полтораста лет крепостного и тридцать лет социалистического это, может быть, в масштабе русской истории и не так существенно. Но в масштабах нашей собственной – это всё-таки очень большая неприятность».

Неприятность эта осмысляется и переживается на каждом новом витке исторической спирали по-новому новыми поколениями иванов непомнящих. Но как-то так получается, что как бы мы не стремились оттолкнуться от наших приоритетов, взять от них хотя бы чуть-чуть в сторону – не получается. Возвращаемся к тому, от чего хотим уйти. Получается, что движемся не по спирали, а по кругу. Может, это и есть как раз то самое верное направление движения, которого надо не чураться, а принять раз и навсегда за историческую данность и следовать ей или, если угодно, за ней. Не забудем, что именно круговая, а не спиральная форма движения лежит в основе библейской Книги Бытия.