- •1. Человек и общество: два взгляда
- •1М пространстве
- •4. Телесность, язык
- •2. Хозяйство на земле. Жизнь на границе природного и социального
- •3. Крестьянство как
- •4. Подчиненное положение, способы повседневного сопротивления и взаимопомощь
- •1. Что объединяет крестьянина и дворянина в одно общество?
- •3. Добровольность и принудительность
- •4. Этос джентльмена, или новая жизнь старой формы
- •1. Новые
- •5. Русский город: бург без буржуа
- •2. От предопределенности к бремени выбора
- •3. Абстракция — индивидуация — приватность
- •5. Социальное
- •4. Воспроизводство себя и создание стилей жизни
- •1. Новые социальные пространства
- •Тема 6 Гь,
- •Тема8. Советски человек ...................................................... Ш
3. Абстракция — индивидуация — приватность
,Именно в обществах Модерна происходит разделение публичной и частной сфер. Именно здесь индивид ощущает себя единицей, необязательно связанной с общностью. Тогда же складываются представления о человеке как индивидуальности.
Личность/индивидуальность — проблема невменяемости в роли. Эта проблема ключевая в романе как ведущем литературном жанре эпохи Модерна. М.Бахтин писал о романном герое как о человеке, «который до конца не воплотим в существующую социально-историческую плоть». Он писал, что «одной из основных внутренних тем романа является именно тема неадекватности герою его судьбы и его положения. Человек или больше своей судьбы или меньше своей человечности. Он не может стать весь и до конца чиновником, помещиком, купцом, женихом, ревнивцем, отцом и т.п... В нем всегда остаются нереализованные потенции и неосуществленные требования» ... «Нет форм, которые могли бы до конца воплотить все его человеческие возможности и требования». В эпосе «все его потенции, вес его возможности до конца реализованы в его внешнем социальном окружении, во всей его судьбе, даже в его наружности»". «Открытие» автономии индивида — осознание выхода человека за пределы всех и всяческих идентификаций.
Индивид пребывает как раз в точке пересечений всех определений этого мира. Отсюда — невозможность итогов, окончательных решений. Пока человек жив, он не в силах совпасть с собственной внутренней формой. Этой сложности, бесконечности, в которую вписывается личность, соответствует понятие культуры.
Представление о собственной уникальности, о возможности избежать влияния общества по собственному хотению кажется современному более или менее образованному человеку «естественным». Столь же самоочевидным видится противопоставление
* Бахтин М. Эпос и роман (О методологии исследования ромаиа)//Кахтин М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет, — М., 1975. -— С. 479—480.
110
себя непосредственному окружению. Приведем два высказывания. Одно из них принадлежит испанскому философу Х.Ортегс-и-Гассету. Другое — нашей соотечественнице писательнице Н.Берберовой. При всем отличии словесного выражения и кон-тектов сказанного они отличаются общностью настроения.
«Животное не властно над своим существованием, но развивается из самого себя, а подчинено внешнему, погружено в «иное», в «другое»... Но разве человек не пленник мира ?Разве он не окружен тем, что внушает ужас или, наоборот, влечет? Разве мы не обречены — и пожизненно — на бесконечную неустанную заботу? Да, конечно. И все-таки здесь есть одно решающее отличие. Человек способен на время забыть о своих заботах, отвлечься от окружающего мира, не обращать на него внимания. Указанное действие, абсолютно немыслимое в мире животных, заключается в том, чтобы повернуться, если так можно сказать, спиной к миру, уйти и себя. Иными словами, человек принимает во внимание собственный внутренний мир: проявляет заботу о самом себе, а не о чем-то другом, всецело принадлежащем внешнему миру» (Ортега~и-Гассет X. Человек и люди//Ортсга-и-Гас-сст X. Избранные труды. — М., 1997. — С. 484, 485).
«Я ненавидели главным образом все, что имело отношение к «гнезду», к семейственности, к опеке, к защите малых. ...Никогда в течение всей моей жизни я не могла освободиться от этого и до сих пор думаю, что муравьиная куча лучше гнезда, что в муравьиной куче можно жить более вольно, чем в гнезде, что там меньше тебя греют твои ближние (это грение мне особенно отвратительно), что в куче, среди ста тысяч (или миллиона) ты свободнее, чем в гнезде, где все сидят кружком и смотрят друг на друга, ожидая, когда, наконец, ученые выдумают способ читать мысли другого человека... Психология гнезда мне омерзительна, и я всегда сочувствую тому, кто бежит из гнезда, хотя бы он бежал и муравьиную кучу, где хоть тесно, по где можно найти одиночество — самое естественное, самое достойное состояние человека» (Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. — М., 19%.— С. 46,47).
Ощущение индивидуальности связано с абстракцией самым тесным, по парадоксальным образом. Индивид оказывается способным воспринять себя как сложную и уникальную личность именно вследствие возникновения абстрактных структур, которые сами по себе вряд ли могут обеспечивать потребность в личном участии и желании доверять, которое всегда испытывает человек.
Публичное и частное неотделимы друг от друга, они представляют две стороны медали. Гражданское общество «структурируется» как другая сторона проникновения государства в область повседневности.
Обозначения «публичный» и «приватный» — порождения Мо-
112
дерна. Цервое имеет своим источником возникающее чувство совместного владения собственностью, общего поля перемещения товаров. Приватность относилась к привилегиям правящих классов. К концу 18 в. в Европе слово публичный стало ассоциироваться с областью общественного блага. Приватность — то, что отделено от области публичного.
Как «сделан» Модерн с антропологической точки зрения? Мы уже отмечали, что Крестьянин и Джентльмен как люди традиционного общества доверяют друг другу. Кому доверяет человек на улице большого города? Он не знает тех, кто его окружает, не хочет знать и даже находит удовольствие в этом незнании. Поэт Шарль Бодлер, вероятно, первым обратил внимание на исторически новую фигуру фланера, который бродит по улицам большого города и наблюдает за множеством чужих, незнакомых. Позицию бодлеровского фланера-наблюдателя обсуждал немецкий теоретик культуры В.Беньямин4. Знаменитый социолог XX в. Э.Гоффман характеризовал эту ситуацию как «вежливое невнимание» (civil indifference). В традиционных обществах контраст между своими и чужими резок, чужих избегают, по отношению к ним агрессивность кажется «естественной». В городских обществах Модерна «вежливое невнимание» представляет некий молчаливый контракт признания взаимных прав, доверия и самозащиты. Доверие к «чужим» — род ритуала, который можно трактовать как свидетельство привычности, как средство снижения тревоги. Человек, гуляющий в толпе, не ожидает, что незнакомцы будут относиться к нему с явной враждебностью. Немотивированная агрессия все же воспринимается как отклонение от нормы. Нельзя сказать, что мирное сосуществование незнакомцев обеспечивается только большими социальными системами-институциями, представленными, например, полицией. Человек на улице обладает качествами самоконтроля, которые позволяют ему не вступать в конфликт с незнакомцами. Мы не реагируем агрессивно, если нас случайно толкнут на улице. Следует отметить, что в традиционных обществах такие социальные технологии, в общем-то, отсутствуют.
Возникающий контекст всеобщего анонимного общения трудно оценить знаком плюс или минус. Он просто существует. Люди просто живут в этом контексте.
Можно назвать ряд взаимосвязанных составляющих процесса складывания абстракции, индивидуальности и приватности:
— превращение малых общностей в большие, процесс урбанизации;
— универсализация общественной связи;
—усложнение посредников, связывающих людей в общество. Последнее, конечно же, не отменяет человеческую потребность людей в теплом личном начале;
'' Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. Из-
ЙПЯННМР. ЧССР. — М.. 1996.
бранные эссе. 112
— смена формы доверия: доверие к персонам сменяется доверием к сложным абстрактным (неличным) посредникам, связывающим людей в общество. Речь идет о государстве и бюрократии, праве, науке, экспертном знании, деньгах и идеологии;
— изменение типа социализации: образование демократизируется, а потому школы и другие институции начинают конкурировать с семейной социализацией. В школе человек получает знания о мире, которые он не может получить в ходе семейной социализации.
Рассмотрим несколько подробнее проблему абстрактных (неличных) посредников, которые, впрочем, могут найти вполне материальное выражение в форме социальных учреждений. Но они могут быть и нематериальными. Обратим внимание на символические знаковые системы, функционирующие безотносительно к специфическим характеристикам индивидов и социальных групп.
В качестве главного из них следует назвать деньги. Монеты и банкноты — выражение отношения. Деньги полагают символом Модерна. Но это — не единственный символ. Таковым являются и легитимирующие идеологии. Еще один вид таких посредников — экспертное знание, научное и техническое. Человек не получил его самостоятельно, но опирается на него в решении повседневных жизненно-практических проблем. Это — еще одно проявление того, как доверие людей друг к другу сменяется доверием к абстрактным системам и абстрактным возможностям.
Следует обратить внимание на такое значимое институциональное измерение Модерна, как развитой аппарат надзора. Он позволяет осуществлять монопольный контроль за насилием. В разных обществах может преобладать то или иное измерение. Вербальное письмо на бумаге может преобладать над письмом на теле, однако последнее присутствует и в экономических, и правовых обществах (см. тему 2).
Представление об индивиде и индивидуальном начале как ценности сопровождает эволюцию общества от объективного вменения к субъективному, от пенитенциарной нормы как системы необсуждаемых запретов и табу к личностной морали, к правосознанию в широком социально-культурном плане. Добавим к зтс.лу способность контролировать собственные аффекты, телодвижения и жесты.
Уже Ренессанс и Реформация свидетельствуют о возможности эмансипации индивида, который любому внешнему овещнснному авторитету противопоставляет принудительность своей совести, своей веры, своего вкуса — словом, своей ответственности. Правопос-лушный человек, человек-субъект признает и неукоснительно соблюдает обязанности, которые состоят в том, чтобы чужой индивидуальностью дорожить как своей собственной. Правопорядок превращает принцип индивидуальной всеобщности в универсальную всеобщность. Обязанность переживается как личное право индивида. Интимно-личностное, интимно-культурное стушевывается перед правом, отодвигается в приватную сферу. Право тут равно идее пра-
113
па в голове индивида. Здесь как бы нет человека рефлектирующего, страдающего, борющегося с собой, бунтующего.
Личность-индивидуальность немыслима, таким образом, без существования высокоорганизованных и абстрактных, «отчуждающих» структур. Сама идея личности выработана в новоевропейской культуре, которая трактует право как общественный договор между суверенными индивидами как агентами гражданского общества. «Левиафан» Т.Гоббса, представляющий собою трактат о государстве, — классический пример.
Право формально относится к людям так, как если бы они были одинаковыми. Оно отказывает ему в особом, задушевном, в богатстве человеческих определений, но зато дарует возможность выступить гражданином, участником и агентом гражданского общества. Внешняя оболочка равнодушно, но надежно отделяет и оберегает частную жизнь человека, предоставляя ее собственным задачам, драмам самоосуществлсния, личного призвания, нравственных выборов1".
Именно в процессе формирования абстрактных «сверхчеловеческих» посредников произошло рождение представления о правах человека и человеческом достоинстве, о том, что даже самые слабые члены общества имеют право на защиту и достоинство. В этот ряд следует включить и ошеломляющее открытие прав ребенка, и возникновение чувствительности к жестокости и страданиям себе подобных, а также идею ответственности даже за то, что совершаешь по приказу. Возникновение нуклеарной семьи, самой идеи детства как специфического периода жизни человека также находится в этом ряду. Именно в результате действия абстрактных посредников возникло пространство приватности, в котором и развивается то, что называют личностью, неповторимой индивидуальностью.
Следует подчеркнуть огромную значимость вопроса о социально-историческом пространстве развития индивидуальности. Часто рассуждают так: коль скоро мы говорим о возникновении индивидуальности-личности, индивидуальности-субъекта, то это касается всех людей. Это не так. Обратимся к хрестоматийному примеру. Каждый помнит разговор Татьяны Лариной с няней в романс А.С.Пушкина «Евгений Онегин»: «Л знаешь, Таня, п наши лета мы не слыхали про любовь»... Здесь в одном физическом пространстве встречаются люди, представляющие разные социальные пространства. В одном индивидуальная любовь — реальность. В другом само представление об индивидуальной любви отсутствует, а брак — не результат таковой, а лишь абсолютная хозяйственная необходимость. В социальном пространстве, где пребывает няня, нет возможности индивидуального брачного выбора, основанного на любви.
Новые качества оказываются социально распределенными, т.е.
111 См. подробнее: Соловьев Э.Ю. От обязанности к призванию, от призвания к при-ву/ГОДИССЕЙ. Человек в истории. — М., 1990.
114
распределенными неравномерно. Знаменитый французский философ М.Фуко в труде по истории сексуальности отмечает, что соответствующие медицинские практики, равно как техники нравственного руководства, исповедывания самого себя складывались в узких группах буржуазных или аристократических семей (привилегированных и руководящих, доминирующих в области политики). Именно в этом социальном пространстве была проблематизирована сексуальность ребенка. «Народные» слои до поры до времени этой тенденцией не были затронуты. Понятно, что о какой-либо точной хронологии речь идти не может".
Реально индивидуальность присутствует только в тех обществах и в тех социальных пространствах, где о таковой существует представление, где индивидуальным отличием дорожат, где индивидуальность является ценностью. В обществах Модерна возникает пространство, где культивируется ценность индивидуальности. Напомню о том, что оно отнюдь не обширно. В обществах сегодняшнего дня оно также ограничено.
Следует обратить внимание еще на одну важную черту. Одна тема Модерна влечет за собой другую. Проиллюстрируем этот процесс.
Распространение денег в крестьянской сельской среде способствовало возможности рассчитывать вклад, который каждый из членов общности вносил в жизнь группы. По мнению М.Вебера (в работе «Экономика и общество»), с той поры, как хозяйственная деятельность ориентируется на выгоду, она становится «профессией». Новая ситуация в корне отлична от положения в крестьянской семье как хозяйственной единице, от ситуации в ремесленной мастерской. Ни там, ни там нет разделения на профессиональную деятельность и досуг.
Сама возможность счета и расчета ведет к распаду ценностей солидарности и обмена. Именно эти ценности регулировали отношения между родителями и детьми в семье. Как уже было сказано выше (тема 3), в традиционной сельской семейной экономике хозяйственные функции распределялись между членами семьи. Семья — одновременно единица производства и единица лотребления, имущество неделимо. Как многократно показывала антропологи, именно эта неделимость порождает вытеснение расчетов из сознания. Слово труд употребляется крестьянами, но в значении работа. Работы здесь социально определены, распределены и дифференцированы. Они зависимы от системы ценностей солидарности и обмена. Эта система, связанная с удовлетворением первичных потребностей, выживанием группы и ее безопасностью, объединяет людей сложной полифункциональной социальной связью личного типа. Труд в традиционном понимании независим от денежного обмена и тех пред-
" Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. — М., 1996. С. 224, 226.
115
ставлений, которые этот обмен предполагает (представление об изолированном индивидуальном работнике, о свободном рынке, о возможности пересчета времени на деньги).
С развитием наемного труда и социальным «навязыванием» определения труда как продуктивной и рентабельной деятельности приходит в расстройство взаимозависимость членов группы (семейного хозяйства, соседской общности). Представление о труде меняется. Трудом начинают называть лишь ту деятельность, которая вознаграждается и оценивается. Те занятия, которые нельзя оценить в деньгах (работа по дому, уход за детьми), воспринимают как бездеятельность.
Постепенно деятельность членов крестьянской семьи, глубоко дифференцированная по полу, воплощенная в повседневных ритуалах, индивидуализируется. Возникает неудержимое стремление определять и различать статус каждого как работника или неработника.
Одновременно меняется представление о «возрастах жизни»: о том, что есть старость или молодость. Возникает восприятие старости и стариков как бремени, как источника «расхода». Это восприятие тем сильнее, чем скуднее средства, которыми располагает семья (например, в среде неквалифицированных рабочих). Постепенно функция обеспечения стариков переходит на системы государственного страхования. Эти системы выступают в качестве абстрактных посредников в отношениях между людьми. То, по поводу чего велись переговоры и устанавливались соглашения на личном уровне (семья должна содержать стариков), перекладывается на институты, которые действуют по собственной логике.
Еще один аспект связан с возрастанием роли школы как посредника в передаче опыта и знаний от одного поколения к другому. В традиционных общностях социальное знание передавалось в виде логики практики. Имеются в виду агрокультура и ремесленные навыки, ритуалы и нарративное знание, воплощенное в историях, сказках, пословицах. Школа обеспечивает крестьянских детей знаниями, которые не могут быть переданы в виде логики практики. В результате дети крестьян изменяют установки в отношении городских профессий. Они становятся работниками по найму со всеми относительными преимуществами по сравнению с порабощающими обязанностями крестьянской жизни: ранняя материальная независимость, фиксированное время труда, наличие свободного времени.
4. ТРЕВОГИ МОДЕРНА
.роисходящее в истории всегда имеет свою цену. Это в полной мере относится к Модерну. Современность проблематична, как, впрочем, и другие эпохи. Принося людям блага, которые сегодня кажутся данными от века, естественными и самоочевидными, она несет то, что воспринимается как беды. Можно, конечно, эти беды критиковать. Можно мечтать о возврате в Золотой век или о Снет-
116
лом будущем, в котором противоречия благополучно разрешатся, и наступит новый Золотой век. Вероятно, лучше не делать того, что не имеет смысла. Однако нельзя считать бесполезным стремление понимать, что произошло и происходит.
Каковы же беды и тревоги Модерна!
К числу таковых относят рационализацию, если понимать ее, по М.Веберу, как господство целерациональности. Человек в современных обществах всегда жалуется на засилье бюрократии и соответствующих институций. Социальные связи анонимны. Это связано с возрастанием сложности и абстрактности социальных посредников между людьми.
Общественные отношения и институциональная ткань становятся непонятными человеку. Так, анонимность политической жизни может служить источником аномии, т.е. негативного отношения человека к нормам и моральным ценностям общества. Для самого человека ощущение, что общество и его символы абстрактны, принимает форму представления о власти безличных обстоятельств. Люди ощущают, что зависят не друг от друга, даже не от себя самих, но от анонимных сил. Наиболее яркий пример — ощущение анонимной силы денег. Эти силы лишь отчасти представлены эмпирически, в повседневном опыте. Сам же мир повседневности воспринимается как «конфискованный», «колонизированный» деньгами, бюрократией и пр.
Иногда говорят, что на индивидуальные связи, на «человеческое» переносятся способы обращения современных технологий с материальными объектами. Но есть и иные оттенки этой проблемы. Колонизация повседневного опыта может пониматься следующим образом. За границы повседневной жизни, «за кулисы» задвигаются безумие и преступление, болезнь и смерть, сексуальность, даже сама природа. «За скобки» выносятся предметы экзистенциальные, неотъемлемые от сущности человека.
В традиционных обществах смерть была открытым феноменом. Ее не скрывали. Умирающего не прятали от семьи. Постепенно семья отдает область смерти во власть экспертов-врачей.
То же можно сказать о преступлении. Преступника в доиндуст-риальных обществах казнили публично. История смертной казни — история превращения смерти в событие, происходящее за кулисами публичной жизни. Мы ничего не знаем об исполнении смертных приговоров и знать не хотим. Нас возмущает их публичное исполнение, хотя многие выступают за сохранение смертной казни.
Что именно происходит с обществом и человеком? Для людей традиционного общества социальный и природный миры даны Богом. Человек Модерна уже полагает, что природу и общество можно и нужно изменять в соответствии с велениями разума. Представление о норме и девиации (отклонении от нормы) тесно связано с убеждением: данные «от природы» обстоятельства можно менять, регулировать. Идея коррекции — элемент представления, согласно
117
которому социальная жизнь открыта целенаправленному (целера-циональному) вмешательству человека. Сказанное делает понятным, отчего Модерн иногда называют цивилизацией нормы. Это норма видится универсальной, т.е. пригодной для всех.
До прихода Модерна «безумие», «преступление», «бедность» практически не различали. Их не совсем отделяли друг от друга. Россия — страна, культура которой до сих пор окрашена традиционализмом. В русском простонародном языке бедных, больных, преступников определяли одним словом: несчастные. Даже сейчас, в конце XX в., такое отношение нельзя считать исчезнувшим. На Западе четкое разделение названных трех групп произошло раньше. Средневековый госпиталь имеет дело не с болезнью, а, скорее, с бедностью. Госпитали — предшественники сумасшедших домов, тюрем и современных медицинских организаций.
«Безумие», «преступление», «бедность» постепенно дифференцировались, превратились в разные качества, за которые человека изолируют в разные места: в сумасшедший дом, в тюрьму, в работный дом (трудовой лагерь).
Постепенно произошли изменения в отношении к бедности. Они также дифференцировались. В традиционном социальном порядке в число бедных включались вдовы, сироты, больные, старые и немощные. Различия между ними не проводилось. Акцент, таким образом, делался не на особых жизненных обстоятельствах и социальных качествах, а на моральной потребности и нужде.
Постепенно бедность стала рассматриваться как состояние, требующее социального внимания. Соответственно социальные группы вдов и сирот, стариков и людей трудоспособного возраста, но бедных были разделены. Для бедных были придуманы работные дома. Для вдов, сирот и стариков — институции социального призрения.
Идея изоляции преступника и сумасшедшего ускорилась тогда, когда эти категории отделились от бедных. Безумие постепенно медикализировалось, т.е. стало рассматриваться как «душевная болезнь». Кроме того, безумие стали связывать и с социальными обстоятельствами. Так получалось, что преступность и душевные болезни чаще поражали бедных, т.е. непривилегированных. Отсюда — контроль за поведением как часть лечения. Нельзя отрицать существование веры, что безумие может поразить любого. Возможность сойти с ума — один из факторов риска Модерна. Безумие связывалось с неспособностью или нежеланием вести жизнь, которую требует этот мир.
Точно так же в традиционном обществе не различались грех и преступление. Специалисты отмечают, что примерно к началу XIX в. преступление начинает рассматриваться как отклонение от нормы (напомним, что определение точных дат по отношению к процессам такого рода невозможно!). Возникает идея наказания как собственно социального вмешательства. Цель наказания — через изоляцию
118
преступника от общества в тюрьме вернуть человека в мир нормы. Импульс к организации тюрем был первоначально связан с моральными устремлениями. Дисциплина и режим тюремной жизни виделись формой морального образования. Именно на них возлагалась функция реабилитации. Пенитенциарная (карательная) система казалась лабораторией социального усовершенствования. Напомним, что те же задачи ставились и при организации сталинских лагерей, колоний для взрослых и малолетних преступников, которые планировались как школы перевоспитания.
Эти болезненные вопросы находятся в центре внимания социальных мыслителей XX в. — от М.Фуко до Э.Гидденса. По этим проблемам выходит множество книг и статей.
Надо сказать, что рутины тюремной жизни в предельной форме воспроизводят то, что происходит в обществах Модерна как целом. Организация среды человеческого существования и социальное изменение рефлексивно проектируются. Выше в связи с проблемой индивидности и приватности говорилось о том, что человек начинает проектировать свою жизнь. Проектирование имеет место и на уровне общества в целом. Причем оба процесса тесно взаимосвязаны, как связаны абстракция и приватность. Именно поэтому Модерн называют не только цивилизацией нормы, но и цивилизацией проекта.
Когда говорят о тревогах Модерна, часто ставят вопрос о том, что эмоциональные импульсы контролирующего себя человека подвергаются репрессии, а значит, возникает психологическое напряжение. Столь далекий от социально-антропологической проблематики мыслитель, такой как теоретик психоанализа К.Г.Юнг, отмечал: «Среди так называемых невротиков существует немало людей, которые, родись они ранее, невротиками не стали бы, т.е. они не страдали бы от внутренней раздвоенности»12.
Не следует думать, что жизнь традиционного общества покойна и не отличается напряжениями, что она гармонична. Напряжения возникают и там. Выше уже говорилось о большей эмоциональной подвижности людей, которые жили в доиндустриальную эпоху: они легче плакали, радовались, не задумываясь, н« удар отвечали ударом. Кроме того, традиционное общество обладало социальными механизмами снятия напряжений, которые вырабатывались веками. К числу таковых относятся разного рода ритуалы, праздники, во время которых «добровольно-принудительно» осуществлялась разрядка". В современных обществах праздников намного меньше, чем в традиционных.
Треноги порождаются и умножением возможных жизненных
12 Юнг К.Г. Воспоминания. Сновидения. Размышления. — Киев, 1994. — С. 150. 11 Слово принудительно не случайно: в празднике должны были участвовать абсолютно вес члены общности. См.: Мосс М. Обязательное выражение чувств (Австралийские погребальные словесные рнгуалы)//Мосс М. Общсстпп. Обмен. Личность. Труды по социальной ян'фопологни. — М-, 19%.
119
миров. Жизнь становится вечно меняющейся, мобильной. Индивидуальная биография начинает восприниматься как последовательность движения по разным мирам, ни один из которых не воспринимается как дом. Ключевая метафора современности — бездомность. Именно в культуре Модерна возникает романтический образ странника. Отсюда же навязчивый мотив одиночества в элитарной культуре.
Самые опустошающие последствия современность имеет в сфере религии и веры. Неопределенность и плюрализация повседневной жизни (биографии) приводят к серьезному кризису, который может проявляться в экзистенциальном беспокойстве. Оказывается подорванной старая и, вероятно, главная функция религий: придавать определенность человеческому существованию. Социальная бездомность становится метафизической. Дома нет нигде, и это трудно перенести. Ведь зло продолжает существовать, человек остается смертным, а жизнь его хрупкой. Важен вопрос, в какой степени культурные обстоятельства обеспечивают веру в когерентность (связность) повседневной жизни.
Выше говорилось, что ответом общества на эти тревоги было появление области приватности, разделение жизни человека между общественной и частной сферами.
Частная жизнь — род балансного механизма, который обеспечивает компенсацию тревог, привносимых «большими» структурами. Частная жизнь представлялась прибежищем от угроз анонимности. Прозрачность и понятность частной жизни делают выносимой непрозрачность жизни публичной. Недаром в эпоху современности даже религия становится приватной. До этого никогда не говорили о религии как о частном деле.
Решение частной жизни помогало и помогает многим людям. Но оно имеет «встроенную» слабость. Отсутствуют институты, которые бы надежно структурировали человеческую повседневность. Понятно, что в частной жизни есть свои институты. Например, семья, получающая государственную легитимацию. Сохраняются религиозные институты (церкви), добровольные организации, клубы и пр. Но ни один из них не «отвечает» за частную жизнь как целое. Они видятся произвольными и искусственными, так как не способны дать чувство стабильности и надежности. Если же они надежность обеспечивают, то воспринимаются людьми как бюрократически-анонимные, абстрактные, порождающие аномию.
Понятно, друг наш язык залечивает раны с помощью клише. На помощь приходят привычки, обычаи и другие рутинные действия. Это надежное противоядие от тревог, угрожающих чувству онтологической безопасности. Таким образом создается защитный кокон, который помогает продолжать жизнь. В практической повседневной жизни мы принимаем как данность существование вещей, других людей, социальных институтов. Тем не менее ритуальность об-
120
ществ Модерна значительно ниже по сравнению с традиционными. Жизненный путь перестает структурироваться ритуальными переходами из состояния в состояние. Каждый порог опыта может порождать кризис идентичности.
В частной жизни индивид конструирует прибежище, которое должно служить ему домом, но холодные ветры бездомности угрожают этим хрупким конструкциям. Напрашивается вопрос о хрупкости самого проекта современности. Это ощущение так передает французский социолог Ж.Фурастье: «Человек доиндустриальных обществ жил на земле сотни тысяч лет. Он страдал от голода, холода, болезней, но он, во всяком случае, доказал свою способность к длительному историческому существованию. Индустриальный человек живет на земле менее двухсот лет. Но он успел нагромоздить столько проблем, что уже сейчас неясно, будет ли он существовать завтра»14.