2.4. Переход от чисел к вещам и обоснование понятия космоса

Понимая геометрико-арифметический аспект понятия числа, нетрудно представить, как пифагорейцы дедуцировали физический мир. Ведь, если числа понимались как точки, т.е. как массы, имеющие плотность, то переход от них к физическим вещам очевиден. Но еще более ясно, что антитеза предельного и беспредельного трактовалась в космологическом смысле. Беспредельное —пустая окружность всего, а мир рождается посредством инспирации, вдыхания этой пустоты Единым (генезис которого не уточняется). Пустое входит с вдохом. Единое определяет его и дает начало различным вещам и числам. Такое понимание сильно напоминает некоторые мысли Анаксимандра и Анаксимена, что свидетельствует о единстве и преемственности ранней греческой философии.

Видимо, Филолай был тем, кто соединил четыре элемента с четырьмя геометрическими телами: земля=куб, огонь=пирамида, воздух=октаэдр, вода=гексаэдр (куб нес идею плотности земли, пирамида — язык пламени и т.п.).

Все это вело к фундаментальному описанию космоса. Если число есть порядок (согласование предельных элементов с беспредельными), то все — это порядок. И поскольку по-гречески порядок звучал как "kosmos"⁹⁶, пифагорейцы называли универсум космосом, т.е. порядком. "Пифагор был первым, кто обозначил космос со всеми находящимися в нем вещами как порядок, который есть в нем". "Мудрецы (пифагорейцы) говорили, что небо, земля, Боги и люди поддерживаемы порядком, и именно поэтому все это они называли космосом, т.е. порядком", — свидетельствуют источники.

Пифагорейской является идея о том, что небеса, вращаясь согласно числовой гармонии, производят "божественную музыку сфер, дивные созвучия, не воспринимаемые нашим слухом, привыкшим к ним как всегдашним".

С пифагорейцами человеческая мысль решительно шагнула вперед: мир в котором господствовали слепые непредсказуемые силы, был уже позади, число вызывало порядок, рациональность и истину. "Все известные вещи имеют число, — утверждал Филолай, — без этого ничего нельзя было бы ни мыслить, ни знать"; "когда-нибудь ложь умрет через число".

Пифагорейцы научили видеть мир другими глазами, как порядок, совершенным образом проницаемый разумом.

2.5. Пифагор, орфизм и "пифагорейская жизнь"

Мы уже говорили, что пифагорейская наука культивировалась как средство достижения конечной цели. Эта цель заключалась в практике некоего типа жизни, очищения и освобождения души от тела.

Похоже, что Пифагор был первым, у кого мы находим учение о метемпсихозе , согласно которому душа по причине первородного греха вынуждена воплощаться в различные телесные существа (не только в форме людей, но и животных), чтобы искупить свою вину. Согласно некоторым древним источникам, он говорил также о воспоминании предыдущих жизней. Но пифагорейцы модифицировали орфизм существенным образом. Цель жизни — освободить душу от тела через очищение ее. И именно в выборе средств очищения пифагорейцы явно отличались от орфиков. Последние оставались в рамках магической ментальное™, выбирая мистерии и религиозные практики, доверяясь лишь чудотворной силе обрядов и таинств. Пифагорейцы путь очищения видели преимущественно в науке, более, нежели в суровой моральной практике. Сами практические предписания и правила поведения, внешние по отношению к науке, в некоторых случаях, как плоды суеверий, интерпретировались в аллегорическом ключе как рационально очищенные. К примеру, наставление "не разжигать огонь при помощи ножа" символически понималось как "не заводить горячих споров с раздражительными людьми"; "не собирать в доме ласточек" — как "да не будет в доме много любопытных"; "не пожирать сердец" — как "не удручай себя в горечи", по-разному толковалось предписание "не есть бобов". Культ науки как средства очищения, как того, что выше мистерий, — суть пифагорейской жизни.

Так как конечной целью было возвращение к жизни среди Богов, пифагорейцы понимали человека как ученика и последователя Бога, готовили его к союзу с божеством. "Пифагорейцы учили, как надо и как не надо поступать в виду соединения с божественным: это — принцип и вся их жизнь, быть ведомым божеством", — свидетельствует источник.

Таким образом, пифагорейцы были инициаторами такого типа жизни, который они сами называли "bios theoretikos", "созерцательная жизнь", т.е. жизнь проводимая в поисках истины и блага, путь познания, которое и есть высшее очищение (соединение с божественным). Платон великолепно описал такой тип жизни в диалогах "Горгий", "федон" и "Теэтет".

2.6. Божественное и душа

Мы уже видели, что ионийцы отождествляли божественное с началом. Пифагорейцы также связывали божество с числом. Но не с единицей, как это делали неопифагорейцы позже, а с числом "семь", которое — "покровитель и господин всего остального, это бог, вечное, твердое, неподвижное, равное себе самому и отличное от всех других чисел". Семерка не порождена (как продукт двух факторов, как в случае с единицей), она не порождает (подобно декаде); а то, что ничем не порождено и ничто не порождает, неподвижно. Кроме того, семь — это еще "кайрос" ,"kairos", что означало "момент истины", применительно к частоте семеричных ритмов биологических циклов.

Однако такого рода идентификации представляются искусственными. Неясно также, каким в точности видели пифагорейцы отношение между душой-демоном и числом. Как единичные, разные души не могли иметь одно и то же число. Некоторые пифагорейцы понимая душу как "гармонию телесных элементов", вступали в противоречие с пониманием души как чувствующей, не умея избежать серии осложнений.

Чтобы навести порядок в этом вопросе, Платон должен был поставить всю проблематику души на новую основу, что мы и увидим позднее.

3.

КСЕНОФАН И ЭЛЕАТЫ: ОТКРЫТИЕ БЫТИЯ

3.1. Ксенофан и его отношения с элеатами

Ксенофан родился в Ионийском Колофоне около 570 г. до н.э. Приблизительно в 25 лет он эмигрирует в италийскую колонию, на Сицилию, до преклонных лет проводит жизнь в путешествиях, исполняя собственные поэтические композиции, фрагменты которых дошли до нас.

Принято считать Ксенофана основателем школы элеатов, однако, это не совсем точно. Напротив, он сам называл себя бродягой, вплоть до 92-летнего возраста не имел постоянного местожительства. Характер его проблематики — теологический и космологический, — элеатов же больше интересовали онтологические вопросы. Правильнее считать Ксенофана мыслителем независимым, имевшим весьма близкое родство с элеатами, но не связывать его имя с основанием элейской школы.

Центральной темой лирической поэзии Ксенофана была критика понимания Богов Гомером и Гесиодом, а также представлений общераспространенной религии, в которой он обнаруживал ошибки и абсурд. Так, нелепость заключается в антропоморфизме, в приписывании Богам внешних форм, психологических характеристик, страстей, во всем аналогичных людским, отличающихся от последних лишь количественно, но не качественно. Ксенофан язвительно возражает, что, если бы животные имели руки и умели изображать Богов, последние имели бы формы животных; так, эфиопы, будучи черными и с широкими носами, изображают Богов черноволосыми с приплюснутыми носами, другие люди — с голубыми глазами и рыжими волосами, рисуют богов точно такими же. Но, — хуже того, человек приписывает Богам все то, что делает сам, не только хорошее, но и плохое.

"Но смертные полагали, что и Боги рождаются.

Что имеют одежды, голоса и фигуры, как они.

Все без разбору Богам приписывали Гомер с Гесиодом, Что только срамом слывет и позором что люди считают, —

Будто воруют они, совершают блуд и обманы".

Таким образом, оспариваются радикально, как мало заслуживающие доверия, не только традиционные Боги, но и те, кто их воспевал. Великие поэты, формировавшие духовный мир грека, уличаются во лжи. Ксенофан демифологизирует и различные объяснения природных феноменов. Вот как, к примеру, развенчана богиня Ирида (радуга): "А та, что зовется Ирис, есть на самом деле, облако, видимое пурпурным, фиолетовым, зеленым".

Не успев родиться, философия демонстрирует свою новаторскую мощь, разрушая вековые верования, казавшиеся такими прочными, революционизируя в целом способ представления божественного. После такой критики Ксенофана западный человек уже не мыслил его по формам и меркам человеческого. Но антропоморфизм происходил из философии физиса и ионийских космологии. Ясно, что отказ от понимания Бога по меркам человеческого вел к представлению о том, что Бог есть космос. "Распространяя свое понимание на тотальность универсума, — говорит Аристотель, — Ксенофан утверждает, что единое есть Бог". "Единое, Бог, высшее меж богов и людей, ни фигурой, ни мыслями на людей не похоже", — говорит Ксенофан. " Все целое видит, все целое мыслит, все целое описывает"; "Но без усилий, силой лишь ума своего все приводит в трепет"; "Всегда в одном и том же месте пребывает без движения, ибо не подобает ему быть то в одном месте, то в другом".

Видеть, слышать, мыслить как всемогущая сила, приводить все в движение, — все это атрибуты Бога в измерении сверхчеловеческом, в измерении космологическом.

"Все рождается из земли и все в землю уходит"'; "Земля и вода суть две вещи, что рождаются и растут".

Эти утверждения Ксенофана не относятся к космосу в целом, который не возникает, не умирает и не становится, но лишь к сфере нашей земли, которая, по его мнению, вся была некогда покрыта водой.

Ксенофан известен также своими суждениями о высокой ценности и превосходстве ума и мудрости над ценностями витального характера, даже физической силой атлетов, которой так поклонялись греки. Не энергия и не физическая сила делает людей и государства лучшими, но сила ума, которому честь и хвала.