XVII веке ("элементарность" математической и материальной точки, "предел и

дифференциал", "множество"...), физическая и математическая теории XX века

обнаруживают парадоксальность своих изначальных понятий, их "невозможность",

неосновательность, и в итоге познание замыкает всю историческую эволюцию

науки (Нового времени) в некий интервал, в пространственно-временную

целостность, начало и конец которой сведены в единый "свод", а мыслитель

как-то удивительно отстранен из этой целостности. Она - "вненаходима"

(любимый термин М.М.Бахтина) по отношению к исследователю, а он -

исследователь - свободен (отнюдь не в смысле произвола) по отношению к

собственным "итогам работы".

Это - в науке106.

Но, по сути, феномены такого же рода, только с гораздо большей силой,

остротой и первичностью возникли в искусстве XX века.

В искусстве начала века резко, качественно возрастает творческая роль

читателя, слушателя, зрителя, который должен - каждый зритель по-своему -

вместе с художником (и - по-боровски - "дополнительно" к деятельности

художника!) формировать, доводить, завершать полотно, гранит, ритм,

партитуру до целостного на-вечного свершения. Такой "дополнительный"

читатель или зритель проектируется автором, художественно изобретается,

предполагается. Причем зритель, читатель, слушатель проектируется художником

не только внутри данной исторической эпохи (так было всегда...), но - прежде

всего - как человек иного исторического видения, человек иной "культуры"

(рискну впервые ввести это слово). Произведение развивается (общение между

автором и зрителем осуществляется) по законам и противозаконию общения "на

грани" замкнутых эпох и форм видения, слышания, сознания... Напомню хотя бы

иллюстрации Пикассо к "Метаморфозам" Овидия или его же вариации на темы

художественной классики. Это никак не стилизации, но именно столкновения

разных способов (форм) видеть и понимать мир. Напомню демонстративную

незавершенность поэтических, художественных, скульптурных произведений

начала века (иногда гениально провоцирующую конструктивное соавторство того,

кто их воспринимает, - с определенной точки зрения, в определенном ракурсе,

в определенном ритме движения, - ср., к примеру, фрески Сикейроса).

И в теоретическом, и в художественном мышлении формируется новая всеобщая

ориентация разума на идею взаимопонимания, общения через эпохи, а

классическая ориентация на "человека образованного и просвещенного",

восходящего по лестнице познания, все более оказывается не доминантой, а

только одной из составляющих нового разумения. Можно - заостряя - сказать

так: разум, долженствующий обосновать идею "знание - сила!", уходит в тень

(в собственном движении до предела он замыкается на себя, отстраняется от

самого себя во всей своей целостности и завершенности) перед разумом,

ориентированным на такие формы понимания - мира и людей, - которые как-то

аналогичны, прежде всего, формам эстетического, художественного освоения

бытия. Но в этих формах творчества уже извечно действует не схема

восхождения ("я - карлик, но стою на плечах гиганта") - теоретического

прогресса, но - схема трагедийного, драматического действия ("явление

такое-то, те же, и...", см. ниже, в определении диалогического смысла

культуры). Но в XX веке выясняется, что и развитие теории строится по схеме

истории искусства (обнаруживается, что схема истории искусства имеет

какой-то всеобщий смысл). Галилей не меньше знает о мире, чем Эйнштейн, а

Аристотель - не меньше, чем Галилей (в чем-то больше знает один, в чем-то -

другой, но существенное не в этом...). Они просто знают иное. Даже так: они

имеют разные смыслы понимания, актуализируют - в бесконечность - разные

грани и возможности бесконечно-возможного бытия. В XX веке (я все время

говорю о первой его трети) выясняется и другое: смыслы и ориентации

разумения Аристотеля и Галилея, Галилея и Бора могут быть действительно

осмыслены (действительно - в контексте XX века) лишь в их отношении друг к

другу, в точках взаимного предельного перехода.

Однако и Шекспир, и Софокл, и Галилей, и Бор здесь лишь "примеры" для

доходчивости. По сути, такое сопряжение (общение) всеобщих смыслов

определяет просто-напросто определенный "стиль" (строй) мышления человека XX

века - в той мере, в какой он действительно мыслит.

И еще один момент, связанный с той же новой ориентацией разума в XX веке.

В идее "наукоучения", в идеале Познающего разума человек жестко отделен

от своих продукций (скажем, научных трудов или технических свершений) и от

мира, который он познает, очищая "вещи, как они есть", от всех субъективных

"искажений". Человек сведен к активной ("сила"), но пустотной точке

познающего "Я" (ср. Декарт). Как личность он не присутствует (должен

отсутствовать!) в своих продуктах, а его человеческая неповторимость носит

абсолютно приватный, чисто "психологический" характер. Для разума человек

(индивид) был значим только в своих анонимных функциях, действиях, в

феноменах снятия и суммирования многих усилий (суммируются и разные мои

собственные усилия, и, главное, усилия самых различных людей, составляющих

вместе того самого "гиганта", "на плечах которого...").

Человек здесь дан в "продукте".

В фундаментальной ориентации современного разума107 и мир, и человек

понимаются не в анонимных, суммированных "продуктах", результатах

деятельности "от - на...", но в сфере уникальных - и способных бесконечно

развивать свой (неотделимый от личности) смысл - произведений культуры. Или

- не понимаются совсем (что и случается чаще всего).

Забегая вперед, скажу кое-что об этом общекультурном смысле современных

жизненных сдвигов. Детальнее речь пойдет дальше, но какую-то предваряющую

проекцию ввести сейчас все же необходимо.

В философских и художественных произведениях, в образно воплощенных

нравственных перипетиях осуществляется - неуловимо текучее и одновременно

постоянно замыкающееся "на себя" (композиционно замкнутое) - общение

человека с человеком. Общение - через произведение, которое отстраняет

одного человека от другого, замыкает человека (автора) в полотне, в ритме

стиха, в контексте философской книги, и вместе с тем делает возможным

наиболее глубокое и насущное взаимопонимание между людьми (как между автором

и читателем, автором и зрителем, в постоянном обращении и совмещении этих

"полюсов").

Если все эти моменты понимать в их всеобщности, то есть понимать разумом,

то тогда и происходит коренное переопределение самого субъекта и предмета

разумения, самого понятия Homo sapiens. В исходную идею гуманизма включается

(и не может включиться... философски еще не осмыслено) какое-то новое

всеобщее определение. Ну скажем: "человек - существо, свободное - в своих

произведениях (как формах общения) - но отношению к своей судьбе, к своему

историческому прошлому и будущему, способное их перерешить, переиграть".

Насколько труден и рискован такой поворот в определении человека, можно

понять хотя бы в борениях мысли Александра Блока, трагически сопрягающего и

вновь разрывающего идею гуманности и идею артистизма. Но случай Блока есть

лишь экспериментально выявленное и художественно воплощенное мучение в жизни

и сознании каждого мыслящего человека XX века. Это мучение уже в 30-х годах

стало непереносимым, а 40 - 70-е годы (если не считать пароксизма конца 60-х

годов) прошли под знаком духовного и бытийного противостояния гаммельнским

крысоловам начала века. Сперва - в искусстве, науке, философском

умонастроении - возникло усиленное топтание на месте, работа пошла вширь, а

не вглубь (безумных идей как не бывало; что действительно нового появилось в

физике после Бора или в искусстве - после Пикассо?). Но "молчаливое (не

слишком, впрочем) большинство" интеллигенции не удовлетворилось этим бегом

на месте. Ускоряется движение "вспять" - к средневековью, но только

лишенному его духовного пафоса, его парадоксального здравого смысла, его

исторической неповторимости. Или - "вбок", к Востоку, но только понятому в

облегченных и ложных вариантах "отказа от разума"...

Прежде чем перейти к следующему основному фрагменту моих размышлений о

решающем сдвиге бытия и сознания человека XX века, отмечу еще один момент,

существенный для связи двух начальных фрагментов.

В первом фрагменте речь шла о тех сдвигах в бытии (во вседневном бытии)

людей XX века - войны, социальные потрясения, тоталитарные режимы, - в

которых смещались и взаимодействовали различные смыслы сознания, вступая в

сложное сопряжение друг с другом. Во втором фрагменте были очерчены сдвиги в

сознании (точнее, в напряжениях мышления - в теории, в искусстве, в

философии...) - сдвиги, которые самостийно возникали на предельных точках

развития разума Нового времени и которые сами были определяющими импульсами

в изменении бытия, в формировании иных смыслов человеческого общения.

Поэтому здесь существует не линейная схема действия "на...", но сложное

сопряжение "бытийного генезиса" и "разумного переосмысления" ("человек

растет корнями вверх" - Жюль Ренар) начал человеческого разумения.

Следующий фрагмент наметит живую феноменологию такого единства встречных

сдвигов в бытии и в сознании людей XX века.