15. Мотивы и образы «Слова» в русском искусстве XIX – XX веков (лит-ра, живопись, музыка).

Политическая злободневность, высокохудожественная народная форма выражения обеспечили «Слову о полку Игореве» бессмертие в веках. Оно было популярно среди современников и оказало влияние на последующее развитие нашей литературы. К «Слову» обратился автор «Задонщины», прославляя победу русского народа на поле Куликовом.

Обнаруженное в конце XVIII в., «Слово» вдохновило А. Н. Ради­щева на создание «Песней, петых на состязаниях в честь древним славянским божествам». Появление первого печатного издания «Слона о полку Игореве» в 1800 г. сделало бессмертный памятник достоянием новой русской литературы. Поэтическая образность «Слова» творчески осваивается поэтами и писателями XIX века. Особой популярностью у поэтов-романтиков пользуется «древний русский бард», «соловей древних лет», как его называли в начале прошлого века,— Боян. В нем видели образец того, «как дела героев воспевать». «Русские краски» черпал в «Слоне» «апостол русского романтизма» П. А. Катенин. Реминисценции из «Слова» широко использовали А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь. Древнерусскую поэму Пушкин по­мнил от начала и до конца наизусть. Поэт намеревался сделать поэтический ее перевод, начал незадолго до сноси гибели работу над комментированием «Слова» и приступил к написанию статьи «Песнь о полку Игореве». «Слово» привлекало внимание поэтов В. Жуковско­го. А. Майкова, Д. Минаева, Н. Гербеля, И. Козлова, Л. Мея. Большой интерес вызывало и вызывает «Слово» у русских писателей. А. Н. Тол­стой, создавая трилогию «Хождение по мукам», обращается к «Слову» и берет из него эпиграф для одной из частей романа — «О Русская земля!», Эд. Багрицкий в «Думе про Опанаса» использует поэтические образы бессмертного памятника.

Новую жизнь обрело «Слово» в годы Великой Отечественной войны. Украинский писатель О. Гончар трилогию «Знаменосцы» от­крывает эпиграфом из «Слова о полку Игореве».

Поэты и писатели Н. Заболоцкий, И. Новиков, В. Стеллецкий, С. Шервинский, Н. Рыленков, И. Шкляревский, А. Чернов создали интересные переводы «Слова» на современный язык.

«Слово о полку Игореве», — писал поэт П. Антокольский, — пред­ставляет собой вечно цветущий ствол, протягивающий тяжелые от плодов ветви в будущее. Поэтому мы слышим прямые и косвенные отголоски «Слова», переклички с ним во многих произведениях нашей культуры и искусства... Из памятника старины оно превращается в живое достояние созидательной культуры»\

В дни 800-летнего юбилея «Слова о полку Игореве» на страницах нашей периодической печати прозвучали вдохновенные слова писате­лей Валентина Распутина, Бориса Олейника, Алеся Адамовича и др. Они подчеркивали общественное политическое и художественное значение бессмертной поэмы, ее современность. «Слово» и сегодня читается как моление о будущем — великое Слово наших предков. О детях, внуках, правнуках. О нас с вами. И о тех, кому после нас быть. Если мы им дадим быть, передав им великое Слово о мире и братст­ве», — писал белорусский писатель Алесь Адамович.

Второй источник

Общение со “Словом” всегда рождает в человеке глубокие мысли, сильные переживания, будит душу и воображение. И это понятно. “Слово” - юность русской литературы, юность мечтаний, благородных порывов, страстного стремления помочь отчизне, стремления к героическим поступкам. Вот почему оно необыкновенно свежее, как дикий полевой цветок. Диким полевым цветком, “благоухающим, свежим, ярким”, называл “Слово” В.Г. Белинский. И таковым оно остается до сих пор. И поэтому неудивительно, что уже более двух веков “Слово” находится в поле зрения переводчиков, поэтов, художников, композиторов.

“Слово” в литературе. “Слово о полку Игореве” стало живым явлением не только литературы древней, но и новой – XIX-XX веков. Поэты не только переводили, но и использовали его образы в своих произведениях. Поэтические инкрустации из “Слова” вносили в свою поэзию Радищев (в “Песнях, петых на состязаниях в честь древним славянским божествам”), В. Жуковский (в “Певце во стане русских воинов”), А.С. Пушкин (в поэме “Руслан и Людмила”), К. Рылеев (в стихах “Боян”, “Владимир Святой”, “Рогнеда”), А. Островский (в драме-сказке “Снегурочка”). С удивительным искусством использованы образы “Слова” в стихах о России А. Блока и в произведениях И. Бунина. Образами “Слова” населяет свою повесть “Кровавый узел” Б. Лавренёв, “Слово” звучит в стихах Прокофьева, Тычины, Рыльского, Бажана и многих других. Выразительное чтение наизусть отрывка из цикла А. Блока о России “На поле Куликовом”. Образы “Слова..” несут в себе удивительную поэтическую силу они использовались поэтами наряду с образами народной поэзии. Внесённые в современную поэзию они помогают ощутить связь времен, извечность патриотических чувств, вечность пейзажей нашей Родины – особенно степных. “Слово” переводили многие художники слова: Жуковский, Майков, Мей, Бальмонт, Заболоцкий.

“Слово” в музыке. “Первоклассный химик, которому многим обязана химия…” “Равно могуч и талантлив как в симфонии, так и в опере, и в романсе”. “Основатель, охранитель, поборник женских врачебных курсов, опора и друг учащихся”. Так говорили современники, Д.И. Менделеев, В.В. Стасов и первые русские женщины-врачи об одном и том же человеке – об Александре Порфирьевиче Бородине, который был и гениальным композитором, и одним из создателей органической химии, и выдающимся педагогом. Две страсти владели Бородиным: страсть к химии и страсть к музыке. Химики жаловались, что музыка отвлекает Бородина от науки, а товарищи по искусству сетовали на то, что наука не дает ему заниматься музыкой. “К несчастью, академическая служба, комитеты и лаборатория… страшно отвлекали Бородина от его великого дела” (критик Стасов). “Бородин стоял бы еще выше по химии, принес бы еще более пользы науке, если бы музыка не отвлекала его слишком много от химии” (Менделеев)

И все таки, как много он сделал! 42 научные работы, ряд впервые полученных химических соединений, могучие симфонии, большое число камерно-инструментальных и фортепианных произведений, романсы и песни, нередко на слова самого Бородина (он был и поэтом!), блестящие статьи о музыке и музыкантах – это неполный список того, что создал Бородин. Бородин совмещал в себе то, что обычно считается несовместимым. Невольно возникает вопрос: как он мог быть одновременно химиком и композитором? Ведь это такие разные, далекие одна от другой области. Но так ли они далеки, как кажется? Солнце творческого разума освещает дорогу науке и искусству, когда они ищут правду жизни.

Много и научных открытий принадлежит Бородину, и много написано им музыкальных произведений, но самой заветной мечтой Бородина, по его признанию, было написание эпической русской оперы. Этой мечте суждено было осуществиться. Сочинение оперы Бородин начал в конце 60-х годов XIX века. Музыкальный критик Стасов предложил ему в качестве сюжета “Слово о полку Игореве”. Это увлекло композитора. Так началась вдохновенная и кропотливая работа композитора над оперой “Князь Игорь”.

Обстоятельность Бородина как ученого сказалась и в подходе к композиторскому творчеству. Перечень исторических источников – научных и литературных, которые он проработал, прежде чем приступить к созданию оперы, говорит о многом. Здесь и различные переводы “Слова”, и все фундаментальные исследования по истории России. Мало этого – Бородин изучал русские летописи, исследования о половцах, русские народные песни и сказания, песни тюркских народов и многое другое.

Но верность исторической правде не заслонила от Бородина высокую поэзию основного источника, по которому он сам создавал либретто. Литературный памятник и лег в основу оперы “Князь Игорь”.

Как и автор “Слова”, Бородин хотел подчеркнуть, что неудавшийся поход северского князя – только один эпизод многовекового столкновения народов. В этом столкновении на одной стороне землевладельческая Русь, на другой – кочевой Восток. Печенеги, половцы, татары сменяли друг друга, как кочующие волны моря, стремящиеся затопить землю. Это была борьба двух эпох, культуры и варварства, передового и отсталого - та борьба, в которой выковывались и судьбы народов и судьбы людей. Бородин увидел в “Слове” не просто поход одного из русских князей против половецких ханов, а мощное движение целого народа против варварского нашествия. Опера называется “Князь Игорь”. Но Игорь представлен в ней не как отдельный человек, а как выразитель воли многих тысяч русских людей.

У Бородина образ народа предстает обобщенным, сильным, спокойно-величавым. И в музыке его – не только решимость, сила, но и пленительная красота, которые говорят о физической и духовной мощи, о высокой нравственности русского человека. Обращают на себя внимание и лирические образы оперы “Князь Игорь”. Эти образы дополняют героическое начало и являются воплощением высокой духовности, дополняющей физическую красоту и силу русского человека. Центральным образом оперы является образ князя Игоря. Для Игоря быть князем – значит служить русской земле, охранять ее, бороться с ее врагами. Игорь – это воплощение идеи патриотического долга, воплощение чести.

С честью пасть иль врагов победить

И с честью вернуться.

Особенно дорогим композитору был образ Ярославна. Когда он только приступил к работе над оперой, то начал с того, что написал “Сон Ярославный”. …Ярославна рано плачет на стене, причитая… В мировой поэзии немного найдется произведений, где так прекрасно была бы выражена сила любви, более могущественная, чем все силы природы. Бородину удалось создать в музыке то, что автор “Слова” создал в поэзии. В “Плаче Ярославны” до нас доходит живой голос женщины, которой давно уже нет на свете. В нем звучит вековечное горе многих матерей и жён. Это стон, который не умолкнет до тех пор, пока на всей земле не затихнет навсегда грохот битв.

«Слово» в живописи. Благодаря талантливой музыке, её оригинальности, опера “Князь Игорь” занимает одно из первых мест в русской классической музыке. Но опера – это необыкновенный музыкальный жанр. Это жанр, в котором сочетаются театральное действо, музыка и живопись.

Шумный, заслуженный успех выпал на долю Рериха в 1909 году, когда в парижском театре “Шатле” открылся первый “русский сезон”. На суд требовательной французской публики Дягилев вынес достижения отечественного искусства. В зале звучала музыка Мусоргского, Глинки, Чайковского, Бородина. Пели Шаляпин, Смирнов. Танцевали Павлова, Карсавина, Фокин, Нижинский. Декорации и костюмы были выполнены по эскизам Бенуа, Коровина, Рериха. “Вот это краски! Вот это декорации! Я только что вернулся из России, и у них везде так!” - говорил художник Морис Дени. Его дружно поддержали другие известные мастера. Жак Бланш восторгался: “Я желал бы бывать в “Шатле” каждый вечер именно ради этих красок, чтобы насыщать ими своё зрение”. В оформлении Рериха шли “Половецкие пляски” из оперы “Князь Игорь” Бородина. Тот же Жак Бланш писал газете “Фигаро”: “Я не имею чести лично знать Рериха. Я сужу о нём только по декорациям в “Шатле” и нахожу их чудесными…Что касается декораций “Игоря” то уже с самого начала это сплошное очарование для взора.”

Успех Рериха приветствовали и соотечественники. В.Серов писал Николаю Константиновичу: “Поздравляю Вас с успехом Ваших декораций в Париже – они мне очень понравились”.

В 1908 – 1909 им написаны эскизы “Путивль”, “Двор Галицкого”, “Терем Ярославны”.

“Слово о полку Игореве” – литературное произведение. А литературное произведение живёт в книге. Всякую книгу делают богаче, украшают иллюстрации. Особенно известны иллюстрации к “Слову”, выполненные палехским художником Голиковым, а также гравюры Фаворского. Обратимся к ним.

В.А Фаворский признавался: “Я очень люблю эпическую поэму “Слово о полку Игореве”. Я оформил и иллюстрировал “Слово”, потому что это эпическое произведение, когда к нему обращаешься, всегда меня восхищает. Трудно, по-моему, даже в мировой литературе найти что-либо эпическое, равное “Слову”. Его характерной чертой является то, что свойственно и древней русской живописи: в русском искусстве, живописи и поэзии, встречаешь монументальную живопись”.

Когда художник берётся иллюстрировать совершенное художественное литературное произведение, то одной из самых трудных задач, стоящих перед художником книги, является передача стиля литературной вещи в оформлении. И с этой задачей художник справился.

Фаворский замечательно прочитал “Слово”, и поэтому, благодаря чуткому вживанию в текст, ему удалось создать синтез поэтической легенды с историческим документом. Люди, живущие на гравюрах, полны человеческих страстей и в лучшем смысле психологичны. Как писал Федин, “сказочная жизнь наших праотцов понятна, близка, трогательна нам, как будто она произошла на нашей памяти и вполне реальна”. Рассказ о трагедии Игоря воспринимается как нетленная сказка, исполненная песенной прелести и возвышенная. Сердцем и разумом приблизился мастер к тому былинному времени и услышал в самом себе чудный голос автора “Слова”, обогатил поэтическую сущность “Слова” в полные величавой красоты зримые образы.

Герои поэмы живут, действуют среди природы, их жизнь находит отклик и в ней. Как чудесно выражены близость человека к природе, поклонение её силам в сцене “Плач Ярославны”! Покоряет затихшее безбрежье далей – к ним обращено слово человека. Поэтичный речитатив Ярославны находит полнозвучный отклик и в заречных кущах, и в водах Днепра, и в сиянии солнца:

Полечу кукушкою по Дунаю,

омочу бобровый рукав в Каяле-реке,

утру князю кровавые его раны

на могучем его теле.

Природа в иллюстрациях Фаворского небезучастна к судьбе русских людей! Светлая песнь радости звучит в лугах, полях и лесах родной земли, по которым спешит из плена Игорь. Радуются люди, праздничным светом залита земля. И как убедительно эта мысль выражена! Нам дороги бородатые предки, с достоинством посылающие привет князю. А чудные ребятишки, взапуски бегущие встретить недавних пленников! О гравюрах В.А.Фаворского хочется сказать словами Пушкина: “Какая глубина! Какая смелость и какая стройность!..”

Главное достоинство гравюр Фаворского в том, что они органично слиты с книгой, с текстом. Точность и глубина мысли – вот первейшее качество книжной гравюры. Когда человек берёт в руки книгу, он приуготовлен к активной работе мысли. Гравюры Фаворского к “Слову” не отвлекают, а помогают читать. Как заметил И.С.Ефимов, “слёзы капают на такие рисунки, живёт русская душа”.

Сюжеты “Слова” широко использовались в русской живописи. Напомним картины Шварца “Плач Ярославны” и “Боян”, картину Перова “Плач Ярославны”, “Вещее затмение” Максимова. Особенно знаменита картина В.М Васнецова “После побоища Игоря Святославича с половцами”. Большое историческое полотно было закончено Васнецовым в 1880 году. В этом произведении, воскрешавшем далёкое прошлое, нашли своеобразное отражение мысли и чувства, волновавшие современников художника. Васнецов в прекрасной воинской повести, проникнутой печалью, - “Слово о полку Игореве” - нашёл мысли и образы, которые были созвучны его времени. Эпиграфом к произведению Васнецова являются строки “Слова”:

Пали полки Игоревы.

Тут кровавого вина недостало,

Тут пир окончили храбрые русские,|

Сватов напоили и сами полегли

За землю Русскую.

Будучи художником лирического склада и горячо любя родину, Васнецов нашёл в “Слове” поэтические мотивы для будущего своего произведения. Его картина – эпически величественное произведение, вызывающее глубокое преклонение перед героической гибелью павших за родину героев.

Торжественное безмолвие царит на поле брани. Степь покрыта телами убитых воинов – русских и половцев. Величественно покоятся русские богатыри. Они пали смертью героев. Глубокое впечатление оставляет могучий богатырь, упавший с широко раскинутыми руками, и прекрасный юноша, пронзённый стрелой в сердце. Эти образы определяют идею картины – величие, благородство и красоту совершённого подвига. По всему полю рядом с русскими лежат поверженные половцы. Они гибли в судорогах и лежат ничком, на боку, на спине, мучительно изогнувшись. В воздухе бьются орлы. На переднем плане слева орёл чистит перья. Синими тучами закрыт горизонт, тёмная, красная как бы омытая в крови луна. На степь ложится сумрак. Большую роль в картине “После побоища” играет пейзаж. Он поэтичен и эпически глубок. Весь тон пейзажа с мрачными грозовыми тучами, тяжёлой синей пеленой, царящая мёртвая неподвижность, которую не нарушают сцепившиеся в схватке орлы, тревожно-сумрачный облик восходящей луны выражают вдохновенные образы “Слова”. Весь строй картины и её живописное решение поэтичны и выразительны. Оно идёт от образности и настроения “Слова”

Заключение. На одном греческом надгробии читаются следующие слова: “Я не был, - был, - никогда не буду”. С этими словами необходимо поспорить. Умирая, человек продолжает жить, - он живёт в своих делах. И важно отметить, что в человеке жило, живёт и будет жить только лучшее. Лучшее в человеке бессмертно. Ещё более это относится к памятникам искусства. Лучшие произведения искусства и, в частности, лучшие произведения литературы продолжают участвовать в жизни народа и его литературы.

Вот почему “Слово”, продолжающее жить в произведениях XIX–XX веков, мы вправе считать произведением не только древней, но и в известной мере и современной литературы. Оно живо и действенно, заражает поэтической энергией, учит литературному мастерству и любви к родине.

Более чем семь с половиной веков живёт “Слово” полнокровной жизнью, и сила его воздействия не только не ослабевает, но всё возрастает и расширяется. Такова власть над временем “Слова о полку Игореве”, его живой связи с мировоззрением и творчеством всего народа.

Третий источник

РЕМИНИСЦЕНЦИИ «СЛОВА» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ. Влияние С. на рус. лит-ру нового времени проявилось в многочисл. Р. древнего памятника. При этом понятие Р. применительно к С. не всегда понималось однозначно, расширяясь порой до тематич. параллелей или, напротив, сужаясь до прямой цитаты, использования отд. образа, словосочетания или даже эпитета. Исследование «перекличек» С. с рус. лит-рой XIX—XX вв. также шло различными путями. Характерны два основных направления разысканий. Одно из них сосредоточено на выявлении заимствований, образов, мотивов, цитат из С. Второе содержит функциональный подход, связ. с изучением традиций рус. средневековой лит-ры и фольклора в лит-ре нового времени и с осмыслением особенностей поэтики конкретных художников С.

Изучение воздействия С. на лит-ру нового времени началось работой Н. Н. Трубицына (1912), показавшего восприятие памятника в традициях восприятия фольклора, продолжено и углублено в работах В. В. Сиповского (1930), указавшего следы влияния С. на рус. прозу нач. XIX в., С. К. Шамбинаго (1934), проанализировавшего худ. переложения С., и Ю. В. Панышевой (1939), проследившей влияние С. на рус. поэзию от Н. М. Карамзина и А. Н. Радищева до В. Саянова и П. Шубина.

В последующие годы с обзорами Р. выступали С. В. Елеонский, И. П. Еремин, В. И. Стеллецкий, Л. А. Дмитриев, Л. Ф. Ершов, Ф. Я. Прийма, Л. И. Сазонова, В. Ю. Троицкий. Особый подход присущ статье Ю. М. Лотмана (1962), рассмотревшего поэтику рус. лит-ры XVIII в. и представления того времени о поэтике отеч. фольклора, что во многом предопределило и восприятие С. рус. поэтами и прозаиками перв. трети XIX в. В особом ключе рассматриваются Р. из С. в работах А. М. Панченко, И. П. Смирнова, Г. А. Левинтона, сосредоточившихся в основном на Р. в поэзии XX в.: они анализируют «метафорические архетипы» в поэзии С. Есенина, В. Маяковского, В. Хлебникова, ставят вопрос о проблеме «чужой речи» в лит. памятниках нового времени.

Трудами назв. исследователей достаточно полно охарактеризовано влияние С. на рус. лит-ру нового времени, отмечены изменения в восприятии С., объясняемые прежде всего собств. эстетич. установками и пристрастиями обращавшихся к С. писателей и поэтов, общим «стилем эпохи», господствующими лит.-эстетич. принципами и т. д.

Р. (понимаемые как использование отд. образов С., его мотивов, метафор, лексики, стилистич. приемов, равно как и целые произведения, созданные «по мотивам» С.) наблюдаются сразу после его открытия и Перв. изд. Одна из самых устойчивых Р. — это образ Бояна, воспринятый в предромантич. представлении об эпич. певце, обнаруживается уже у М. М. Хераскова (поэма «Бахариана», 1797). Это представление было развито Карамзиным («Пантеон российских авторов», 1801), который, по словам Е. Осетрова, «явился зачинателем «оссиановского» восприятия Игоревой песни» (см. также Оссиан). Статью о Бояне в его «Пантеоне» Осетров назвал «своеобразным эстетическим манифестом» (Мир... С. 162—163). Имя Бояна во мн. ч. как нарицательное использовал В. Т. Нарежный («Песнь Владимиру киевских баянов», 1798). Обращение Радищева («Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам», 1807) к теме Бояна связывается некоторыми исследователями с его пониманием прошлого рус. народа, в аспекте просветит лит. тенденции. «Радищев, широко используя „Слово о полку Игореве“, не счел его адекватным выражением» этого прошлого, и «политическое мышление автора „Слова“ оказалось ему чуждым» (Лотман. «Слово...» и ... традиция... С. 356).

Прийма в своих статьях и книге «„Слово“ в ист.-лит. процессе» рассматривал Р. С. в поэзии Г. Р. Державина (опера «Добрыня», 1804; трагедия «Евпраксия», 1808), который, подобно мн. поэтам кон. VIII — нач. XIX в., воспринимал С. как образец для ист. произведений на древнерус. тему. Державин почувствовал близость С. поэзии Оссиана и сканд. эпосу. Прийма обнаруживает мотивы С. также в неосуществл. замысле Н. И. Гнедича. Стилистич. влияние С. ощущается в повестях Нарежнего («Славянские вечера», 1809), П. Ю. Львова («Повесть о Мстиславе Володимировиче», 1808), П. Катенина («Повесть о первом сражении русских с татарами под предводительством князя галицкого Мстислава Мстиславича Храброго», кон. 1810-х), в творчестве исследователя и интерпретатора С. А. Х. Востокова («богатырская повесть» «Светлана и Мстислав», 1802; 1-е изд. 1806; «Певислад и Зора», 1806). В его стихотворении «Русские реки в 1815 году» была сделана «попытка освоения патриотических традиций» С. (Прийма. «Слово» в ист.-лит. процессе. С. 96). Характеристика Бояна как древнего эпич. поэта сохранилась в рус. лит-ре нач. XIX в., получив под воздействием событий Отеч. войны 1812 и последующих декабристских настроений героическую и свободолюбивую тональность. Боян стал певцом свободы и ратных подвигов («Певец во стане русских воинов» В. А. Жуковского, 1812; думы: «Боян», «Владимир Святый», «Рогнеда» К. Ф. Рылеева; «Баян к русскому воину при Димитрии Донском», «Песнь Баяна при начатии войны», «Услад» и «Песнь Барда» Н. М. Языкова).

Оценка воздействия С. на рус. лит-ру кон. XVIII — нач. XIX в. неоднозначна. Лотман, в работе 1962 поставивший вопрос о восприятии искусства одной эпохи глазами другой (представления о Древней Руси в сознании ученого-историка перв. пол. XIX в., его ист.-полит, кругозор; взгляд на взаимоотношения славян и норманнов, сравнение С. с «оссианизмом» и анализ образа Бояна), пришел к выводу о том, что «в контексте XVIII века нет места для подобного памятника» и что С., несмотря на огромное эмоциональное воздействие на писателей начала XIX в., «не раскрылось перед ними во всей полноте» («Слово...» и ... традиция ... С. 405). По мнению же Приймы, «эстетика предромантизма и сентиментализма оказала сильнейшее воздействие на характер восприятия „Слова“ художественной мыслью первой четверти XIX в. И этому в немалой мере способствовало то понимание древней поэмы, которое было сформулировано в „Пантеоне“ Карамзиным» («Слово» в ист.-лит. процессе. С. 214). Нельзя не упомянуть и о Бояне в пушкинском «Руслане и Людмиле», однако это тема, требующая особого рассмотрения (см. А. С. Пушкин).

Др. устойчивая Р. С. — Плач Ярославны и вообще образ любящей княгини, получивший в рус. лит-ре XIX в. приподнято-романтич. окраску. Наиболее значительно влияние Плача ощутимо в творчестве Ф. Н. Глинки (стихотворение «Сетования русской девы», 1812), которому принадлежит и пересказ-переложение С., включающий стихотв. перевод отрывков из Плача. «В первой половине XIX века на манер Хераскова, у которого Ярославна плакала „будто Горлица стенящая... заставляя плакать нас“, появляются многочисленные переложения плача Ярославны слащаво-сентиментального характера» (Дмитриев. Литературная судьба... С. 55). Среди других исследователи особо отмечают «Плач Ярославны» И. И. Козлова, посвящ. З. А. Волконской (1825). Много Р. С. находят в прозаич. произведениях перв. четв.

XIX в. (у А. Ф. Вельтмана, Нарежного, П. Ю. Львова, М. В. Крюковского, М. Н. Загоскина). В основном это «инкрустация» собств. соч. отд. речевыми оборотами и образами С., не меняющими их поэтики.

«Если же оценивать в целом звучание „Слова“ в первой четверти девятнадцатого столетия, то обращение к нему в эпоху наполеоновских войн столь же знаменательно, как переделка поэмы поражения в гимн победы в пору Куликовской битвы» (Осетров. Мир... С. 172). Исследователь обнаруживает перекличку со С. в творчестве Н. В. Гоголя (в «Тарасе Бульбе», «Вии», «Страшной мести»), а именно: общую тональность, единство разнообразия и богатство ритмов (С. 179). Об этом писал также Прийма.

Во втор. пол. XIX в. наиболее заметным поэтич. явлением в связи со С. стала «Песнь гусляров» из 2-го действия пьесы «Снегурочка» А. Н. Островского (1873) — «одна из самых удачных поэтических вариаций на тему „Слова о полку Игореве“» (Дмитриев. Литературная судьба... С. 60), прежде всего благодаря своей близости к поэтике С. Исследователи, обращавшиеся к вопросу влияния С. на рус. лит-ру рубежа XIX и XX вв., отмечали внимание поэтов и писателей этого времени «к трагической стороне памятника — гибели Игоревой дружины в бескрайней дикой степи» (Там же). Прежде всего следует назвать произведения И. А. Бунина: «Ковыль» 1894), «Князь Всеслав» (1916), рассказ «На Донце» (1895). Его интерес к С. объясняется особым «чувством истории», характерным для Бунина и пронизывающим многие его соч., вобравшие отд. мотивы С. («Жизнь Арсеньева»). Обращение к древнему памятнику таких поэтов, как К. К. Случевский, В. Я. Брюсов, К. Д. Бальмонт, Ф. К. Сологуб, закономерно для разных этапов творчества каждого из них и для эпохи в целом, так как нач. XX в. было переломным моментом в истории России, когда с особой остротой осмыслялись ее истоки. Это отразилось в творчестве старших (Вяч. Иванов) и младших (А. Блок, Андрей Белый, С. Соловьев, М. Волошин) символистов. Обращение к С. было обусловлено в эту эпоху определенным отношением к ист. времени и ориентацией поэзии начала века на культурные традиции (прежде всего мифологические), на «чужое слово» в широком контексте.

Особое место в истории Р. С. в рус. поэзии XX в. занимает творчество Блока (цикл «На поле Куликовом», 1908; «Родина», «Зачатый в ночь, я в ночь рожден...», «Новая Америка»). 1908 — год создания цикла «На поле Куликовом» — переломный в судьбе и поэтич. творчестве Блока, и воспринимать стихи цикла, во многом связанные со С., с повестями о Куликовской битве, с уст. нар. творчеством (что показано в статье Смирнова и Левинтона), следует в аспекте раздумий поэта об ист. судьбах и путях России в это время (см. также статью В. Паперного и статью И. С. Правлиной: Формирование лирической трилогии // Лит. наследство. М., 1987. Т. 92, кн. 4. С. 620—635). Образ «Девы-Обиды» отразился в стихотворении Блока «Скифы» (1918). Обращение Блока к С. придавало не просто «колорит древности» его стихам, но обусловлено было особыми творч. и идейными устремлениями поэта, создавало поэтику всего цикла. Образ разбуженной природной стихии, грозы как некой исторически необратимой силы, вызвавший поэтич. ассоциации со С., характерен для сонета Волошина «Гроза» (см. Дмитриев, А. В. Десницкая, Сазонова). «В этом сонете, как и в бунинском „Ковыле“, мир настоящего передан как мир далекого прошлого» (Смирнов. Цитирование... С. 266). По мнению Смирнова, младшие символисты, стремясь раскрыть вечное в преходящем, использовали не столько уникальные особенности худ. системы С., сколько общие места фольклора и лит-ры. Отд. тема — обращение к С. Велимира Хлебникова («Война в мышеловке», «Внучка Малуши»), для которого, по словам Ю. Н. Тынянова, С. «вдруг оказывается более современным, чем Брюсов» (Тынянов Ю. Н. Проблема стихотворного языка: Статьи. М., 1965. С. 295). Методика цитирования С., характерная для Хлебникова и отчасти Маяковского, сопоставлена исследователями с «нормами подхватывания чужой речи» в поэзии М. Цветаевой (Смирнов. Цитирование... С. 263). У постсимволистов наблюдается иное переосмысление «ключевых текстов» рус. культуры, в частности С. Оно становится, по мнению исследовавшего этот вопрос Смирнова, более радикальным, чем в предшествующем периоде, а главное, время поэтами-постсимволистами переживалось иначе. Оно теряло однонаправленность и воспринималось как пространство. «Быть может, именно по этой причине постсимволисты обычно очень высоко оценивали „Слово“, где временные значения передаются по преимуществу с помощью пространственной лексики» Там же. С. 262. Примеч. 32). В творчестве акмеистов поэтич. интерес к С. не ослабевает. В их поэзии «ощутим перевод цитат из „Слова“ в положение стереотипов культуры». Это наблюдение включает в круг поэтов, испытавших воздействие С., О. Э. Мандельштама и А. А. Ахматову. «В революционные годы отдельные образы и поэтические обороты „Слова о полку Игореве“ используются в поэзии и прозе при описании героической борьбы за советскую власть» (Дмитриев. Литературная судьба... С. 62). Это, напр., повести Б. А. Лавренева («Кровный узел», 1919), А. Г. Малышкина («Падение Даира», 1923), Н. Н. Никитина («Бунт», 1923). Обращение Малышкина к С., по мнению Ершова, «затрагивает саму эстетическую основу повести, начиная от композиции и принципов создания художественных образов и кончая стилем» (С. 67). Исследователи особо выделяют в этом ряду «Думу про Опанаса» Э. Багрицкого (1926), соединившего прямые цитаты из С. с приемами обращения к укр. фольклору. В рус. лит-ре XX в., в отличие от предшествующей эпохи, образ Ярославны как источник многочисл. Р. приобретает большее звучание, чем образ Бояна. Изменяется его восприятие. Этот образ «в наше время освобождается от „романсного“ восприятия его, столь характерного для XIX века, осмысляется как образ глубоко лиричный, но в то же время наполненний духом патриотизма, самоотверженности, как символ женской верности, как символ русской женщины вообще» (Дмитриев. Литературная судьба... С. 66). В немалой степени обращению поэтов в кон. 30-х Плачу Ярославны и вообще к тексту С. способствовало появление новых переводов и переложений в связи с 750-летним юбилеем С. Однако «сам выбор отрывков из „Слова“ и их интерпретация определяются не столько юбилейностью даты, сколько предчувствием надвигающихся грозных событий» (Там же). Восприятие образа Ярославны как символа жен. верности и мужества в годы Вел. Отеч. войны характерно для поэзии О. Ф. Берггольц, Н. Л. Брауна, Л. К. Татьяничевой, В. Н. Зотова. Важное место в сов. поэзии занимает поэма П. Г. Антокольского «Ярославна» (1944). Характерно, что к этой теме обратился поэт героико-романтич. склада, чьему творчеству присущ особый «историзм». После войны, когда был опубликован новый стихотв. перевод С. Н. А. Заболоцкого (1945—46), появляется ряд произведений, напис. по мотивам С. или использующих его образы, лексику, стилистич. элементы (стихотв. цикл В. Сосноры 1962, переложение-интерпретация А. М. Домнина, 1971, стихотв. прочтение Г. Ф. Карпунина, 1983, «поэтический пересказ» Г. П. Панова). Р. С. далеко не все выявлены и изучены. Особый интерес представляют те писатели и поэты, которые сознательно не обращались в своем творчестве к древнему памятнику, но тем не менее испытали его воздействие. Степень этого воздействия и разнообразие функций и значения элементов поэтики С. в лит. текстах нового времени требуют детального изучения.