4. Цикл пьес об интеллигенции

«Дачники»

После «На дне» Горький пишет пьесу «Дачники» (1904), посвященную идейному расслоению демократической интеллигенции. Часть ее стремилась к активной связи с народом, часть же стала мечтать после голодной и беспокойно юности об отдыхе и покое, утверждая при этом, что необходима мирная эволюция общества, которое нуждается «в благожелательных людях», а не в бунтарях. Это было одно из первых произведений о новом — после спора марксистов с народниками — расколе среди интеллигенции.

Это не только драма общественного расслоения интеллигенции, это также окончательное размежевание Горького с интеллигентщиной.

Драма Горького «Дачники», как и предыдущие драмы того же автора, является драмой расслоения, и в то же время в ней, как и в них, ставится проблема жалости, проблема о жестокой правде и ласкающем обмане.

Перед нами среда ступенью выше, чем изображенная в «Мещанах», это интеллигенция, интеллигенция не дворянская, а буржуазная, это Петры Бессеменовы разных оттенков и разных возрастов, Татьяны и студенты Шишкины,— всё, что путем образования поднялось над мещанским уровнем и ищет себе окончательного места в подвижном русском обществе. Среда эта крайне разношерстна и по своему общественному положению, и по своему душевному складу. При первом же взгляде на нее заметно распадение ее на три большие группы.

На первом месте стоят самодовольные, находящие весь смысл существования в той работе, которую возлагает на их плечи господствующий общественный строй, а еще более в тех окладах и вознаграждениях, которые они получают за свое служение «князю мира сего». Никто из них, в сущности, не уверен, чтобы его труд имел какой-нибудь смысл с общечеловеческой точки зрения, но им в большей или меньшей степени наплевать на это, они живут, не заглядывая в глубину вещей и не заботясь об отдаленном будущем, они ожесточенно обороняются от всякого, кто старается указать им на глубокую ложь, на унизительную пустоту их существования. Они-то сами, за исключением разве наиболее умных, считают свое положение узаконенным и прочным, но, со стороны глядя, слишком ясно, что старое здание, в котором они поселились в качестве лакеев, дает уже трещины и грозит крушением; его хозяева и исконные обитатели, так сказать, срослись с ним и не производят того впечатления сплошной и безобразной эфемерности, как эти новые заплаты из толстого демократического сукна на ветхом и распадающемся пурпуровом одеянии. Эти новые слуги в старом доме производят впечатление явления временного, мимолетного, до бессмысленности лишенного всякой связи со своею страною и ее истинными интересами именно потому, что, готовые продаться кому угодно, они продались дряхлому порядку, устои которого уже стонут под напором новых сил.

Типы второго порядка — это неудовлетворенные, мятущиеся, так или иначе протестующие, так или иначе задыхающиеся в своей интеллигентской обстановке. Эти уже не только со стороны, но и в собственном своем сознании представляются чем-то непрочным, плодом переходного времени. Каждый из них страдает иначе, в ином видит источник своих мук, к иному стремится, но жить своим настоящим они не могут; одни из них найдут выход прочь, вон из интеллигентской жизни, другие рано или поздно сгинут в ее безобразном нестроении.

Наконец, третья группа опять-таки спокойна, более или менее уверена в правильности пути, по которому она идет. Но ее уверенность отнюдь не есть самоуверенность, это вера в новые силы, в народные силы, от которых наша третья группа не хочет отделяться, которым она хочет служить, авангардом которых себя чувствует. Но и здесь, как объективно, так и в собственном сознании, никто не живет настоящим, надеются на завтрашний день, готовятся к нему и подготовляют его.

И поэтому всю выведенную им компанию Горький окрещивает одним словом — Дачники, временные жители, и все настроение интеллигентской «дачной» жизни прекрасно выражает чуткая и страдающая Варвара Михайловна: 

«...Мне — неловко жить... Мне кажется, что я зашла в чужую сторону, к чужим людям и не понимаю их жизни!..

Не понимаю я этой нашей жизни культурных людей. Она кажется мне непрочной, неустойчивой, поспешно сделанной на время, как делаются на ярмарках балаганы...

Эта жизнь, точно лед над живыми волнами реки... он крепок, он блестит, но в нем много грязи... много постыдного... нехорошего... Когда я читаю честные, смелые книги... мне кажется, восходит горячее солнце правды... Лед тает, обнажая грязь внутри себя, и волны реки скоро сломают его, раздробят, унесут куда-то...» 

Одновременно пьеса в заостренной форме затрагивала вопросы современного искусства. Горький отверг и бескрылый реализм, представленный творчеством писателя Шалимова, изменившего заветам своей молодости, и «чистое искусство», сторонники которого провозглашали независимость искусства от жизни и воспевали отвлеченную красоту. Утверждение такой независимости на деле обретало весьма четкие социальные очертания: поэтесса Калерия явно обнаруживает неприязнь к народу, в котором видит варвара, желающего быть только сытым.

В пьесе, полной намеков на выступления апологетов буржуазного мира, Горький обращался к интеллигенции с весьма актуальным вопросом — с кем она, чьи интересы защищает?

Удар, нанесенный Горьким буржуазной интеллигенции, был меток.

«Дети солнца»:

Интеллигенция, в свое время много сделавшая, чтобы раскачать маятник революции, имеющая привычку похаживать «в народ» и призывать его к «очистительной буре», на сегодняшний день… иная. Ей не к чему и некого призывать, как не на что и надеяться. Она просто плывет по течению, проживая похожие друг на друга дни, участвуя в мелких склоках, замыкаясь в рамках семейных отношений или увязая в ненужных романах, создающих иллюзию разнообразия. Лишь изредка позволяет себе воспарить, но только в речах и мечтах. И все же только эта самая интеллигенция — вот такая вот, какая бы ни была, по-прежнему пытается сохранить некие общечеловеческие ценности в мире, где даже упоминание о них уже звучит пародией

«Варвары»:

Вопрос о взаимоотношениях интеллигенции и народа, о роли интеллигенции в общественной жизни страны, стоявший перед всеми честными русскими интеллигентами предреволюционного времени, в романе решается в связи с образом Ежова, демократически настроенного журналиста. Горький показал глубокую противоречивость социальной психологии таких людей, как Ежов. Выходец из народа, он, в сущности, не выполняет своего призвания–служения народным интересам. Не соглашаясь с порядком «хозяев», он не знает, «к чему прилепиться душой». Это интеллигент на идейном распутье. Но в речах Ежова о жизни и ее смысле, о человеке слышатся иногда мысли самого Горького. Многие образы интеллигентов в творчестве Горького 1900–1910-х годов будут связаны с этой фигурой искателя своего места в жизненной борьбе: и демократически настроенные интеллигенты в пьесах «Дачники» и «Варвары», в речах которых те же драматические раздумья о бесцельности жизни вне народных интересов, и интеллигенты-ренегаты, не выдержавшие испытания временем, отказавшиеся от идеи служения народу. Однако художественная идея романа не ограничивается этими проблемами. В центре его – образ Фомы Гордеева. В письме к издателю С.П. Дороватовскому Горький говорил о замысле романа: «Эта повесть <...> должна быть широкой, содержательной картиной современности, и в то же время на фоне ее должен бешено биться энергичный здоровый человек, ищущий дела по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно. Жизнь давит его, он видит, что героям в ней нет места, их сваливают с ног мелочи, как Геркулеса, побеждавшего гидр, свалила бы с ног туча комаров». Горький противопоставил Фому Гордеева и старому и молодому поколению купечества. Фома как характер–явление исключительное. «Фома,– писал Горький,–не типичен как купец. В этой среде он – белая ворона». Но он типичен в широком человеческом плане, как носитель морального идеала, перед которым открылась несовместимость человеческого и собственнического начал жизни. Фома несовместим с миром собственников и закономерно должен «выломиться» из него. Субъективные попытки его совместить несовместимое– человеческое и собственническое–заранее обречены, как обречен на поражение его бунт, протест одиночки против «хозяев жизни». Несоединимость этих начал была намечена Горьким уже в характере Игната Гордеева. Купец в первом поколении, вышедший из народной среды, Игнат ощущал еще радость творческого труда, красоту жизни, чувствовал, что по весне «укоризненно-ласковым веяло надушу с ясного неба», и начинал понимать, что становится «не хозяином своего дела, а низким рабом его». Это противоречие, составляющее существо духовной драмы Игната, в характере Фомы – противоречие трагическое. Мечты о красоте мира, естественные человеческие чувства столкнулись с реальной действительностью. Позднее Фома обнаруживает, что в окружающем его мире извращены все человеческие ценности. Чувство Медынской, в которое он поверил как в подлинную любовь, оказывается фальшивым. Простое и естественное требование человечности, с которым Фома обращается к людям, воспринимается в мире собственников как нечто неестественное и ненормальное. Эта мысль Горького находит воплощение в сюжете романа–«хозяева» объявляют Фому сошедшим с ума. Трагедия Фомы в том, что он ничего не может противопоставить аморальной силе этого мира. Он бунтует, но бунт его обречен, это бунт слабого одиночки. «Я пропал,– говорит связанный купцами Фома.-– Только не от силы вашей... а от своей слабости...» Образ героя явно романтизирован. Постоянно подчеркивается напряженность его чувств, заостряется психологическая трактовка характера. Действенности натуры Фомы соответствует стремительное сюжетное развитие романа, отражающее напряженность и драматический характер нравственных исканий героя. Драма Фомы показана Горьким на широком фоне русской народной жизни, которая и несет, по мысли автора, подлинно здоровые, животворящие начала мира. В народной массе ищет Фома носителей нравственных идеалов, в народной жизни видится ему и сила, и смысл. Как и в ранних рассказах Горького, в романе большую смысловую социально-философскую нагрузку несут пейзажи. Опоэтизированная народом Волга, на фоне которой развертывается действие, вырастает здесь в символ народной жизни.