- •Раздел I. Элементы теории повседневности
- •1.2. Общие черты повседневности и её персонификации
- •1.3. Просторечное выражение или философская категория?
- •1.4. Обыденное знание, естественный язык, философия здравого смысла
- •2. Фрагменты философской историографии повседневности
- •2. В составе диалектического и исторического материализма
- •3. На подступах к теоретико-методологической перестройке
- •4. Современные тенденции философской тематизации обыденного сознания
- •3. Повседневность как реальность, знание, философский принцип
- •4. Повседневность и миф
- •4.2. Функциональная интерпретация повседневности
- •5.2. Чувства в сфере повседневности
- •6. Относительность и противоречивость повседневности
- •6.1. Оппозиции-”лигатуры” повседневности
- •6.1.1. Ритуал
- •6.1.2. Праздник
- •6.1.3. Экстрим
- •6.1.4. Игра, учёба и труд
- •6.2. Кепка, берет, цилиндр. Маргинальная, богемная и элитарная зоны повседневности
- •Раздел II. Повседневность как предмет социально-гуманитарных наук
- •1.2. История повседневности
- •1.3. Этнология и культурная антропология повседневности
- •1.4. Этология и социобиология повседневности
- •1.5. Культурология повседневности
- •2.2. Понятие сommon sense в социологии
- •2.2.1. Повседневные и внеповседневные ситуации
- •2.2.2. Повседневное знание и научная деятельность. Интеллектуал и здравый рассудок
- •2.2.3. Повседневное знание и социальные микроструктуры
- •2.3. Повседневность как предмет социологической критики
- •2.4. Ориентация покупателя как форма социализации
- •2.5. Свое и чужое. Ситуация Эдипа глазами феноменолога
- •2.5.1. Персонажи и коллизии
- •2.5.2. Знание и социальная стратификация
- •2.5.3. Познание и страдание
- •2.5.4. Миграция как эпистемологический урок
- •2.6. Бунт против повседневности. Провинциальная астрономическая сказка
- •3. Психология повседневности
- •3.1. Психологические подходы к анализу повседневного знания
- •3.2. Приключения в мире техники
- •3.3. “Цивилизация юзеров”
- •3. «Общество риска»
- •3.4. К феноменологии повседневных форм
- •3.5.2. Стандарты и эксперименты
- •3.5.3. Самоочевидность и самопознание
- •3.5.4. Склонность и протест
- •3.5.5. Самозабвение и самолечение
- •4.1. К дефиниции понятия «язык»
- •4.1.2. Язык как описание
- •4.1.3. Оценки и ценности
- •4.1.5. Литературный язык, устная речь, обыденный язык
- •4.1.6. Этнолингвистика, фольклористика о повседневности
- •4.2. Логика повседневности
- •4.2.1. Понятийные стратегии
- •4.2.2. Обыденная логика и аргументация
- •4.2.3. К правилам пространственной категоризации
- •4.2.4. Серия местоимений как фигуративная языковая сеть
- •4.3. Обыденная интерпретация текста
- •4.4. К феноменологии естественного языка
- •4.4.1. Оговорка как откровенность
- •4.4.2. Полисемия как намек
- •4.4.3. Недоговоренность как конвенция (договоренность)
- •4.4.4. Сплетня как коммуникация
- •4.4.5. Эвфемизм как табу
- •4.4.6. Стилистическая инконгруенция как похвала, оскорбление или юмор
1.3. Просторечное выражение или философская категория?
Само по себе выражение “повседневность”, все его русско- * и иноязычные ** синонимы, не слишком удачны, надо признать, в роли научно-философских терминов, в особенности применительно к эпистемологии. С лёгкой руки Гегеля, они приобрели негативный, пренебрежительный оттенок смысла, упростились до мнимой ясности. На первый план в их терминологическом обороте вышло производное, вторичное, с повышенной оценочной нагрузкой значение соответствующего слова. Указывающее на то, что якобы “ничем не примечательно, буднично”2. Получается, что исключительно мелкому и сплошь рутинному, насквозь знакомому и смертельно надоевшему миру (точнее, мирку!) повседневности однозначно противостоят какие-то гораздо более творческие, содержательные, интересные моменты жизни, сферы людского бытия; запредельно высокие и неимоверно значительные уровни деятельности. Которые, собственно, и подходят для философических углублений и воспарений, в отличие от поверхностного барахтанья мысли в “сплошной лихорадке буден”.
Между тем, если понимать дословно, то обыденно лишь и всё то, что “имеет место изо дня в день”3, происходит подряд сколько-нибудь длительный срок, регулярно повторяется. При “переводе” на понятийно-категориальный уровень этого — первичного, собственного значения слова “повседневность”, получается не что иное, как само по себе природно-телесное и лично-общественное бытие / поведение человека; оно же необходимая предпосылка / общий компонент всех остальных форм людской жизнедеятельности. Тех ситуаций жизни, областей деятельности, которые по категориальному контрасту можно назвать вне- или же сверхповседневными. А вот “доповседневными”, пожалуй, нельзя, ибо повседневность, по определению своему, первична и безусловна для всех людей и практически всегда (Проблематичен вопрос, насколько доступен при жизни личности или коллектива не только ментальный, но и физический их уход из сферы повседневности на сколько-нибудь продолжительное время; об этом — ниже. Пока не доказано обратное, напрашивается вывод: возможно как угодно менять свою собственную повседневность; покидать одну из её форм ради другой; забывать на время ту или иную её ипостась, но даже намыленную верёвку и табуретку, иные инструменты для суицида его поклонник позаимствует в быту; не говоря уже о бытовых аксессуарах всех прочих альтернатив обыденности).
В намеченном — соразмерном своём выражении универсальной основы всей культуры личности и социума, бытийных предпосылок их существования вообще, будни бывают не только безлики, но и порой в чём-то достаточно разнообразны, даже неисчерпаемы по своей объективной наполненности и субъективной сознаваемости, рефлектируемости. Согласно лукавой присказке О. Генри, в разгар (и внутри!) самого что ни на есть обычного дня время от времени встречается “один час полной жизни”, когда завзятый обыватель познаёт “бедность, любовь и войну” — спускает последний грош, ввязывается в драку, увлекается миражом любви, испытывает т.п. чувства то раздражения, то умиления. Из череды будней нельзя исключить случайности, неожиданности, а следовательно, и тут есть некие инновации, творческие моменты, включая познавательные. Именно будничность вмещает в себя большую часть межличностного общения и непосредственного созерцания природы, а значит, и неформальной передачи знаний и особенно умений. Кроме привычности и даже скуки, обыденность не так уж редко посещает поэзия интимного родства человеческих душ друг с другом, а также с вещами, строениями, ландшафтами, которые “сродни и впору сердцу моему” (Р.-М. Рильке). Действительно отличающие любую повседневность постоянство и однообразие всё же относительны — в связи с циклическими изменениями природы, неизбежными вызовами жизни, движениями человеческой души они рано или поздно дополняются тем или иным развитием обыденного опыта, бесконечными вариациями его материального и духовного содержания. Показательно признание известного натуралиста, который большую часть жизни провел в рискованных поездках за редкими животными на все континенты Земли: “Самое увлекательное в зоологических экспедициях заключается для меня в повседневном близком общении с животными, что позволяет вам наблюдапть, узнавать и записывать. В нашей коллекции каждый день, чуть ли не каждую минуту происходило что-нибудь новое и интересное” 4.
Кроме того, обыденность ведь простирается далеко за пределы своей духовной родины — собственно бытовой, отчасти досуговой сфер жизни и обнаруживается едва ли не везде, где человеческая деятельность продолжается сколько-нибудь долгое время. Так, для учёного или, допустим, художника их творческие штудии — во многом такая же всежизненная привычка, как для представителей физического или управленческого труда их рабочие обязанности. У. Эко, например, так объясняет выбор сюжета для своего первого романа: “... Я решил, что поскольку Средневековье — моя мысленная повседневность, проще всего поместить действие прямо в Средневековье. ... Современность я знаю через экран телевизора, а Средневековье — напрямую”5, т.е. по первоисточникам.
Решение любых задач, в том числе самых экстраординарных и возвышенных по сравнению с прозой будничной жизни, предполагает немалую долю вполне стандартных, сугубо подготовительных или исполнительских операций, доводящих новаторские идеи до реализации или обслуживающих генератора таких идей. Здесь-то, на любом направлении и уровне деятельности и образуется новая — превращённая, “мутированная” обыденность, по своему духу похожая на исходную, непосредственную, так сказать, кухонно-дачную, но и чём-то отличная от неё. Свои собственные будни неизбежно возникнут даже у тех, чья жизнь волею судьбы и характера — почти сплошь праздники и ритуалы, либо приключения и катастрофы (причём, заметим, возникают посреди всего этого экстрима, а не только в паузах между ним). Так — как дома — обустраиваются на поле боя опытные бойцы. Их образцом может служить толстовский герой капитан Тушин, мир которого это война.
В повседневной работе специалиста любого рода возникает не только привычность (к экзотичной для профанов тематике и технике труда), но и прямо рутинность (частого выполнения одних и тех же технических процедур. Исполнителю, а в особенности организатору любых, даже самых творческих занятий важно понимать, что одного без другого не бывает. Всё дело в соотношении эндо- и экзогенных быту моментов жизнедеятельности.
Нормальная реакция на необходимую (не обойти!) рутину – терпение и юмор, которыми отличаются лучшие представители творческих профессий. Вот показательная картинка из воспоминаний о служебных буднях советских историков старшего поколения: «На заседаниях [сектора истории СССР периода феодализма в Академии наук СССР] царила атмосфера непринуждённости, ценились яркие выступления, меткое слово, оригинальная мысль. ... Это были не только знатоки своего дела, но и талантливые люди, наделённые недюжинным остроумием, зоркостью взгляда, неординарностью мышления. А как остро и метко оценивали они сами заседания! ... Появилась традиция по ходу заседания комментировать его в виде летучих листков-эпиграмм. ... Они снимали обстановку многословия, побуждали к творческому восприятию доклада. ... Лев Владимирович [Черепнин] как председатель ... видел в них живой, непосредственный отклик на однообразную академическую повседневность»6 (органично включаемую в обстановку творчества и даже своего рода праздника).
Дорисовывая психологический портрет замечательного историка, зоркий мемуарист, вместе с тем, отмечает: «Великий труженик науки, он был поглощён творчеством и не терпел вокруг себя мышиной возни, повседневной, мелкой, иссушающей суеты. Скромный в быту, ... он сумел найти такую форму общения, когда не опускался ни в разговоре, ни в поведении до бытовизма, а наоборот, самим разговором и общением поднимал своего собеседника на более высокий уровень»7. Здесь повседневность взята уже в иных своих – измельчённых, пошлых выражениях, коих бежит творческая личность.
Таким образом, при адекватной реакции на повседневную рутину та способна не только мешать, но и помогать творчеству (и всему остальному в деятельности, от себя отличному). А сама обыденность совсем неоднородна по своему содержанию и значению для людей, она по-разному относится к специальным сторонам человеческой жизни. Уход из повседневности и возврат к ней представляют собой и теоретическую, и практическую проблемы. Поэтому за по сути одинаковым на всех европейских языках словосочетанием “день за днём” стоит несомненно философская категория.