1.3.3. Модернистской подход

Модернистское направление в изучении риска, основате­лями которого выступили Ульрих Бек и Энтони Гидденс, яви­лось попыткой осмысления качественных перемен, происхо­дящих в современных западных обществах — в их культуре, структуре и функционировании. Однако выводы, к которым пришли модернисты, не являются такими уж новыми. Напри­мер, тенденции трансформации социальных связей, возникно­вения новых форм неравенства, индивидуализации (деперсо­нализации) были подмечены еще Э. Дюркгеймом и Ф. Теннисом в контексте их размышлений о разрушении традиционного общества. В связи с этим кажется трудно объяснимым, поче­му книга У. Бека «Общество риска: На пути к другому модер­ну»' вызвала в научных кругах столь широкий резонанс. Впервые опубликованная в 1986 г., она чуть более чем за де­сять лет претерпела пять переизданий и к настоящему време­ни переведена на несколько языков. Концепция общества риска широко дискутируется и имеет как приверженцев, так и кри­тиков². Причем отряд последних довольно многочисленен. Впрочем, это говорит не только об уязвимости отдельных положений концепции, но и о ее эвристичности и актуально­сти для характеристики современного общества.

В центре концепции современного общества У. Бека находятся процессы производства, распространения и по требления рисков. Две взаимосвязанные части этой концеп­ции — теория общества риска и теория рефлексивной мо­дернизации¹.

Теория общества риска показывает, как удовлетворе­ние потребностей в современных развитых обществах со­провождается производством рисков и опасностей. В инду­стриальную эпоху эти риски кажутся лишь «побочными эффектами», подлежащими управлению, но по мере разви­тия научно-технического прогресса они начинают приобре­тать угрожающие масштабы. Об обществе риска можно говорить, когда производство рисков начинает преобладать над производством благ, а сами риски перестают поддавать­ся контролю. Если индустриальное общество структуриру­ется вокруг производства благ, то общество риска — вок­руг обеспечения безопасности.

Вот основные положения теории общества риска У. Бека.

1. Современные риски не есть что-то из ряда вон выхо­дящее. Они внутренне присущи процессу модернизации, отличаются своим «„нормальным рождением", или, точнее, „мирным происхождением" в мировых центрах рациональ­ности и процветания под сенью закона и порядка». Они являются результатом коллективных решений «в пользу техноэкономических преимуществ и новых возможностей, основанных на трактовке опасностей просто как издержек прогресса»². Кроме того, «высокодифференцированному разделению труда соответствует всеобщее соучастие в пре­ступлении, а этому соучастию — всеобщая безответствен­ность»³. Современные риски являются самовоспроизводя­щимися, поскольку их рефлексия создает все новые потребности, а значит, порождает и новые риски⁴.

Постиндустриальные риски и опасности (прежде ■сего, ядерной войны и экологического загрязнения плане­ты) являются глобальными (в пространстве и во времени), неконтролируемыми и угрожают еще не рожденным поко­лем шям. Они некомпенсируемы, к ним не применимы обыч­ные процедуры калькуляции и возмещения ущерба (страхо вания). Поэтому общество риска есть общество неопреде­ленности.

3. Риски поздней модернизации, как правило, невиди­мы, не воспринимаются органами чувств человека (напри­мер, радиация). «Органами» их восприятия являются науч­ные теории и эксперименты. Следовательно, риски — дело договоренности политиков и экспертов, т. е. они — одно­временно нечто реальное и нереальное. Нереальными они кажутся и по причине еще неизвестных кумулятивных последствий в будущем. В обществе риска прошлое теряет способность определять настоящее. На место прошлого выдвигается будущее, как некая фикция, являющаяся при­чиной сегодняшних переживаний и поступков. Поэтому необходимо смягчить проблемы сегодня, т. к. в будущем сделать это уже будет невозможно¹.

4. В индустриальном обществе бытие определяет созна­ние, в то время как в обществе риска сознание (знание) определяет бытие. Последний факт поднимает вопрос о роли науки в обществе риска. С одной стороны, без науки рис­ков как бы не существует, что порождает веру в науку с другой стороны, наука не может установить окончатель­ных причинно-следственных связей (ведь абсолютная безо­шибочность вообще противоречит существу процесса на­учного познания), что порождает ее критику. Повышение же стандартов научности, настаивание на чистоте научного анализа до минимума сужает круг признанных и требую­щих активного вмешательства рисков².

Второй аспект проблемы заключается в разрыве между научной и социальной рациональностью. Наука «фиксиру­ет» риски, население их «воспринимает». И эти оценки не совпадают, поскольку социальные определения рисков не зависят от их научной состоятельности. Например, беспре­пятственное производство рисков изнутри подрывает авто­ритет предприятий с высокой производительностью труда, на которую ориентируется научная рациональность. Так при восприятии рисков рациональность обретает социальный характер, т. е. становится вероятной или спорной. Существу­ют и вопросы, на которые эксперты вообще не могут отве­тить³. Однако следует понимать, что «научный рационализм без социального пуст, социальный без научного — слеп»⁴.

5. В индустриальном обществе его главной движущей силой является нужда, а идеалом — равенство. Главной движущей силой общества риска является страх, а идеалом — безопасность. Так, солидарность на основе нужды трансфор­мируется в солидарность на основе страха. На первом этапе накопления рисков они распределяются по классовой схеме, только в обратном, нежели блага, порядке: богатства сосре­доточиваются в верхних слоях, а риски — в нижних. Это усиливает классовое общество. У бедных к дефициту снаб­жения добавляется чувство неуверенности из-за избытка опасностей. Напротив, те, кто имеет высокие доходы и власть, могут купить себе безопасность и свободу от риска (сред­ства защиты, место проживания, качественное питание и т. п.). Кроме того, сами риски (например, в промышленности) и контроль над ними могут приносить богатство, но только потенциально. Когда происходит катастрофа, все классовые преимущества и различия исчезают. Срабатывает «эффект бумеранга»: производители рисков становятся их потребите­лями. Таков же и механизм возникновения нового мирового неравенства. Опасные производства перемещаются в третьи страны, но, в конечном счете, издержки этих производств могут коснуться не только соседей, но и всего мирового сообщества. Поэтому мировое сообщество сегодня становит­ся действительно мировым в смысле всеобщей подверженно­сти глобальным опасностям. Осознание же этих опасностей и ряде случаев может грозить социальными катастрофами¹. 6. Особенности производства и распространения совре­менных рисков предполагают глубокие изменения во всей социальной системе: возникают новые ценности, жизненные стереотипы и формы социального действия, изменяется со­циальная структура. Основными механизмами этих измене­ний являются детрадиционализация и индивидуализация как два неразрывно связанных процесса. Невозможность применения традиционных стратегий коллективной защиты (напри­мер, страхования) приводит к индивидуализации ответствен-I юсти за последствия риска. Освобождение от традиционных социальных норм (например, семейных и тендерных) предпо­лагает конструирование индивидуальной жизни, как сугубо личного проекта, самоорганизацию и самореализацию. Де­формация традиционных классовых и профессиональных идентичностей переводит их на уровень индивидуального сознания. .В свою очередь индивидуализация, открывая ши­рокие личностные перспективы, в то же время порождает конкурентную борьбу. Эта борьба ведет к кризису доверия и дезинтеграции, но в то же время способствует формирова-иию риск-солидарностей. В этих условиях трансформирует ся значение трудовой деятельности (дестандартизация) и образования (деспециализация), изменяется соотношение технико-экономического развития и политического управле­ния, которое переходит на субполитический уровень (к ин­дивидуально-демократическим институтам).

7. В современном обществе до сих пор преобладает ин­струментальный (технический) подход к проблеме риска и отсутствует понимание того, что главным источником рис­ков являются сами процессы модернизации общества, про­цессы принятия решений как таковые. Во многом эта ситу­ация связана с противоречием между желанием получить прибыль и интересами собственности, которые двигают про­цесс индустриализации, с одной стороны, и многообразными грозными последствиями этого процесса, наносящими ущерб прибыли и собственности, с другой¹.

Проблему риска следует решать систематично и комп­лексно. Например, экологическая политика должна исходить из того, что в условиях современности граница между при­родой и обществом стирается. Природа становится сплошь искусственной. Ее существование в той или иной степени зависит от человеческой деятельности и в этом измененном виде воздействует на человека. Природа — это уже не сре­да, а внутриобщественный фактор. Поэтому противопостав­ление природы и общества, характерное для XIX в., сегодня неприемлемо². При решении экологических проблем нужно понимать, что традиционные методы защиты экологии с применением епй-о1-1;пе-р1ре технологий не срабатывают, в связи с чем нужно проектировать безвредное, а не обезвре­живать вредное³. Но поиск приемлемых технологий — это не самое главное. Гораздо более важными являются инсти­туциональные изменения в обществе, а они требуют поли­тических решений. Однако такие решения могут ущемлять демократические права и рыночные свободы, поэтому об­щество риска, защищаясь от опасности, несет в себе тен­денцию к «легитимному» тоталитаризму⁴.

Таким образом, общество риска это общество неопре­деленности, в котором вера в науку и прогресс расшатыва­ется, жизненные стереотипы разрушаются, что требует их постоянного переопределения, а, следовательно, проблемы рефлексии и рефлективности выступают на первый план.

В теории рефлексивной модернизации проводится прин­ципиальное различие между собственно рефлексией как

социальным осознанием и осмыслением процессов, порож­даемых обществом риска, и рефлективностью как столкно­вением общества с последствиями своего функционирова­ния. В то время как социальная рефлексия подразумевает знание и осознание происходящих в обществе процессов, социальная рефлективность подразумевает не знание и не осмысление проблем, а непроизвольное и незаметное столк­новение общества с результатами своего развития, с рисками и опасностями, порождаемыми процессом модернизации. Именно «побочные эффекты», а не публичная или научная рефлексия, являются движущей силой рефлексивной модер­низации, моторами социальной истории¹.

Рефлективность означает продуктивное, творческое саморазрушение и самоуничтожение индустриального об­щества, его непроизвольную, латентную «разборку и сбор­ку». Рефлективность порождает глубокие социальные кри­зисы в позднеиндустриальном обществе, в результате которых ключевые социальные институты теряют свои суб­станциональные основания и историческую легитимность. В ходе рефлексивной модернизации индивиды становятся, как никогда ранее, свободными от структурных рамок и ог­раничений. Поэтому они должны переопределять эти рамки или даже изобретать заново общество и политику².

Под рефлексией же понимается социальное осознание и осмысление происходящих изменений. Она включает публичную и научную рефлексию, экспертизу и контрэк­спертизу, выработку альтернативных оценок и профессио­нальных практик, а также дискуссии внутри организаций и профессиональных кругов по поводу собственного разви­тия. Политика же должна лишь ограничивать рамки этих дискуссий, проверять генерализуемость установлений и обеспечивать согласие, т. е. выполнять охранительные, сор­тирующие, дискурсивные и символические функции³. Со­циальная рефлексия — это процесс социального обучения, для которого первостепенное значение имеют сомнение и критическое отношение к происходящему. «Возможность самокритики во всех формах — это не угроза, а поистине единственный путь, на котором можно заблаговременно обнаружить ошибку»⁴.

По мнению Бека, современное общество недостаточно рефлексивно. Только в радикализации модернизации и рефлексии он видит выход из социально-институционального кризиса. Рефлективность должна породить новую рефлек­сию — радикальную социетальную самокритику и самоог­раничение общества, а также его самоопределение и пере­определение¹.

Социологические концепции современности У. Бека и Э. Гидденса имеют достаточно много сходного², поэтому концепцию Э. Гидденса мы рассмотрим лишь в самых об­щих чертах³.

Э. Гидденс считает оценку (исчисление) риска спосо­бом «колонизации будущего», а это означает, что «весь мир будущих событий открыт для преобразования людьми в тех пределах, которые, насколько это возможно, устанавлива­ются в результате оценки риска»⁴. По Гидденсу, можно выделить следующие основные параметры современности:

• уменьшение риска для жизни индивидов, булыпие зоны их безопасности в повседневной жизни, коло­низированные абстрактными системами;

• образование институционально ограниченной среды риска;

• контроль риска как ключевой аспект современной рефлексивности;

• риск возникновения событий со значительными по­следствиями как результат глобализации;

• противодействие всех указанных факторов перепа­дам внутренне нестабильного «климата риска»⁵.

Все эти характеристики являются взаимосвязанными и могут быть прокомментированы следующим образом. Каж­дый человек для того, чтобы вообще существовать, нужда­ется в физической безопасности, что в наилучшей степени может быть обеспечено «нормальной» «предсказуемой» жизнью, которую конституирует рутинная (обыденная) практика индивидов. В процессе исторического развития рутинизация жизни и колонизация будущего обеспечивает­ся созданием абстрактных систем, среди которых можно выделить деньги, разделение труда, коммунальные услуги, средства метеорологического мониторинга и многие другие. Так, электрический свет колонизирует время (ночь), тор­говля сезонными продуктами — пространство и т. п.

Все абстрактные системы создают возможность стаби­лизировать жизненные условия, и поле безопасности обы­денной жизни постоянно расширяется. Поэтому рефлексия риска непосредственно не связана с реальным увеличением грозящих жизни опасностей. Но дело в том, что, во-первых, построение абстрактных систем осуществляется путем тех­нического вторжения в природу, ее «социализации», что в глобальном масштабе является мало управляемым (или во­обще неуправляемым) процессом с непредсказуемыми послед­ствиями. Во-вторых, следствием создания многочисленных (а возможно и избыточных) абстрактных систем является то, что в принципе ни один социальный субъект не может избе­жать их влияния, а, следовательно, и сбоев (пусть даже и крайне маловероятных) в их работе. В-третьих, среда риска, перестав быть лишь сферой индивидуальных поведенческих актов, все более институционализируется, и появляются такие абстрактные системы (например, в рыночной эконо­мике), где риск является основой их построения и функци­онирования, а не чем-то случайным или внешним. Это озна­чает, что все люди, включенные в эти системы, хотят они того или нет, рискуют.

Все вышеперечисленные факторы ведут к снижению возможностей экспертизы происходящих и будущих гло­бальных событий, размыванию границ между добровольным и недобровольным риском и к иррационализации отноше­ния к риску. Вместе с тем вторжение абстрактных систем и «динамичных» научных знаний в повседневную жизнь означает, что осознание риска проникает в деятельность практически каждого человека³. Другими словами, действия социальных акторов (в частности по предупреждению не­желательных событий или по ликвидации их последствий) зависят от осознания ими тех или иных видов риска².

В связи с этим Гидденс выделяет следующие адаптив­ные реакции субъектов на осознание риска³.

• Прагматичное принятие (ргадтаНс ассерШпсе) рис­ка — означает концентрацию на каждодневных проблемах для «выживания», постоянное «преодоление». По отноше нию к глобальным рискам типа ядерной войны прагматизм предполагает просто не думать о них. Прагматичное при­нятие совместимо, как с пессимизмом, так и с надеждой, которые могут и сосуществовать.

• Выдержанный оптимизм (зизШтей орИтгзт) — яв­ляется постоянной верой в лучшее, несмотря на любые опасности, имеющиеся в настоящем. С точки зрения опти­мистов, механизмы ядерного сдерживания срабатывали до сих пор и будут работать в дальнейшем. Они не сомневают­ся, что могут быть найдены социальные и технологические механизмы для решения самых сложных глобальных про­блем. Такая позиция привлекательна для окружающих, по­скольку основана на убеждении и отодвигает в тень науч­ную рациональность.

• Циничный пессимизм (сутса1 резз1т1зт) — предпо­лагает прямую причастность к неприятностям, вызванным опасностями со значительными последствиями. Это не без­различие и не обязательно существование на грани гибели. Это способ снятия эмоционального напряжения по схеме «черного юмора» или получение наслаждения по принципу «здесь и теперь». Цинизм может быть активным и сосуще­ствовать со своего рода отчаянным оптимизмом. Пессимизм без цинизма приводит к бездействию, а возможно и к деп­рессии вследствие убеждения, что все, чтобы не случилось, будет плохим или еще худшим, чем раньше.

• Радикальное обязательство (га<Иса1 епдадетеп1) — это практическая борьба с существующими источниками опасности. Радикалисты считают, что хотя нас и окружа­ют глобальные проблемы, мы можем и должны мобилизо-вываться и уменьшать их воздействие. Это оптимистичная перспектива, которая, прежде всего, связана с практичес­ким состязательным (сопгезгогу) действием, а не с при­верженностью к рациональному анализу или обсуждению проблем. Основной механизм ее распространения — соци­альное движение.

Проект будущего Э. Гидденс, так же как и У. Бек, свя­зывает с рефлексирующей организацией и переорганиза­цией социальных отношений, позволяющих более обосно­ванно рисковать. Рефлексию или «рефлексивный контроль действия» Гидденс считает фундаментальной характерис­тикой человеческого поведения. В предсовременных обще­ствах способом обобщения опыта рефлексивного контро­ля является традиция, а сама рефлексия ограничивается ее интерпретацией. С переходом к современности рефлексия, хотя и сохраняя черты традиционализма, принимает харак­тер воспроизводства самой социальной системы и основы-3 у вается на научном и обыденном знании, а также осознании незнания¹. Такая рефлексия требует активного участия всех социальных акторов в конструировании, как собствен­ного поведения, так и общественных отношений, а также раз­вития различных систем экспертизы и абстрактных систем, основанных на доверии к ним. Во-первых, потому что дове­рие является постоянной психологической потребностью че­ловека и составляет основу его психического здоровья и он­тологической безопасности. Во-вторых, в повседневной жизни мы невольно вовлечены в функционирование многих абст­рактных и экспертных систем, не являясь при этом специ­алистами в этих областях. Поэтому важно, как наше доверие к этим системам (несмотря на понимание относительности любого знания и целесообразности любого действия), так и предоставление ими гарантий своей компетентности (профес­сиональные кодексы, юридические обязательства, позитив­ный имидж и т. п.). Отсутствие доверия, по Гидденсу, разру­шает социальную организацию и личность и порождает экзистенциальную тоску и страх². Но вместе с тем, как указывают многие авторы, доверяя, т. е. действуя так, как если бы риска не было, с необходимостью приходится принимать на себя риск, т. е. разделять ответственность³.

Схожесть взглядов У. Бека и Э. Гидденса, разумеется, не означает их полного согласия относительно сущности современного общества. Так, Бек считает, что оно нахо­дится в начальной стадии перехода к качественно новому состоянию⁴, тогда как Гидденс полагает, что мы пережива­ем лишь стадию радикализации современности. Бек рассматривает саму современность как главную угрозу обществу, в связи с чем последствия современных рисков, возможно, излишне акцентируются, а методы управления ими, возмож­но, несколько недооцениваются. Гидденс же не столь драма­тизирует сложившуюся ситуацию и полагает, что существу­ющие и создающиеся механизмы управления рисками в целом снижают рискованность общественной жизни.

По мнению С. Крука¹, Бек является типичным реали -стом. По Беку, количество рисков в современных обществах существенно увеличилось, поскольку изначально невидимые риски индустриализации достигли окончания периода сво­его латентного существования и проявляются теперь в кис­лотных дождях, озоновых дырах и им подобных феноме­нах. Э. Гидденс — менее явный реалист, поскольку говорит, что обостренное осознание риска является следствием низ­кой вероятности, но беспрецедентности последствий мно­гих рисков, связанных со все большей зависимостью обще­ства от экспертных систем, которые обеспечивают нам «относительную безопасность» большую часть времени².

У Бека так же, как и у Гидденса, социальные движения, активность различных сообществ, инициативы граждан, феномены типа Ы1МВУ («не в моем заднем дворе») играют важную роль в управлении риском. По Беку, наиболее кон­структивны те из них, которые выступают против домини­рующих форм управления риском, являясь агентами соци­альной самокритики и определяя радикальный потенциал общества риска. Для Гидденса критика в процессе обще­ственных дискуссий также является необходимой, однако в целом функционирование общественного механизма, в том числе и в сфере управления риском, должно строиться на доверии.

Идея рискованности современных обществ разрабаты­вается сегодня многими авторами, однако теории У. Бека и Э. Гидденса являются наиболее влиятельными. Именно эти ученые сумели настолько актуализировать проблему риска, что она за очень короткое время встала в один ряд с дру­гими основополагающими проблемами теоретической и общей социологии. Они впервые показали, что риск являет­ся сущностным атрибутом современности, не только на уровне развитых обществ, но и в глобальном масштабе, что требует решения проблемы управления риском всем миро­вым сообществом.

Вместе с тем многие исследователи справедливо упре­кают У. Бека и Э. Гидденса за заимствование отдельных положений из других теорий модернизации, критикуют их рискологические взгляды за излишнюю умозрительность и бездоказательность, выражают сомнения в обоснованнос­ти их претензий на создание социологической метатеории. По поводу глобальности замыслов авторов теорий обще­ства риска Р. Дингвалл саркастически замечает, что реше­ние отдельных локальных проблем может показаться скромной целью, но оно может внести более ценный вклад в человеческое благополучие, чем какой-либо мегатрактат¹. Это, конечно, более чем спорное мнение. Но Дингвалл вообще представляет самое радикальное крыло критиков и утверждает, что проблема современных рисков несколько надумана, поскольку принципиально риски постиндустри­ального общества не отличаются от рисков прошлого. Так, общество смогло справиться с эпидемиями, уносившими десятки тысяч жизней, а, следовательно, должно справить­ся и с экологическим загрязнением, и с ядерной войной².

Чаще всего подвергается критике концепция У. Бека. Мы полагаем, что это обусловлено следующими причина­ми. Во-первых, Бек является пионером современной соци­ологической рискологии (во всяком случае, по времени опубликования его «Общества риска»), а пионерам всегда достается. Кроме того, в литературе критика этого соци­ологического направления начинается с теории Бека и часто экстраполируется на другие теории с ремаркой «в менее выраженном виде». Действительно, теория Бека является наиболее радикальной, что само по себе означает ее бьлыпую уязвимость. Но следует учесть, что эта теория создана в русле традиционной для немецкой социологии критической парадигмы, утверждающей, что современ­ность не обеспечивает подлинной свободы, а в данном случае безопасности, и приводит к новым формам порабо­щения, а в данном случае — к новым рискам. И, наконец, критика теории Бека связана с более или менее очевидны­ми противоречиями его построений, которые подмечены и подробно проанализированы многими учеными. Так, реа­лизм Бека (например, объяснение торнадо парниковым эффектом) находится в прямом противоречии с его часто повторяющимися высказываниями о вездесущности и неви димости современных рисков¹. Имманентность, а, следова­тельно, надиндивидуальность последних с трудом согласует­ся с возможностью индивидуального конструирования био­графий. Влияние рисков на классовую структуру общества Бек видит то в ее усилении, то в размывании. Последнее он связывает то с глобализацией рисков, то с подверженно -стью рискам в связи с определенным образом жизни и не­достатком знаний об опасностях². На наш взгляд, основной причиной этих и некоторых других противоречий теории У. Бека является то, что, пытаясь рассмотреть риск онтоло­гически, он в то же время делает обобщающие выводы на основе анализа конкретных видов рисков. Каждый из этих выводов был бы справедлив при дифференциации, как ми­нимум, глобальных и обыденных рисков и рассмотрении их соотношения в различных современных обществах — раз­витых и развивающихся, стабильных и нестабильных. Пред­ставляется, что в п. 5 нашего изложения концепции Бека Мы в какой-то степени сняли ее противоречия относительно динамики классовой структуры общества риска.