- •1 К о л ь [.Го в м.. Писатель в газете. М., 1961, с. 110.
- •2 «Литературное обозрение», 1980, № 7, с. 6—7,
- •1 Черниченко ю. Такая работа. «Литературная газета», 2 •Ленин в. И. Поли. Собр. Соч., т. 52, с. 183,
- •1 «Литературная газета», 1979-, № 15, с. 2.
- •«Литературная газета», 1980, №• 10, с. 2.
- •1 Кузнецов Феликс. Добираться до первопричин! •— «Литературная газета», 1973. № 12, с. 4.
- •1 Чивилихин в. Память. М., 1982, ч, 1, с. 16.
- •I Солоухин в. Владимирские проселки. М., 1958, с. 8.
- •1 Добролюбов н. А. Собр. Соч., т. 9. М, —л., 1964, с. 408
- •1 Вильчек л. Ш. Валентин Овечкин. М., 1978, с. 34
- •1 «Литературная газета:», 1981, № 27, с. 12
Е.П. Прохоров
Гражданская позиция публициста.
Воссоздавая историю современности, передавая многообразие текущей жизни, весь драматизм движения из прошлого в будущее, публицистика оказывается незаменимым ориентиром массовой аудитории в происходящем у нее на глазах. Но публицистика не может ограничить свою роль в жизни общества только этим. И не ограничивает. Не случайно ее крупнейшие произведения продолжают жить в следующие не только десятилетия, но и столетия — притом вовсе не только как исторический источник. И события, проблемы, коллизии, скажем сибирского колхоза, почему-то волнуют читателя вовсе других мест и совсем других профессиональных забот.
Это важнейшее свойство публицистики привлекло внимание Ленина, когда он размышлял о том, как надобно писать публицистическую историю начавшейся в России революции. Отмечая необходимость «воспевать за событиями», что само по себе очень трудно было делать из-за границы (Ленин жил тогда в Женеве), Ленин ставил перед публицистикой более трудные и масштабные задачи — «подводить итоги, делать выводы, почерпать из опыта сегодняшней истории уроки, которые пригодятся завтра, в другом месте...» '
Роль публицистики — вовсе не только в том, чтобы знакомить с явлениями и процессами текущей жизни общества. Призвание ее значительно важнее — оказывать глубокое воздействие на социальные процессы, притом не только дня сегодняшнего. Вот почему следует, изменив привычному для критических работ о публицистике обозревательскому принципу (благо ему была отдана дань в предыдущем разделе), посмотреть, какова «сила тока» современной публицистики — сила ее влиятельности, сила воздействия на умы и сердца, на общественные процессы. Тут были бы напрасными попытки охватить все направления современной публицистики — международной и внутренней, экономической и философской, «деревенской» и «бамовской», экологической и космической. Добросовестный обзор с упоминанием всех достойных имен и примечательных произведений хорош для других целей.
Отказавшись от обязательных перечней, хотелось бы на нескольких ярких примерах последних лет подумать вслух об общественной силе публицистики, весомости ее роли, активности ее гражданского начала. Ведь от того, как публицисты осознают и выполняют свой гражданский долг, и зависит, по праву ли они носят высокое звание публициста.
В своих воспоминаниях о Ленине А. В. Луначарский, отмечая его острый интерес к каждому факту, полученному из России, и стремление составить из них «настоящую картину», показал, как шла работа над материалом. «Он требовал, чтобы были скорее расшифрованы известия из России, и с жадностью набрасывался на них. И сейчас же небольшое известие, суммарные данные того, что делается в стране, давали ему повод к замечательным обобщениям, и он тут же перед нами развертывал, что это значит. «О чем это говорит» — как он любил выражаться. И мы чувствовали, как в его необыкновенном мозгу каждая мелочь представляется центром, вокруг которого собирается целый ряд всевозможных
идей» 1.
Искусство публициста не ограничивается умением дать читателю картину жизни, панораму современной действительности. Чтобы общественность могла разобраться в быстротекущей истории современности, мало добросовестного и даже талантливого воспроизведения. От публициста требуется нечто большее — понять происходящее, определить свое отношение и передать свое суждение, приговор, мнение читателю.
А это доступно только тогда, когда есть ясная, четкая позиция. Позиция гражданская, партийная.
1 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 9, с, 208,
1 Луначарский А. В. Ленин как редактор. — В кн.: Ленин—журналист и редактор. М, 1960, с. 325.
Система убеждений борца за торжество идеалов коммунизма, основанных на.чувстве высокой социальной ответственности и широкой, даже, .пожалуй, универсальной образованности. Осознание своей роли для формирования верного общественного мнения и неколебимая верность своему долгу перед ним. Свойства мышления и действования партийного публициста, его подход к явлениям текущей- истории общества, большим или малым, частным или общезначимым, определяются в конечном итоге именно этой его социальной ролью — быть гражданином своей страны и представителем ее общественного мнения, служить каждой строкой верному, полному, активному его формированию.
Наша публицистика — достаточно себе мысленно представить литературу публицистического цеха хотя бы за месяц — широко и разнообразно рисует панораму современной действительности. Но если исходить из неурезанных требований к ней общества, одного этого мало. Общественное мнение задает публицистам множество вопросов по поводу разных фактов современности— ведь людям надо разобраться в быстро несущихся событиях, ориентироваться в сложных явлениях, выработать отношение к важным проблемам, составить глубокое и ясное представление о персонажах современной истории. Больше того, от публицистов ждут, чтобы они хотя бы намеками указали на тенденции развития, показали, какие силы пришли в движение и как будет развиваться жизнь. Притом — в частном увидеть общее, в ярко индивидуальном явлении — проявление закономерностей, характерных для времени, извлечь из случая смысл, важный для общественного мнения в целом.
В таком общем виде это кажется очевидным. И все же Анатолий Аграновский едва ли не в каждом своем выступлении по поводу публицистики настойчиво повторяет: публицистика начинается там, где есть мысль, что хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает. Почему же это не кажется банальностью?
На то есть причины.
Одна из них — в публицистике, как это ни странно, часто нет этой мысли или оказывается она усеченной, частной, половинчатой, а то и вовсе лишь ее подобием (Б. Агапов, напомнил как-то Аграновский, называл это «петушиться в стандартной патетике»). Общее умение найти важный объект, актуальную тему, набросать панораму событий, найти характерные детали, порой_даже интересных людей — все это хорошо наработанный профессионализм, который есть у многих. Тут, кажется, то же, что и в литературе: внешние приемы искусства освоены многими, и умение рассказывать о чем-то иногда смешивают с умением что-то сказать.
Так часто бывает в судебном очерке. Перипетии «дела», с которым знакомит публицист, предыстория преступления, его «техника», работа следователя, ход судебного заседания, прения сторон по поводу квалификации содеянного — все это само по себе кажется достаточным. Умей только записать, не забывая сказать об аморальности злодеяния и неотвратимости наказания.
Но вот что замечает по поводу таких очерков профессиональный юрист, занимающийся по долгу службы в Министерстве юстиции проблемами правовой пропаганды: «Но было бы лучше, если бы по каждому делу давалась и политическая оценка случившемуся, вскрывалась его социальная сущность, выражающаяся в нарушении конкретных общественных отношений... Общественная опасность, социальный вред преступления — вот что в первую очередь должно доводиться до сознания читателей, чтобы каждый видел, что не вообще нарушена та или иная статья закона, а совершено посягательство на лично касающиеся его, жизненно важные интересы, блага, ценности. Бот тогда публикация приобретает воспитательную направленность, перестает быть только хроникой или сенсационным материалом.
К сожалению, еще встречаются публикации, явно рассчитанные только на обывательский интерес к самому преступлению. Они будоражат читателей. После них в течение нескольких дней на работе и дома подробно обсуждаются обстоятельства злодеяния и его раскрытия. Высказываются всевозможные догадки: что было бы, если...
А в результате общественное мнение оказывается сформированным либо в нейтральном плане — «вот ведь как бывает!», либо в узкоактивном — «своими бы руками задушил!». При этом всех волнует лишь один-единственный вопрос: «А сколько ему (ей, им) дали?» 1 Примерно то же пишет и Ирина Янская, специально занявшаяся анализом судебного очерка в связи с характером восприятия его разными группами читателей (одних «заботит всечеловеческий смысл судебной коллизии, моральный итог, который из нее можно извлечь при тщательном и углубленном раздумье», а других «влечет сенсация, пикантные либо «страшные» подробности, завлекательный детективный сюжетец»). И в связи с этим размышляет о необходимой социальной позиции и творческой ориентации очеркистов'.
1 Трещетенков Юрий. Во имя чего пишу? — «Журналист», 1979, № 8, с. 19.
1 Янека я Ирина. После приговора. — «Литературное обозрение», 1978, № 8, с. 21 и след.
154
Легко ошибиться, посчитав, что такая «самописная» публицистика возникает только на материале судебно-следственных томов. Констататорство в публицистике — болезнь, распространенная во всех тематических сферах. И ока опасна тем, что маскируется (часто и для самого публициста) серьезно заявленными намерениями. Но есть признаки в произведениях, довольно безошибочно свидетельствующие об иллюзорности публицистической глубины. Один из них — пассивное слежение публициста за движением событий, второй — репортажность стиля. Лев Лондон в своем «Одном дне директора» ставит значимый вопрос — какова эффективность труда директора крупного предприятия: «Его работа, его день, его мысли? Его решения? Правильное или неправильное, оно по многим каналам доходит к каждому на заводе и, будучи помноженное на тридцать тысяч, на пятьдесят, семьдесят тысяч, превратится в большой стимул повышения эффективности работы всего завода или, наоборот, в большую неудачу». Но прежде чем лететь на КамАЗ к генеральному директору Льву Борисовичу Васильеву, Лондон читает о КамАЗе — «по меньшей мере тридцать авторов». А почему же не о труде руководителя, условиях и факторах принятия оптимальных решений, научной организации труда?.. Нет последовательности в подготовке. И потом — этот странный полувопрос директору, когда уговаривались о том самом дне, который публицист проведет с директором: «Было бы неплохо о новой конструкции автомобиля поговорить...» Но ведь вопрос-то «не на тему». Наконец — добросовестно (в меру наблюдательно, подмечая характерные детали, особенно передающие манеру генерального), по часам и минутам записывая течение директорского дня, Лондон ничего практически не пишет именно об эффективности труда или новой конструкции. И возникает подозрение, что Лондон не имел четкого замысла, когда собирался на КамАЗ, потому-то и читал «вообще», а не направленно, а идея эффективности возникла после того, как прошел этот «один день» с директором...'
Позиция публициста связана с определенностью того, зачем он узнает и зачем он передает это знание читателю. Однажды в чуть парадоксальной форме это выразил Евгений Дворников: «Теперь я знал об Альгине все. Не знал лишь, зачем я это знаю. Только затем, чтобы удовлетворить житейский интерес? Какая малость. . .»2
Для Е. Дворникова это не сюжетный ход, использованный в очерке единственный раз и забытый за отработанностью. Нет, он его исповедует прочно. Другой его очерк посвящен директору стекольного завода — «дипломату» и «хитрецу» Ивану Ильичу Дмитриеву, директору, умудрившемуся не только поднять завод, гнавший стандартные стаканы, но и вывести его на орбиту уникального производства. Очерк сверхзадачей своей имеет развитие мысли государственной — каждый должен делать в меру своих потенции. Не меньше, а желательно больше. И не случайно очерк назван «Притча про нотариуса»: с нее-то и начинается повествование.
«— Зачем Пушкину работать в нотариальной конторе?
Вот это вопрос! Я даже не сразу поднял глаза на Ивана Ильича. Нить разговора потерялась, и требовалось время, чтобы поймать ее опять. Ну ладно бы литератор или философ допытывался, нет же — химик по образованию.
— А в самом деле, зачем? — переспросил он. — Топить можно и ассигнациями, но надо ли? Так и с Пушкиным: усаживать его за стол нотариуса — это не похозяйски. Нерентабельно для литературы.
Мысль потекла горячо, напряженно. Дмитриев нетерпеливо погонял ее, полагая, что важно защитить принцип, тогда и частности долго объяснять не придется. ..
— Человеку все надо: и бутылочки аптечные, и зеркала — понимаю. Но пусть флаконы штампуют там, где это государству выгодно...
Теперь Дмитриев соединил свою мысль в тугой узел, подвел к той вере, в какую хотел обратить. Не очень разбираясь пока в существе его нововведений, я ловил себя на том, что он интересен мне по-человечески. В этом крепком, сметливом хозяйственнике жили не просто напор и расчет — пет, жила страсть, идея и еще что-то, что и не сразу определишь.
1 Лондон Л. Один день директора. — «Литературная газета», 1980, №. 6, с. 10—11.
2 Дворников Е. Твой выход, Альгин.—«Правда», 1979, 10 сентября,
Есть люди, умеющие не обольщаться ценностями сегодняшнего дня, способные представить, какими эти ценности станут завтра, заразиться ими, и из того завтрашнего дня посмотреть на нынешний маховик жизни. Счастливые люди. Им открывается временное, преходящее, то, что потихоньку отмирает и списывается. Они угадывают то, за чем будущее. И-готовы вскочить на подножку попутного трамвая, не дожидаясь остановки. Наверное, Иван Ильич — из таких» '.
Оставим в стороне несколько легковесную характеристику «счастливые люди» и следующий за этим пассаж о трамвае — жизнь такого рода людей, воистину счастливая, полна и горечи, и трудных решений, и нелегкой борьбы (что, кстати, и показано в дальнейшем — история оказалась именно драматичной). Сейчас важно другое — публицист с самого начала знает, зачем он пишет, что он хочет сказать в связи с повествованием о жизни директора и в развитии частной мысли, — это важно каждому читателю, ибо «притча» как обобщение рассказанной истории формирует действительно общее мнение на частном случае и применима своим общим смыслом в жизни каждого.
Так вот рассказы о беседах с двумя директорами оказываются контрастными — в одном искусство извлечения смысла, гражданское, партийное размышление над особым случаем и конкретной судьбой оказалось заметно выше, чем в другом.
Между тем не должно казаться, что неразличение публицистами «о чем» и «что» так уж редко. Тут — одна из проблем и один из резервов повышения качества публицистического труда. Осознав себя историками современности, публицисты и далеко не всегда столь же ясно видят более глубокий смысл своего «летописания».
Хорошо известна мысль Горького, одинаково применимая и к писателям, и к публицистам: «Факт — еще не вся правда, он — только сырье, из которого следует выплавить, извлечь настоящую правду искусства... Нужно научиться выщипывать несущественное оперение факта, нужно уметь извлекать из факта смысл»1. Мысль известная, но, думается, стоит обратить внимание на то, что «выщипывать несущественное оперение» и «извлекать из факта смысл» — отнюдь не одно и то же. Одно дело — существенное в жизни отобрать, а другое — в эту сущность проникнуть и показать общий ее смысл, ее глубокое значение для всех. Нередко, кажется, публицисты именно этому уделяют мало внимания. А ведь то, как протекает операция извлечения смысла, на каком уровне глубины и системности это делается, важно чрезвычайно. И характер этого смыслоизвлечения — во многом показатель особенностей и прочности гражданской позиции.
Вопрос о том, «зачем» обращается публицист к фактам современности, «что» хочет он извлечь из них,— показатель его зрелости. Если на первых шагах начинающий публицист Александр Нежный мог быть смущен вопросом собеседника («Что вам угодно?» Он не мог задать вопрос труднее. Действительно, что мне было угодно? Правду сказать, мне было угодно узнать его жизнь и все то, что связано у него с каналом, — затем я и оказался здесь»2), то по прошествии десятилетия он окажется в подобной ситуации не только способным дать точный ответ, но и упредить его, активно и целеустремленно вести беседу 3.
Но не следует думать, что трудными вопросы «зачем» и «что» оказываются только для молодых публицистов. Леинарт Мери в книге «Сближающиеся берега» одну из глав начинает острой постановкой вопроса касательно этого сакраментального «о чем» и «зачем»: «Цель путешествия или место' назначения? Не начинаем ли мы утрачивать цель наших путешествий? Читаешь Фидлера, Тугласа, Шагинян, Стейнбека, Хемингуэя— и перед тобой разворачиваются дороги и города, гостиничные номера и встречи, которые становятся знаменательными лишь в связи с путешествием, неповторимыми,.. У Кука, Крузенштерна, Миддендорфа, Врангеля была цель. Она была записана каллиграфическим почерком, вложена в конверт и запечатана. Там были встречи и надежды.
1 Дворников Е. Притча .про нотариуса. — «Правда» 1980 19 октября.
1 Горький М. Собр. соч., т. 26, с. 296.
2 Нежный А. Канал. — «Знамя», 1972, № 10, с. 136.
3 Нежный А. Месяц в Тюмени. — «Дружба народов», 1980,.
А мои современники? Они пишут красочно и увлекательно о том, как путешествуют, однако под тенью пальм и в сиянии неоновых реклам те и дело забывается вопрос: для чего путешествуют? Какова цель путешествия?» '
Значит, проблема носит общий характер?
Настоящего публициста этот вопрос волнует как важная творческая проблема. Иначе — в случае, когда на первый план выступает «о чем», когда захватывает многоцветная и шумная, кипящей струей несущаяся наша современная жизнь, когда некогда поразмыслить над другими вопросами, — возникают, как это случилось у Льва Лондона в «Одном дне директора» и как случалось у Александра Нежного в «Канале», яркие зарисовки, интересные заметки,_ важные свидетельства. Но проносятся они перед читателем как яркие картинки, на которых не успевает остановиться взгляд, а автор все торопит: ведь у него есть еще... Эта игра сил, это богатство порождает тем не менее только репортажный поток впечатлений.
Иначе быть и не может, когда талант уходит на поиск наблюдений, а поиск смысла их уходит на второй, третий план. Нет баланса между «о чем», «что», «зачем». ..
Это явление принято называть «грехом описательности», хотя такая квалификация не вполне точна: грех не в том, Что публицист описывает явление, — как без этого обойтись, если перво-наперво с явлением читателя надо познакомить? Грех в том, что на описании дело и кончается, задача считается выполненной.
Если исходить из неурезанного представления о богатстве содержания, то этого очень мало. При создании полнокровного произведения публицист, определив тему (thema — то, что положено в основу), ясно знает, какой кусок жизни и в каких проявлениях покажет; поставив проблему (problema — задача, задание), выявляет угол зрения, под которым будет смотреть на жизненный материал, чтобы поставить и разрешить волнующий его вопрос; а пройдя по всем ступеням разработки проблемы на выбранном тематическом пласте жизни, развертывает совокупность идей (idea — мысль, образ), свои выводы, свое «знание» и «хотение», как переводил для себя это понятие Ленин 1. И публицист должен стремиться к гармоничному единству в разработке содержания. Путь к этому — строгое и стройное движение мысли в системе координат «тема — проблема — идея».
Гражданственность позиции публициста в разработке содержания в том и проявляется, представляет ли он его трехмерно или облегчает себе жизнь, сводя пространство публицистической мысли к одномерной тематической плоскости. Высокий уровень гражданственности предполагает актуальность темы, важность проблемы, глубину идеи. Трехмерность оказывается обязательным признаком подлинно публицистического летописания — публицист не констататор наблюдений, а социальный мыслитель и борец. Вот как это проявляется в записях, вошедших в дневник публициста-«деревенщика», пристально исследующего движение в Нечерноземье, Ивана Васильева, который он вел на строительстве животноводческого комплекса в Калининской области.
«Под крышей, на кран-балке, разъяв железные челюсти, висит грейфер. Тот самый грейфер, который «выколачивали» целый год: писали бумаги, ходили по кабинетам, слали гонцов. В конце концов «выколотили», смонтировали и...
—- Пробовали? д?
Грейфер, говорю, пробовали?
Пробовали. Трехтонную тележку загружает ровно сорок минут. Поупражняйся арифметике — оцепишь мудрость проектантов.
Упражняюсь. Считаю. Двадцать тысяч тонн органики — это почти 7 тысяч телег. Ровно полгода безостановочно должен работать весь транспорт колхоза, и все потому, что емкость ковша грейфера 0,4 куба, а скорость движения черепашья. Не по рту ложка!
- Будущим летом применю этот способ на поливных пастбищах; заставлю мужиков полторы сотни гектаров поливать с ведра.
Председатель еще способен шутить...
«Литературная газета», 1980, № 27, с. 15.
Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 177.
Я в затруднении: писать о том, что вижу, или не писать? Вроде бы, взяв на себя добровольную обязанность «летописца» — от начала до конца проследить строительство и освоение первой сельской «фабрики»,— 'не должен опускать ни одной мелочи. .С другой стороны ^-надоело все это: одно и то же, одно и то же...
— Тебе писать надоело, а работать как?
Когда спрашивают вот так, в упор, с застоялой горечью, с едва сдерживаемым гневом, сомнения отпадают. Писать! Без скидок на экспериментальность, без оглядки на самолюбия мундиров. Нельзя же, в конце концов, безнаказанно вкладывать народные миллионы во... вчерашний день».
Обостренное гражданское чувство, беспокойное вглядывание в течение жизни, настоянное на вопросах «так ли?» и «что сделать?», вообще свойственны И. Васильеву. Отсюда и зоркая наблюдательность. То, что многие замечают, сокрушенно покачивая головой, Васильев пристально разглядывает и со своими острыми комментариями передает на суд общественности. Увидел, например, как под колесами машин гибнут посевы у разбитой дороги, как рыбаки, грибники, туристы, отдыхающие торят тропки через хлебное поле, едут по посевам к речке, разбивают радостно лагерь на цветущем клеверище, как охотники «на законном основании» стреляют утят на колхозном пруду... Увидел за «мелочевкой» фактов проблему и со своим резким суждением обратился к общественности со статьей «О хлебной ниве, ромашковом луге и спокойной совести». По тексту видно, какое нетерпение побыстрее высказаться," какое горячее чувство руководило им. Не было времени и желания «выстроить» произведение, которое поэтому оказалось всего, лишь заметками как бы на скорую .руку.. Однако .заметками горько горячими, задевающими читателя за сердце своей страстной опекой крестьянского поля. Но не только резко негодующее, слово наполняет их. Конечно, он зовет к суду: «Значит, втоптанный хлеб — это злодейство (другого слова не найду). Такой приговор и должно выносить общественное мнение уснувшей совести». Но этого ему мало. Васильев видит и показывает экономические, психологические, нравственные корни явления. Обнаруживает и демонстрирует примеры удачных решений проблемы мерами экономическими, организационными, воспитательными. И напоминает об имеющихся законодательных актах в защиту крестьянского поля, призывает в нужных случаях употребить и силу закона.
Прослеживая публицистическую логику произведений Васильева, легко увидеть: в ходе публицистического «следствия» возникает всесторонняя ориентированность— сначала у автора, а благодаря ему затем и в .аудитории. Но чтобы возникло состояние такой ориентированности относительно выбранного мира явлений, .необходимо располагать многогранной информацией. .Конечно, описательной (в научной литературе принято называть ее дескриптивной). Рассматривая факты на фоне (лучше — через призму) информации прескриптивной (отвечающей на вопрос, а что же есть наилучшее положение вещей, идеал), публицист получает возможность выдвинуть оценку (это — валюативная информация) и затем определить, что же нужно делать, как, кому, когда и т. д. (информация нормативная). Выполняющие свои задачи произведения публицистики несут в себе информацию на пересечении этих разных планогз, то есть показывают явление, оценивают его, говорят,. что делать, чтобы достичь желаемого.
Конечно, случаются и так называемые «редуцированные» формы повествования, когда по каким-либо, причинам баланс нарушается. Только конкретный анализ может показать, оправданы ли и насколько эти дисбалансы: ведь иногда просто рассказать о событии или человеке достаточно, чтобы в аудитории возникло представление полной удовлетворенности. Но вот когда .этой удовлетворенности нет, тогда говорят, что произведение страдает описательностью. Стремится понять читатель, что хочет сказать публицист, какие мысли возбуждает в нем столкновение с жизнью, и не может. А ведь справедлива и актуальна давно высказанная мысль Михаила Кольцова: «Без тенденции автора, без его стремления что-нибудь доказать и в чем-нибудь убедить читателя нет настоящей публицистики»'.
Между тем нет-нет да и мелькает мысль о том, что «публицистическим бывает не каждый очерк», — мол, есть также очерк «информационный», цель которого — «сообщение читателю какой-либо информации». Публицистический отличается от информационного будто бы тем, что «автор публицистического очерка не просто приводит те или иные данные, он ищет во всем общественно-политический, смысл» 2.
1 К о л ь [.Го в м.. Писатель в газете. М., 1961, с. 110.
Тут две странности. Прежде всего — использование слова «информация» в устаревшем смысле (фактические данные). Главное же — допущение того, что в очерке может и не быть... мысли. Конечно, в некотором конкретном произведении это и возможно. Но грустно, когда делаются попытки теоретически обосновать возможность (и необходимость?) «безмысленного» очерка. Публицист без ясной гражданской позиции? Публицист, которому нечего сказать читателям, который ничего не добивается, ничего не поддерживает, ни с чем не воюет, а только сообщает?
Такая теория, конечно, может сослаться на реальные факты — бывает это в публицистике. Но ведь, утверждая реальность данного явления, она и выдает ему «вид на жительство», как бы узаконяет и тем самым подталкивает практику к поверхностному констататорству. А в результате вот что получается в мнении читателей, так или иначе представляющем общественное мнение. В очерке Ивана Филоненко «В сосновом красном бору» есть такая наводящая па размышление сценка: автор, приехавший зимой в дальний, только что созданный леспромхоз, вместе с директором Смолиным объезжает новое хозяйство.
«Мы проезжали мимо тлеющих еще костров, на которых, как консервные банки, грели утром трактора.
— Видели? — вдруг повернулся ко мне директор, переменив тон. — А осенью по уши в грязи тонули. Нет, не решается ваш брат глубоко копать, берете лишь то, что на поверхности. То ли экономических знаний мало, то ли добросовестности. Какое-то верхоглядство на страницах. А ты бы вот о чем написал. Отдам я бульдозер на рытье землянок для тракторов — дороги чистить нечем будет, вывозка сорвется. На жилье часть рабочих переброшу — заготовка к чертовой матери полетит... А решаться на что-то надо, нельзя так дальше. Техника— черт с ней. Людей гробим, ни у кого нет уверенности в завтрашнем дне — ни у рабочих, ни у служащих, — вот и бегут по семьсот человек в год».
В конце Филоненко фиксирует:
«Вот так и живем, — подвел итог Смолин. — Правда, не хуже и не лучше всех вновь создаваемых леспромхозов. А теперь представь такую картину: запроектировали, к примеру, в.безлюдной тайге новый металлургический завод. Вбили первый геодезический колышек — и тут же наделили несуществующее предприятие планом на выплавку металла. Абсурд? Такого у металлургов, конечно, не бывает. А вот у лесорубов подобное абсурдом не считается. Наделят сырьевой базой, благо ее создала сама природа, — и тут же задание: заготовить и отгрузить в первый и во второй год столько-то, в третий — на полную мощность — четыреста тысяч кубометров. А мощности-то нет: ни техники, ни жилья. Почти тысяча человек теснится в бараках, и приходится там им по три квадратных метра на душу. На такой же площади ютятся и служащие. Получается, что сначала о «кубиках» думаем, а уж потом о людях... Конечно, писать о них разное можно: и плохое, и почти героическое, но все полуправдой будет, если в том и другом случае до причин не докопаемся...» '
Тема активной гражданской, партийной позиции оказывается особенно актуальной тогда, когда речь идет о грандиозных задачах нашего времени. И кажется справедливым, что Феликс Кузнецов в одной из своих статей2 выделил тип писателя-борца, не обходящего проблемы, выдвигаемые жизнью, и перечислил тех, кого относит к этому типу: В. Овечкин, А. Яшин, Г. Радов, Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Чивилихин, Ю. Черниченко, В. Белов, Б. Можаев, И. Винниченко, А. Злобин, А. Сахнин, А. Аграновский, Г. Медынский, Е. Богат, А. Борин. Все эти люди с отчетливо выраженной гражданственно-публицистической позицией, которая ярко проявляется и в их «чисто» художественном творчестве, когда они обращаются к рассказу, повести, роману...
Однако неверно было бы думать, что гражданственность публициста проявляется только при обсуждении важнейших социально-экономических и политических проблем. Гражданская позиция позволяет в любой теме вскрыть важный социальный пласт, на любом материале ставить актуальные вопросы жизни, отвечая на запросы общественного мнения. И характерной чертой современной публицистики становится быстрый и активный отклик па вопросы и проблемы, волнующие людей. Приметны в этом смысле газетные (отчасти и журнальные) рубрики «Переписка с читателями», «Читатель — газета— читатель», «Вопрос —ответ», «На перекрестке мнений», «Ориентир».
Филоненко И. В сосновом красном бору. М., 1979, с. 142,