1 Добролюбов н. А. Собр. Соч., т. 9. М, —л., 1964, с. 408

Если этой диспропорции нет объективных причин, то пни же субъективные? Конечно, немаловажно то, что идеи» и идти трудно, и работы требуется чаще больше, и опасение, что современного читателя трудно вовлечь в разговор такого типа, имеет основание. Все это так. Но, кажется, главное не в этом. Не сложилось ли мнение, что «очеркистика» — вершина и главный представитель публицистики, чуть ли не синоним публици­ки? Что «писательская» публицистика только и может, сделать свое дело по-писательски, если она отталкивается конкретных событий и лиц?

Значительную роль в развитии форм современной пуб­лицистики сыграл Валентин Овечкин. Для него харак­терно было движение «от ситуации» и повествование как бы без участия авторского «я». Как пишет внимательный исследователь, Овечкин всегда в своем творчестве обра­щается «к таким ситуациям, таким фабульным колли-ииям, в которых открытое выражение и обсуждение идей Вытекает из самих обстоятельств»'. При этом мысль автора-публициста, более того — организация материала, которая в публицистике подчиняется авторской мысли, В соответствии с пристрастиями Овечкина к повести пере­дается персонажам и создаваемой очеркистом фабуле. Без Мартынова, Долгушина, Опенкина в том, созданном Овечкиным на основе собственных идей образе их мысли и дела, «Районные будни» были бы невозможны. Но от­сюда вытекает необходимость «раздокументировать» очерки и вообще создавать ту очерковую форму, которая стала ведущей на многие годы и для многих талантливых очеркистов. Долгое время так работал и Георгий Радов —• достаточно напомнить, что его многим известный очерк «Челомбитько и Лиходед» построен как рассказ шофера, возившего Челомбитько, а автор как бы довольствовался ролью слушателя. Ни очеркистов, ни критиков до поры не смущало, что рассказчик — какое-то «подставное ли­цо», за которым не удается полностью скрыться автору, и что, несмотря на, казалось бы, полную свободу в раз-документированном очерке, автор, связавший себя ролью свидетеля, все-таки резко ограничивал простор действий публициста... Словом, притушил свою открытую граж­данскую позицию.

1 Вильчек л. Ш. Валентин Овечкин. М., 1978, с. 34

Не потому ли позднее раздокументированный очерк-рассказ без ярко выраженного авторского «я» постепенно занял более скромное место? А споры насчет возможно­стей и значения организации произведения от имени ав­тора, выступающего едва ли не как ведущий «персонаж», утвердили «открытую» очерковую форму, столь ярко воплощаемую Анатолием Аграновским, Юрием Черничен-ко, Василием Росляковым, Владимиром Чивилихиным, да и многими другими.

Все это завоевания публицистики «от ситуации», гос­подствующее место, занятое ею на журнальных страни­цах и в книгах, как-то отодвинули в тень публицистику «от идеи». Но, конечно, лишь отодвинули. В те годы — вторая половина 50-х и первая половина 60-х — на стра­ницах «Литературной газеты» активно выступали Алек­сандр Михалевич и Илья Зверев, в творчестве которых едва ли не ведущее место занимала публицистика актив­ного склада. Кажется не случайным, что их книги-погодки названы остроораторски — «Что за словом?» и «Изме­няться!». В тех условиях Михалевич, чутко уловивший волновавшие общественность вопросы, обратился к чита­телям со статьями, сами заглавия которых настойчиво обращали читателя лицом к основным принципам жизни нашего общества («Додумывать!», «Давайте изменять­ся!») В них публицист, обращаясь прежде всего к ленинским характеристикам должного действования и критике Лениным негативных черт социального поведе­ния, применяя их к нашей современности, призывал, советовал, требовал. Тут не было голой назидатель­ности именно потому, что Михалевич отвечал на живые вопросы общественного мнения, опираясь притом на кон­кретные случаи жизни. И не случайно он получал множе­ство писем, побудивших публициста выступать еще и еще, в том числе и с циклом заметок «Изменяться — кому, когда, как?».

Публицистика не выполнит своего гражданского дол­га, если не даст ответа на вопросы, которыми задается общественное мнение. Притом отвечать, отчетливо запе­чатлевая в сознании читателя простые истины жизни, давая и систему критериев для оценки того, что встре­тится ему в жизни. И хотя Илья Зверев, для того чтобы выработать в общественном мнении ясные меты «чинов­ника» и «служащего», поискал сначала определения этих понятий в словарях, ему нужно было переплавить сухие дефиниции в четкие афористические характеристики, не­сущие яркий эмоциональный заряд. А для этого «приме­рить» эти общие понятия к жизненным ситуациям, где

238

действуют реальные люди. И получается, что чиновник — это мещанин на службе. Для него главное — на все полу­чить резолюцию вышестоящего начальника и ни за что не решать самому или, в крайнем случае, написать так: «Немедленно оплатить, если найдете возможным». Чинов­ник— нерассуждающий исполнитель чаще по умыслу, Нем по призванию. Это ему выгоднее и покойнее. А «служащий» — что за этим не новым, но еще не всегда ясно сознаваемым словом в его противоположности «чинов­нику»? Это созидатель и творец дела, душою и умом ответственный за него, это исполнитель, которому надо Сыть таким же мастером, как исполнитель-пианист или ' исполнитель-дирижер. Ряд примеров, случаев, ситуа­ций— и вывод, который хорошо бы (пусть для начала) закрепить в общественном мнении: «Работа служащего, мне кажется, открывает широкий простор для проявле­ния таланта, творчества, гражданского мужества. И ко­нечно же огромная разница, просто пропасть, между настоящим служащим и чиновником».

Подлинная публицистика всегда рождается в остром «столкновении» материала жизни, ситуаций современ­ности с ищущей мыслью публициста, его гражданской позицией. И от того, что в данном случае явилось отправным пунктом — ситуация или мысль, — зависит тип про­изведения. Каких-либо «внешних» ограничений для раз­вития той и другой формы не существует. И можно на­звать блистательные образцы той и другой в творчестве мастеров прошлых десятилетий.

Хотя открыто гражданственная, философски-пропо­ведническая, страстно полемическая публицистика ока­залась на втором плане, нельзя сказать, что она стала анахронизмом. Ведь появись произведения типа «С чего начинается...» Николая Грибачева или «Безнаказан­ность» Георгия Радова, их встречает внимание и призна­ние, перепечатка в «Шагах». Но «соотношение сил» в публицистике не меняется. И если в первом выпуске «Ша­гов» были напечатаны оба эти произведения, то в после­довавших за ним подобного типа произведений и по одному на выпуск не наберется.

В чем же дело? Если и впрямь в опасении, что совре­менный читатель не принимает «прямого» разговора, и в укоренившемся представлении, что истинно писатель­ская публицистика должна идти «от ситуации», как вся­кое художественное произведение, то полезно было бы проверить их основательность на конкретных примерах, хотя бы на тех же статьях Радова и Грибачева.

Георгий Радов (к сожалению, это осталось незаме­ченным) в своем творчестве не то чтобы проделал эво­люцию, но стилевые акценты менял. Если известность ему принесли такие вещи, как «Гречка в сферах» или тот же «Челомбитько и Лиходед», то затем наступило время «Оды «районщику» или анализу хозяйственной и духов­ной жизни — «На «левой» дорожке», после которых и последовала «Безнаказанность». Статьи эти вызвали ши­рокий общественный резонанс, хотя они нисколько не затеняют очерков-рассказов прежних лет, — охват мате­риала стал шире, социально-философское осмысление глубже, гражданский пафос острее. Кстати, вспомним, что после «Районных будней» Овечкин тоже писал в этом же духе.

Что касается писательского художественного начала «Безнаказанности», то принципиально оно ничем не усту­пает прежним работам Радова, хотя, конечно, появились и новые свойства — усилилось типологическое, как теперь принято говорить, начало, возрос субъективно-лирический тон с выходом на первый план автора — повествователя, исследователя, социального критика. Это усилило образ­ную экспрессию, ее открытое социальное звучание. Обще­ственное мнение получает здесь ясные ориентиры и точно названную цель.

Чтобы «безнаказанность» не осталась пустым поня­тием, чтобы наполнилась публицистической плотью и кровью, Радову понадобилось расположить на простран­стве статьи несколько таких собирательно-типологиче­ских образов, где само это явление — «безнаказан­ность» — раскрылось зримо, понятно и было выяснено в своих социальных связях, причинах и следствиях.

Лишь огромный опыт публициста — личные многолет­ние наблюдения, знакомство с литературно-публицисти­ческим персонифицированным воплощением этого явле­ния, аналитическое проникновение в его суть с помощью «литературы вопроса» — мог дать основание Радову в ка­честве исходного типологического портрета выписать характеристику «безответственного», «разболтанного» ра­ботника. «Кажется, нет ничего легче — пользуясь и вооб­ражением, и фельетонами, и сатирическими сценками с 36-й полосы «Литгазеты», олицетворить это явление в определенном лице и наделить его «живыми чертами». Он, «разболтанный» наш согражданин, вот каков. Ленив, беспамятен и потому непременно что-либо затягивает, задерживает, запутывает, отвечать ни за что не хочет, а еще обманывает и начальство, и партнеров, и клиентов.

И прочее, и прочее, и прочее...

Есть ему и наименования в словарях. Ну, например, - «халтурщик» — то есть тот, «кто делает халтуру», а последняя по тому же толковому словарю обозначена как небрежная, недобросовестная работа, обычно без знания цели». Или еще «чиновник» — то есть, как сообщает словарь уже энциклопедический, «человек, относящийся к своей работе формально, с холодным равнодушием, без интереса, бюрократически...».

Для Радова такой ригоризм неожидан. Что побудило писателя, способного создавать яркие портреты, так ограничить себя? Или трудности документализма? Или то­ропливая работа для газеты (первая публикация — в «Литературной газете»)? Нет, думается, дело в другом: публицисту нужна была именно такая характеристика, чтобы, с одной стороны, читатели могли легко приложить её к жизни и на основе собственного опыта дополнить и развить образ; с другой же стороны, Радову надо было, Легло обозначив признаки типа, перейти к дальнейшему расследованию, ответить на самые важные вопросы. Ведь легко узнаваемый тип «разболтанного», безответственно­го халтурщика и чиновника существует «лишь в подходя­щей— питательной и защитной среде». Не будь этой среды, не было бы и типа. Значит, главный вопрос, тре­бующий исчерпывающего ответа, — что это за среда...

Радов отвечает: «Без-на-ка-зан-ность! — вот что их кормит, и поит, и обороняет». Тут-то и лежит самое глав­ное— сила, которая плодит и хранит от наказания. Черта на-чертой, штрих за штрихом — и из множества наблю­дений, встреч, разговоров, даже из анализа собственного поведения в мастерской по ремонту столь важной для писателя пишущей техники, создается опять-таки соби­рательно-типологический, но куда более развитый образ руководителя, хранящего и защищающего от критики и наказания безответственную разболтанность. И тут почти пет портретной живописи, речевых характеристик, сю­жетных перипетий. Зато (не вместо, а прежде всего) вы­ходит на первый план социально-психологическая харак­терность склада мысли и стиля поведения «ангела-хранителя». Естественно, Радов внимателен в этих целях к логике аргументации и эмоциональному наполнению за­щитительных монологов. Вот один из них:

221

«—Вы требуете наказания! — шумел он в трубку (а я ничего не «требовал», наказание само собой подразуме­валось, так как было вполне заслуженным. — Г. Р.) — Но если наказывать, то надо и поощрять! А у нас нет фондов, мы не завод. И ставки одинаковые — чем же я отличу «чистых»'от «нечистых»?! А потом, выговоры и трудовую книжку не вписываются. Им... цена, поняли? И безработицы нет. Я его накажу, обижу, а он помашет мне ручкой и уйдет — с чистенькой книжкой — в другую контору, через улицу. Там тоже иногородние поставки, п он у меня мужик эмоциональный, пьющий. Знаете, что может учудить? Возьмет да и зашлет груз вместо Петро­павловска в Казахстане в Петропавловск-Камчатский. Куда лучше? Ха-ха-ха...

Но тут же оборвал смех и добавил, как бы раскрывая важный секрет:

— Нет, я их все-таки держу в рамках! Чем? А если по их вине случится ЧП, сам расплачиваюсь! Восемь вы­говоров! Они это ценят и уж до крайности не распоясы­ваются. .. Как вы верно заметили, халтурят не каждый день. Через раз...»

Широта наблюдений и образных зарисовок, ищущая гражданская мысль, целеустремленность, обобщенная типологичность портретов (в рамках острого и эффектив­ного анализа многоликого, но единого в свой сути и опас­ного явления) — все это вызвало широкий общественный резонанс.

Этому немало способствовала широта обобщения. Ведь итоговые мысли вызваны не одной или несколькими близкими ситуациями, а системой фактов, наблюдений, свидетельств, характеризующих это широко распростра­ненное явление. У Радова оказался такой плацдарм, с которого легко вести массированное наступление. И он не преминул воспользоваться этими возможностями, самим же им и тщательно создавшимися.

Вот почему последний «частный» эпизод — личное наблюдение над превращением хорошего паренька-ма­стерового в нахального «левака» — естественно продол­жается граждански проповеднической инвективой:

«И еще: если безнаказанность так скоро превратила честного парнишку в барыгу, то не способна ли она пре­вращать и вполне взрослых аккуратных служащих спер­ва в «разовых», а потом в «закоренелых» халтурщиков, и начинающих волокитчиков — в отпетых, изощренных чи­нуш?

Но разве мы с ней не воюем, с безнаказанностью?., Но если появляются все новые факты, значит, воюем недостаточно.

...Мы немало пишем сегодня о сохранении земель, Под, чистоты воздуха и при этом непременно упоминаем Потомков. Оставить им в порядке планету! Но ведь нам, строителям нового общества, надобно передать потомкам и чистую нравственную атмосферу. И когда вспоминаю Того парнишку, что и с моим участием превратился в барыгу, больно оттого, что он станет зрелым человеком, Когда меня не будет на свете. А у него появится сын...

Безнаказанность — зло. И заострять разговор о нем Менее опасно, чем преуменьшать, затушевывать. Воевать же с ним — обязанность. Перед страной. Перед социа­лизмом. Перед нашими современниками. И перед теми, Кто сменит нас...»

Радов представил общественному мнению явление, показал различные его варианты, формы существования, способы приспособления и самозащиты, приносимый им экономический ущерб, нравственную заразу, И — вско­лыхнул общественное мнение. Последовали и законода­тельные акции...

Пример Г. Радова лишний раз показывает, что опа­сения в «несовременности» публицистики этого рода на­прасны. Более того, только в гармоническом сочетании публицистики «от ситуации» и «от идеи» видится одно из важных условий ее процветания. Ведь они дополняют одна другую: первая дает возможность публицисту пристально вглядеться в индивидуальное, выписывая от­носительно ограниченный круг событий, характеров, кол­лизий, черт действительности и давая соответствующего масштаба и уровня социальный анализ, заявляя свою по­зицию, формируя отношение общественности. Естествен­но, вглядываясь в «микрокосм», публицист своим произведением способен и соответственно ориентировать ауди­торию. Конечно, стыкуясь с другими, оно участвует в широкомасштабных акциях публицистики. Но тем не ме­нее преимущества все же неотрывны от слабостей. Наобо­рот, публицистика второго рода, стремясь дать в опреде­ленном сечении проблемный анализ «макрокосма», неиз­бежно ограничивает себя в выписывании деталей, анализе нюансов, но зато представляет общественности крупно­масштабное явление в его основных свойствах, суще­ственных связях, общесоциальном значении.

Конечно, в публицистике «от ситуации» легко обна­руживаются (и чем публицист крупнее, тем явственнее) прочерченные хотя бы пунктиром общесоциальные выво­ды и обобщения, а в публицистике «от идеи» — детали и подробности, без которых произведение просто повисло бы в воздухе деклараций. Так что есть между ними и внутренняя связь — ведь относятся же. они все-таки к од­ному роду творчества.

Однако видеть существование двух потоков внутри его и необходимость их сбалансированного действования во имя всесторонней и глубокой социальной ориентации широкой аудитории и формирования граждански актив­ного общественного мнения — творческий и гражданский долг писателей-публицистов. И искусство публицистики может быть полнокровным при гармонии обоих подходов к современности.

Гражданственность позиций и действий публициста — в какой бы форме она ни проявлялась — выражает осо­знание каждым публицистом своей высокой социальной ответственности. Серьезно и проникновенно сказал об этом Борис Можаев в статье «Быть хозяином!..»: «Чтобы ре­шения XXVI съезда партии вошли в повседневную прак­тику трудовых взаимоотношений, надо много потрудиться всем — в том числе и публицистам. То обстоятельство, что иные решения глохли в повседневной суматохе жизни, тяжкой виной ложится на плечи не только тех, кому были они адресованы, но в значительной мере вину эту должна разделять и печать наша, а следовательно, и мы, пи­сатели, да, да! Все мы, работники печати, в не меньшей мере повинны, чем земледельцы, в том, что гуляет порой впусте земля наша, что обезлюдели многие деревни, что не хватает еще того же масла, мяса, молока. Попытка некоторых из нас свалить всю вину на крестьян, на их нерадивость, на отсутствие дисциплины и прочее без серьезного анализа современной социальной и экономи­ческой структуры выглядит эдакой стародавней отрыж­кой бурмистрского подхода. Хватит уж делать ставку на горло да на голую мораль.

Конечно же, мы, писатели, не должны учить крестьян, как землю пахать, или спорить с учеными, какие белко­вые вещества добавлять в корма, но мы обязаны вскры­вать социальную сущность явлений и загодя предупре­ждать общество о грозящей ему беде. Давно уже необхо­димо сделать нам крутой поворот к незаметному со стороны, но серьезному изучению жизни, поворот от празднословия, цветистого упования на блестящие перспективы к деловой и точной оценке реально существу­ющих проблем. И не ждать мановения волшебной палоч­ки, легко и просто упраздняющей все наличные пробле­мы, и ставить их самим, опираясь на точное знание предмета, как говаривали в старину, и на его социальную сущность. Традиции нашей боевой публицистики пятидесятых и шестидесятых годов должны возродиться. Без такой всенародной трибуны немыслимо выполнение зада­чи, поставленной съездом»'.

Партийная позиция публициста, порождая граждан­ственную наполненность его труда, оказывается творче­ским гарантом высокого и эффективного выполнения публицистикой ее общественного долга.