gryaznov_a_f_red_analiticheskaya_filosofiya_stanovlenie_i_ra

Мир как поэма и как референт

321

лее острым его видение. Формальные системы помогают отыскивать противоречия и путаницу в мышлении. Вспомните, как трудно было развивать математические интуиции без помощи формул и конструк­ тивных систем. Сколь примитивной была бы география, если бы от­ казалась от изготовления карт. Конечно, географы не должны отказы­ ваться от изучения Земли, ограничившись изучением карт, но всякий раз, как мы интуитивно схватываем некую структуру, всякий раз, как мы сталкиваемся с неким порядком, а не хаосом, — имеет смысл рисо­ вать карты, строить формальные системы 28.

28 Заметьте, что даже неверная карта может оказаться полезной. Она указывает нам, что искать в определенном месте даже и в том случае, ко­ гда мы обнаруживаем в этом месте нечто иное, чем то, что предсказывала карта, она все же сослужила пользу тем, что поддерживала настороже наше внимание.

Ср.: Goodman N. The revision of philosophy / / Hook 5., ed. American Philosophers at Work. New York: Criterion Books, 1956, pp. 75—92, о взаи­ модополнительности конструкционализма (логистической философии) и философии обыденного языка («лингвистической философии», как назы­ вал ее Остин).

Уиллард ван Орман КУАЙН

ВЕЩИ И ИХ МЕСТО В ТЕОРИЯХ *

I

Наши рассуждения о внешних вещах, само наше понятие вещи представляют собой то концептуальное средство, которое помогает нам предвидеть и контролировать возбуждение наших органов чувств в свете их предыдущих реакций. В общем и целом, это возбуждение и есть все, что нам нужно.

Говоря об этом, я имею в виду также внешние вещи, а именно людей и их нервные окончания. Таким образом, то, что я говорю, применимо, в частности, и к тому, что я говорю, но это не приводит к скептицизму. Нет ничего более достоверного, чем существование внешних вещей, по крайней мере, некоторых из них: других людей, палок, камней. Однако остается фактом — фактом самой науки, — что наука есть не более, чем созданное нами концептуальное средство, служащее для связи одного сенсорного возбуждения с другим. Не су­ ществует внечувственных восприятий.

Теперь я хотел бы рассмотреть вопрос о том, как действует это связующее средство. Что значит принимать (assume) внешние объек­ ты? И как обстоит дело с абстрактными объектам и, например с чис­ лами? Каким образом объекты этих двух видов помогают нам осуще­ ствлять систематические связи между нашими чувственными возбуж­ дениями?

Принятие объектов является ментальным актом, а ментальные акты, как известно, трудно связать — труднее, чем все остальное. О мыслительных процессах мало что можно сказать, если не закрепить их словами, ибо то объективное, что мы можем получить, появляется только после слов. Слова сопровождают мысли о чем угодно, и лишь в той мере, в которой мысль выражена в слове, мы можем четко осоз­ нать ее.

Если теперь обратить наше внимание на слова, то вопрос о при­ нятии объектов становится вопросом о вербальном указании {referen­ ce) на объекты. Вопрос о том, в чем состоит принятие объектов, есть вопрос о том, в чем состоит указание на объекты.

Мы указываем на объекты, используя слова, которые усваиваем посредством более или менее далеких ассоциаций с возбуждениями

1 Quine W. v. О. Things and Their Place in Theories. The Belknap Press of Harvard University Press. Camb., Mass., 1981, pp. 1—23. Перевод выполнен А. Л. Никифоровым. — Прим. ред.

Вещи и их место в теориях

323

наших органов чувств. Такие ассоциации являются прямыми в тех случаях, когда слово усваивается остенсивно. Именно таким образом ребенок учится произносить слово «молоко» или соглашаться с ним при наличии молока, а также использовать данное слово, когда он хо­ чет молока.

В подобных случаях механизм относительно ясен и прост, как и все психологические явления такого типа. Это не что иное, как реак­ ция на стимул. Однако называть это объективной референцией было бы опрометчиво. Усвоение выражения «молоко» таким путем, посред­ ством прямой ассоциации с соответствующими стимулами, в сущно­ сти есть то же самое, что и усвоение предложений «Ветрено», «Хо­ лодно», «Дождливо» посредством прямой ассоциации с соответствую­ щими стимулами. Это мы сами в своей взрослой онтологической изощ­ ренности полагаем, что слово «молоко» относится к некоторому объ­ екту, к субстанции, и в то же время менее готовы выделить объект ре­ ференции предложений «Ветрено», «Холодно», «Дождливо». Нам нуж­ но рассмотреть именно это различие, если мы хотим получить удов­ летворительный анализ того, что можно считать объективной референ­ цией. Однако это различие не проявляется на первоначальной стадии обучения посредством остенсии. Слово «молоко» сначала лучше рас­ сматривать как некое предложение, подобное «Ветрено», «Холодно» и так далее, скажем, «Это есть молоко» 2. Оно состоит из одного слова.

Все приведенные выше примеры являются предложениями слу­ чая (occasion sentences), истинными в одних ситуациях произнесения и ложными — в других. Мы вынуждены соглашаться с ними при на­ личии соответствующих стимулов. И в них пока еще нельзя найти каких-либо ссылок на объекты.

Рассмотрение предложений как фундаментальных элементов се­ мантики, а имен или других слов — как зависящих в своем значении от предложений, является плодотворной идеей, восходящей, по-види­ мому, к теории фикций Иеремии Бентама. Бентам заметил, что вы вполне адекватно можете объяснить какой-либо термин, если способ­ ны показать, каким образом все контексты, в которых вы предлагаете его исполььсвать, можно перевести в ранее понятный язык. Как толь­ ко мы поняли это, философский анализ понятий или экспликация терминов получают прочную основу. Предложения начинают рассмат-

2 По аналогии с «Ветрено», «Холодно» и т. п. здесь следовало бы ска­ зать «Молочно», но в русском языке это не принято. Предложения анг­ лийского языка «It's cold» («Холодно») и «It's milk» («Это есть молоко») полностью совпадают по своей грамматической форме, в русских же пере­ водах появляется различие. К сожалению, расхождения подобного рода будут встречаться довольно часто и иногда они способны затруднить по­ нимание рассуждений автора. — Прим. перев.

324 Уиллард ван Орман Куайн

риваться как первичные хранилища значения, а слова приобретают значения благодаря их использованию в предложениях.

Осознание предложений как чего-то первичного не только облег­ чает философский анализ, но и позволяет лучше понять, каким образом в действительности усваивается язык. Сначала мы усваиваем короткие предложения, затем получаем некоторые сведения о различных словах благодаря их использованию в этих предложениях и, наконец, на этой базе учимся понимать более длинные предложения, в которых встре­ чаются эти слова. В соответствии с этим процесс, ведущий от чувст­ венного возбуждения к объективной референции, должен рассматри­ ваться как берущий начало в обусловленности простого предложения случая стимулирующими событиями и постепенно продвигающийся к уровням, все более тождественным объективной референции. И нам нужно рассмотреть отличительные особенности этих уровней.

В той мере, в которой слово «молоко» можно рассматривать про­ сто как предложение случая, аналогичное предложению «Идет дождь», к нему ничего не добавляется, когда мы говорим, что это слово есть имя какой-то вещи. Фактически этим ничего дополнительного не вы­ сказывается. То же самое справедливо для слов «сахар», «вода», «лес» и даже для таких слов, как «Фидо» и «мама». Конечно, мы могли бы провозгласить, что существуют десигнаты этих слов, какие-то их двой­ ники, для каждого свой; однако все это излишние пустяки, служащие только для придания почетных десигнатов выражениям, использование которых в качестве предложений случая остается без изменений.

Иначе обстоит дело с индивидуализирующими словами типа «стул» или «собака». От приведенных выше примеров они отличаются боль­ шей сложностью их усвоения. Для овладения любым из указанных слов требовалась лишь способность осуществить проверку на истин­ ность или ложность относительно некоторой области, рассматривае­ мой в данный момент. Для случаев с «Фидо» или «молоком» единст­ венный вопрос, который здесь встает, есть вопрос о том, какие види­ мые точки находятся на Фидо или на молоке, а какие — не находятся. С другой стороны, чтобы овладеть словами «собака» или «стул», во­ все не достаточно простой способности судить, находятся ли видимые точки на собаке или стуле; мы должны научиться также отличать од­ ну собаку или один стул от другой собаки или стула.

В отношении таких индивидуализирующих слов мысль об объек­ тивной референции представляется уже менее тривиальной и более существенной. Считается, что слово «собака» должно обозначать каж­ дую из многих вещей — каждую собаку, а слово «стул» — каждый стул. Здесь уже нет бесполезного одно-однозначного удвоения, отра­ жения в каждом слове некоторого объекта, придуманного только для этой единственной цели. Стульев и собак имеется бесконечное коли-

Вещи и их место в теориях

325

чество и по большей части они безымянны. «Фидо»-Фидо-принцип , как назвал его Райл, должен быть преодолен.

Однако это различие между ранее упомянутыми и индивидуали­ зирующими словами нельзя обнаружить до тех пор, пока у нас в ру­ ках нет дополнительного средства — предикации. Различие обнару­ живается лишь тогда, когда мы имеем возможность сравнить преди­ кацию «Фидо есть собака» с предикацией «Молоко является белым». Белизна молока сводится к тому простому факту, что когда вы ука­ зываете на молоко, вы одновременно указываете на белое. Бытие же Фидо в качестве собаки не сводится к тому простому факту, что ко­ гда вы указываете на Фидо, вы одновременно указываете на собаку: оно включает в себя нечто большее. Когда вы указываете на голову Фидо, вы указываете на собаку, но все-таки голову Фидо нельзя на­ звать собакой.

Вот таким тонким способом предикация создает различие между индивидуализирующими и другими терминами. Если отсутствует предикация, такие слова, как «собака» и «стул», не отличаются суще­ ственным образом от слов «молоко» и «Фидо». Все они являются простыми предложениями случая, которые бесстрастно констатируют наличие молока, Фидо, собаки, стула.

Таким образом, чувствуется, что референция должна появляться в тех случаях, когда мы предпринимаем предикацию индивидуализи­ рующих терминов, скажем, «Фидо есть собака». В этом случае слово «собака» можно охарактеризовать как общий термин, обозначающий каждую собаку, и вследствие этого, опять-таки благодаря предикации «Фидо есть собака», слово «Фидо» можно считать сингулярным тер­ мином, именующим одну собаку. Тогда в свете аналогии между «Мо­ локо является белым» и «Фидо есть собака» естественно рассматри­ вать слово «молоко» тоже как некий сингулярный термин, именую­ щий нечто — пусть не тело, но вещество.

В своих работах «Слово и объект» и «Корни референции» я рас­ суждал о том, каким образом мы усваиваем индивидуализирующие термины, предикацию и другие важные элементы нашего языка. Я не буду углубляться здесь в этот вопрос и хотел бы лишь напомнить эти важные элементы. Наряду с сингулярной предикацией типа «Молоко является белым» или «Фидо есть собака» нам нужна множественная предикация: «Собаки суть животные». Наряду с одноместными (mo­ nadic) общими терминами, такими как «собака» и «животное», нам нужны также двуместные термины, такие как «часть», «темнее», «вы­ ше», «ближе»; могут понадобиться трехместные и многоместные тер-

3 Утверждение о том, что между именами и объектами существует одно-однозначное соответствие, т. е. каждому имени соответствует свой объект, а для каждого объекта имеется свое имя. — Прим. перев.

326 Уиллард ван Орман Куайн

мины. Нам может потребоваться также предикация этих многомест­ ных терминов, хотя бы вместе с сингулярными терминами: «Мама выше, чем Фидо», «Фидо темнее молока». Нам нужны также истин­ ностные функции — «не», «и», «или», — с помощью которых строятся сложные предложения.

Следующий шаг вперед, столь же важный, как предикация, пред­ ставляет собой относительное предложение. Оно позволяет выделить то, что говорит предложение об объекте, и сформулировать это в виде сложного общего термина. То, что предложение «Монблан выше, чем Маттерхорн, но Маттерхорн круче» говорит о Маттерхорне, можно сформулировать в относительном предложении: «объект, который не столь высок, как Монблан, но круче него». Предицируя это Маттерхорну, мы приходим к исходном у предложению.

Грамматику относительного предложения можно упростить, пе­ реписав его с помощью оборота «такой, что»: «объект χ такой, что Монблан выше, чем х, но χ круче». Эта форма сохраняет порядок слов первоначального предложения. Символ «#» представляет относи­ тельное местоимение, записанное математическим способом. Во избе­ жание двусмысленности мы можем изменять эту букву, когда одно относительное предложение включается в другое.

Относительное предложение ничего не дает в случае сингулярной предикации, ибо такая предикация возвращает нас к предложению первоначальной формы. Оно становится важным при множественной предикации. Без относительных предложений использование множе­ ственной предикации оказывается ограниченным вследствие нехватки общих терминов. Мы могли бы еще сказать: «Собаки суть животные» и даже: «Маленькие собаки суть забавные животные», однако только при наличии относительных предложений мы можем воспарить к та­ ким высотам, как, например, предложение: «Все, что удается спасти во время кораблекрушения, принадлежит государству». Оно превра­ щается в следующее выражение:

«Объекты χ такие, что χ спасен во время кораблекрушения, яв­ ляются объектами χ такими, что χ принадлежат государству».

В общем, там, где «F*» И «GJC» представляют какие-либо предло­ жения, которые мы можем сформулировать об х, относительные пред­ ложения открывают путь к множественной предикации:

«Объекты χ такие, что Fx являются объектами χ такими, что Gr».

Получив этот инструмент, мы обретаем возможность универсаль­ ной и экзистенциальной квантификации. Это становится очевидным,

Вещи и их место в теориях

327

как только мы осознаем, что «(*) FXP эквивалентно «(*) (если не Fx, то Лг» и, следовательно, эквивалентно:

«Объекты χ такие, что не Fx являются объектами χ такими, что /**».

Выше я сказал, что референцию можно почувствовать в предика­ ции индивидуализирующих терминов. Однако лучше увидеть, как она постепенно появляется. Предложения «Фидо» и «молоко» уже в са­ мом начале усваиваются посредством ассоциации с наиболее яркими элементами явления. Обычно эта яркость обусловлена указанием. Уже здесь, в отборе наиболее заметных деталей, быть может, и совер­ шается первый шаг к возможному превращению в имена слов «Фидо» и «молоко». Такие предикации, как «Молоко является белым», еще больше усиливают эту атмосферу наличия объективной референции, обращая внимание на совпадение выделенных деталей. Так, появляет­ ся различие между предикацией «Молоко является белым» и «Когда приходит ночь, зажигаются лампы». Здесь слово «когда» представляет собой связку, похожую на истинностно-функциональные связки; бу­ дучи примененным к предложению случая, это слово порождает ус­ тойчивое предложение. «Молоко является белым» точно так же мож­ но рассматривать как устойчивое предложение, состоящее из предло­ жений случая «молоко» и «белое». Однако оно говорит больше, чем «Когда имеется молоко, имеется и белое», оно утверждает: «Где име­ ется молоко, имеется и белое». Таким образом, осуществляется двой­ ная концентрация внимания на особом элементе ситуации, и в этом я усматриваю усиление объективной референции.

Такие предикации, как «Молоко является белым», все-таки дают еще слишком мало оснований для приписывания объективной рефе­ ренции. Как уже было отмечено, мы вполне можем продолжать ис­ пользовать содержательные имена в качестве предложений случая и не говорить об объектах. Конечная и зафиксированная онтология не является онтологией.

Предикация индивидуальных терминов, как в предложении «Фи­ до есть собака», усиливает референцию двумя способами. Здесь силь­ нее подчеркнута концентрация на особом элементе явления, чем в предложении «Молоко является белым», так как от Фидо требуется не только совпадать с выделенной частью мира, образующей собаку, но и слиться с одним из ее конкретных проявлений. Как уже было отмечено, еще более важно то, что слово «собака» нарушает «Фидо»- Фидо-принцип, ибо собаки большей частью безымянны.

Однако даже на этой стадии референциальный аппарат и его он­ тология остаются неопределенными. Индивидуация оказывается весь­ ма неясной в течение сколько-нибудь заметного временного интерва-

328	Уиллард еан Орман Куайн

ла. Возьмем, например, термин «собака». Мы могли бы опознать ка­ кую-то конкретную собаку в нескольких ее появлениях, если бы заме­ тили в ней какие-то отличительные особенности; бессловесное живот­ ное оставалось бы одним и тем же. Мы узнаем Фидо в его появлени­ ях, усваивая предложение случая «Фидо», точно так же, как мы узна­ ем молоко и сахар, усваивая слова «молоко» и «сахар». Даже при от­ сутствии отличительных признаков мы безошибочно будем связывать между собой краткие явления собаки как фазы одного и того же пса, пока сохраняем внимание. Однако после любого значительного пе­ риода наблюдений вопрос о тождестве собак без отличительных осо­ бенностей просто не встает — даже на первоначальной стадии усвое­ ния языка. Он вряд ли имеет смысл до тех пор, пока мы в состоянии утверждать, что если какая-либо собака ведет себя определенным об­ разом, то при обычных условиях та же самая собака будет вести себя подобным образом. Такие общие рассуждения о долговременной при­ чинности оказываются возможными только с появлением квантификации или ее эквивалента — относительных предложений во множе­ ственной предикации. Во временном измерении индивидуация зави­ сит от относительных предложений и только с полной индивидуацией референция оказывается вполне возможной.

Если у нас есть относительные предложения, то получает реали­ зацию объективная референция. Источником референции в относи­ тельном предложении являются относительные местоимения «тот» или «который» вместе с их повторениями в форме «это», «он», «ее» и т. п. Упорядоченные символической логикой, эти местоимения приво­ дят к связанным переменным квантификации. Область переменных, как было сказано, охватывает все объекты, любые объекты могут вы­ ступать в качестве значений переменных. Принять объекты некоторо­ го вида — значит рассматривать их как значения наших переменных.

II

В таком случае какие же объекты мы считаем нужным прини­ мать? В первую очередь — тела. Возникновение референции обеспе­ чивается предложениями случая «собака» или «животное», которые имеют статус общих терминов, обозначающих тела, и предложениями случая «Фидо» или «мама» со статусом сингулярных терминов, обо­ значающих тела.

Если принять во внимание социальный характер остенсивных процедур, то покажется вполне естественным, что некоторые предло­ жения случая, усваиваемые остенсивно, предполагают наличие тел. Ребенок усваивает предложение случая с помощью матери, причем мать и ребенок смотрят на ситуацию со своих точек зрения, замечая в

Вещи и их место в теориях

329

ней черты, невходящие в навязываемое представление. В детстве мать усвоила это предложение в столь же расплывчатых обстоятельствах. Таким образом, данное предложение должно быть достаточно гибким, чтобы использоваться независимо от конкретной точки зрения. По­ этому особенности некоторого тела во всех его визуальных проявле­ ниях естественно подводятся под единичное предложение случая и, в конечном итоге, — под единичное обозначение.

Мы уже видели, каким образом реификации молока, древесины и других веществ могла бы происходить аналогично реификации тел. Тела являются нашими парадигмальными объектами, однако аналогия с ними охватывает и вещества. Грамматическая аналогия между об­ щими и сингулярными терминами побуждает нас трактовать общий термин как обозначающий единичный объект, поэтому мы склонны утверждать существование области объектов, обозначаемых общими терминами, — области свойств или множеств. Рассматривая глаголы и предложения тоже как что-то именующие, мы в результате всего это­ го получаем весьма расплывчатую и хаотичную онтологию.

Онтология здравого смысла является неопределенной и хаотич­ ной в двух отношениях. Она включает в себя множество подразуме­ ваемых объектов, которые определены неясно или неадекватно. Одна­ ко еще более важно то, что она не имеет определенной сферы: в об­ щем мы не можем даже сказать, какие из этих неопределенных вещей включены в нее, какие вещи принимаются нами. Следует ли рассмат­ ривать грамматику как отвечающую на этот вопрос? Требует ли каж­ дое имя существительное некоторого множества денотатов? Конечно нет, субстантивация глаголов часто является не более чем стилисти­ ческим приемом. Но можем ли мы установить границу?

Вопрос ошибочен: здесь нет никакой границы. Наличие тел при­ нимается; именно они прежде всего и главным образом являются ве­ щами. Сверх этого имеется последовательность все более отдаленных аналогий. Разнообразные выражения используются способами, более или менее параллельными способам употребления терминов для обо­ значения тел, и более или менее утверждается существование соответ­ ствующих объектов pan passu 4. Однако не возникает мысли устано­ вить онтологический предел указанного параллелизма.

Я не хочу сказать, что обыденный язык порочен и несет в себе неряшливую мысль. Мы должны принять эту неопределенность как факт и понять, что в обыденном языке не содержится четкой онтоло­ гии. Мысль о существовании границы между бытием и небытием яв­ ляется философской идеей, идеей технической науки в широком смысле слова. Ученые и философы заняты поисками всеохватываю-

Равномерно (лат.) — Прим. перев.

330	Уиллард ван Орман Куайн

щей системы мира, которая гораздо более жестко и определенно ори­ ентирована на референцию, чем обыденный язык. Интерес к онтоло­ гии не означает коррекции обыденного мышления и практики, он ле­ жит вне повседневной культуры, хотя и вырастает из нее.

При желании мы можем провести онтологические пограничные линии. Можно упорядочить систему наших обозначений, допустив в нее только общие и сингулярные термины, сингулярную и множест­ венную предикацию, истинностные функции и аппарат относительных предложений. Эквивалентно, хотя и более искусственно, вместо мно­ жественной предикации и относительных предложений принять квантификацию. Тогда мы можем сказать, что принимаемые объекты яв­ ляются значениями переменных или местоимений. При таком упоря­ дочении разнообразные фразеологические обороты обыденного языка, как будто бы вводящие новые виды объектов, исчезают. Новые онтические обязательства могут возникать в других случаях. Имеется про­ странство выбора и можно сделать выбор в пользу простоты общей системы мира.

Несомненно, требуется гораздо больше объектов, чем только тела и вещества. Нам нужны все виды отдельных частей и порций ве­ ществ. И если здесь нет никаких ограничений, то мы естественно приходим к допущению в качестве некоторого объекта любой части пространства-времени, пусть она даже оказывается непостоянной и гетерогенной. В этом и состоит обобщение примитивной и плохо оп­ ределенной категории тел, к которым я отношу физические объекты.

Вещества распадаются на части, подобные физическим объектам. Молоко, древесина или сахар являются прерывными четырехмерными физическими объектами, охватывающими все молоко, древесина или сахар мира.

Основания рассматривать физические объекты в пространственно временных отношениях и трактовать время по аналогии с пространст­ вом хорошо известны и неоднократно отмечались 5. Оставим их в стороне и обратимся к критике концепции четырехмерности, ибо это гораздо более интересно. Отчасти эта критика обусловлена очевидным недоразумением — представлением о том, что время остановлено, из­ менение отсутствует и все навеки замерло в четвертом измерении. Это представление чрезмерно нервных людей, переоценивающих власть мира. Даже будучи четвертым измерением, время все-таки ос­ тается временем, а различия, возникающие по линии четвертого из­ мерения, остаются изменениями. Только рассмотрение их становится более простым и плодотворным.

5 См., например, мою книгу «Word and Object». Camb., Mass.: MIT Press, 1960, p. 170ff.