Yakobson_V_A__red__-_Mifologii_drevnego_mira_-_1977

еще позднее; для зрителя и слушателя было важнее не что, а как изображалось, важнее не неожиданность, а узнавание, и творческий талант художника или поэта заключался не так в изображении нового, как в умении оперировать готовыми при­ емами, мотивами и сюжетами, в большинстве своем заданными мифологией, но и в историческое время иной раз складывав­ шимися заново — тоже но семантическим рядам22.

Происходившее отделение художественного творчества от научного познания при том, что между ними находилась рели­ гиозно-мифологическая сфера, к которой относилось непознан­ ное (или же то, что человек страшился познать, например, не­ обратимость смерти), естественно, приводило к взаимодействию этих трех сфер. Так, в историческую эпоху мы можем наблю­ дать влияние научного познания не только на искусство, но и на само религиозное мифотворчество — и наоборот!

Первобытный человек удовлетворялся убеждением в том, что божества сильнее его, и, видимо, принимал мир таким, каков он есть, с добром и злом. Логическая мысль начала ис­ кать в этом мире гармонию, и при этом человек никак не мог примириться с тем, что гармонии может и не быть, а если она есть, то может и не иметь никакого отношения к его судь­ бам. Поиски добра иногда происходили и помимо обращения к области «священного» и к миру мифологических персонажей (даже если бытие их и не отрицалось, как не отрицали их Со­ крат и Будда) ; но чаще делались попытки найти добро имен­ но в мифическом персонаже — в одном каком-либо, в едином, или в верховном боге. Если для «первичных», «естественных» первобытных культов нравственным было то, что непосредст­ венно соответствовало нуждам общины и не нарушало магиче­ ских запретов, то во «вторичные» религии поздней древности (буддизм, зороастризм, иудаизм, христианство, манихейство, мусульманство) вносилось начало нравственности общечелове­ ческой. Исторически это было обусловлено поисками гармо­ нии мира людьми древнего общества, построенного на проти­ воречиях и угнетении. Но в то же время это стало возможным в результате взаимного влияния логического и эмоционального типов познания мира. Этот этический характер поздних, «вто-

22 Такова манера шумерских скульпторов придавать изображаемому гигантские глаза и уши, метонимически раскрывая его мудрость и проницательность. Этим же нередко объясняется диспропорциональ­ ность фигур в иконописи: бес или змей изображаются меньше святого или архангела.

30

ричных» «мировых» религий был закреплен догмами, способ­ ными идейно воздействовать на людей, которых уже невоз­ можно было держать в прямом палочном угнетении без угрозы самому существованию тогдашнего общества. Если раньше миф нисколько не боялся противоречий, то теперь, с появлением философии, т. е. теоретического познания, использовавшего не мнимо, а подлинно логические средства, противоречия начи­ нают тревожить религиозные умы, и поэтому в религии начи­ нается преследование инаковерующих — явление, с которым совершенно не были знакомы культы первобытности и ранней древности. Такое преследование в новой социальной обстанов­ ке становится необходимым условием господства всякой рели­ гиозной идеологии, принявшей официальный характер.

В этих поздних, «вторичных» религиях вырабатывается своя мифология — тоже за счет эмоционального осмысления непоз­ нанного: но теперь — несмотря на сохранение и тут логиче­ ских противоречий вроде единого Бога Троицы или непороч­ ного зачатия — сами мифы создаются по квазилогическим за­ конам и семантические ряды играют гораздо меньшую роль (ср., однако, пресуществление хлеба и вина в плоть и кровь Христову и причащение человека божеству). Большую роль начинает играть мифологизация подлинных событий религиоз­ ного прошлого.

Надо заметить, что к этому времени логическое познание успело завоевать привычный авторитет даже в вопросах, до­ вольно далеких от повседневной практической деятельности, и религии приходилось отстаивать право на противоречия логике при осмыслении миропорядка. Тертуллиановское «нужно ве­ рить, потому что нужно признать чудесным» (credendum quia mirandum), означает утверждение права на мифотворчество в сфере непознанного23.

Мифологии «второго порядка» в настоящую книгу не во­ шли — исключение составляет иранский зороастризм, пожалуй наиболее архаичная из догматических религий.

23 Часто цитируемого выражения «верю, потому что абсурдно», нет ни у Тертуллиана, ни у Августина, которому его тоже приписывают; оно, по-видимому, восходит к Малебраншу (1638—1715), младшему современнику Декарта; он формулирует его иначе: credibile quia ineptum est — «достойно веры, ибо нелепо». Но это уже не столько апология невежества, как обычно считается, сколько вопль отчаяния мифотворцев перед лицом логики (если не было бы нелепо, не нужно было бы веры, достаточно было бы и разума).

31

Однако и в историческую эпоху миф и мифотворчество не только продолжают жить, но и действуют даже далеко за пре­ делами религии. Мифотворчество проникает и в самую науку, способствуя созданию непроверенных или не поддающихся про­ верке лженаучных теорий; но гораздо шире мифотворчество влияет на сферу повседневной, практической жизни человека, которую мы привыкли считать областью рационального, обла­ стью здравого смысла, хотя она далеко не во всем и не всегда рациональна.

В эпоху первобытности мифотворчество было донаучным, поневоле искаженным, быть может поэтическим, но чаще все­ го совершенно ошибочным переживанием явлений мира. Это объяснялось простительным невежеством древнего человека, с его скудной трудовой практикой, с его поверхностным и глав­ ным образом пассивным соприкосновением с силами природы, истинные закономерности которых он не имел средств устано­ вить и при этом не мог проверить правильность своих мыслей практикой. В историческую эпоху мифотворчество может яв­ ляться результатом невежества непростительного — принятия на веру того, на что уже имеются средства проверки,— или, ху­ же того, результатом сознательного введения в (заблуждение.

Такое «третичное» мифотворчество остается возможным потому, что в повседневном быту и человек исторической эпо­ хи далеко не всегда мыслит логическими общими категориями, нередко дает себя увлечь необоснованным эмоциям. Подобное мифотворчество в повседневной жизни может быть прослежено от эпохи древности, сквозь средневековье и вплоть до нашего времени как могущественное средство политического и даже социально-экономического воздействия на людей. В значитель­ ной мере и сейчас на таких «третичных» мифах держится лживая реклама — предметов производства или лиц (актеров, политических деятелей — так называемое «создание образа» — image) — и такая же пропаганда, в частности расистская и националистическая. Мое поколение хорошо помнит броские лозунги фашистской пропаганды, все эти «мифы XX века», по выражению одного из идеологов фашизма, Альфреда Розенбер-

га:	«все славяне (или любая	другая группа людей) — нелю­
ди»,	«все евреи — коммунисты	и агенты	мирового капитализ­
ма»,	«все немцы —- люди аккуратные и		творческие»	и т. п.
Все	это — «третичное» мифотворчество,		угождающее	опреде­

ленным низким эмоциям; к сожалению, и такие «мифы», т. е. стереотипное мышление пустопорожними или злостными ло-

32

зунгами и клише, оказываются тоже весьма живучими, не­ смотря на их вполне точно доказуемую ошибочность. При всей их живучести такие мифы обречены, хотя многие из них вряд ли успеют исчезнуть на наших глазах: сфера непознанного все сужается, но трудность в том, что познанное учеными на­ столько обильно и сложно, что их аргументы и выводы трудно довести до понимания масс, и потому относительное невеже­ ство неспециалистов не всегда уменьшается с ходом развития науки и поле для оболванивания народа через школу и сред­ ства массовой информации остается достаточно широким.

По мере того как сначала для специалистов, а потом, хотя и медленнее, и для остального человечества сужается полоса непознанного, религиозно-этиче'ские догмы не выдерживают натиска логической критики, религия вместе 'со «вторичной» мифологией неизбежно должна сдавать позиции — не только науке, но и искусству, поскольку этика находится не столько в рационально-логической, сколько в эмоциональной сфере. Ту же судьбу хотелось бы предвидеть и для «третичной» мифо­ логии.

В западной литературе сейчас нередко ставится вопрос: не следует ли в нынешнюю эпоху торжества практицизма и голо­ вокружительного технологического прогресса заняться созда­ нием новой мифологии, чтобы дать жизни человека нравст­ венное и эмоциональное содержание? Ответ на это, конечно,— нет, не следует24; вера в миф на нынешней ступени развития обернется простым невежеством, а что касается мифотворче­ ства -«второго», '«третьего», и, пожалуй, даже '«четвертого» сорта, то его человечество имело предостаточно. Нравственное же и эмоциональное содержание жизни человеку вполне спо­ собно дать искусство, если оно «будет понимать, что оно есть познание отношения между человеком и миром явлений и по­ тому руководство к жизни человека, а не будет .само сводить себя до уровня бессодержательного кривляния или бесприн­ ципного угождения низменным инстинктам.

Именно искусство донесло до нас в самом чистом виде все то действительно ценное, что было в древнем мифотворчестве. Мифотворчество было ложно, потому что в распоряжении че­ ловека не было средств познать истинное в отличие от неис­ тинного; оно ложно, когда стремится подменить объективное,

24 Хотелось бы ответить, что «мифы не создаются искусственно»; к
сожалению, практика нашего столетия показывает, что это не так.
2—2154	33

научное познание; но выработанные мифотворчеством средства воздействия на эмоции, на «душу» человека — единственные нам доступные, а возможность возникновения ложных эмоцио­ нальных ассоциаций компенсируется в искусстве влиянием, ко­ торое на него оказывает проверка логическим познанием.

Художественное творчество во все времена воздействовало на человека главным образом эмоционально, с помощью тех приемов мышления и чувствования, которые известны и в ми­ фотворчестве. Приемы эти могут передать относительную исти­ ну испытываемых человеком чувств и эмоциональных ассоциа­ ций; семантические ряды теперь превращаются в сознательные приемы поэтики — тропы (причем метафора сознательно отли­ чается от метонимий, а в последних ясно ощущается их ра­ циональная, логическая основа), и в то же время происходит воздействие на читателя и с помощью доводов логики, анализа объективных фактов.

Сейчас мы говорили о преемственности искусства от мифо­ творчества. Но, как известно,— и с этого мы начали выше — в произведениях европейского искусства долгое время жили, в виде сюжетов, мотивов, образов и тропов, сами древние (ан­ тичные и библейские) мифы, созданные тысячелетия тому назад и уже потерявшие всякое оначение, кроме эстетиче­ ского.

Повествовательные — в том числе и мифологические — сю­ жеты народов мира учтены, классифицированы и перенумеро­ ваны в каталогах А. Аарне — Н. П. Андреева, Стита Томпсона и др. Большинство фольклорных сюжетов оказывается постро­ енным по древним законам мифотворчества, независимо от то­ го, действительно ли каждый из них является развитием перво­ бытного мифа. Особенно поучительно сопоставление вариантов одного и того же сюжета мифологического происхождения. Та­ кие варианты обычно лежат в пределах какого-нибудь одного семантического ряда. Но не все фольклорные сюжеты восхо­ дят к мифам; иногда они представляют собой вторичное «осмысление» мифов или переложение обрядов или просто но­ сят развлекательный характер. Регистрация во времени и кар­ тографирование распространенности сказочных сюжетов нема­ ло дают для истории мифотворчества и культуры: сюжеты гдето рождаются, движутся, где-то живут.

Мифологические сюжеты использовались в самых различ­ ных жанрах древней литературы, а еще позже — литературы средневековой и новой. Многие мифы, преображенные искус-

34

ством, стали частью культурного наследия современного че­ ловечества — так же как само искусство несет в себе лучшее из того, что создал человек в первобытную пору для осозна­ ния своего места в мире и среди себе подобных.

IV

Общепринятой теории мифа до сих пор нет; поэтому ниже мы дадим обзор выдвигавшихся теорий; изложенная нами вы­ ше — только одна из них.

Античные мыслители эпохи расцвета Греции и Рима пер­ выми попытались оценить значение мифологии; их очень уп­ рощенные объяснения продержались вплоть до XVIII в. Все их можно свести к нескольким видам: по одному объяснению, мифы представляют собой аллегории и символы природных и нравственных явлений; по другому, это произвольные выдум­ ки поэтов или даже результат сознательного обмана со сторо­ ны жрецов; по третьему, мифы — это истории вовсе не божеств, а выдающихся людей глубокой древности, впоследствии обо­ жествленных (эвгемеризм) 25. Так или иначе, народные ми­ фы в их традиционном виде отвергали почти все античные фи­ лософы; одни давали возникновению явлений мира материали­ стическое объяснение, другие признавали некое духовное на­ чало или же начала, «существующие где-то sa материальным миром, либо безразличные к людям, либо вмешивающиеся в их дела,— но ясно, что в любом случае традиционные мифы, ми- фы-шовести к этим началам отноштася не могли.

Христианство вначале объявило богов античной мифоло­ гии злыми демонами, противостоящими истинному (и якобы первоначально общему для всего человечества) Богу, но с от­ миранием веры в античных богов мифы о них, особенно со вре­ мен Возрождения, стали неисчерпаемым кладезем поэтических сюжетов для стихов, поэм и картин; знание античной мифоло­ гии стало входить в обязательный круг сведений, необходимых для образованного человека Европы. Это знание безболезненно сосуществовало параллельно христианской религии, имевшей собственные мифы. Христианские мифы, в отличие от антич­ ных, являлись предметом веры.

Рационализм XVIII в. не создал почти ничего нового в ис­

толковании проблемы	мифов. Однако	Фонтенель впервые в
25 Эта концепция мифов называется так		по имени выдвинувшего
его античного мыслителя	Эвгемера.

2*

35

1752 г. указал на типологическое сходство мифов античности с мифами племен, живших еще в его время в условиях перво­ бытности, а Дж. Вико еще раньше полагал, что мифы склады­ ваются как игра фантазии, вызванная интуитивным ощуще­ нием присутствия божеств и страха перед ними в связи с мощ­ ными и непостижимыми явлениями природы; ему же принад­ лежит мысль о том, что различного рода мифы возникают на различных уровнях общественного развития. Английский фило­ соф Д. Юм (1757) предположил, что человеческие страхи и на­ дежды заставляли людей персонифицировать закономерности природных явлений, поскольку древние рассматривали приро­ ду по своему образу и подобию как наделенную чувствами и страстями, а затем — и телом. Однако эта идея соединяется у Юма с эвгемеризмом и аллегорическими толкованиями мифов.

Еще в 1760-е годы Винкельман учил, что сама красота гре­ ческого искусства, достигаемая не иначе, как путем очищения души, свидетельствует о том, что воплощавшиеся в нем ми­ фы — не бессмыслица, а нечто великое, некое откровение ве­ личайших художников древности. К 1770—1780 гг. относится творчество Гердера, отождествлявшего мифотворчество с поэ­ зией и самый источник человеческой культуры искавшего в народной поэзии всех стран; даже язык для Гердера пронизан мифологическими образами: чтобы понять мифологию древних, надо понять их душу, их способ чувствования и понимания. Вслед за Гердером и его последователями для поэтов — Гёте и Шиллера, Гёльдерлина, Китса — мир античности был миром поэзии, поэтических образов, воплощавшихся в греческих ми­ фах; многие поэты-романтики пошли за Гердером и дальше, черпая источники поэзии в мифологических преданиях древно­ сти собственных народов.

Эпоха романтизма, порожденная разочарованием во фран­ цузской буржуазной революции и подготовившем его «веке ра­ зума», искала в мифах более глубоких истин, чем те, которые может дать философия.

Для подлинно научного понимания мифов большую роль сыграл X. Г. Гейне (1729—1812), писавший почти одновремен­ но с Гердером. Согласно его учению, мифы — это попытки ос­ мысления мироздания: «Основой всей мифологии является не­ знание причин явлений». Но в эпоху первобытности человек не умел пользоваться абстрактными понятиями, а необъясни­ мые и поражающие явления природы вызывали в нем изум­ ление и религиозное благоговение; под влиянием аффекта ра-

36

зыгрывалась сила воображения, превращавшая объективно вос­ принимаемое в фантастические образы. Эти образы могли быть выражены только в образной же, чувственно воспринимае­ мой словесной оболочке; понятие «явиться причиной» могло быть выражено только через образ «творения», а творение пред­ полагает и «творца». Все это очень близко ко многим идеям, имеющим распространение и в наше время. Однако X. Г. Гей­ не не выводит идею божества из творения как метафоры при­ чинно-следственной связи, а предполагает изначальное наличие этой недоступной словесному выражению идеи в душе челове­ ка. При этом он предупреждал, что нам недоступно познание мифотворчества в его первичной форме: в создании отдельных мифов большую роль должны были играть случайные ассоциа­ ции идей; позже в их дальнейшем сложении и развитии играло роль свободное воображение поэтов, захватывавших своим творчеством умы и чувства народов. В то же время X. Г. Гейне считал возможным изучение постепенного географического распространения мифов.

Следуя за Гердером и X. Г. Гейне, в идеях которых со­ держалось немало здравого, романтики начала XIX в. строи­ ли, однако, в высшей степени умозрительные, не основанные на изучении фактов концепции мифа. Так, И. Геррес и Ф. Крейцер клали в основу толкования мифов европейских на­ родов недавно открытые тогда Западом ведические мифы Ин­ дии; Индия в то время рассматривалась как прародина всех индоевропейцев. Важнее была работа других романтиков — В. Гримма (1786—1859) и Я. Гримма (1785—1863), которые занялись методическим собиранием мифологического и ска­ зочного материала (прежде всего древнегерманского) и впер­ вые показали, что ключ к изучению мифотворчества лежит в понимании народного творчества всех народов вообще. Я. Гримм, один из основателей сравнительного индоевропейского языкознания, надеялся создать и сравнительную индоевропей­ скую мифологию. Ему казалось при этом, что за многообра­ зием мифов, обусловленным множеством конкретных естест­ венных, нравственных и эстетических факторов, должна от­

крыться	явленная первым людям	идея	единого	Божества.
Гриммы	и их «мифологическая школа» оказали глу'бочайшее
воздействие на науку XIX в., в		том	числе и	в России
(А. Н. Афанасьев, Ф. И. Буслаев).

От увлечений романтиков к более трезвому взгляду, близ­ кому к воззрениям X. Г. Гейне, еще до работ Я. Гримма при-

37

зывал К. О. Мюллер (1825). Он отверг необоснованную мысль об индийском прототипе всей европейской мифологии и пред­ ставление о мифах как о великой древней жреческой премуд­ рости. Для него мифы были созданием самих народов, неиз­ бежным для известной ступени развития. Они выражали в них в чувственной форме свой опыт познания вселенной, природы и истории; при этом мифы классической древности далеко не первоначальны, а являются результатом тысячелетней пере­ работки древнейших мифов сначала устной традицией (вклю­ чая смешения, новообразования, утери частей предания), а за­ тем индивидуальными поэтами и историками. Поэтому постиже­ нию смысла мифов должно предшествовать долгое и кропотли­ вое изучение исторической жизни и изменения каждого от­ дельного мифа во времени и в пространстве.

Развитие науки XIX в. после романтиков проходило в ос­ новном под знаком вульгарного материализма, сочетавшегося с рецидивами романтического идеализма. После Гердера и Гримма европейская наука собрала большой новый материал, прежде всего по европейскому (германскому, славянскому, кельтскому) сказочному и песенному фольклору, но теоретиче­ ские истолкования мифов оставались в эту эпоху в высшей сте­ пени умозрительными и поэтому сейчас представляют мало ин­ тереса. Пока этнографы с конца XIX в. не стали публиковать подлинный материал мифов тех племен, которые еще и в то время находились на уровне первобытного общества и у кото­ рых можно было наблюдать непосредственно, какое место ми­ фы занимают в жизни, до тех пор наука не могла избавиться от умозрительных построений. Да и то сведения о мифах, об­ рядах и верованиях первобытных народов поначалу поступали от миссионеров, имевших весьма предвзятые взгляды на вся­ ческое «язычество» и к тому же чаще всего не знавших мест­ ных языков и пользовавшихся услугами переводчиков — мало­ квалифицированных и не заинтересованных в точности, а иног­ да и прямо вводивших в заблуждение; такие миссионеры запи­ сывали по большей части только самое «экзотическое», непри­ вычное, незнакомое европейцам, вырывая сообщаемые им дан­ ные из их действительного жизненного контекста.

Но пока дело дошло до обобщения этнографического мате­ риала, проблемы мифологии оставались прежде всего делом филологов-классиков и фольклористов, преимущественно вы­ учеников «мифологической школы». Пожалуй, наиболее попу­ лярны здесь начиная с 1850-х годов были теории мифа как

38

олицетворения важнейших природных явлений — грозы (А. Кун), солнца, смены дня и ночи (К. Зимрок, Макс Мюл­ лер) и т. п. Наиболее значительная теория, оказавшая боль­ шое влияние между прочим и на русскую фольклористику, принадлежала Максу Мюллеру (1823—1900). По его мнению, миф вырастает из наименований божеств, олицетворяющих яв­ ления природы, а эти наименования, в свою очередь, представ­ ляют собой номинализацию эпитетов, простых и развернутых, передающих те или иные атрибуты данного явления. При этом, в силу «недугов языка», которые не позволяют выразить суть явления вполне адекватно, создаются метонимии, а из овещест­ вления метонимий — мифологические образы. Но поскольку, таким образом, мифы, в которых действуют антропоморфные боги, оказываются поздними, постольку совпадения, наблюда­ ющиеся, скажем, между индийскими, греческими и сканди­ навскими мифами, не могут быть органичными, а должны яв­ ляться результатом многократных заимствований — «бродячи­ ми сюжетами».

Подобные построения находили критиков уже среди самих филологов и фольклористов. Так, О. Группе (1887) справедли­ во заметил, что боги греков были живы и вещественны и для грека, веровавшего в свои мифы, они отнюдь не являлись сим­ волами или персонификациями. В то же время Группе прида­ вал совершенно непомерное значение заимствованиям мифоло­ гических сюжетов, причем именно с Востока. Некоторые уче­ ные конца XIX — начала XX в. доходили в гипотезах о заим­ ствованиях (из Библии, из христианских легенд, из Вавилона) до патологических навязчивых идей. С другой -стороны, напри­ мер, В. Рюдберг (1889) справедливо отмечал, что символиче­ ское толкование мифов дает простор произволу и ничем не сдерживаемой фантазии толкователей и что для понимания мифов надо обратиться к этнографическому материалу о веро­ ваниях первобытных народов. Мифы — не набор произвольных фантазий на мотивы об отдельных персонифицированных яв­ лениях природы, а часть целостного осмысления мира перво­ бытным человеком.

Представляет интерес попытка И. И. Бахофена (1861) увя­ зать отдельные типы и группы мифов с историческими стадия­ ми в развитии человечества, в частности со сменой матриар­ хальной стадии патриархатом (миф об оправдании богами ма­ тереубийцы Ореста, мстившего за отца). Сама идея о том, что на разных стадиях исторического развития и в различных ис-

39