§ 1. Ясность и отчетливость

388. Всякий, кто знаком с нынешними популярными трактатами по логике [1], несомненно, припомнит два

различия между ясными и темными понятиями, с одной стороны, и между отчетливыми и смутными понятиями, с

другой. Они путешествуют по книгам на протяжении уже почти что двух веков, оставаясь при этом

неисправленными и неизмененными, и считаются логиками самым прекрасным украшением их доктрины.

389. Ясная идея определяется как идея, которая постигается таким образом, что она будет опознаваться всякий раз,

когда будет встречаться, и притом так, что ни одна другая идея не будет ошибочно приниматься за нее. Если она

не обладает подобной ясностью, то считается, что она является темной.

Это довольно хороший образчик применения философской терминологии; однако, поскольку они определяли

именно ясность, я все-таки хотел бы, чтоб логики сделали свои определения более внятными. Никогда не

ошибаться в опознании идеи и ни при каких обстоятельствах не принимать ошибочно за нее какую-то другую

идею, сколь бы невразумительной ни была ее форма, - все это потребовало бы такой необыкновенной силы и

ясности интеллекта, какие редко встречаются в этом мире. С другой стороны, ознакомиться с идеей до такой

степени, чтобы она стала совершенно привычной, утратить всякие сомнения при опознании ее в обыденных

ситуациях вряд ли можно считать "ясностью постижения", поскольку в конечном счете все это сводится к

субъективному чувству обладания, которое может оказаться совершенно ошибочным. Я считаю, однако, что, когда

логики говорят о "ясности", они имеют в

1 С любым из трактатов по логике от L'Art de Penser Пор-Рояля вплоть до самых современных (1893).

266

виду не что иное, как такое знакомство с идеей, поскольку они рассматривают это качество просто как некоторое

небольшое достоинство, требующее, однако, обязательного дополнения другим, именуемым ими отчетливостью.

390. Отчетливой идеей считается идея, не заключающая в себе ничего неясного. Это - технический язык; под

содержанием идеи логики понимают все то, что содержится в ее определении. Согласно такому пониманию, идея

постигается отчетливо, когда мы способны дать ей точное определение в абстрактных терминах. На этом

профессиональные логики прекращают обсуждение предмета; и я не стал бы утомлять читателя пересказом их

рассуждений, если бы только они не являли собой восхитительный пример того, как они проспали целые века

интеллектуальной деятельности, равнодушно игнорируя все изобретения современного мышления и даже не

пытаясь применить его уроки для усовершенствования логики. Нетрудно показать, что учение, согласно которому

привычное применение и абстрактная отчетливость приводят к совершенному пониманию, занимает свое

подлинное место в философиях, давным-давно приказавших долго жить. Ныне же настало время сформулировать

метод достижения более совершенной ясности мышления, с которой мы можем познакомиться и которой мы

можем восхищаться у мыслителей нашего времени. 391. Когда Декарт приступил к преобразованию философии,

самым первым его шагом было теоретическое допущение скептицизма и отказ от практиковавшейся схоластами

опоры на авторитет как на истину в последней инстанции. Затем он занялся поиском более естественного

источника истинных принципов и счел, что нашел его в человеческом уме; таким образом, он прямиком перешел

от метода авторитета к априорному методу, как это описано в моей первой статье [2]. Самосознание должно было

обеспечить нас фундаментальными истинами и решить, что согласуется с разумом, а что нет. Однако, поскольку

очевидно, что не все идеи являются истинными, он в качестве первого условия непогрешимости был вынужден ввести требование, чтобы они были ясными. Различие между

идеей, только кажущейся ясной, и идеей, и в самом деле ясной, никогда не приходило ему в голову. Если он

доверялся интроспекции даже в том, что касалось знания внешних вещей, с какой стати должен был он подвергать

сомнению ее свидетельства относительно содержания наших умов? Но затем, как мне представляется,

столкнувшись с тем, что многие из людей, чьи мысли казались ясными и убедительными, придерживаются прямо

противоположных мнений по самым фундаментальным вопросам, он был вынужден в дальнейшем заявить, что

[критерий] ясности идей не является достаточным, но что [истинные] идеи должны, кроме того, быть

отчетливыми, то есть не иметь в себе ни крупицы неясности. Вероятно, он имел в виду то (поскольку сам он не дал

исчерпывающего объяснения), что они должны были пройти проверку, выдержав диалектическое испытание; что

они должны не только казаться ясными с самого начала, но чтобы обсуждение не смогло бы выявить какой-либо

смутности, с ними связанной.

392. Таково было различение Декарта, и ясно, что оно соответствует уровню его философии. Это различие было

известным образом развито Лейбницем Этот великий и уникальный гений был столь же замечателен как тем, что

ему удалось понять, так и тем, чего понять он не смог. То, что никакая машина не может работать непрерывно,

если не получает энергию в той или иной форме, было ему совершенно ясно; тем не менее он не понимал, что

машина ума может только трансформировать знание, но отнюдь не порождать его, если она не кормится данными наблюдения. Поэтому он упустил из виду наиболее существенный момент картезианской философии,

заключающийся в том, что избежать принятия пропозиций, которые кажутся нам совершенно очевидными, вне

зависимости от того, логичны они или нет, мы не можем. Вместо того, чтобы трактовать предмет подобным

образом, он пытался свести первые принципы науки к двум классам; к тем, что нельзя отрицать, не впадая при

этом в противоречие, и к тем, что следуют из принципа достаточного основания (о чем ниже). Он, судя по всему,

не отдавал себе отчета в громадном

различии между своей позицией и позицией Декарта [3]. Поэтому он вернулся к достопочтенным банальностям

логики; прежде всего это выразилось в том, что абстрактные определения играют огромную роль в его философии.

И поэтому вполне естественно, что, обнаружив трудности, связанные с методом Декарта, а именно что мы можем

воспринимать как ясные те идеи, которые в действительности являются смутными, он не нашел ничего лучшего,

как потребовать абстрактного определения каждого важного термина. Соответственно, приняв различие между

ясными и отчетливыми понятиями, он описал последнее качество как ясное постижение всего того, что содержится

в определении; и книги с тех пор неоднократно воспроизводили эти его слова [4]. Нет оснований опасаться, что его

химерическая схема вновь получит столь же завышенную оценку. Анализируя определения, невозможно узнать

ничего нового. Тем не менее наши уже существующие верования могут быть приведены в порядок при помощи

этого процесса, а порядок является существенным элементом интеллектуальной экономии, равно как и всякой

иной. Можно признать поэтому, что книги вполне правы, делая знакомство с понятием первым шагом на пути к

ясности постижения, а определение - вторым. Но, избегая даже всякого намека на более высокую прозрачность

мышления, они просто зеркально отражают то состояние философии, что рухнуло сто лет тому назад. Это столь

восхитительное "обрамление логики" - учение о ясности и отчетливости - может быть довольно симпатичным,

однако самое время отправить в

3 Однако, помимо всего прочего, он был одним из тех умов, что были способны к развитию и росту; хотя

первоначально он был крайним номиналистом вроде Гоббса и баловался бессмысленной и бесплодной Ars magna

Раймонда Луллия, в последующем он принял закон о непрерывности и другие учения, противоположные

номинализму. В данном случае я веду речь о его ранних воззрениях (1903).

4 <Об этом речь идет в его "Meditationes de Cognitione", Die Philosophische Schriften von Leibniz, her. von С I

Gerhardt, Bd. IV, S. 422-427; Nouveaux Essais, II, 29.>

269

лавку древностей все эти старинные безделушки и найти что-то более подходящее для современного

употребления. 393 [5]. Самый первый урок, которого мы имеем право требовать от логики, состоит в том, чтобы

она научила нас, как сделать наши идеи ясными; и этот урок является самым важным, поскольку он

недооценивается только теми умами, которые как раз и нуждаются в нем. Знание того, что мы думаем, полное

владение тем, что имеет для нас значение, дадут надежное основание для значительного и весомого мышления.

Проще всего этот урок усваивается теми, чьи идеи являются скудными и ограниченными; и насколько они

счастливее тех, кто беспомощно барахтается в жирной трясине понятий. Верно, что нация способна на протяжении

жизни нескольких своих поколений преодолеть недостатки избыточного богатства языка и его естественного

спутника - бездонной, неизмеримой глубины идей. Мы можем видеть, как в ходе исторического становления

язык постепенно совершенствует свои литературные формы, сбрасывает в конце концов с себя метафизическую

кожу и благодаря неутомимому терпению, нередко возмещающему его потери, достигает исключительного

совершенства во всех сферах ментальных навыков и привычек. Страница истории еще не перевернута, так что мы

пока еще не можем знать, восторжествуют ли в конце концов народы, обладающие избыточно богатым языком,

над народами, чьи идеи немногочисленны (равно как и слова их языка), но которые владеют ими с достойным

восхищения искусством. Что же касается отдельно взятого индивида, то не может быть никакого сомнения в том,

что для него более ценным является небольшое количество ясных идей, нежели множество смутных. Молодого

человека не так-то просто убедить пожертвовать большей частью своих мыслей для того, чтобы спасти

оставшиеся; да с такой путаницей в голове и не заметишь необходимости подобной жертвы. Ему мы можем только

посочувствовать, как человеку с врожденными дефектами. Время поможет ему, но интеллектуальная зрелость с ее

вниманием к ясности приходит значи-

5 Убрать этот параграф. (1903).

270

тельно позже. К сожалению, само неудачное расположение природы таково, что ясность приносит гораздо меньше

пользы человеку, уже состоявшемуся в жизни, чьи ошибки в значительной мере уже оказали свое воздействие, чем

тому, чей путь еще впереди. Ужасно смотреть, как одна-единственная неясная идея, одна-единственная лишенная

значения формула, прочно захватив все помыслы молодого человека, действует как тромб, мешающий питанию

клеток мозга и обрекающий свою жертву на истощение, несмотря на переизбыток интеллектуальной энергии и

посреди интеллектуального изобилия. Многие годами лелеяли, как свою излюбленную забаву, смутную тень идеи,

слишком бессмысленную для того, чтобы быть позитивно ложной; тем не менее они страстно любили ее, считали

ее своим неразлучным спутником в любое время дня и ночи и отдавали ей все свои силы и всю свою жизнь,

нимало не обращая при этом внимания на все прочие дела; короче говоря, они жили для нее и ради нее, пока она

не стала, как это обычно и случается, плотью от их плоти и костью от их кости. А потом, проснувшись одним

прекрасным утром, они обнаружили, что она исчезла, подобно красавице Мелузине из легенды, а вместе с ней - и

смысл всей их жизни. Я сам знавал такого человека; и кто знает, сколько биографий искателей квадратуры круга,

метафизиков, астрологов и кого угодно еще отражается в этой старой немецкой легенде.