9. В аксиологическом аспекте

 Институализация (принятие идеалов, на которых строятся правовые институты, в качестве внутренних регуляторов поведения) стала одним из серьезных испытаний для наших соотечественников, переживающих эпоху смены ориентаций («идеалам да, идеологиям нет» – лозунг европейской системы образования) в ожиданиях со стороны общества, семьи и государства. Старшим оказалось нечему научить детей перестройки. Назрел серьезный кризис в так называемых межпоколенных отношениях. И если раньше патопсихология интересовалась, главным образом, людьми на склоне лет (или движущимися в этом направлении), то нынче ей приходится гораздо больше заниматься проблемами, который люди испытывают на старте во взрослую жизнь.

Здесь приходится считаться с нашими представлениями о личности как феномене, а не только символе юридически релевантных отношений.

 На сегодняшний день студенты юридического университета на тему «Личность в правовом поле» (по моему опыту) пишут исключительно о «статусе»: права и обязанности, законные интересы, правосубъектность, гражданство, юридическая ответственность. «Родовые характеристики» некого правового символа исчерпывают тему. И в специальной литературе авторы, как правило, не входят за пределы схоластики.

В своих отношениях с государством личность выступает в качестве гражданина. Понятие «гражданин» раскрывает специфические политико-юридические свойства личности, занимающие важное место в ее общей структуре, в ее социальных характеристиках. Как известно – личность субстрат общественных отношений, в которых протекает ее жизнедеятельность. Государство, разумеется, не может абстрагироваться от потребностей человека как природного существа, от моральных и культурных характеристик личности, ее психологической структуры, хотя во взаимоотношениях с государством на передний план выступают политико-юридические свойства личности, в них трансформируются и преломляются все ее иные качества и структурные особенности. Мы составили некое обобщенное суждение из нескольких определений, которые в изобилии встречаются на страницах учебников юридической психологии. Понятно, что это всего лишь более или менее отвеченные мнения, с которыми реальные отношения с людьми – клиентами юридической деятельности не построишь. И, скорее всего, дело не в том, что психологией в юриспруденции занимаются недостаточно образованные люди, а в том, что сам предмет иррационален. Специалисты из других профессиональных групп выглядят не лучше, когда берутся за так называемые прикладные (практические) задачи, где присутствие личности нужно не только обозначить.

 Психологи включают в представления о личности все, что знают об индивидуальности, так что формулировки наподобие: «Личность представляет собой определенный социальный тип» или «психика личности» никого не удивляют. Психиатры считаются с патологией личности, когда нарушено самосознание: «…у таких больных имеют место глубоко укоренившиеся, негибкие, дезадаптационные паттерны как в отношениях, так и в восприятии окружающей обстановки и самого себя». «Личностно ориентированная педагогика» занимается исследованием воспитательных технологий. И здесь трудно упрекнуть кого-то в том, что понятие «личность» выступает как некий фантом, которому можно приписать, что угодно, но установить (тем более – доказать) как выглядит сам феномен практически невозможно.

 Любые попытки дать универсальное определение феномена «личность» неизбежно терпели неудачу. В частности, как в свое время заметил И. Кант, «на долю человеческого разума в одном из видов его познания выпала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят возможности человеческого разума... Арена этих беспомощных споров называется метафизика». В последующем он уточнит, что нравственный закон в людях можно сравнить с космосом; последний, безусловно, объективен, доступен нам в ощущениях и действует на нас, но несоизмерим с нашими возможностями. Говоря современным языком, модель этого феномена может быть построена лишь теми методами, которые нам доступны, так что созданное будет отражать не собственную сущность, а нашу потребность. Г. Гегель обозначает рассудочные причинно-следственные связи между процессами, где психика реагирует на очевидные обстоятельства, как субъективный дух. Когда человек при взаимодействии с собственным «Я» воспринимает внутренний мир с помощью психических процессов, но источник и продукт психической деятельности теряется от наблюдателя – как объективный дух. Если же перейти к способам существования нравственного примера в жизни человечества, когда объект вообще исчезает из поля зрения, – как абсолютный дух. Констатировав иррациональную природу «души», философы отказались от дальнейшего развития темы. С тех пор прошло два века, но и современные дефиниции звучат не менее расплывчато. «Личность – это сложная система психических структур и процессов, организованность которых – результат синергетического взаимодействия множества подсистем». Справедливости ради отметим, что предки хотя бы выражались яснее. Когда личностью стали интересоваться обычные люди в своих прагматичных целях, пришлось признать, что «в своей трактовке каждой теории следует исходить из того, какое отношение эта теория имеет к любому из нас. Например, работники, получающие почасовую оплату, могут обнаружить, что концепция режимов подкрепления Б. Скиннера проливает свет на их поведение на работе. Однако сомнительно, что чтение Скиннера поможет людям понять, почему они посещают религиозные службы. Здесь скорее будут полезны сочинения К. Юнга, посвященные роли символов и значимости "Я". Таким образом, в различные периоды времени и в разных сферах нашей жизни каждая теория способна стать для нас руководством, просветить нас или внести ясность в какой-либо вопрос»^.

 Такова теория. Она была положена в основу так называемого «деятельностного подхода» в воспитании и оценке качеств человека со стороны советских общества и государства. Образно это звучало как «посей поступок, пожнешь привычку, посей привычку пожнешь характер». Однако сам по себе характер, а он определяет взаимодействие с другими, далеко не всегда означает способность «сдерживать эгоистические стремления в мотивах поведения». Свобода нравственного выбора, когда тебя никто не видит, трудное испытание для личности. Особенно в повседневном поведении. В своей книге «Николаевская Россия» маркиз де Кюстин удивлялся нашим нравам. «Сегодня утром на одной их станций, где я остановился позавтракать, встретил целую семью, знакомую мне по Петербургу. Там она живет в одном из дворцов, которые русские с такой гордостью показывают иностранцам. У себя дома эти дамы были разодеты по последней парижской моде. Но на постоялом дворе это были совсем другие женщины. Я их едва узнал, ибо феи превратились в ведьм. Представьте себе, что молодые особы, которых вы встречали в большом свете, вдруг появились для вас в костюме Сандрильоны – какое там, гораздо хуже: без шляп, с грязными, похожими на салфетки, косынками на голове, в засаленных капотах, в стоптанных туфлях, шлепающих при каждом шаге. Положительно можно было поверить в колдовство». Но можно сослаться и на более драматичные примеры, бросающие свет не на отдельных людей, а на духовно-нравственные ориентиры общества в целом. Так сказать, коллективную личность. Как известно, на войне для того, чтобы убивать нужен характер. Для того, чтобы умирать (насмерть стоять на безнадежных позициях), нужна личность. Опыт Великой отечественной войны показал, что солдаты в своей массе проявили это качество не по приказу свыше, а лишь тогда, когда обстановка мобилизовала их истинные ресурсы личности (когда война стала действительно отечественной). Для этого потребовалось время.

«24 июня (заметим – это всего лишь третий день войны) в районе Клевани мы собрали много горе-воинов, среди которых оказалось немало и офицеров. Большинство не имели оружия. К нашему стыду все они спороли знаки различия. Обратившись к сидящим (заметим – перед генералом) я приказал офицерам подойти ко мне. Никто не тронулся. Тогда, подойдя к пожилому „окруженцу“, велел ему встать. Затем спросил, в каком он звании. Слово „полковник“ он выдавил из себя настолько равнодушно и вместе с тем с таким наглым вызовом, что его вид и тон буквально взорвали меня. Выхватив пистолет, я готов был пристрелить его тут же. Апатия и бравада вмиг схлынули с полковника. Некрасивая вышла сцена, но уж так получилось»^.

 Естественно в повседневной жизни современного общества подобных испытаний нет. Но, заглядывая в прошлое, мы вынуждены признать, что сама возможность, а порою и необходимость отчитываться не перед людьми (морально), а перед собой (нравственно), которую предоставляют и требуют от нас современные культура и цивилизация, даются нам с трудом. Принять «в свою максиму» (по И. Канту) убеждение, что «хорошими делами ближе к богу не будешь» («ибо в этом ты получил награду свою»), не просто. Служба идеалам, не подкрепленная наградой, доступна не многим. Да это и не требуется. В обыденных отношениях достаточно характера, который формируется в своих основных чертах к подростковому возрасту. Важнее другое – людям нужно освоить навык не столько руководствоваться личностью, сколько уметь с ней обращаться. Ведь стоит ей в той или иной мере просочиться в духовный мир человека, возникают проблемы (она реагирует на мысли и поступки, бросающие тень на собственные принципы, так называемыми защитными реакциями – предмет психоанализа). Инстинкт самосохранения у нее выражен не меньше, чем у организма. Естественно, такой труд не каждому под силу. Психика ищет возможность избавиться от напряжения различными физическими расстройствами здоровья «на нервной почве», а рассудок подталкивает интерес к психологическим тренингам, методы работы которых, не имея надежной профессиональной основы, пока что только нащупывают почву, но и в таком виде стремительно набирают популярность. Не без причины.

 Появление личности в пространстве «Я» – образа несет с собой многие риски. Начинается так называемое расслоение мотиваций (когнитивная дезадаптация). Натуре человека задаются ожидания, которым он не соответствует «по всему фронту». Как заметила одна из любительниц так называемых коучерных тренингов: «Тренер (лидер, гуру, сэнсей, любимый человек и т.п.) извлечет из твоего характера лучшее свойство и строит отношения с тобой на этом уровне, а ты стараешься подтянуться всеми остальными, вот и подпрыгиваешь, пока не устанешь». И хорошо, когда хватает разума смириться со своим несовершенством, «состыковать» личность с характером и успокоиться, отодвинув недосягаемое на безопасное расстояние. Это удается не всем и не всегда.

 Дело в том, что личность не цепляется за жизнь. «Высокий дух тяготится телом». «Не датчанин, я римлянин душою». Недаром мысли о самоубийстве присущи не только героям Л.Н. Толстого, но и ему самому. «Мысль о самоубийстве была так соблазнительна, что я должен был употреблять против нее хитрость, чтобы не привести слишком быстро в исполнение. Я не хотел торопиться только потому, что хотелось употребить все усилия, чтобы распутаться. Если не распутаюсь – всегда успею, – говорил себе…. И это сделалось со мной, когда я был совершенно счастлив – все у меня было: семья прекрасная, средства большие, все возрастающая слава, уважение близких, здоровье, сила телесная» (из письма Л.Н. Толстого А.А. Фету). К сожалению, дело иногда не ограничивается мыслями. «Как говорится, инцидент исперчен, любовная лодка разбилась о быт» (из предсмертной записки В. Маяковского). Тем более, когда личность только появляется на горизонте самосознания у людей молодых, незрелых и примитивных. Здесь можно встретить разные варианты. В нашей публицистике и художественной литературе ХIХ века описания переживаний молодых людей, предпочитающих на пороге жизни отказаться от «чувства жалкого бессилья» перед лицом предстоящих испытаний, неизбежно выпадающих на личность, именно таким способом, и в наши дни рисуют картины, которые стоят как живые. А ведь это при том, что никаких особых препятствий для успехов в реальной жизни у них не было.

 У менее развитых натур подобные стремления могут приобретать черты некой ритуальной жертвы. «Знаете ли, Родион Романович, что значит у иных «пострадать»? Это не то, чтобы за кого-нибудь, а так просто «пострадать надо»; страдание, значит, принять, а от властей – тем паче. Так вот, я подозреваю, что Миколка хочет «страдание принять» или вроде этого. Это я наверняка даже по фактам знаю. Что, не допускаете, что ли, чтобы из народа выходили люди фантастические? Да сплошь» (Ф.М Достоевский). Тем более, у людей, для которых не только личность, но и порождающая ее цивилизация в новинку. Культура, воспринятая фрагментами, не дает человеку понимания социальной роли, необходимого для ориентации в собственном «Я-образе» и ощущения ценности жизни. «Не говорите „хантский поселок“... советовали нам, говорите „хантейский“, а то ханты обидятся. При этом никто не мог сказать, в чем здесь обида. Поосторожнее с ними надо, предупреждали нас, они чуть что норовят покончить жизнь самоубийством: стреляются или вешаются»^.

 Современный человек постоянно рискует оказаться в ситуации, к которой он не успел подготовиться. Испытание незнакомым, чего большинство людей старается по возможности избегать, вынуждает адаптироваться к обстоятельствам, которые он не всегда понимает, что становится причиной нервных срывов, побуждая вместо конструктивных реакций выбирать защитные. Естественно, растет количество людей, кому «стремительные шаги прогресса» кажутся запредельными. Мотивы социального отчуждения становятся неразумными. Поведение – недостаточно ответственным. Так что законодатель, очерчивая границы «допускаемой делинквентности», не может ориентироваться на прежнюю формулировку, согласно которой «единственным мерилом справедливости остается масштаб совершенного, ибо только он может дать представление о равной ответственности за равное деяние для всех граждан государства».

 Юридически релевантными становятся все более деликатные психические отклонения, которые затрудняют человеку взаимодействие с культурой и цивилизацией.