Учебный год 2023 г. / Великая реформа (стр. 104-110)

Великая реформа: К 150-летию Судебных Уставов Том II.

Устав уголовного судопроизводства

Предисловие

В 2014 г. исполняется 150 лет Судебной реформе 1864 г. и принятию Судебных Уставов. В последний раз юбилей великих преобразований торжественно отмечали 100 лет назад - в 1914 г. Тогда и увидели свет две фундаментальные работы*(1), посвященные всестороннему исследованию Судебной реформы 1864 г.

Спустя столетие коллективы двух процессуальных кафедр Московского университета - кафедры гражданского процесса и кафедры уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора - приняли решение возродить традицию подготовки крупного научно-публицистического труда в ознаменование юбилея Судебных Уставов 1864 г. и издали предлагаемый читателям двухтомник, посвященный первым отечественным кодификациям гражданского процессуального и уголовно-процессуального права - Уставу гражданского судопроизводства (т. I) и Уставу уголовного судопроизводства (т. II).

Авторы данной коллективной работы преследовали цель продолжить заложенные в конце XIX в. российскими классиками процессуальной мысли традиции, направленные на обеспечение преемственности правовой культуры, бережного отношения к тем законодательным и научным ценностям, которые были накоплены и сохранены предыдущими поколениями научного сообщества, осмысления наследия Судебной реформы 1864 г. В то же время искренне надеемся, что настоящее издание позволит по-новому взглянуть на российские процессуальные кодификации и последовавшее вслед за их принятием развитие научной правовой мысли и правовой культуры.

Важно и то, что нынешнее восприятие Судебной реформы 1864 г. не может быть не связано с реформированием современной отечественной судебной системы и сопутствующими этому процессу преобразованиями в сфере гражданского и уголовного судопроизводств. Только на базе великого процессуального наследия, доставшегося нам от Судебных Уставов 1864 г., можно сегодня двигаться вперед, обеспечивая как восстановление и сохранение традиций, так и дальнейшее развитие.

Е.Л. Борисова, Л.B. Головко

Глава 1. Дореформенный отечественный уголовный процесс: через том 15 Свода Законов к Уставу уголовного судопроизводства

§ 1. 1864 год в истории российского уголовно-процессуального права: революция или эволюция?

В отечественной уголовно-процессуальной доктрине давно уже сложился подход, в соответствии с которым Устав уголовного судопроизводства 1864 г. рассматривается в качестве своего рода отрицания предыдущего уголовного процесса. Иными словами, Устав при таком понимании предстает не как этап развития, пусть и очень важный этап, а как определенная точка отсчета, едва ли не "с нуля" начавшая историю российского уголовного процесса и напрочь перечеркнувшая в "революционном" стиле все, что было до того.

Строго говоря, такой подход характерен для любой крупной кодификации. Закономерен он и в случае с Уставом уголовного судопроизводства. Еще Р. Иеринг отмечал: "Право есть Сатурн, пожирающий своих собственных детей; оно может обновляться, лишь отрекаясь от своего прошлого" *(2). В этом смысле Сатурн должен уничтожить своих детей не только в формальном плане, отменив все предыдущие законы, но и в плане символическом, чем, собственно, и занимается, как правило, доктрина, подвергая их остракизму и восхваляя новую кодификацию. Российская уголовно-процессуальная доктрина с соответствующей миссией превосходно справилась еще в XIX в., после чего Устав уголовного судопроизводства и превратился для всех последующих поколений из этапа в точку отсчета. В современной теории кодификации данный феномен именуется "эффектом разрыва"*(3).

Но та же современная теория кодификации отлично отдает себе отчет в том, что "даже те кодексы, которые отражают осознанное стремление якобы порвать с прошлым, на самом деле питаются им и развивают заложенные прошлым традиции"*(4). Полтора столетия - достаточный срок, чтобы сменить наконец градус оценок с черно-белого на более нейтральный и вернуть Уставу уголовного судопроизводства законное место одного из ключевых этапов истории российского уголовного процесса, когда развитие не началось с чистого листа, а лишь продолжилось на качественно новом уровне, что никак, к слову, не умаляет значения самого Устава. Такой подход заставляет нас совершенно иначе взглянуть на так называемый дореформенный уголовный процесс, символом которого стали уголовно-процессуальные положения т. XV Свода Законов Российской империи 1832 г. В каком-то смысле можно сказать, что на самом деле т. XV был не некоей подлежащей уничтожению "ветхой постройкой", а тем фундаментом, на котором строился Устав уголовного судопроизводства.

§ 2. Книга 2 тома XV Свода Законов Российской империи как источник уголовно-процессуального права

Сразу следует отметить, что для истории российского уголовного судопроизводства 1832 г. - в какой-то мере условная дата, во всяком случае ее нельзя считать тем рубежом, который отделяет уголовный процесс до 1832 г. от уголовного процесса после 1832 г. На самом деле как "до", так и "после" в России

существовало одно и то же уголовное судопроизводство, которое с давних пор принято именовать судопроизводством дореформенным. Вместе с тем нельзя, конечно, и недооценивать роль Свода Законов как источника российского уголовнопроцессуального права.

Как известно, первоначально появилось Полное собрание законов Российской империи 1830 г., куда "были помещены в хронологическом порядке все законы, как действующие, так и утратившие силу, начиная с Соборного уложения 1649 г."*(5). Свод Законов, составленный спустя два года на его основе, в своих 15 томах содержал лишь действовавшие законодательные акты. В книгу 2 последнего тома - т. XV "Законы уголовные" - вошли нормы, регулировавшие производство по уголовным делам, т.е. нормы уголовно-процессуальные. После некоторых колебаний и разногласий Государственный совет принял решение, утвержденное императором, о том, что положения Свода Законов являются "единственным основанием решения дел": Свод стал "положительным законом", имевшим "исключительное действие". Полное собрание законов осталось лишь "указанием источников", из которых составлены статьи Свода Законов *(6). "Со времени первого издания Свода Законов в 1832 г. он выдержал еще два издания полных: в 1842 г. и в 1857 г. и целый ряд неполных изданий" *(7). Таким образом, Судебные Уставы, строго говоря, пришли на смену соответствующим положениям не Свода Законов 1832 г., а Свода Законов 1857 г. Что касается новых законодательных актов, принимавшихся между очередными изданиями Свода, то они помещались в "продолжения" к Своду, печатавшиеся "время от времени по мере дальнейшего движения законодательства"*(8). Но это лишь общий контекст развития источников российского имперского права, в котором существовал т. XV со всеми его уголовнопроцессуальными положениями.

Если речь вести непосредственно об уголовном судопроизводстве, то в ту эпоху оно так и не подверглось "общему, полному пересмотру и не было предметом особой, систематической законодательной работы. <...> Вторая книга XV тома Свода Законов 1857 г. [не говоря уже о 1832 г. - Л.Г.] есть не что иное, как собрание разнородных постановлений, частью оставшихся от древнего нашего законодательства, частью изданных впоследствии в разные времена при преобразованиях по судебной и административной частям, нередко для разрешения каких-либо частных, отдельных вопросов. От сего происходит, что сии постановления вообще неполны, не имеют необходимой между собой связи и надлежащего единства, а иногда и противоречат одни другим"*(9).

Таким образом, для российского уголовного судопроизводства первых двух третей XIX в. (до 1864 г.) характерно отсутствие какой-либо кодификации уголовнопроцессуального права в традиционном для российской юридической традиции понимании*(10). Книга 2 т. XV Свода Законов во всех ее изданиях не представляет такой кодификации, т.е. не является уголовно-процессуальным кодексом stricto sensu. В плане источников права уголовный процесс того времени не имеет четко очерченных границ. Многие его институты возникли задолго до появления самого Свода Законов, например в эпоху Петра I или Екатерины II, поэтому в строго формальном смысле нередко напрашивающаяся фраза о том, что тот или иной институт ведет свою историю со "сводного", по выражению И.Я. Фойницкого *(11),

уголовного судопроизводства, не совсем и не всегда точна. Она абсолютно корректна только тогда, когда мы имеем в виду "продолжения" к Своду, где действительно содержались нормы, родившиеся именно в рассматриваемое время.

Составители книги 2 т. XV Свода Законов не осуществили первую в России уголовно-процессуальную кодификацию, не создали в полном смысле новое уголовное судопроизводство, но вместе с тем им удалось блестяще "разобраться в огромной массе законов и указов, которая копилась веками" и "отсеять все второстепенное и негодное, исправить и отшлифовать его, что могло быть использовано для настоящего времени" *(12). Именно в такой мере дореформенное уголовное судопроизводство "по Своду Законов" по своей нормативной базе отличается от дореформенного уголовного судопроизводства "до Свода Законов". Таким образом, с 1832 г. и до Судебной реформы 1864 г. в России действовало своего рода "кристальное" дореформенное уголовное судопроизводство, которое в своем развитии в тот период достигло высшей точки. В таком контексте (невзирая на отсутствие кодификации) его вполне можно рассматривать как особый исторический вариант русского уголовного процесса, сложившегося в окончательном виде после появления Свода Законов первого издания и просуществовавшего около 30 лет.

§ 3. Структура уголовного процесса по Своду Законов: следствие и суд

Порядок уголовного судопроизводства по Своду Законов описан в литературе многократно, но почти исключительно в весьма схематичном изложении. Напомним вкратце эту схему, оставив пока в стороне детали. Уголовный процесс был построен "по типу германского дореформенного процесса" *(13). Он представлял собой классический образец следственного, или инквизиционного, уголовного судопроизводства с точки зрения прежде всего юридической техники, а не идеологии или политики (их мы в данном случае не касаемся). Производство делилось на три части: следствие, суд и исполнение. Следствие и исполнение были прерогативой полиции, которая по малозначительным преступлениям выполняла еще и функции суда.

Следствие, составлявшее квинтэссенцию дореформенного уголовного судопроизводства, делилось на предварительное и формальное. Предварительное следствие начиналось "по факту" (in rem) при наличии определенных "поводов к его начатию" (жалоба, явка с повинной и т.д.), включая, если говорить современным языком, непосредственное обнаружение полицией признаков преступления, т.е. ex officio. Прообразом предварительного следствия считают европейское inquisitio generalis*(14), которое в свою очередь преобразовалось в современное западное дознание, с определенными оговорками напоминающее нашу "проверку сообщений о преступлении" (доследственную проверку).

Подобные сопоставления в той или иной степени верны, но есть один нюанс: в отличие от западного дознания, по крайней мере в его романском варианте (Франция, Бельгия и др.), где сейчас решается лишь вопрос о наличии оснований для возбуждения официального уголовного преследования (не обязательно против

конкретного лица), русское "предварительное следствие" должно было приводить к появлению обвиняемого, в чем опять-таки нельзя не увидеть германские традиции. В этой связи открывавшееся за ним формальное следствие велось уже не только in rem, но и in personam (против конкретного лица). Его наиболее близким аналогом в структуре современного российского уголовного процесса является момент между привлечением лица в качестве обвиняемого и окончанием предварительного следствия. Формальное следствие производилось в течение месяца для окончательного установления обстоятельств дела во всей их полноте, т.е. чтобы привести "в совершенную известность, над каким лицом или имуществом преступление учинено [характер и размер вреда. - Л.Г.], в каком действии состояло, каким способом или орудием, когда, где [время, место, способ и другие обстоятельства совершения преступления. - Л.Г.], с намерением или без намерения произведено [форма вины. - Л.Г.] и вообще должно быть открыто все то, что может служить к пояснению обстоятельств преступления или вины обвиняемого" ( ст. 1015 т. XV Свода Законов). Оконченное формальное следствие отправлялось в суд*(15).

Суд рассматривал дело по письменным материалам, без проведения судебного разбирательства в современном понимании, т.е. письменно, негласно и несостязательно. Он мог собрать кое-какие дополнительные материалы, но также в письменной форме (справки и т.д.), а мог прибегнуть к дополнительному следствию (через полицию). Отдельной процедурой был допрос обвиняемого в суде, который о ф о р м л я л с я с п е ц и а л ь н ы м п р ото к ол о м . Д а н н а я с та д и я у гол о в н о го судопроизводства занимала несопоставимое с обоими следствиями и весьма скромное место. Достаточно сказать, что в законе она именовалась "Порядок рассмотрения и дополнения следствия". Иными словами, прилагательное "следственный" очень точно отражает природу русского дореформенного уголовного судопроизводства.

Основной задачей суда, пожалуй, была правильная оценка доказательств. Затрагивая этот вопрос, мы подходим к знаменитой теории формальных доказательств, о которой неизбежно вспоминают, как только речь заходит об уголовном процессе по Своду Законов.

§ 4. Теория формальных доказательств

Как отмечали впоследствии составители Судебных Уставов, "в Своде 1857 года собственно о теории доказательств ничего не упоминается, и самое выражение теория доказательств имеет научное, а не законное значение; но есть некоторые статьи, которые обыкновенно причисляются к теории законных или формальных доказательств" *(16). Вряд ли имеет смысл эти статьи перечислять здесь или цитировать. Следует только отметить, что в уголовном процессе по Своду применялась достаточно типичная для позднего инквизиционного процесса система формальных доказательств, когда уже не действовали пытки, ордалии и прочие "ужасы Средневековья", а законодатель просто-напросто стремился a priori установить силу отдельных видов доказательств путем их деления на соответствующие классификационные группы - совершенные, несовершенные,

половинные.

Таким методом заметно ограничивалось судейское усмотрение при оценке доказательств. Критерием их оценки служило не привычное сейчас "внутреннее убеждение" судьи, а наличие или отсутствие "возможности к показанию невинности подсудимого". Если одно совершенное доказательство могло (хотя и не обязательно) быть положено в основу обвинительного приговора, то одно несовершенное - нет. В то же время совокупность несовершенных доказательств также могла составить совершенное доказательство, "когда они [несовершенные доказательства в их совокупности. - Л.Г.] исключают возможность недоумевать о вине подсудимого" (ст. 1173 т. XV Свода Законов).

Вокруг теории формальных доказательств всегда было много мифов - уже 150 лет в России в ней видят исключительно некое зло, что не всегда правильно, ибо в условиях инквизиционного процесса формализация законодателем оценки доказательств (в цивилизованных, разумеется, формах) есть, напротив, немалая гарантия прав личности, ограничивающая чрезмерный произвол всесильных следователей-судей и несколько нейтрализующая их слишком широкие процессуальные полномочия *(17). Кроме того, сама "формальность" теории формальных доказательств, как правило, преувеличена: граница, отделяющая "позднюю" теорию формальных доказательств от современных доказательственных теорий, основанных на "внутреннем убеждении" (особенно там, где развито учение о допустимости доказательств), намного более зыбкая, нежели принято считать (об этом скажем далее).

Однако есть один несомненный порок, присущий классической теории формальных доказательств, в том числе в ее варианте по Своду Законов, - институт "оставления в подозрении" (absolutio ab instantia). "При недостатке полных доказательств", но при наличии "некоторых улик" суд был вправе, исходя из обстоятельств дела, оставить подсудимого в "простом" подозрении или в подозрении, сопряженном с отдачей на поруки ( ст. 1177 т. XV Свода Законов). В эпоху сводного законодательства 87,5% приговоров были именно такого рода*(18).

§ 5. Недостатки и достижения уголовного судопроизводства по Своду Законов: неоднозначность наследия

Итак, мы обрисовали вполне типичную схему дореформенного уголовного судопроизводства со всеми непременными в литературе атрибутами: двумя следствиями, теорией формальных доказательств, оставлением в подозрении. Теперь необходимо перейти к оценкам. Почти все исследователи, пишущие начиная с 1864 г. о дореформенном русском уголовном процессе, видят в нем исключительно одни недостатки - достоинств не отмечает никто. Причины подобного подхода ясны: о них мы уже упомянули, и более, наверное, не стоит останавливаться ни на Сатурне, ни на пожираемых им детях, ни на превосходном иеринговском образе в целом. Но значит ли это, что дореформенное уголовное судопроизводство вовсе было лишено каких-либо достижений, или достижения всетаки были, но оказались в тени Судебной реформы 1864 г., навеки присвоившей

или, скажем даже, вынужденной присвоить книге 2 т. XV Свода Законов клише "темного прошлого", растоптанного безжалостной историей *(19)? В данном вопросе интересно разобраться, тем более что на поверку он не столь прост.

Впрочем, начнем все-таки с неизбежных недостатков уголовного судопроизводства по Своду Законов *(20). В их перечислении нет ни малейших сложностей - достаточно заглянуть в любой текст, посвященный тому, что имело место "в период, непосредственно предшествующий реформе 1864 года" *(21), но лучше обратиться не просто к знатокам или современникам дореформенного уголовного судопроизводства, а к тем из них, кто был непосредственно призван определять и формулировать его недостатки, дабы их преодолеть, - составителям Судебных Уставов 1864 г. В своих "рассуждениях", обосновывающих Судебную реформу, они назвали пять "главнейших недостатков" того порядка уголовного судопроизводства, который действовал по Своду Законов:

"во 1-х, власти судебная, исполнительная и административная смешаны, и на них возложены несвойственные им обязанности;

во 2-х, следствия нередко начинаются без надлежащего основания и часто не могут быть направлены к одной, ясно определенной цели; поэтому частные лица напрасно привлекаются к суду, а судебные места обременяют себя излишними занятиями;

в3-х, суд производится заочно, без бытности подсудимого, по письменным актам, составленным во время следствия;

в4-х, решения постановляются на основании установленной законом теории формальных доказательств, без принятия в основание личного убеждения судьи, и

в5-х, дела подвергаются рассмотрению трех, четырех и более инстанций"*(22).

Эти недостатки очевидны не только для современных исследователей или даже для составителей Судебных Уставов: судя по некоторым косвенным данным, они достаточно широко обсуждались еще задолго до начала подготовки Судебной реформы 1864 г. Например, профессор С.И. Баршев в своей литературной полемике с критиками дореформенного уголовного судопроизводства формулировал тезисы оппонентов так, будто писал не в 1842 г., но много спустя - держа в руках издание Судебных Уставов "с изложением рассуждений, на коих они основаны"*(23). Особенно это касается "второго" и "третьего" недостатков, названных в "рассуждениях". Кстати, С.И. Баршев даже в 1840-х годах был одним из немногих, кто пытался в литературе открыто опровергнуть утверждения о генетических пороках дореформенного следственного судопроизводства. По крайней мере, составители юбилейного издания к 50-летию Судебной реформы (1914) именно его статью привели в качестве примера выступления "защитников существующего строя" *(24). Других примеров там нет. Не слишком просто их обнаружить и в иных местах. Судя по всему, следственный порядок уголовного судопроизводства по Своду Законов был обречен даже на основании одного только общественного, в том числе научно-общественного, мнения, ведь и С.И. Баршев не осмеливался оспаривать тезис о смешении судебной, исполнительной и административной властей, что было бы весьма сложно сделать. Достаточно одних лишь уголовно-процессуальных полномочий губернаторов, которым подчинялись

суды, причем не только низшие, но и палаты уголовных судов (апелляционная инстанция). Губернаторы утверждали решения последних.

Однако в истории нередко бывает так, что "вместе с водой выплескивается и младенец". Дореформенное уголовное судопроизводство - случай в этом плане весьма типичный. Идеология в нем сильно затмила юридическую технику (собственно юриспруденцию), и книге 2 т. XV Свода Законов просто-напросто не повезло: родись она не в эпоху крепостного права и не за три десятилетия до реформ Александра II, мы бы видели в ней один из лучших памятников российского уголовно-процессуального права, причем вполне обоснованно. В этой связи есть смысл хотя бы отчасти восстановить историческую справедливость и отдать дань уважения дореформенному уголовному судопроизводству, перейдя теперь к несомненным достижениям уголовно-процессуального законодательства того времени.

Во-первых, именно книге 2 т. XV, а не Уставу уголовного судопроизводства, как принято считать, мы обязаны многими положениями, ставшими "плотью и кровью" российского уголовного процесса, в том числе в начале XXI столетия *(25). Приведем лишь несколько примеров. "Сводное" уголовное судопроизводство знало конструкцию дел, которые "не иначе могут подлежать ведению и рассмотрению суда, как вследствие жалобы обиженным или оскорбленным <...> приносимой" и по которым "не запрещается истцу <...> мириться с ответчиком в иске" ( ст. 919 т. XV). Перед нами дела частного обвинения, прекрасно всем знакомые до сих пор и появившиеся не в Уставе уголовного судопроизводства, на чем настаивают даже некоторые современные историки права *(26), а в одном из "продолжений" к Своду Законов, что связано с появлением Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Легко обнаруживаются в Своде и "дела частно-публичного обвинения", если называть их на современный манер, когда "примирение истца с ответчиком не прекращает ни следствия, ни суда".

Одной из особенностей сегодняшнего отечественного уголовнопроцессуального права, отличающих его от английской, французской и прочих уголовно-процессуальных систем, является наличие в законе исчерпывающего перечня видов доказательств ( ст. 69 УПК РСФСР 1960 г., ст. 74 УПК РФ 2001 г.). Российская доктрина считает это несомненным достижением, на котором в значительной мере основывается наше понимание института допустимости доказательств. Но каково же было бы удивление многих современных российских теоретиков доказательственного права, если бы они, заглянув в ст. 1068 т. XV Свода Законов, вдруг убедились, что таким подходом мы обязаны исключительно дореформенному уголовному судопроизводству и... теории формальных доказательств. Вот характерный образец того, как инквизиционные по происхождению институты постепенно переходят в более поздние уголовнопроцессуальные модели, где становятся элементами национального процессуального наследия (об их инквизиционном прошлом помнят разве что некоторые дотошные историки права).

Институтом сроков предварительного следствия, которого опять-таки нет на Западе, даже в стране, создавшей само предварительное следствие в его классическом варианте (Франция), мы обязаны также Своду Законов ( ст. 1014 т .

XV): формальное следствие было ограничено жестким сроком. В Своде Законов лежат и истоки института приостановления предварительного следствия, составляющего очередную особенность отечественной процессуальной техники. Еще один пример - современные "поводы для возбуждения уголовных дел", едва ли не текстуально воспроизводящие в российских уголовно-процессуальных кодификациях рубежа XX-XXI вв. знаменитые "поводы к начатию следствия" инквизиционного дореформенного уголовного судопроизводства*(27). Вряд ли комуто придет в голову только на этом основании от них отказаться. Есть примеры даже более любопытные в культурологическом смысле. Например, редакция ст. 78 УПК РСФСР 1960 г. о том, что экспертиза назначается при необходимости "специальных познаний в науке, технике, искусстве или ремесле", становится понятной при чтении ст. 1085 т. XV Свода Законов, где речь идет об основаниях обращения к помощи "сведущих людей" (предшественников современных экспертов), а именно о необходимости "особых сведений" или "опытности" в почти тех же "науке, искусстве или ремесле". Эти слова, пережив Судебную реформу 1864 г., несколько революций, советскую власть, "перестройку" и т.д., были действующей уголовнопроцессуальной нормой до 1 июля 2002 г., когда "ушли" одновременно с приходом нового УПК РФ, предусматривающего только "специальные знания" ( ст. 57). Как знать, отказался бы законодатель от этой нормы-памятника *(28), если бы был в курсе ее генеалогии?

В общем, т. XV Свода Законов следует рассматривать в процессуальнотехническом аспекте как начало (в редакционном смысле) своеобразной оси, прошедшей через Устав уголовного судопроизводства, советские УПК 1923 и 1960 гг. к современному уголовно-процессуальному законодательству (УПК 2001 г.). Речь, конечно, идет далеко не обо всех положениях Свода, но важно, что "осевых" положений немало, и забывать о них не следует. Если бы не труды составителей Свода Законов, то первый УПК РФ предстал бы перед нами в совсем другом виде. В этом и проявляется "процессуальное наследие".

Во-вторых, многие пол ожения Свода Зак онов поражают своей "современностью" потому, что, "исчезнув" на определенном этапе из отечественного уголовно-процессуального права, "воскресли" в новом УПК РФ. При этом мы уже не говорим об исторической оси или наследии, как и об эвентуальном влиянии книги 2 т. XV на современного законодателя. Просто юридико-технически эта книга не была столь архаична, как многим кажется: намерения законодателя той эпохи совпали с намерениями современного законодателя.

В данном аспекте приведем несколько показательных примеров. Домашний арест, предусмотренный ст. 1010 по "продолжению" к Своду в качестве "меры для пресечения обвиняемому способов уклоняться от следствия и суда", после десятилетий забвения "восстал из пепла" в ст. 107 УПК РФ, где он также является мерой пресечения*(29). Дореформенный уголовный процесс наделял священников свидетельской привилегией, но только в объеме сведений, сообщенных "их духовными детьми" на исповеди ( ст. 1111 т. XV). В остальном священник "от свидетельства не устранялся" ( ст. 1085 т. XV). Нет, видимо, надобности напоминать п. 4 ч. 3 ст. 56 УПК РФ, закрепляющий институт "свидетельского иммунитета священнослужителей", что считается достижением современного правового

государства. Другим его достижением, знаменующим отказ от "тоталитарного прошлого", признается ч. 7 ст. 141 УПК РФ: "Анонимное заявление о преступлении не может служить поводом для возбуждения уголовного дела". Но это лишь "цитата" из инквизиционного дореформенного уголовного судопроизводства времен абсолютной монархии: "По доносам в безимянных пасквилях и подметных письмах не производить следствия" (ст. 928 т. XV).

Однако самая удивительная параллель обнаруживается в случае со знаменитой главой 40 УПК РФ, устанавливающей "Особый порядок принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением". Напомним, что если обвиняемый добровольно признает свою вину по определенной категории преступлений и ходатайствует перед судьей о постановлении приговора, то судья, придя к выводу, что признание подтверждается доказательствами, собранными по делу, вправе без проведения судебного следствия сразу постановить обвинительный приговор. Теперь заглянем в ст. 1181 и 1182 т. XV Свода Законов: признание подсудимого "почитается" совершенным доказательством и не требует других доказательств, а судья "не может опасаться учинить по делу приговор", если признание "учинено добровольно", "в судебном месте пред судьею", "совершенно сходно с происшедшим действием", "о достоверности и истине оного сомневаться невозможно". Аналогии поразительны. Начинающий правовед, не слишком хорошо знакомый с историей отечественного уголовно-процессуального права, мог бы даже подумать, что это нечто вроде "поводов к начатию следствия" или "сроков формального следствия" - отредактированный в современном стиле вариант института, дошедшего до нас через Устав уголовного судопроизводства, УПК 1923 г. и т.д. Но ведь все наоборот. Признание вины как "совершенное доказательство" есть апофеоз теории формальных доказательств, символ инквизиционного судопроизводства, наследие "мрачного прошлого". Глава 40 УПК РФ стала в свое время, напротив, проявлением состязательных начал, импортом англосаксонских "сделок о признании", вхождением в "светлое процессуальное будущее". Получается, что крайности иногда сходятся. Если абстрагироваться от практики применения и политических реалий (они могут быть самыми разнообразными), то пропасть между противоположными формами судопроизводства в процессуально-техническом смысле окажется не столь значительной.

В-третьих, забудем на время об аналогиях и современности и посмотрим на Свод Законов в сугубо историческом контексте. Его уголовно-процессуальную часть постоянно обвиняли и обвиняют в отсталости, инквизиционности, отношении к обвиняемому как к объекту и т.д. и т.п. Наверное, в этом есть резон, но есть он также и в том, что дореформенное уголовно-процессуальное законодательство содержало для своего времени немало положений, которые сейчас все (независимо от убеждений) относят к числу прогрессивных. Приведем, дабы нас не упрекнули в голословности, несколько цитат из книги 2 т. XV Свода. "Улики надлежит рассматривать со всевозможною осмотрительностию, под опасением взыскания в пользу обиженного бесчестия и причиненных ему убытков, если он взят будет беззаконно и не дельно" (ст. 977). "Когда улика основана на обстоятельствах, возбуждающих сильное подозрение, тогда обвиняемого брать к