Статья Леонтьева Речевая деятельность

Леонтьев А.Н.

РЕЧЕВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Хрестоматия по психологии. /Под ред. А.В. Петровского. –

М., 1977. – С. 223-228

Если вслед за Марксом видеть сущность деятельности в опред­мечивании видовых свойств и способностей общественного че­ловека («особых человеческих сущностных сил») в «предметах природы», то к числу последних (Маркс имеет здесь в виду, если пользоваться его же выражением, «общественную действитель­ность природы»), в которых выступают в опредмеченном виде эти «сущностные силы», следует причислять и язык. Поэтому, даже если брать язык в его предметном бытии как общественное явление, он есть единство двух сторон. С одной стороны, он есть продукт специфической, адекватной ему деятельности; он — то, в чем эта деятельность опредмечивается. Точнее было бы ска­зать, что в языке как общественном достоянии, как элементе общественно-исторического опыта опредмечиваются развиваю­щиеся в индивидуальном порядке (хотя и под воздействием общества) и непосредственно испытывающие на себе воздействие социальной среды речевые умения отдельных носителей языка.

С другой стороны, он есть объективная основа речевой деятель­ности индивида.

Индивид, во-первых, сталкивается с языком в его предметном бытии, усваивая язык; язык для него выступает как некоторая внешняя норма, к которой он должен приноравливаться и в по­следовательном приближении к которой (в меру психофизиологи­ческих возможностей ребенка на каждом этапе) и заключается смысл развития детской речи. Усвоение языка есть, пользуясь словами Маркса, превращение его из предметной формы в фор­му деятельности и затем формирование соответствующих умений, соответствующей (речевой) способности. Особенно ясно этот процесс виден при усвоении неродного языка. Во-вторых, он по­стоянно ориентируется на систему и норму речи и в самом про­цессе речи, контролируя тем самым понимаемость, информатив­ность, выразительность, вообще коммуникативность своей речи (это и есть суть проблемы культуры речи).

Возникает вопрос, какая именно деятельность адекватна свой­ствам языка как предмета, для какой деятельности он, по сло­вам Маркса, является «материалом» '. По-видимому, это, с одной стороны, деятельность познания, т. е. прежде всего такая деятель­ность, которая заключается в «распредмечивании» действитель­ности при помощи языка (поскольку мы понимаем под познани­ем расширение круга знаний и умений индивида) или в решении с помощью языка же познавательных задач, выдвигаемых ходом общественной практики (поскольку мы имеем в виду расширение фонда знаний и умений общества в целом). С другой — это дея­тельность общения, коммуникативная деятельность.

Под деятельностью общения не следует понимать простую пе­редачу от одного индивида к другому некоторой информации. Коммуникация есть не только и не столько взаимодействие лю­дей в обществе, сколько прежде всего взаимодействие людей как членов общества, как «общественных индивидов» (К. Маркс). Применительно к первобытному человеческому коллективу мож­но сформулировать эту мысль так: речь есть не столько общение во время труда, сколько общение для труда. Одним словом, речь не «прилагается» к жизни и совместной деятельности общества, социальной группы, а является одним из средств, конституирую­щих эту деятельность. Речь по существу своему не дело индиви­да, не дело изолированного носителя языка: это прежде всего -внутренняя активность общества, осуществляемая им через от­дельных носителей языка или, точнее, при их помощи. Другой вопрос, что речь может использоваться индивидом, так сказать, в несобственных функциях.

В чем же ее основная функциональная нагрузка, в чем соци­альный смысл коммуникации? В том, что она обеспечивает лю-бую другую деятельность, имея непосредственной целью либо овладение этой деятельностью («распредмечивание»), либо планирование этой деятельности, либо координацию ее. Это мо­жет быть непосредственное соотнесение действий членов произ­водственного коллектива, выработка для них общих целей и об­щих средств. Именно в этом смысле Т. Слама-Казаку говорит о «языке труда». Это может быть обмен информацией (скажем, в ходе научной дискуссии), необходимой для того, чтобы теорети­ческая деятельность ученого была опосредствована обществом, чтобы он был на уровне науки и отвечал на запросы общества и т. д...

Возвращаясь к деятельности познания, следует отметить, что это не пассивное восприятие внешних свойств предметов и явле­ний действительности и даже не просто «проекция» на них инди­видуально значимых, усвоенных в индивидуальном опыте функ­циональных характеристик (примерно так дело обстоит только у животных). Это специфическое взаимодействие человека как субъекта познания и объекта при помощи языка. Специфика это­го взаимодействия в первую очередь в том, что язык выступает как система общезначимых форм и способов вещественно-пред­метного выражения идеальных явлений. Язык обеспечивает воз­можность для символа или знака «быть непосредственным телом идеального образа внешней вещи»... В этом смысле он служит своего рода «мостиком», связывающим опыт общества, челове­ческого коллектива и деятельность, в том числе опыт индивида — члена этого коллектива, и представляет собой явление иде­ально-материальное (идеальное в своем виртуальном аспекте, как часть общественно-исторического опыта, идеально-матери­альное в своем актуальном аспекте, т. е. для каждого отдельно­го индивида, как способ, орудие отражения действительности в идеальной форме). Именно такое понимание явствует из извест­ной формулы: «...Язык есть практическое... действительное соз­нание...» '. Для Маркса виртуальное сознание становится реаль­ным, «действительным» в языке (речевой действительности; сло­во «язык» у Маркса, как и во всей классической философии XIX в., нетерминологично), обретает в нем свое «тело».

Как вскользь уже отмечалось, соотношение деятельности об­щения и деятельности познания представляет чрезвычайно важ­ную проблему, по существу центральную не только для философ­ской и психологической, но и для лингвистической трактовки языка и речевой деятельности. Основной, важнейшей отличитель­ной чертой, отделяющей речевую деятельность от других, нече­ловеческих или не специфически человеческих видов коммуни­кации и в то же время охватывающей все варианты ее реализации, будет то, что Л. С. Выготский назвал «единством общения и об-общения». Напомним его высказывания по этому поводу: «06-щенис, не опосредствованное речью или другой какой-либо сис­темой знаков или средств общения, как оно наблюдается в жи­вотном мире, делает возможным только общение самого прими­тивного типа и в самых ограниченных размерах. <...>

Общение, основанное на разумном понимании и на намерен­ной передаче мысли и переживаний, непременно требует извест­ной системы средств... Для того чтобы передать какое-либо пере­живание пли содержание сознания другому человеку, нет другого пути, кроме отнесения передаваемого содержания к известно­му классу, к известной группе явлений, а это... непременно тре­бует обобщения... Таким образом, высшие присущие человеку формы психологического общения возможны только благодаря тому, что человек с помощью мышления обобщенно отражает действительность».

Единство общения и обобщения осуществляется в знаке. В сущности речевая деятельность есть частный случай знаковой деятельности, как язык есть одна из знаковых систем; но важно подчеркнуть, что это не просто знаковая система зш ^епепз, а первичная знаковая система. Точно так же речевая деятель­ность является основным видом знаковой деятельности, логиче­ски и генетически предшествуя остальным ее видам.

Речь может занимать в системе деятельности различное мес­то. Она может выступать как орудие планирования речевых или неречевых действий, соответствуя, таким образом, первой фазе интеллектуального акта — фазе ориентировки и планирования. В этих двух случаях характер планирования совершенно разли­чен. В первом случае это программирование речевого высказы­вания, по-видимому, в неречевом субъективном коде. Во втором случае это именно формулирование плана действий в речевой форме. Эти две функции в планировании деятельности нельзя смешивать...

Речь может выступать в третьей фазе интеллектуального ак­та, именно как орудие контроля, орудие сопоставления получен­ного результата с намеченной целью. Это обычно происходит в тех случаях, когда акт деятельности достаточно сложен, напри­мер, когда он имеет целиком или почти целиком теоретический характер (как это нередко бывает, скажем, в деятельности уче­ного). Однако основное место, занимаемое речью в деятельности, соответствует второй фазе интеллектуального акта. Это речь как действие, речь как коррелат фазы исполнения намеченного плана.

Хотя название настоящей монографии, равно как и название данной главы, содержит словосочетание «речевая деятельность», это словосочетание, строго говоря, не терминологично. Речевая деятельность, в психологическом смысле этого слова, имеет мес­то лишь в тех сравнительно редких случаях, когда целью дея­тельности является само порождение речевого высказывания, когда речь, так сказать, самоценна. Очевидно, что эти случаи в

основном связаны с процессом обучения второму языку. Что же касается собственно коммуникативного употребления речи, то в этом случае она почти всегда предполагает известную неречевую цель. Высказывание, как правило, появляется для чего-то. Мы говорим, чтобы достичь какого-то результата. Иными словами, речь включается как составная часть в деятельность более вы­сокого порядка. Позволим себе заимствовать уже использован­ный ранее пример. Я прошу у соседа по столу передать мне кусок хлеба. Акт деятельности явно не завершен: моя потребность бу­дет удовлетворена лишь в том случае, если сосед действительно передаст мне хлеб. Тот же в принципе результат может быть достигнут и неречевым путем (я встал и достал кусок хлеба сам). Таким образом, чаще всего термин «речевая деятельность» не­корректен. Речь — это обычно не замкнутый акт деятельности, а лишь совокупность речевых действий, имеющих собственную про­межуточную цель, подчиненную цели деятельности как таковой.

Однако эта совокупность тоже организована определенным образом, она не представляет собой линейной цепи действий, по­следовательно осуществляемых на основании некоторой априор­ной программы или эвристической информации. Организация этой совокупности, которую мы и называем здесь речевой дея­тельностью и которая в типичном частном случае сводится к от­дельному речевому действию, как и организация любого действия, входящего как составная часть в деятельностный акт, в некото­рых существенных чертах подобна организации деятельностного акта в целом постольку, поскольку мы под действиями понима­ем «относительно самостоятельные процессы, подчиненные соз­нательной цели». Во всяком случае речевое действие предпола­гает постановку цели (хотя и подчиненной общей цели деятельно­сти), планирование и осуществление плана (в данном случае внутренней программы), наконец, сопоставление цели и резуль­тата, т. е. является разновидностью интеллектуального акта/

Будучи психологически действием, речевое действие должно обладать и всеми характеристиками, присущими любому дейст­вию... Далее, речевое действие определяется общей структурой деятельности и тем местом, которое оно занимает в деятельности вообще и по отношению к другим речевым действиям в частно­сти... Наконец, речевое действие, как и любое действие, представ­ляет собой своего рода взаимодействие общих характеристик деятельности и конкретных условий и обстоятельств ее осуществ­ления. Это взаимодействие отражается уже в самом появлении речевого действия, но особенно ясно оно в связи с тем, что одно и то же в психологическом отношении речевое действие может осуществляться на базе различных речевых операций.

Какова наиболее общая операционная структура речевого действия? Оно включает в себя, во-первых, звено ориентировки. Надо только сказать, что в различных видах речевых действий эта ориентировочная основа может быть различной. К сожале-нию, вопрос этот совершенно не исследован. Но очевидно, что да,же в одной и той же коммуникативной ситуации (например, если мы описываем какие-то события, происходящие перед наши­ми глазами) возможны различные типы ориентировки, которая будет одной, если ребенок рассказывает маме о том, что видит в окно, и совсем другой, если радиокомментатор излагает то, что происходит на футбольном поле. Характер ориентировки, по всей видимости, зависит прежде всего от места речевого действия в общей системе деятельности. Умения, связанные с ориентировоч­ной основой действия, так же могут быть сформированы, как и любые другие умения, и являются плодом процесса интериоризации.

Далее речевое действие включает в себя звено планирования, или программирования. Как уже отмечалось, программа рече­вого действия существует обычно в неязыковом, вернее, несоб­ственно языковом (лишь сложившемся на языковой основе) ко­де. Н. И. Жинкин называет его «предметно-изобразительным» или «кодом образов и схем»... Вообще этот код, насколько можно судить, близок к кодам, используемым мышлением. Ср. у А. Эйнш­тейна: «Слова, или язык, как они пишутся или произносятся, не играют никакой роли в моем механизме мышления. Психические реальности, служащие элементами мышления,— это некоторые знаки или более или менее ясные образы, которые могут быть «по желанию» воспроизведены и комбинированы. Конечно, име­ется некоторая связь между этими элементами и соответствую­щими логическими понятиями... Обычные и общепринятые слова с трудом подбираются лишь на следующей стадии...» <...!>

Далее от программы мы переходим к ее реализации в языко­вом коде. Здесь мы имеем ряд механизмов, в совокупности обес­печивающих такую реализацию. Это механизмы: а) выбора слов, б) перехода от программы к ее реализации, в) грамматическо­го прогнозирования, г) перебора и сопоставления синтаксиче­ских вариантов, д) закрепления и воспроизведения грамматиче­ских «обязательств». Параллельно с реализацией программы идет моторное программирование высказывания, за которым сле­дует его реализация.

Сборник: Основы теории речевой деятельности. М., «Наука», 1974, с. 21—28.