Социальная служба в девяностых годах
Социальный аспект особенно остро проявляется в работе с неимущими семьями. Мы должны знать структуру и функции институтов, которые участвуют в авторстве историй бедных семей — историй безнадежности, беспомощности и зависимости. Даже если пишутся эти истории незримо, рассказываются они так, словно были сотворены самими семьями. Такое понимание вызывает депрессию у членов семьи, вводит в замешательство будущих посредников в ее делах, заставляет тех и других переживать бесплодность своих усилий. Необходимо вникнуть в суть этого процесса.
Сложившийся симбиоз судебно-правовой системы и социальной службы может служить достаточно выразительным примером. Правящая партия трубит о первостепенности защиты интересов ребенка. На деле же устройство служб таково, что они не только не защищают, но даже нарушают права детей и родителей из бедных семей. Обратите внимание на тот язык, каким написаны пособия для социальных работников, чей долг защищать бедняков. Процесс знакомства с семьей называется I&R — “Расследование и отчет”. Подготовка социальных работников минимальна, а общение с семьей идет на языке контроля, незамутненном и каплей человеческого тепла. Когда ребенка забирают из дома, об этом акте говорится не обычным языком, а, конечно же, прибегая к специальной терминологии: “Удаление в безопасное место”, — и упаси Бог назвать это отрывом ребенка от семьи или разделением семьи на части, фактически ее расколом. Возможно, с правовой и моральной точки зрения, этот акт вполне оправдан, тем не менее, с людьми недопустимо обращаться, как с предметами. Социальная служба стала говорить на полицейском языке.
В одном только Нью-Йорке около 45000 детей оторваны от своих родителей и “удалены в места безопасности”. Если принять во внимание еще и членов их родных и опекунских семей, то проблема коснулась значительной массы населения — от 150 до 200 тысяч человек. Жестокое обращение с детьми существует, и отрицать этого нельзя. Но детей обычно забирают с мотивировкой “экстренной необходимости”, без всякой предварительной подготовки, нередко разлучая родных братьев и сестер и помещая их к разным опекунам, хотя никто не возьмется утверждать, что это правильно. Поскольку изъятие детей проводится по решению суда, процедура предполагает перевод психологических и поведенческих данных на язык судебного приговора. Руководствуясь, казалось бы, благой целью — необходимостью защитить интересы детей и семейные ценности, суд может предписать изъятие ребенка, курс обучения взрослых членов семьи родительским навыкам, индивидуальную психотерапию для матери и, если есть основания, — специальные программы для преодоления токсикоманий, наркозависимости, сексуальных отклонений и т.п. Все эти программы индивидуально-ориентированы и не учитывают реальности семьи в целом. Что в результате получается?
Во время судебного процесса происходит поляризация ребенка и семьи. Семейный суд назначает ребенку одного адвоката, матери — другого, и третьего — представителю Управления по социальной охране детства. Все трое оплачиваются за счет государственного бюджета и каждый воюет за своего клиента, что подразумевает стычки и нападения. Протестуя против “потери” ребенка, родители общаются с судьей через своего адвоката, поскольку язык судебной казуистики им недоступен.
Позвольте поведать вам историю Мариан, матери четырех детей. Старший сын служил в банке и собирался жениться. В “безопасное место” были “удалены” Энтони, четырнадцати лет, Ричард — четырех и двухгодовалый Натаниэль, с диагнозом “церебральный паралич”.
Дело привлекло внимание Службы защиты детей, когда Мариан обратилась в детскую больницу, обеспокоенная тем, что Натаниэль не набирает веса. Детский врач приказал немедленно госпитализировать ребенка. Мариан то ли не поняла, то ли не хотела оставлять ребенка в больнице и забрала малыша домой. Врач сообщил об этом в Службу защиты и по его рекомендации Натаниэль был помещен в детскую больницу, а домой к Мариан была направлена группа сотрудников отдела “Расследования и отчета” этой же службы. Сотрудники доложили, что квартира имеет запущенный вид, а в холодильнике нет продуктов. Через несколько дней служба забрала двух мальчиков постарше, причем их не только разлучили, но одного из них, Ричарда, отправили вообще в другой округ. Полгода спустя Энтони вернули матери, а Ричарда так и оставили вдали от семьи. Проведенное по решению суда психиатрическое обследование установило у Мариан психическое расстройство, и хотя повторное обследование пришло к заключению, что депрессия вызвана разлукой с детьми, представители Службы защиты посчитались только с первым заключением и оставили Ричарда в изоляции от матери, пока она не пройдет принудительный курс психотерапии.
Можете сами оценить, как поступили с этой семьей. У матери отобрали детей без всякого предупреждения и объяснения, ей даже не сказали, куда их поместили, объяснив только, что она может оспорить их изъятие в суде. Только спустя несколько дней она узнала о местонахождении детей. Жизнь ее превратилась в отчаянную попытку удовлетворить требования Службы защиты, чтобы вернуть Ричарда домой.
Мишель Фуко (1977), изучая проблему власти в обществе, рассматривал ее не как воплощение в отдельном человеке или институте, но в форме тех социальных актов, с помощью которых происходит ее реализация в обществе. В конечном счете, он пришел к заключению, что существует технология распределения властных полномочий, представляющая собой нечто совершенно отличное от тех концепций власти, которые лежат в ее основе. Уголовное право, например, формулирует основные принципы правосудия и наказания, но осязаемую форму они приобретают в виде тюремного заключения.
Таким образом, существуют две формы исполнения закона: одна — явная, то есть та, что зафиксирована в формулировке закона, и другая — скрытая в самой процедуре отправления правосудия. И эти две формы согласуются между собой далеко не всегда.
Подобная рассогласованность присуща и службам, занимающимся бедными семьями. Внешне, на уровне провозглашенных идеологических принципов, они действительно призваны защищать интересы ребенка и семьи, помогать обездоленным и отчаявшимся. Однако, когда дело доходит до воплощения этих принципов в жизнь, происходит подмена их полным повиновением и строгим надзором.
Так, Мариан заставляют проявлять родительскую любовь, позволяя ей видеть раз в две недели каждого ребенка в течение двух часов. Она тратит не один час, добираясь в разные округа. Для службы защиты эти поездки — всего лишь свидетельство ее “прилежания”, которое может быть “засчитано” в ее пользу. Она проявит прилежность, посещая предписанные судом родительские курсы, и не решится пропустить хотя бы одну встречу с психотерапевтом, но так и не поймет, чего “они” ожидают от нее, что она должна сделать, чтобы ей вернули детей, потому что “они” говорят разными голосами. И история, которую “они” сочинили, так и останется загадкой для разбитой какой-то внешней силой семьи.
Я столкнулся с историей Мариан, изучая проблемы родных и приемных семей. По просьбе Мариан я явился в суд на слушание ее дела о возвращении Ричарда в семью. До начала заседания я сообщил адвокату Службы защиты детей, что как психиатр буду свидетельствовать в пользу Мариан. Меня немедленно попросили изложить все в письменном виде, что я и сделал. После пятиминутного слушания мальчика вернули матери, вполне удовлетворившись тем, что всю ответственность взял на себя психиатр, что допускалось судебной процедурой. Таким образом, придя на выручку со всеми своими психиатрическими дипломами и сертификатами, я оказался частью этой обезличивающей и оскорбительной системы. Уговорив судейскую машину выпустить Ричарда, я поручился за то, что Мариан справится с материнскими обязанностями, и теперь за будущее семьи несу ответственность я, а не Мариан.
В этом кафкианском мире, чтобы воспроизвести историю Мариан, надо вооружиться политическим пониманием того, как действуют общественные институты и какая часть работы в этом социальном лабиринте возлагается на психотерапевта. Это не какие-то там категории. Это — реальность, которую мы переживаем. В этом мире стрела Зенона достигает цели. В рамках существующей социальной реальности семейная терапия в целом и ее конструктивистская ветвь делают немало ради более глубокого теоретического понимания терапевтического процесса. Но я вижу серьезную опасность в том, что за этими поисками можно проглядеть реальные нужды американских бедняков.
Семейная терапия сильна своими разветвленными корнями. Не берусь перечислить все питающие ее направления, но среди основных следует назвать структурный подход, исследующий принципы организации и развития семьи; стратегический, в центре интересов которого — смысл симптома и стратегии изменения; идеи системности Г. Бейтсона; изучение и принятие иррационального в терапии Карла Витакера; подход Бозормени-Надя, ставящий во главу угла человеческие ценности; идеи М. Боуэна, которым он посвятил свою научную жизнь — об эволюции человека, о “треугольниках” в человеческих отношениях, их причинах и различиях; любовь как путеводная нить в работе Вирджинии Сатир; творческая работа Пегги Папп с семейными парами; феминистское направление с центральным для него понятием рода; Лайман Винн и его работа с семьями шизофреников. Следует назвать и Р.Д. Лэйнга, смело бросившего вызов всей системе психиатрического здравоохранения; представителей Миланской школы и исследования Мары Палаззоли, касающиеся инвариантных предписаний; изучение развернутых систем Доном Блохом и Эваном Блэком; детскую тему, которой посвятили себя Алан Куклин и Ли Комбринк Грэхэм; изучение этнических вопросов Моникой Мак-Голдрик, Селией Фаликов и их единомышленниками; конструирование конфронтаций Андольфи и использование воображения в экстернализациях Мишеля Уайта.
И, конечно, нельзя не упомянуть еще один ценный вклад — то богатство, которое привносится конструктивистским направлением в наше понимание языка, искусства повествования и сотворчества, и другими его не менее ценными достоинствами. Однако, как видно из современной литературы, практика коструктивистов, за достаточно редкими исключениями, ограничивает терапевта прокрустовым ложем текстов и значений, лишая его соприкосновения с подлинной сложностью человеческого существования.