Artamonova[1]

Ю.Артамонова

Изучение древнерусских Кондакарей: магия источника

Кондакари являются древнейшими славянскими гимнографическими рукописями, которые донесли до нас ранние формы невменной нотации. В

настоящее время известно шесть славянских Кондакарей: пять из них нотированы и один – не нотирован. [1] Употребляя по отношению к Кондакарям выражение «магия источника», я имею в виду не только определенные палеографические и содержательные особенности этих рукописей, выделяющие их из ряда славянских письменных источников.

Дело в том, что Кондакари на протяжении всей истории исследования древнеславянской письменности представляют собой необыкновенно притягательный и в то же время до сих пор не разгаданный в полной мере феномен мировой культуры.

Кондакари, которые относятся к старшим нотированным книгам, первыми из певческих книг вышли из употребления [2], и едва ли не первыми стали объектом научного описания и изучения. Одна из ранних научных работ в отечественной медиевистике посвящена Троицкому кондакарю – это статья В.Ундольского «Замечания для истории церковного пения в России»,

помещенная в № 3 за 1846 год альманаха Общества истории и древностей Российских (ОИДР). [3]

В течение последующих десятилетий (вплоть до 20-х годов прошлого века)

отечественная медиевистика (как славистика, так и византинистика)

развивалась чрезвычайно активно. Практически все крупнейшие «археологи музыки» обращались к теме кондакарей. Собственно именно ученым XIX

века мы обязаны термином «кондакарная нотация» - то есть нотация, которая встречается в кондакарях. Позволю себе предположить, что во многом

Текст опубликован: Культура тихоокеанского побережья. Владивосток, 2005. С.136-141

1

благодаря этой нотации славянские кондакари обладают той самой притягательностью, которая позволяет говорить о «магии источника».

Кондакарная нотация стала поводом для высказывания различных, порой полярно противоположных мнений. Одними учеными эта нотация определялась как памятник исключительно греческого крюкового письма [4],

другие считали, что «связь графическая между знаменными, греческими и кондакарными начертаниями более чем слаба. Сходство некоторых знаков прямо очевидно, но неизвестно, одинаково ли их музыкальное значение». [5]

Не смотря на явную противоположность, оба взгляда на кондакарную нотацию – с одной стороны, как на разновидность византийского нотного письма и с другой стороны, как на особый вид древнерусской певческой нотации – вполне основательны с точки зрения источников и вряд ли В.Металлова и Ст.Смоленского можно заподозрить в поверхностности или тенденциозности. Все дело в том, что Смоленский имел перед глазами два списка кондакарей – Троицкий и Типографский. В.Металлов же привлек еще один список, который Смоленский не рассматривал – Благовещенский кондакарь, в котором встречаются не только славянские, но и греческие тексты. Среди таких примеров – неоднократно описанный в научной литературе тропарь Воздвижению «Днесь пророчьское», который записан с кондакарной нотацией сначала по-славянски, а потом по-гречески. [6]

Понятно, что именно специфика источников стала причиной разницы во мнениях. Поэтому при исследовании кондакарной традиции пристальное исследование всех доступных источников приобретает особое значение.

В настоящее время некоторая противоречивость в вопросе о славянской или греческой природе кондакарной нотации также присутствует, но сам вопрос перенесен в иную плоскость. Речь идет, прежде всего, о генезисе кондакарного пения и о его статусе в певческой практике Древней Руси.

Практически все исследователи сходятся во мнении о греческом происхождении этого вида пения и его тесной связи, в частности, с

константинопольской певческой традицией. Все различия в понимании этого

2

вопроса связаны с тем, в какой степени кондакарное пение на Руси оставалось греческим. Другими словами, все дело в соотношении византийских и национальных элементов в кондакарном пении.

Другой круг вопросов связан с обстоятельствами бытования Кондакарей и кондакарного знамени. Весьма загадочным представляется тот факт, что Кондакари очень скоро и практически бесследно исчезают: после тринадцатого века не найдено ни одной певческой книги подобного типа.

Более того, из нотированных рукописей исчезает не только кондакарная нотация, но и кондаки. [7]

Ученые довольно давно задались вопросом о том, что стало с кондакарным пением после исчезновения кондакарей и кондакарной нотацией. В.Металлов высказал идею о том, что кондакарное пение, по сути, является древнейшим видом демественного пения. [8] Эти представления поддерживаются в более поздних трудах, посвященных демественному роспеву: И.Гарднер пишет о том, что демество является своего рода продолжением кондакарного пения

[9], этой же точки зрения придерживается современный исследователь

«пространного пения» Г.А.Пожидаева. [10]

Круг вопросов, связанных с кондакарной традицией отнюдь не исчерпывается вопросами о происхождении и исчезновении кондакарей и кондакарной нотации. Но, как кажется, в наше время именно на пути решения этих проблем появляются наиболее интересные и перспективные в научном отношении идеи и исследования.

Европейские и североамериканские ученые не раз обращались (и

продолжают обращаться) к материалам древнерусских Кондакарей. Своего рода «катализаторами» этого интереса явились издания трех древнерусских кондакарей – Успенского, Благовещенского и Троицкого. [11] Вопросы о византийских прототипах и параллелях кондакарного пения и кондакарной нотации разрабатываются особенно активно. [12] Как правило, эти работы строятся на посылке о теснейшей связи кондакарного пения с византийской

3

традицией и широко используют методы компаративного исследования источников.

В связи с компаративными исследованиями необходимо вспомнить работы

1970-80-х годов Нила Морана, Кеннета Леви и Дмитрия Кономоса. Объектом анализа эти ученые избрали неизменяемые песнопения службы, которые помещены в Асматиконе – византийском сборнике мелизматических песнопений для хора. Параллельно анализируется общий для византийского Асматикона и славянского Кондакаря репертуар: киноники (причастные стихи), ипакои и тропари. [13] Результаты исследований наглядно демонстрируют близость синтаксиса и композиционных принципов, которые используются в песнопениях, нотированных кондакарным знаменем,

медиовизантийской и кукузелевской нотациями. Именно благодаря сопоставлению кондакарных и византийских версий был сделан еще один шаг в понимании загадочных кондакарных знаков. Хотя некоторые весьма важные замечания относительно родства кондакарной нотации с византийским невменным письмом высказывались и раньше.

Так, в своем исследовании, опубликованном в серии Monumenta Musicae Byzantinae в 1953 году Паликарова-Вердейль выдвигает идею о том, что прототипом кондакарной нотации послужил один из видов палеовизантийской нотации. [14] К такому выводу исследовательница приходит после сравнения невменного письма так называемого шартрского фрагмента с кондакарным знаменем.

Надо сказать, что в исследовании Кондакарей и кондакарной нотации сложилась определенная традиция. Она заключается в том, что основные надежды в понимании этого феномена неизменно связаны с обнаружением новых, ранее неизвестных источников, которые способны пролить свет на обстоятельства происхождения и бытования кондакарного пения. Одна из таких рукописей – так называемый шартрский фрагмент. На мой взгляд, в

русскоязычной (оригинальной и переводной) литературе об этом источнике говорится недостаточно ясно: так, в монографии Е.В.Герцмана упоминается

4

«шартрская нотация», названная по фрагменту рукописи из муниципальной библиотеки города Шартра (Codex Chartres 1754). [15]

И.Гарднер, говоря о греческих параллелях кондакарной нотации, упоминает две рукописи, причем оба этих упоминания выглядят довольно загадочно: «До последнего времени не было известно греческих рукописей с кондакарной нотацией. … Из греческих рукописей так называемая шартрская рукопись более всех других стояла близко к русской кондакарной нотации.

Эта рукопись происходила из Лавры св.Афанасия на Афоне; во время войны

1939-1945 года, при воздушной бомбардировке немецкими самолетами города Шартра, эта рукопись, еще не исследованная, сгорела. В декабре 1967

года, в городе Мюнхен, на заседании международной комиссии по исследованию древнеславянских музыкальных памятников … профессор Оливер Струнк (из Принстона, США), показывал фотокопии одной греческой рукописи, вероятно 13 века, которую он незадолго перед этим нашел в каком-то маленьком греческом монастыре. Эта рукопись содержит нотацию безусловно кондакарного типа. Следовательно, кондакарная или очень близкая к ней нотация и, понятно, соответствующий ей род богослужебного пения были в употреблении в греческой церкви в 12-13, а

может, и в 14 веке». Далее следует довольно неожиданный вывод – «… этот факт опровергает существовавшее до сих пор мнение, что кондакарная нотация была греко-славянского происхождения». [16]

Все это звучит чрезвычайно интригующе. Но о каких же рукописях говорит И.Гарднер? Достаточно обратиться к более современным западным исследованиям, чтобы выяснить, что шартрский фрагмент – это шесть листов из очень известной и неоднократно исследованной в медиевистике рукописи

- Стихираря Lavra .67, который датируется началом XI века. [17] Вторая же рукопись, по всей видимости – греческий Асматикон XIV века Kastoria 8,

открытый и введенный в научный оборот в 1967 году греческим ученым Линосом Политисом.

5

Волнение, с которым пишет об этих рукописях И.Гарднер вполне понятно и знакомо едва ли не любому исследователю: новые источники сулят новые открытия, дают надежду на то, что завеса времени будет приподнята, и

именно там мы найдем ключ к разгадке тайн древней традиции.

Так что же принесло обнаружение столь важных источников?

Как можно заметить, шартрский фрагмент по времени предваряет эпоху кондакарного знамени, а рукопись из Кастории относится к тому времени,

когда кондакарное знамя, по-видимому, вышло из употребления. В связи с этим и методы сравнения этих рукописей с Кондакарями должны отличаться.

Подмеченное учеными сходство знаков шартрской нотации дало возможность найти подход к системно-типологическому сравнению кондакарного и византийского письма.

В кондакарной нотации (в отличие, например от знаменной или разных видов византийской) не была выработана средневековая номенклатура знаков,

другими словами, мы не знаем как назывались кондакарные невмы. Поэтому в византинистике появилась традиция не только идентифицировать кондакарные знаки в соответствии с графикой византийских невм, но и пользоваться терминологией византийских «азбук».

Гораздо более многообещающим выглядело второе открытие, поскольку Касторская рукопись представляет собой Асматиконом, а значит, содержит репертуарные параллели Кондакаря. Более того, нотация ее, как и кондакарная, состоит из двух рядов знаков: над первым рядом традиционных знаков находятся большие знаки, заметно отличающиеся по графике и принципам расстановки.

Тем не менее, прошло более четверти века, прежде чем были опубликованы первые результаты компаративного анализа кондакарной нотации и нотации касторского Асматикона: Грегори Майерс рассматривает соотношение итало-

греческих Асматиконов и славянских (а точнее – древнерусских) Кондакарей и проводит детальное контекстное сравнение нотации, Анализа Донеда подробно останавливается на особенностях текстовых строк и мелодических

6

соответствиях в греческих и славянских ипакои, а также сравнивает большие знаки (hyperstases) кондакарной и «касторской» (термин наш – Ю.А.)

нотаций. [18]

Эти исследования можно воспринимать как своего рода отклик на вызов,

сформулированный в свое время Кеннетом Леви: «Никто не прочертил прямую линию от украшенных славянских песнопений к цветистым греческим оригиналам. Остается возможность отбросить гипотезу греческого происхождения и рассматривать эти песнопения как независимый музыкальный ответ на литургические переводы из Византии» (перевод наш – Ю.А.) [19] Попытка прочертить эту линию, приводят исследователей к выводу о том, что кондакарные версии должны рассматриваться наравне со средне-византийскими (греческими и южно-итальянскими). А.Донеда высказывает мысль о том, что очевидные различия проистекают скорее не от географии, а от разницы в палеовизантийских предшественниках. Г.Майерс пишет: «Не смотря на представленные выше иллюстрации, кондакарная нотация и ее связи с Асматиконом из Кастории остается загадкой (mystery).

Кажется, что расстановка больших ипостаз Кондакарей варьируется или даже изменяется в зависимости от контекста. Система, таким образом, может быть определена как в высшей степени комплексная и гибкая система хейрономических жестов и мнемонических методов, которые по своей сути ускользают от точного определения. Что же касается кондакарной нотации,

она вписывается в процесс развития византийского нотного письма в целом». [20]

Очевидно, загадка происхождения и бытования Кондакарей пока остается неразгаданной, но стоит признать, что феномен кондакарной традиции (со всем комплексом явлений с этим связанных) должен исследоваться в контексте византийской гимнографической традиции. Более того, вряд ли этот феномен может быть понят с точки зрения узко-национальной или узко-

региональной.

7

Следующий тезис, который предложен для обсуждения – куда исчез кондакарный напев?

Из всех возможных аспектов этой проблемы остановимся на одном – поиск связи кондакарного и демественного пения.

В отечественной медиевистике XIX – начала XX вв. было довольно распространено мнение и том, что демественное пение – суть кондакарное на новом этапе. Эти взгляды подробно изложены в историографическом обзоре в совместной монографии Б.А.Шиндина и И.В.Ефимовой о демественном роспеве. [21] В наше время вопрос о судьбах кондакарного стиля также рассматривается в связи с исследованием происхождения демества.

Г.А.Пожидаева, опираясь на мысль И.Гарднера о том, что демество,

возможно является дальнейшим развитием и модификацией кондакарного пения, выявляет особенности, общие для двух видов пения. [22]

Одна из них – способ записи текста, связанный с мелизматическим характером роспева. В тесте встречается повторение гласных, вставные слоги

– «посторонние» (Г.Пожидаева) фонемы «анена», «хебуве», «ино», «уви», «ува», разделяющие слова на части. Действительно, все это нетрудно обнаружить в песнопениях с пометой «демеством». Когда же дело касается поиска аналогичных примеров в кондакарных песнопениях, то оказывается,

что упомянутые хабувы и аненайки не являются столь неотъемлемой чертой кондакарного стиля. На наш взгляд, гораздо уместнее говорить о вставных слогах, или, в западной терминологии – «асматических слогах». Аненайки же встречаются в воскресных кинониках, но не в качестве внутритекстовых элементов, а как подтестовки своего рода «гласовых настроек»,

предваряющих каждое песнопение.

Несмотря на отмеченное несоответствие, весьма привлекательной и плодотворной выглядит идея автора о нарочитой стилизации кондакарного пения в пении демественном. Попробуем рассмотреть с этой точки зрения пример раннего демества, приведенный в статье. Это фрагмент кондака Рождеству Христову из рукописи Иосифо-Волоколамского собрания №240

8

(лл.394-об.395). Пример этот поистине уникален, не только тем, что является едва ли не самым ранним примером записи демества, но и единственным случаем нотации этого текста за четыре (XIV-XVII) века.

В качестве материала для сравнения возьмем единственный сохранившийся список древнего нотированного кондака из Успенского Кондакаря.

9

Музыкально-строчная композиция рождественского кондака, записанного кондакарной нотации включает семь строк. В композиции древнего кондака строки волоколамского фрагмента являются заключительным разделом

(строки 5-7). [23] С учетом вставных слогов и разделительных знаков текст выглядит следующим образом:

С– 5. насъ бо[о]. ра[а] ди[а]. ро[о]y ди[и iυ и]. и[и]ся.

С– 6. отро-уо-[о]ча. мла[а]. до[о]. τ

D – 7. преве y чь[ь].ны-уи-[и].уи[и]. Бо[]гъ.

Заглавные буквы отражают повторение строк нотации, цифры – порядковый номер строки, в квадратные скобки заключены повторяющиеся гласные, а

жирным шрифтом набраны разделительные знаки (так называемые мартирии).

Версия демеством выглядит следующим образом:

5.насъ бо нас бо ради роди ои ся

6.отро-оува-тро-оуува-оча младо

7.преве. ченыи-оуви-оуви бого.

Повторения слоговых гласных сокращены, так как распеты все гласные.

Выписаны только повторы слов, слогов и вставные слоги.

Если сравнить вставки («асматические слоги») в обеих версиях (уо – оува; уи

– уви), становится очевидной связь между ними. Создается впечатление, что демественная версия «имитирует» кондакарную манеру пения,

зафиксированную в древнем Кондакаре. Это впечатление подкрепляется и повторами отдельных слов и слогов (насъ бо; отро –тро), хотя такие повторы характерны скорее не для кондакарного стиля, а для более позднего мелизматического византийского стиля – калофонического пения.

Хотелось бы обратить внимание некоторые особенности записи демественного фрагмента. В нотации преобладают наиболее распространенные знаки знаменной нотации - статьи, крюки, запятые, в

качестве особенности можно отметить преобладание знамен светлого

10