3 Л ь в о в с. См. Аптхп, т. II, с. 253.

334

И тем не менее прав также известный венгерский переводчик и теоретик перевода Ласло Кардош, высказы-

Ёамиё которого можно считать дополнением к сказанному И. Левым и С. Львовым: «..в принципе мы против архаизации не архаизированных, а просто старых текстов. Однако не следует забывать, что многие мастера художественного перевода способны едва уловимыми, тончайшими приемами подчеркнуть возраст подлинника, не отказываясь при этом от воссоздания его средствами современного языка»'. Один из этих приемов, по словам Г. Гафуровой, — «умелая, тактичная [а мы бы добавили — и экономичная] передача соответствующих реалий и терминов»².

Переходя ко второму случаю, переводу произведений «а р х а и з о в а н н ы х», обратимся опять к не менее категорической установке А. В. Федорова: «От вопроса о переводе архаических по языку старых произведений, естественно, отграничивается вопрос о переводе произведений (современных или классических), где авторами сознательно применены архаизмы, являющиеся таковыми по отношению к языку их времени. Воспроизведение таких архаизмов в соответствии с их функциями., вполне закономерно входит в таких случаях в задачу перевода»³.

Его дополняет О. Н. Семенова, отмечая, что использование архаической лексики «отличается своеобразием, обусловленным стилем автора, его методом исторической стилизации»⁴.

Итак, сохранение (транскрипция) слишком многих исторических реалий при переводе архаического произведения было бы преднамеренным, несозвучным с общим тоном повествования и не отвечало бы намерениям старого мастера, описывающего свою действительность. Иное дело в произведении архаизованном; автор преднамеренно вводит в текст исторические реалии, и замена их более нейтральными соответствиями (калькой, описательным переводом и пр.) шла бы уже вразрез с его намерениями.

Упоминая вскользь произведения «современные и классические» (см. выше), А. В. Федоров подводит нас невольно к третьему случаю — возможной двуплановости исторических реалий в архаизованном классическом ори-

¹ Кардош, Ласло. АПТХП, т. I, с. 170.

²Гафурова Г. Некоторые особенности воспроизведения коло рита эпохи в художественном переводе. — АПТХП, т. II, с. 35. 'Федоров А. В. Указ. соч.. с. 370. _ ' ' ⁴ Семенова О. Н. Указ, соч., с. 53. ' : -

135

гинале, порождающей дополнительные затруднения для переводчика. С одной стороны, старый автор пишет на современном ему языке и непреднамеренно употребляет современные для своей эпохи реалии, которые с течением времени превращаются в исторические; с другой стороны, описывая историческую для себя действительность, он уже преднамеренно подбирает, для колорита, реалии из описываемой им эпохи — исторические для него самого. То есть это тот случай, по словам С. Львова, «когда относительная архаизированность языка как стилистический прием автора накладывается на архаичность языка того времени, к которому относится произведение» '. Мы же упомянем и другое положение, усугубляющее затруднения переводчика, — когда двупла-новость распространяется еще на два «местных» ареала (это двуплановость архаичности языка самого Шекспира с присущими ему современными — тогда! — реалия-ми+историческая, скажем, венецианская, обстановка в «Венецианском купце», с присущими ей реалиями, историческими для Шекспира). И вот современному переводчику, так же непреднамеренно употребляющему некоторые вполне современные реалии, чтобы остаться верным автору, приходится решать преднамеренно вопрос перевода реалий одновременно в двух планах — в плане эпохи автора и в плане эпохи (и места действия) его повествования. И еще. Когда Диккенс пишет о французской революции или Шекспир бытописует нравы средневековой Венеции, когда Гюго разрабатывает сюжет из английской жизни, читатель перевода должен погружаться в атмосферу соответствующей национальной и исторической действительности, независимо от языка, на котором писал автор подлинника. Но и это не канон. Вместе с тем и независимо от «фона» описываемой действительности, Диккенс должен оставаться Диккенсом, Шекспир — Шекспиром, Гюго — Гюго. И получается так, что переводчику следует передавать не просто французскую или венецианскую действительность такой, какой она была, а ее же, эту действительность, но виденную и изображенную Диккенсом или Шекспиром.

Знание своих реалий предполагает и понимание их читателем подлинника. Исторические реалии обычно менее известны, так как нередко это историзмы или архаизмы, об истинном значении которых средний читатель

'Львов С. Указ, соч., с. 249. 136

лишь догадывается; язык А. Н. Толстого в «Петре Первом» (см. с. 96—97) — достаточное тому свидетельство. А это если не приравнивает возможности читателя подлинника к возможностям читателя перевода, то по меньшей мере сближает их, позволяя переводчику следовать за автором, подражая ему в отношении осмысления исторических реалий.

Тот же момент «знакомости» с историческими реалиями, обусловленный знанием истории соответствующего народа, облегчает перевод в границах ареала региональных реалий.

В тех же границах не так остро ставится и вопрос о передаче исторических реалий, употребленных в переносном смысле или вообще при стертом в той или иной степени колорите. Знакомство читателя перевода с исторической действительностью народа — носителя ИЯ, что часто наблюдается при региональных реалиях, облегчает восприятие содержащих исторические реалии намеков, аллюзий, сравнений без применения особых средств осмысления. «..От вас [работников райсовета] ждут конкретных мер! Ждут воды. Ожидают тепла. Хотят покупать свежие булки значительно ближе, чем дневной переход суворовских чудо-богатырей» (разрядка наша — авт.), — пишет автор фельетона «Анализ кровли» Ю. Соколов ^!, с основанием рассчитывая, что читатели его поймут. Читатель болгарского перевода тоже не будет испытывать особых затруднений: Суворов знаком среднему болгарину, который воспримет этот чудо-переход именно в смысле, вложенном в него автором. Но перевод на другие языки, носителям которых русская история мало знакома, потребует объяснений, дополнений, передачи «чудо-богатырей» функциональным аналогом, точнее — замены образа образом, например, замены Суворова Ганнибалом (разумеется, если переводчик уверен, что он знаком его читателю). Так что и здесь нередко приходится, выбирая средства для передачи таких реалий, по-разному рассуждать в зависимости от ПЯ и его носителей.

Бывает, что в силу тех или иных исторических или политических обстоятельств в данном языке получилась своеобразная «лакуна», отсутствует целый предметно-тематический пласт лексики — слов (терминов, реалий), называющих определенные предметы и понятия, не су-

И, 12.1Д975.

137

Щёстбовавшиё у данного народа; обычно этот пробел пб мере надобности заполняется заимствованиями, поступающими с внедрением в быт и практику обозначаемых ими референтов.

Таков, например, случай с реалиями (прежде это были термины), связанными с видами и оснасткой парусных судов в России. Призванные Петром I мастера — голландцы, немцы, англичане — приехали со своим словарем и оставили в русском языке набор исковерканных русскими рабочими голландско-немецко-английских слов, которые в этом виде и сохранились до наших дней. Иначе сложилась история морской терминологии в Болгарии. С 1398 по 1878 гг. болгары жили под владычеством Османской империи, и в то время, когда Петр I строил свой парусный флот, и значительно позже, вплоть до Освобождения, у болгар, за неимением своих судов, не было и названий для них; а если и была какая-нибудь очень примитивная морская терминология, преимущественно турецкая, то до нас она не дошла. Вот почему, переводя описания морских эпизодов той эпохи с любого западноевропейского языка, болгарский переводчик вынужден прибегать к посредничеству русского языка, откуда перешла вся старая морская терминология при создании болгарского флота, и «навязывать» своему читателю совершенно непонятные ему исковерканные гол-ландско-немецко-английские слова-реалии, иногда еще больше исковерканные транскрибированием их на болгарский язык. Возьмем два-три различных случая скажем, «рус.» рангоут, восходящее к голл. rondhout, которое транскрибируется болг. рангоут, даже когда это перевод англ, spars; или же англ, whaleboat, первоначальное «китобойное судно», затем превратившееся в легкую быстроходную шлюпку с мачтой и парусом и произносимое по-английски (х)уэйлбоут, которое вошло в русский язык под обликом вельбот, а в болгарский — велбот; или англ, fall (в значении снасти, троса), произносимое фол, но воспринятое по-русски, явно путем не транскрипции, а транслитерации, как фал, и превратившееся по-болгарски в фалина.

Приблизительно то же можно сказать и об упомянутой И. Левым «рыцарской культуре» эпохи западноевропейского феодализма — в частности, о названиях доспехов и их деталей, отсутствующих во многих языках, носители которых не имели или имели мало соприкосновения с рыцарством. По-видимому, вследствие географической

138

близости и столкновений с рыцарями духовно-рыцарских орденов Прибалтики, некоторые термины-реалии либо перешли в русский язык, возможно, через польский, в несколько измененном при транскрипции виде, либо были скалькированы, либо обозначаемые ими понятия получили в результате словотворчества иные названия. В болгарском же языке, несмотря на ранние «визиты» крестоносцев и непродолжительное, правда, соседство с Римской империей, «рыцарской терминологии» не сохранилось. Вот почему для болгарского переводчика эти реалии представляют немалую трудность. Приходится нередко прибегать к испытанному средству конца прошлого — начала нашего века — заимствованиям (кстати, не только в переводах) из русской лексики, которые бывают иногда оправданы не только близостью языков, но и прямой этимологической связью. В современном болгарском языке для англ, visor, фр. visiere, нем. Visier, соответствующих рус. забрало, судя по толковым словарям, нет эквивалента. Слово забрало встречается, по Н. М. Шанскому, в русской литературе с начала XIX в.', а по данным болгарского этимологического словаря², восходит к древнеболгарскому слову, встречаемому в Симеоновом сборнике и Златоусте — памятниках XI и XII вв. Таким образом, мы можем заимствовать из русского языка слово, заимствованное им из древнеболгарского.

В другом случае, переводя русскую историческую беллетристику, болгарский переводчик наталкивается на затруднения совершенно иного характера. В Болгарии тоже были цари, царский двор, вельможи, бояре, существовала сложная система податей и налогов и пр. Но было это, — возвращаясь еще раз, для примера, к переводу А. Толстого, — задолго до Петровской эпохи, и все исторические реалии этого разреза общественной жизни, как они встречаются в письменных памятниках и в современной исторической литературе, до византийского владычества (с 1018 г. до конца XII века) — древнеболгарского происхождения, за исключением некоторых латино-ви-зантийских титулов и названий, а затем все было заимствовано из действительности Византии и средневекового Запада. Для употребления при переводе русских ис-

¹ Краткий этимологический словарь русского языка под ред. Н. М. Шанского. М.: Просвещение, 1975.

² Български етимологичен речник. София, 1971. Авторы же русского словаря считают, что «рассматривать забрало — часть шлема» — как церковнославянское (Фасмер, Преображенский...) неверно.

139

торических книг они не годятся, так как резко меняют этническую, историческую и даже географическую обстановку, ослабляют колорит оригинала и, так сказать, . наряжают русского царя в одеяния византийского императора. И переводчику приходится искать другие способы передачи исторических реалий и идти главным образом по пути словотворчества.

Здесь мы воздерживаемся от термина «неологизм», чтобы не отнимать у этих «новых», сочиненных переводчиком слов необходимого для них аромата старины — ведь они должны возместить отсутствие названий соответствующих старых понятий или предметов в ПЯ. Когда же А. Н. Толстой говорил (цитируем по Г. Гафу-ровой, указ, соч., с. 33), что в своей работе над историческим романом старался не столько употреблять архаизмы, сколько вытравлять неологизмы, он явно имел в виду новые слова, реалии более новой эпохи, которые внесли бы дисгармонию в воспринятую им лексику. Впрочем, соблюсти это, вероятно, было очень трудно, поскольку и в «Петре Первом» встречаются характерные ляпсусы, например: «Ратники из северных губерний (разрядка наша — авт.) дивились такой пышной земле»¹, а губерния как административная единица была введена Петром I лет десять спустя после описываемого похода князя Василия Васильевича.

Итак, при переводе исторических реалий переводчик может включить в свой арсенал много разных видов оружия, начиная с транскрипции и не забывая устаревшие слова своего языка, иногда подходящие диалектизмы (довольно опасное оружие), заимствования из других языков (даже чужие реалии, прижившиеся в других языках), семантические неологизмы, т. е. сочиненные им слова для старых понятий.

В заключение главы приведем очень удачное высказывание А. Андрее: «В искусстве перевода, как и во всяком другом искусстве, не может быть готовых эталонов, раз навсегда определенных правил и решений. Не может быть единого решения и в вопросе о том, должен ли переводчик, перевыражая произведение, отделенное от нас известной исторической дистанцией, дать почувствовать современному читателю эту дистанцию и в какой мере он должен это делать»².

'Толстой А. Н. Указ, соч., с. 130. ^ ²Андрес А. Дистанция времени и перевод. — МП, 1965, №$' 5, г. 128.

140