ТЕОРИЯ КОЛОНИАЛЬНОГО ДИСКУРСА

ориентализмом на мысли и действия. Вкратце: из-за существования ориентализма Восток не стал свободным субъектом мысли или действия и до сих пор не является им»37. Таким образом, ориентализм в концепции Э. Саида предстает как особое дискурсивное поле, систематическая практика суждений о Востоке, описывания и объяснения его в целом, как система знаний о Востоке, репрезентаций «Другого».

Стоит заметить, что, по мнению некоторых западных исследователей творчества Э. Саида, есть все основания рассматривать изучение ориентализма лишь как один аспект проекта, который захватил автора на многие годы. Этот проект был ориентирован на изучение отношений между дискурсивными структурами и недискурсивными областями (институтами, политическими событиями, экономическими процессами) и взаимоотношений знания и власти, которые в концепции М. Фуко взаимообусловливают друг друга – знание дает рост власти, но и само производится действиями власти38.

Для реализации своего замысла – анализа ориентализма как дискурса39

– Э. Саид собрал вместе большое разнообразие западных текстов по географии, политике, литературе, этнографии, лингвистике и истории Востока или в той или иной степени касающихся Востока. Используя технику деконструкции текста, разработанную Ж. Деррида и его последователями, Э. Саид показал, как эти тексты представляли Восток в произвольной и унизительной форме, выступая при этом от имени объективной науки и универсальной истины. Эти тексты объединяют общие формы знания, которые они производят об объекте изучения – Востоке, и властные отношения, которые в них заключены.

Важно иметь в виду, что дискурсы устанавливают свои собственные категории истины и имеют внутреннюю логику саморазвития, поощряющую производство определенных видов утверждений/текстов/знаний, и в то же время препятствующую и отрицающую иные, которые нарушают нормы этого особого дискурса. Как отмечает Э. Саид, ориентализм как система знаний о Востоке стал «принятым фильтром для проникновения Востока в западное сознание»40. При этом ряд дискурсов (научный, религиозный, политический и прочие) можно рассматривать как генерирующие согласующиеся формы знания о Востоке, что превращает ориентализм в некий мегадискурс и потому делает его особенно влиятельным, подкрепляющим традиционное утверждение, что только представители Запада реально знают Восток.

37Said E. W. Orientalism. P. 3.

38См.: Childs P., Williams R.J.P. Op. cit. P. 98–99.

39Дискурс понимается Э. Саидом вслед за М. Фуко как собрание утверждений (часто, но не всегда, содержание текстов), объединенных вместе обозначением общего объекта анализа, особыми путями артикуляции знания об этом объекте и определенными связями, особенно регулярностью, порядком и систематичностью.

40Said E.W. Orientalism. P. 6.

Ориентализм как дискурс конструирует объект знания, названный Востоком, – географически демаркированное пространство, чьи качества и характеристики он затем продолжает исследовать. Действие воли здесь играет очень важную роль, так как тесная связь власти и знания действует в случае ориентализма как функция западной «воли к знанию», что находит свое выражение в производстве текстов/знания о Востоке. Такое производство знания оказалось возможным из-за господства Запада над Востоком: «ученый, преподаватель, миссионер, торговец или солдат был на Востоке или думал о нем, потому что он мог быть там или мог думать о нем, испытывая очень незначительное сопротивление со стороны самого Востока»41. В свою очередь, знание, созданное этими текстами, стимулировало или оправдывало расширение власти Запада – особенно в форме колониализма – над Востоком, а успех этого процесса подтверждал необходимость и обоснованность такого знания и создавал расширенные возможности для его будущего производства. Воля к изучению Востока и воля к властвованию над ним были нерасчленимы в европейском опыте последних веков. Эта взаимосвязь представляется неоспоримой для Э. Саида, который подчеркивает: «Верить, что Восток был создан – или, как я говорю, «ориентализован» – и верить, что такое случается просто как необходимость воображения, значит, быть неискренним. Отношение между Западом и Востоком есть отношение власти, господства, различных степеней комплексной гегемонии…»42

Значительный рост ориентализма в конце XVIII в. был подкреплен эпохой Просвещения и ее изменившимся отношением к знанию и его организации, включавшим распространение систематизации и классификации. Однако несмотря на претензии различных дисциплин на научную объективность, произведенное ими знание о Востоке, как это показал Э. Саид, обычно было неизменно негативным, наполненным стереотипами вековой давности и не имевшим фактических доказательств. Жестокость, упадок и чувственность культуры Востока, ленивость, лживость и иррациональность его жителей, насилие и разлад в их обществах – вот лишь некоторые темы ориенталистского знания.

Одним из наиболее влиятельных аспектов «Ориентализма» было исследование того, как Запад не только конструирует Восток, но конструирует его именно как своего Другого, вмещающего все характеристики, считавшиеся незападными, а следовательно, негативными. Э. Саид выявил, что репрезентации Востока как бы состояли из перевернутых самоимиджей, определяемых только выделением «различия» и «отсутствия» перемены, прогресса, свободы, разума и других черт, свойственных Европе. Образ Востока стал как бы зеркалом, через которое Европа определяла, оправдывала и возвеличивала себя, одновременно

41Ibid. P. 7.

42Ibid. P. 5.

утверждая свое господство над «другими» и накладывая на них свое объективное знание43.

При этом изучение неевропейских стран и репрезентации восточного Другого играли важную роль в становлении самой Европы, такой какой мы ее знаем сегодня. Через постоянные сравнения и противопоставления с Востоком в рамках ориенталистского мегадискурса укреплялась идея Европы как понятие, идентифицирующее ее в качестве особого мира-цивилизации с уникальным историческим опытом, своей системой норм и ценностей и прогрессивной моделью мироустройства, как понятие, дифференцирующее «европейцев» от всех остальных «Других». Как подчеркивает Э. Саид, «важнейшим компонентом в европейской культуре является именно тот, который сделал эту культуру гегемонической как в Европе, так и вне ее: идея европейской идентичности как высшей в сравнении со всеми неевропейскими народами и культурами»44.

В результате Европа в эпистемологии Просвещения была помещена в центр всех масштабных концептуальных построений, будь то формационная теория К. Маркса или гегелевское восприятие движения истории как прогресса в осознании свободы, начавшегося на Древнем Востоке и заканчивающегося в Европе, веберианские типы легитимного господства или дюркгеймовская дихотомия обществ с механической и органической солидарностью. Европа стала стандартом, на который надо было ориентироваться и по которому необходимо было судить об остальном мире. Выражаясь словами Э. Саида, «как примитивность, как старинный антитип Европы, как плодородная ночь, из которой развилась европейская рациональность, реальность Востока неумолимо превращалась в вид образцовой окаменелости»45. Участь Востока, неизбежно «отсталого» в отношении Европы, была предрешена – модернизация еврокапиталистического типа и следование европейскому курсу.

Важно подчеркнуть, что ориентализм как знание предназначался для потребления на Западе и Западом. Тем не менее его важная функция состояла в том, чтобы раскрыть незападным культурам «истину» о них самих в угодном Западу виде. В ситуации, исследованной Э. Саидом, одна группа или культура (ориенталисты, Запад в целом) решили, что другая группа не способна представлять себя46, и взяли на себя ответственность говорить, писать и действовать от их имени – о них, за них, без консультации с ними. Таким образом, сила Запада позволяла ему не только доминировать над Востоком, но и говорить за него, представлять его как «типично восточный».

43См.: Washbrook D.A. Op. cit. P. 597–598.

44Said E.W. Orientalism. P. 7.

45Said E.W. Orientalism reconsidered // Europe and its Others: In 2 vol. Colchester, 1985. Vol. 1. P. 17.

46В качестве одного из эпиграфов к книге «Ориентализм» Э. Саид выбрал фразу К. Маркса из работы «18 брюмера Луи Бонапарта»: «они не могут представлять себя, они должны быть представлены».

Восток был ориентализован не только потому, что он был открыт как «восточный», но также потому, что «он мог быть … сделан восточным»47.

Стоит заметить, что проблема репрезентаций является одной из главных для творчества Э. Саида, равно как и вопрос соотношения репрезентаций и реальности является одним из основных, поднятых рядом критиков концепции «ориентализма». Например, Роберт Янг ставит вопрос ребром: «Следовательно, если Саид отрицает, что есть некий действительный Восток, который может дать правильную оценку Востоку, представленному Ориентализмом, как он может заявлять, что репрезентация фальшива?» И соответственно, «если точная репрезентация невозможна, на какой основе он критикует ориенталистов?»48.

Эта методологическая проблема очень важна и трудна одновременно, а потому заслуживает отдельного рассмотрения. Сейчас лишь отмечу, что отношение Э. Саида к данной проблеме более сложное, чем простое отрицание существования «реального Востока». С одной стороны, он постоянно подчеркивает, что Восток как категория и объект знания является в значительной степени западным конструктом, а потому – не существует «в действительности». Но с другой стороны, он указывает во введении: «Существовали и существуют культуры и нации, расположенные на Востоке, и их жизни, истории и обычаи имеют жестокую реальность, очевидно даже большую, чем все, что могло быть сказано о них на Западе»49. Важно подчеркнуть, что автора интересует прежде всего не степень соответствия репрезентации реальности, а то, какую роль играют суждения о «Другом», как они влияют на формирование имперского восприятия и поведения, он акцентирует внимание на отношение ориенталистов к системе господства и эксплуатации, на негативные влияния их репрезентаций в современном мире.

Книга «Ориентализм» в первую очередь акцентирует внимание на колониальном периоде, однако важность книги состоит в том, что автор прослеживает дискриминационные стратегии дискурса через века и континенты вплоть до современного периода. Сейчас центр мощи ориентализма сместился из Европы в США, но набор имиджей остается в значительной степени подобным, и их воздействие возможно даже сильнее, чем в прошлом. Это происходит потому, что, с одной стороны, сейчас как никогда ранее ориенталисты прямо связаны с формированием правительственной политики и с политиками, а с другой стороны, стереотипные знания ориентализма могут получать глобальное и почти мгновенное распространение благодаря масс-медиа50.

47Said E.W. Orientalism. P. 6.

48Young R. White Mythologies: Writing History and the West. L.; Routledge, 1990. P. 130.

138.

49Said E.W. Orientalism. P. 5.

50Childs P., Williams R.J.P. Op. cit. P. 101.

Живучесть ориенталистских способов мышления и репрезентации знаменательна, как и их способность выдержать контакт с реальностью. Это объясняется в первую очередь действием логики самого дискурса: чем более мощным он становится и чем более он долговечен, тем больше его способность производить прочность и устойчивость в своих пределах. Другое объяснение кроется в предложенной Э. Саидом концепции «латентного» и «проявленного» ориентализма51. «Проявленный ориентализм» состоит из открыто выраженных взглядов о восточном обществе, его литературе, истории или других сферах, он в большей степени динамичен и является свидетелем происходящих перемен в системе знания о Востоке, подходах к его изучению и даваемых ему оценках. В то время как «латентный ориентализм» является «почти неосознанной (и, естественно, неосязаемой) реальностью», которая содержит основные «истины» о Востоке. Набор подобных «истин» достаточно стабилен и прочен. В результате, например, историк может не согласиться с теми или иными интерпретациями истории или современных реалий Востока, но глубоко лежащие предположения о восточной отсталости остаются неоспоримыми.

Итак, основной упор Э.Саид сделал на изучение ориентализма как системы представлений о Востоке, но его главная заслуга состоит в том, что он акцентировал внимание на взаимосвязи производства знания и реалий власти, вывел на первый план изучение проблемы империализма и культуры. Это особенно проявилось через 15 лет в его новой фундаментальной работе «Культура и империализм»52, ставшей новым важным этапом в изучении взаимоотношений Запада и Востока. Появление новой работы было вызвано как естественным развитием первоначальных взглядов автора, изложенных в «Ориентализме», так и необходимостью проанализировать 15 лет научных исследований по изучаемой тематике, дискуссии и критику его концепции, вскрывших в ней значительные лакуны и упущения. В данной статье автор не ставит целью проанализировать широчайший, поистине неохватный по объему пласт критики53 взглядов Э. Саида и тех новых тенденций и

51Said E.W. Orientalism. P. 206.

52См.: Said E.W. Culture and Imperialism. N.Y., 1993. Анализ концепции см.:

Парфенов И. Д. Указ. соч.

53В качестве работ, вводящих в дискуссии по проблематике ориентализма, см.:

Childs P., Williams R.J.P. An Introduction to Post-Colonial Theory. L., 1997; Halliday F.

Orientalism and its Critics // British Journal of Middle Eastern Studies. 1993. Vol. 20, № 2. P. 145–163; Kopf D. Hermeneutics versus History // Journal of Asian Studies. 1980. Vol. 39, № 3. P. 495–506; Lewis B. The Question of Orientalism // Idem. Islam and the West. N.Y., 1993; Macfie A.L. Orientalism. L., 2002; MacKenzie J.M. Edward Said and the Historians // Nineteenth-Century Contexts. 1994. Vol. 18. P. 9–25; Idem. Orientalism: History, Theory and the Arts. Manchester, 1995; O’Hanlon R., Washbrook D. After Orientalism: Culture, Criticism

достижений в изучении взаимодействия Запада и Востока, которые были вызваны к жизни появлением его работы.

Главное, надо отметить, что появление «Ориентализма» и других работ Э. Саида привело к радикальному пересмотру исследовательских приоритетов и подходов в изучении европейского колониализма, к открытию новых, прежде игнорировавшихся пластов в колониальных контактах и столкновениях. Фокус исследований сместился с социально-экономической и политической истории на изучение культуры. Особое внимание уделяется проблемам соотношения культуры и колониализма, колонизации сознания и тела, конструирования знаний о колонизованных, инвенции разработанных европейцами знаний в сознание самих колонизованных и ряду других аспектов колониального взаимодействия.

Это изменение исследовательских приоритетов стимулировало желание «деконструировать» имперские летописи и артефакты колониального опыта с главной целью: показать, как знания, представленные в них и ими, были важной составляющей высокомерия европейской культуры и осуществляемого Европой господства. В оборот были введены новые типы источников. Историки сейчас обращаются к исследованию не только текстов архивных документов, но также литературы, музыки, зданий, планировки улиц, ритуалов, марок, игрушек и многого другого. Новому прочтению подверглись имперские нарративы.

И все же главным, что определяет современный этап в западной историографии колониализма, что явно или латентно присутствует практически во всех работах, является проблема взаимоотношения власти и знания, роли интеллектуала, ученого, путешественника в имперских проектах ориентализма (как системы репрезентаций «Других») и империализма (как практики порабощения этих «Других»)54.

Опираясь на идеи М. Фуко о неразрывной связи знания и власти, Э. Саид пришел к выводу, что проект Просвещения был помимо прочего попыткой сделать Европу посредством колониальной экспансии доминирующей над всеми другими культурами и обществами мира. Имперская власть Запада была связана с эпистемологическим порядком, который он налагал на

and Politics in the Third World // Comparative Studies in Society and History. Vol. 34, № 1. P. 141–167; Young R. Op. cit.

54 К сожалению, эта проблематика взаимоотношений знания и власти в контексте изучения взаимодействия Востока и Запада в колониальную эпоху остается практически не разработанной в отечественной науке. Равно как и отечественные исследования истории Российской империи до недавнего времени оставались в стороне от современных тенденций мировой историографии колониализма и не получили пока какого-либо вдохновения от работ Э. Саида и других постколониальных теоретиков.

подчиненные народы, и подкреплена им. Этот эпистемологический порядок базировался на сконструированных Западом репрезентациях неевропейских частей мира, репрезентациях, которые подчеркивали культурную дистанцию, инаковость «Другого». «Поскольку он (ориентализм. – М.Н.) был наукой инкорпорации и включения, посредством которой Восток был конституирован и затем представлен в Европе, ориентализм явился научным движением, чьим аналогом в мире эмпирической политики было колониальное накопление и приобретение Востока Европой. Восток, следовательно, был не собеседником Европы, а ее безмолвным Другим», – подчеркивал Э. Саид55.

55 Said E.W. Orientalism Reconsidered. P. 17.