ТЕОРИЯ КОЛОНИАЛЬНОГО ДИСКУРСА

М.Д. Никитин

«ОРИЕНТАЛИЗМ» Э. САИДА, ТЕОРИЯ КОЛОНИАЛЬНОГО ДИСКУРСА

ИВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ВОСТОКА И ЗАПАДА:

КВЫРАБОТКЕ НОВОГО ПОНИМАНИЯ ПРОБЛЕМЫ

Взаимодействие Востока и Запада (во многих измерениях – структур, институтов, народов, культур, систем ценностей и представлений) на протяжении многих веков происходило в различных социоисторических и социокультурных условиях, испытывало влияние отличавшихся комплексов воздействовавших факторов, характеризовалось полиморфизмом и как следствие приводило к неоднозначным результатам. Вектор исторического развития в течение последних пяти веков привел к резкой интенсификации контактов и соответственно взаимодействий и взаимовоздействий социумов и культур.

Великие географические открытия, интенсификация международной торговли, становление в Европе капиталистического общества на базе индустриального типа производительных сил, колониальная экспансия и универсализация капитализма привели в конечном итоге к втягиванию неевропейских обществ, зачастую помимо их воли1, в мировые интеграционные процессы2, к лишению их политического и экономического суверенитета, к становлению мирового рынка и возникновению единой мировой системы, или, по М.А. Чешкову, «мироцелостности»3.

Для отдельных субъектов исторического процесса радикально изменились условия функционирования и соотношение эндогенных и экзогенных факторов эволюции в пользу последних4. На смену в

1О разной степени заинтересованности во взаимодействии и интенсификации контактов Европы и неевропейских обществ, о различных типах сопротивления последних см.: Никитин М. Д., Парфенов И. Д. Колониализм в Африке: проблемы историографии и методологии. Саратов, 1995. С. 32–42.

2Последние годы ознаменовались все более активным участием историков в развернувшихся дебатах о происхождении, природе и последствиях глобализации, что нашло выражение в публикации ряда фундаментальных работ с тщательно разработанными концепциями периодизаций и исторических форм глобализации. Особый акцент делается на изучение незападных форм глобализации, что очень важно для преодоления явного европоцентризма в осмыслении данного процесса, зачастую упрощенно воспринимаемого как «рост Запада» или «распространение западного капитализма» (см.: Globalization in World History. L., 2002; Global Transformations. Politics, Economics and Culture. Oxford, 1999). Однако при всех различиях трактовок общим является признание факта, что так называемые Великие географические открытия открыли новый этап во взаимоотношениях Запада и неевропейских обществ.

3См: Чешков М.А. Мироцелостность и ее история // Вопр. истории. 1995. № 2. С. 27– 43; Он же. Глобальный контекст постсовременной России: Очерки теории и методологии мироцелостности. М., 1999. С. 7–136.

4Но стоит оговориться, что данное изменение применительно к афро-азиатскому миру стало фактом лишь в XIX в., так как в XV–XVIII вв. воздействие Запада на восточные

значительной степени изолированного самодостаточного развития пришел период активного культурного диалога, беспрецедентных по своим масштабам межцивилизационных и межкультурных контактов5, которые продолжают оставаться реалиями нашего времени и важнейшей составляющей жизни социумов в условиях набирающей темпы глобализации.

Не менее важен факт, что эпоха так называемых Великих географических открытий открыла новую эру в развитии европейского научного знания, в первую очередь речь идет о накоплении знаний о форме нашей планеты, береговых очертаниях континентов, «экзотических» странах и населяющих их народах. Вслед за первым кругосветным плаванием Магеллана последовали десятки других подобных планетарных по масштабу проектов, сопровождавшихся описанием путешествий и изданием книг, захвативших воображение европейской публики. Именно в это время начал формироваться тот феномен, который М.Л. Пратт назвала «планетарным сознанием» европейцев6.

Помимо описаний плаваний и сухопутных экспедиций, тягот и героизма путешественники осуществили еще один революционный по своим последствиям для сознания европейцев планетарный проект – «глобальный проект картографического знания»7. Моря, острова, материки, а затем и внутренние районы неизведанных прежде земель тщательно и детально описывались и наносились на карту. Мир становился поистине глобальным и, что не менее важно, доступным для энергии и творчества европейцев. Этот новый мир знаний посредством достижений техники печати стал доступным для широких масс европейского населения.

XVIII в. стал поистине поворотным в процессе расширения европейских знаний о мире. Вслед за периодом накопления фактов настал черед их систематизации. В 1735 г. двадцативосьмилетний шведский натуралист Карл Линней опубликовал первый вариант своей знаменитой «Системы природы» с изложением разработанной им системы классификации всех растительных форм на планете – как уже обнаруженных, так и еще не известных европейцам. Теперь каждое из растений, как впоследствии в других системах классификации, каждое из животных, каждый из народов, каждая из рас, каждое из обществ должны были занять строго свое место на картах, в каталогах, в коллекциях, на эволюционной лестнице, на ступеньке

общества в подавляющем большинстве регионов было минимальным (см.: Иванов Н. А. Упадок Востока и установление мировой гегемонии Западной Европы // Восток. 1994. № 4; Петров А.М. Экономическое соприкосновение Запада и Востока (процесс и итоги к началу XIX столетия) // Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М., 1984. С. 74–92; Frank A.G. ReOrient: Global Economy in the Asian Age. Berkeley, 1998).

5Подробнее о сущности, источниках и последствиях этого «глобального сдвига» см.:

Никитин М.Д., Парфенов И.Д. Указ. соч. С. 31–42.

6См.: Pratt M.L. Imperial Eyes. Travel Writing and Transculturation. L., 1995. P. 15.

7Ballantyne T. Empire, Knowledge and Culture: From proto-Globalization to Modern Globalization // Globalization in World History. L., 2002. P. 120.

общественно-исторического процесса, в целом в глобальном восприятии мира. Вместо хаоса наступал порядок, все прежде непонятное получало европейское имя. Начался масштабнейший проект систематизации, категоризации и классификации.

Не случайно, что этот новый этап в развитии знаний совпал с новым этапом во взаимоотношениях Европы с неевропейскими мирами – активной колониальной экспансии и обширных территориальных приобретений, символом чего стали действия англичан в Индии и превращение Ост-Индской кампании в доминирующую территориальную силу в 1750–60-х годах.

Карты, атласы, глобусы не только объединяли планету, но и помогали конституировать новый, в том числе и иерархический политический порядок, который разделял мир на отдельные страны, народы и регионы. Здесь особенно важно подчеркнуть тесную взаимозависимость географического, картографического, научного, познавательного и политического колониальных проектов. Появление новых знаний, информации о менее развитых регионах, об их ресурсах способствовало развитию торговли, помогало осуществлять колониальное проникновение и подчинение новых территорий. Одновременно все это укрепляло веру европейцев в свои силы, в уникальность собственной цивилизации и формировало представления об исторической миссии Европы в отношении других отсталых народов.

Ученые, медики, географы и путешественники, зоологи и ботаники своими научными и техническими достижениями, открытиями, гипотезами помогали экспансии и доминированию Европы, их интеллектуальные поиски

илюбознательность стимулировали исследования, продвигали науку и в то же время поощряли колонизацию. При этом они видели себя носителями «истинного знания», «агентами прогресса», несущими «бремя

ответственности за улучшение экзотических земель и народов». Здесь можно говорить об определенном «альянсе науки и империи»8, так как накопление знаний и расширение власти, репрезентации «Другого» и выстраивание теорий, доказывавших права европейцев на гегемонию в мире, колониальный

инаучный проекты реализовывались рука об руку.

Все это накладывало неизгладимый отпечаток на понимание и изучение характера, особенностей и последствий взаимодействия восточных и западных обществ и культур. Стоит вкратце отметить, что изучение колониального варианта взаимодействия Запада и Востока за истекшие немногим более полутора веков прошло знаменательный путь в рамках логики эволюции всего гуманитарного знания: от классической к неклассической и «постнеклассической» науке9, от эпистемологии эпохи

8Drayton R. Science, Medicine and the British Empire // The Oxford History of the British Empire. Vol. 5. Historiography. Oxford, 1999. P. 264–266.

9В условиях современной «постнеклассической», по выражению И.Н. Ионова, науки существенно изменился статус научных теорий и характер получаемого знания – это уже не поиски объективного смысла истории и не выявление смысла истории в рамках разных культур, а, прежде всего, «попытка придать истории понятный нам смысл» (см.:

Просвещения к постмодернизму, от позитивистской веры в источник к стиранию граней между фактом и мифом.

На первоначальном этапе ведущую роль играло обоснование идеи о «цивилизаторской миссии» Европы и отождествление всего происходившего в колонизованных неевропейских мирах с вестернизацией, что было свойственно колониальной историографии с ее явным акцентом на преобразующую роль белого человека – миссионера, администратора, предпринимателя – в прежде якобы инертном и статичном «туземном» окружении.

С середины XX в. изучение данных проблем велось в рамках различных вариантов теории модернизации, по-прежнему характеризовавшихся изрядной долей европоцентризма. «Модернизация» понималась как переход от «традиционного» общества к «современному» (от доиндустриальности к индустриализму, от статичности к динамике, от самодостаточности и замкнутости к открытости и взаимозависимости, от недифференцированности к высокому уровню структурной дифференциации, от корпоративизма к индивидуализму, от деспотии к демократии и т. д.). Причем взаимодействие комплексов «традиционного» и «современного» в рамках господствовавшей тогда парадигмы мирового исторического процесса как линейно-направленного, прогрессивнопоступательного, унифицированного виделось в упрощенной форме разрушения/снятия традиционных структур и форм организации жизни и их замены новыми, «современными» (фабрика, профсоюз, партия, школа, город, СМИ и т.д.), которые и призваны обеспечить дальнейший успех модернизации10. Таким образом, все многообразие форм взаимодействия Запада–Востока сводилось к простому заимствованию чужих ценностей и опыта, а также имитации инородных форм общественно-политического и экономического развития.

К началу 70-х г. XX в. произошли важные сдвиги в изучении колониального варианта взаимодействия Запада и Востока, связанные в первую очередь с развитием самой исторической науки, с накоплением огромного фактического материала о своеобразии неевропейских обществ и самобытности их культур, с пониманием неоднозначности реалий колониального и постколониального развития стран третьего мира. Практика модернизационных преобразований во многих странах мира выявила неадекватность и редукционизм доминировавших теоретических конструкций, показала, что простое разрушение традиционных структур не гарантирует развития жизнеспособного современного общества, наоборот, часто ведет к дезорганизации и хаосу. Стало очевидным, что наличие начальных социодемографических и структурных признаков модернизации

Ионов И.Н. Теория цивилизаций и эволюция научного знания // Общественные науки и современность. 1997. № 6. С. 123).

10 См.: Eisenstadt S.N. Tradition, Change and Modernity. N.Y., 1973. P. 10, 23–25; Levy M.J. Modernization and the Structure of Societies: a Setting for International Affairs. Princeton, 1966. P. 33–132.

(например, современное образование, рост грамотности населения, урбанизация, СМИ и т. д.) есть необходимое условие, но не гарантия дальнейшего процесса модернизации11. Анализ страновых вариантов модернизации выявил значительную степень их полиморфизма, неоднозначность взаимоотношений комплексов «традиционного» и «современного», а соответственно восточных и западной культур в широком спектре от гармоничного синтеза, симбиоза, взаимоадаптации до конфликта и отторжения.

Вторым фактором, приведшим к открытию новых пластов в изучении колониального взаимодействия Запада и Востока, стало последовавшее за деколонизацией и возникновением независимых государств становление и развитие национальных исторических школ в странах афро-азиатского мира. Труды неевропейских ученых стали взглядом на колониализм с другой стороны. Возникли целые научные направления по изучению «континуитета» истории неевропейских народов, «сопротивления» колониальному захвату, «освободительных движений», «африканской инициативы»12. Пафос их работ заключался в восстановлении в правах неевропейских народов как активных и равноправных участников колониальных процессов в критике европоцентризма западной исторической традиции, в отрицании псевдонаучных утверждений о статичности их доколониальных обществ, показе их динамичности и изменчивости на протяжении всего исторического процесса, в рамках которого колониализм был лишь «эпизодом»13.

Постепенно вектор эволюции научной мысли14 привел к ослаблению эволюционистских, прогрессистских представлений, к признанию

11См.: Eisenstadt S. N. Op.cit. P.99.

12Применительно к африканскому материалу см.: Аншпренгер Ф. Проблемы преемственности африканских государств в период европейского колониального владычества и после него. М., 1970; Ajayi J.F.A. The Continuity of African Institutions Under Colonialism // Emerging Themes of African History. Nairobi, 1968; Idem. Colonialism: an Episode in African History // Colonialism in Africa, 1870–1960: In 5 vol. Cambridge, 1969. Vol. 1. P. 497–509; Boahen A. A. African Perspectives on Colonialism. Baltimore, 1987; Ranger T.O. Revolt in Southern Rhodesia 1896–1897. L., 1967; Idem. Connexions between «Primary resistance» Movements and Modern Mass Nationalism in East and Central Africa // Journal of African History. 1968. Vol. 9; Idem. African Reactions to the Imposition of Colonial Rule in East and Central Africa // Colonialism in Africa, 1870–1960. Cambridge, 1969. Vol. 1. P. 293–324; UNESCO General History of Africa: In 8 vol. Vol. 7. Africa under Colonial Domination, 1880–1935. Berkeley, 1985.

13Подробнее см.: Никитин М.Д., Парфенов И.Д. Указ. соч. С. 48–49; Cooper F. Conflict and Connection: Rethinking Colonial African History // American Historical Review. 1994. Vol. 99. №. 5. P. 1516–1545 (на русском языке – Купер Ф. Конфликт и связь: переосмысление колониальной истории Африки // Восток – Запад: проблемы взаимодействия и трансляции культур. Саратов, 2001. С. 106–146).

14Причем данная тенденция характерна для развития как западной, так и отечественной научной мысли, но с той разницей, что отечественные ученые в силу ряда (и не только научных) причин активно заговорили о вариативности исторического процесса со второй половины 80-х гг., т. е. значительно позже своих западных коллег.

многолинейности и разнонаправленности исторического процесса, к тезису о «вероятностном» характере развития третьего мира (сформулирован в работах М.А. Чешкова, И.В. Следзевского15). Признание многовариантности происходящего детерминировало повышенное внимание к самим участникам исторических процессов, и как следствие на первый план вышли проблемы изучения самобытности как неевропейских культур, так и самой западной культуры, выяснения соответствия автохтонных ценностных установок и религиозных ориентаций обществ характеру современной экономической деятельности.

Врезультате процесс взаимодействия Запада и Востока в целом и в колониальную эпоху в частности стал восприниматься как «многомерный», «сложный», «неоднозначный», «нелинейный», «многонаправленный», «вариативный». Вектор очевиден – от редукционизма к пониманию сложности и противоречивости происходящего, от унификации к признанию существования многообразия локально-региональных вариантов современного развития, от европоцентризма к цивилизационному

полицентризму, от прогрессистской однонаправленности к полилинейности (или, по И. В. Следзевскому, «модернизационной нелинейности»16), от вестернизации к «самобытной модернизации»17.

Впоследние два десятилетия изучение в западной историографии

феноменов колониализма/империализма нового времени и в целом проблем взаимодействия Востока и Запада вышло на качественно новый уровень, который невозможно представить без интенсивных и острых дебатов по проблемам ориентализма, империализма, национализма, модернизации и в последнее время глобализации, развернувшихся на базе постмодернистского вызова традиционной эпистемологии, доминировавшей в европейской интеллектуальной мысли с эпохи Просвещения. Был нанесен ощутимый удар по прежде неоспоримой вере в разум, в возможность постижения универсальных и объективных истин, в объективность источника, по европоцентристским концепциям единства и единообразия прогрессивнолинейного всемирно-исторического процесса.

В первую очередь речь идет, по сути, о «вторжении» в историографию взаимоотношений Востока и Запада через междисциплинарные контакты с другими гуманитарными науками (литературоведением, антропологией,

15См.: Чешков М.А. Формационный и культурологический подходы в общей теории «третьего мира» // Культура в странах Азии и Африки: вопросы теории и практики. М., 1989. С. 5–47; Следзевский И.В. Вероятностный характер развития // Капитализм в Африке: особенности и противоречия развития. М., 1993. С. 27–43.

16См.: Следзевский И.В. Самобытность и модернизация современных африканских обществ: проблема социокультурных инверсий // Африка в меняющемся мире. Вып. 2.

М.,1997.С. 211.

17Подробнее о современном понимании «модернизации» см.: Никитин М. Д. Модернизация и ее инверсионная составляющая // Проблема социокультурной инверсии.

Саратов, 1997. С. 66–74.

регионоведением, междисциплинарными исследованиями культуры) постструктуралистской в своей основе теории критического дискурса18. В результате возникла так называемая «теория колониального дискурса», деконструкции подверглись прежние гегемонистские представления Запада о Востоке и других неевропейских обществах19. Последовал вал публикаций о репрезентациях «Другого» и постмодернистская критика европейского расизма и других форм культурного господства.

Теории «колониального дискурса», постколониальная теория в целом делают акцент на неизбежную относительность всего знания, обусловленного совокупностью лингвистических форм, культурными представлениями и властными позициями тех, кто создает его. С этих позиций обращение к прошлому не ставит цель «установить научные истины», а ориентируется на выявление особых условий, при которых различные типы знаний о «Другом» создавались и приобретали силу. Особое внимание обращается на раскрытие путей и способов, в которых знания «представляли» субъектов своего изучения; на изучение отношений господства, позволявших одним навязать свою волю и представления другим20. Поэтому можно говорить о смене парадигмы в изучении колониализма, взаимоотношений Востока и Запада, смещении фокуса исследований с социально-экономической и политической к культурной истории, когда, по выражению Э. Хопкинса, «способы дискурса заменили способы производства»21.

Важнейшим этапом в становлении этой новой парадигмы стала опубликованная в 1978 г. работа Э. Саида «Ориентализм»22, которая оказала без преувеличения революционное воздействие на эволюцию всего гуманитарного знания. Эта работа положила начало целой волне блестящих концептуально-новаторских работ. Достаточно вспомнить разработанные вскоре концепции «инвенции традиций» Э. Хобсбаума и Т. Рейнджера23,

18Известный британский историк Д. Кеннеди назвал произошедшее «колонизацией имперских исследований», а литературных критиков – «захватчиками» (см.: Kennedy D.

Imperial History and Post-Colonial Theory // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 1996. Vol. 24, № 3. P. 346).

19См.: Colonial Discourse and Post-Colonial Theory: A Reader. N.Y., 1994; Colonial Discourse, Postcolonial Theory. Manchester, 1994; The Post-Colonial Studies Reader. L., 1995.

20См.: The New Cultural History. Berkeley, 1989; Washbrook D.A. Orients and Occidents: Colonial Discourse Theory and the Historiography of the British Empire // The Oxford History of the British Empire: In 5 vol. Vol. 5. Historiography. Oxford, 1999. P. 596.

21См.: Hopkins A.G. Back to the Future: from National History to Imperial History // Past and Present. Oxford, 1999. № 164. P. 199.

22См.: Said E.W. Orientalism. N.Y., 1978.

23См.: Hobsbawm E. Introduction: Inventing Tradition // The Invention of Tradition. Cambridge, 1983. P. 1–14; Ranger T.O. The Invention of Tradition in Colonial Africa // The Invention of Tradition. P. 211–262; Idem. The Invention of Tradition Revisited: the Case of Colonial Africa // Legitimacy and the State in Twentieth-Century Africa. L., 1993. P. 62–111.

«воображаемых сообществ» Б. Андерсона24, «гибридности» и «мимикрии» Х. Бхабхи25, «полуориентализма» Л. Вольфа26. Нельзя не упомянуть и научную деятельность так называемой Группы исследований субалтерна (The Subaltern Studies Group), породившую целое направление в индийской историографии27.

Парадоксально, но факт – эта одна из самых цитируемых, прославляемых и критикуемых работ в мировой научной литературе осталась практически незамеченной в отечественном обществоведении и не переведенной на русский язык28. Лишь в последние годы появились первые признаки обращения отечественных ученых к изучению творчества Э. Саида и его влияния на эволюцию гуманитарного знания29.

Понять мысли, чувства и научные идеи Э. Саида невозможно, не принимая во внимание его жизненный путь. Палестинец, родившийся в Иерусалиме в 1935 г. в условиях доминирования Запада на Ближнем Востоке, с первых шагов своей жизни как бы жил в нескольких мирах и ощущал воздействие разных культур, образов жизни, представлений и ценностей.

24См.: Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. L., 1983 (на русском языке см.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2002).

25См.: Bhabha H. Of Mimicry and Man: the Ambivalence of Colonial Discourse // Tensions of Empire. Colonial Cultures in a Bourgeois World. Berkeley, 1997; Idem. The Location of Culture. N.Y., 1994.

26См.: Wolff L. Inventing Eastern Europe. The Map of Civilization on the Mind of the Enlightenment. Stanford, 1994 (на русском языке см.: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003); Idem. Venice and Slavs. The Discovery of Dalmatia in the Age of Enlightenment. Stanford, 2001.

27См.: Chakrabarty D. Postcoloniality and the Artifice of History: Who Speaks for ‘Indian’ Pasts? // Representations. 1992. Vol. 37; Guha R. On Some Aspects of the Historiography of Colonial India // Selected Subaltern Studies. N.Y., 1988; Prakash G. Writing Post-Orientalist Histories of the Third World: Perspectives from Indian Historiography // Comparative Studies in Society and History. 1990. Vol. 32; Spivak G. C. Subaltern Studies: Deconstructing Historiography // Selected Subaltern Studies. N.Y., 1988. Критический анализ данного направления см.: O’Hanlon R. Recovering the Subject: Subaltern Studies and Histories of Resistance in Colonial South Asia // Modern Asian Studies. 1988. Vol. 22. P. 189–224; O’Hanlon R., Washbrook D. After Orientalism: Culture, Criticism and Politics in the Third World // Comparative Studies in Society and History. 1992. Vol. 34. P. 141–167.

28См.: На настоящий момент на русском языке опубликованы лишь введение (частично) и заключение: Саид Э. Ориентализм // Искусство кино. 1995. № 8. С. 22–27; Он же. Ориентализм. Послесловие к изданию 1995 года // Социологическое обозрение. 2002.

Т. 2, № 4.

29См.: Никитин М.Д. Изучение колониализма в Африке в эпоху постмодерна: «теория колониального дискурса» и новые исследовательские приоритеты // Африка в контексте отношений Север-Юг. М., 2002. С. 106–107; Парфенов И.Д. Британская империя: взаимодействие и трансляция культур (полемика в английской историографии) // Новая и новейшая история. Саратов, 1999. Вып. 18. С. 3–15; Он же. «Культура и империализм». Взгляд историка // Восток–Запад: проблемы взаимодействия и трансляции культур. Саратов, 2001. С. 211–221. Дискуссию об ориентализме в контексте изучения Российской империи см. также: Ab Imperio. Теория и история национализма и империи в постсоветском пространстве. 2002. № 1. С. 239–321.

Псевдоевропейский образ жизни молодого человека, который он вел в Каире с 1943 г. с такими обязательными атрибутами, как школа, церковь, клуб, уроки музыки, занятия гимнастикой на протяжении 27 лет, сопровождался обязательным проживанием летом в глухой ливанской деревне, куда властолюбивый отец насильно увозил сына. Строгая аскетическая деревенская жизнь с минимальным уровнем комфорта, постоянной работой и жесткой дисциплиной должны были, по представлениям родителей, вернуть сына из чужого мира и напомнить ему, что он был, есть и всегда будет «арабом». Подобные летние «каникулы» тяжело давались Эдварду, приводили к эмоциональным срывам, психическому истощению30.

Несмотря на подобную жизнь одновременно в двух мирах Э. Саид впоследствии сделал блестящую научную и профессиональную карьеру на Западе, преподавал в престижных американских университетах, написал около двух десятков книг, некоторые из них стали научными бестселлерами. Но чувство потери собственного мира – Палестины – никогда не покидало его. В 1999 г. были опубликованы мемуары Э. Саида под многозначительным названием «Вне места: мемуары»31, в которых и воплотилось присущее автору ощущение отсутствия в его жизни определенности, уверенности, своей общины, языка, дома, испытанные на себе расовые стереотипы в условиях колониальной культурной гегемонии Запада. Нахождение «между» культурами и мирами, по всей видимости, и предопределило тематику научных изысканий и многочисленных работ Э. Саида, в центре которых оказались взаимодействие Востока и Запада, колониализм, судьба Палестины.

Однако самым главным его личным вкладом в изучение данных проблем, несомненно, был «Ориентализм», поскольку без того импульса, который дала эта книга развитию анализа колониального дискурса и постколониальной теории, невозможно представить тот высокий уровень теоретических исследований, который был достигнут в последние десятилетия32. Эта работа стала вызовом сложившимся академическим представлениям, своего рода «шоком» признания, понимания и, что не менее важно, осознания

30Deane S. Under eastern and western eyes // Boundary. 2001. Vol. 28, № 1. P. 3–6.

31Said E.W. Out of Place: a Memoir. L., 1999.

32Хотя, безусловно, стоит подчеркнуть, что работа Э. Саида появилась не на пустом месте, а на почве интенсивных интеллектуальных поисков в незападной научной среде и давней традиции критики колониального культурного господства, столь же старой, как и сам колониализм (см., например: Cesaire A. Discourse on Colonialism. N.Y., 1972; Fanon F. Black Skin, White Masks. Pluto, 1967; Panikkar K.M. Asia and Western Dominance. L., 1959; Ruskin J. The Mythology of Imperialism. N.Y., 1971). В области критики ориентализма предшественниками и в некоторой степени идейными вдохновителями Э. Саида были А. Абдель Малек и А. Тибави (см.: Abdel-Malek A. Orientalism in Crisis // Diogenes. 1963. Vol. 44. P. 103–140; Tibawi A.L. English-speaking Orientalists // Islamic Quarterly. 1964. Vol. 8. P. 1–4, 25–45, 73–88). Обзор истории ориентализма в западной научной традиции, основных вех критики ориентализма, а также современных дебатов по данной проблематике см.: Macfie A.L. Orientalism. L., 2002.

возможностей33. Она положила начало борьбе автора за угнетенное прошлое Востока, которая неразрывно связана с борьбой за то будущее, которое возможно. Не случайно последняя глава его книги «Культура и империализм» (1993) озаглавлена «Свобода от господства в будущем»34.

Сам термин «ориентализм» достаточно полисемантичен. Э. Саид выделяет три его значения. Первое – научное. «Каждый, кто читает лекции о Востоке, пишет о нем или исследует его… является ориенталистом, а то, что он или она делает, есть ориентализм». Автор подмечает, что в академическом смысле (Oriental Studies) термин ориентализм не очень часто употребляется современными специалистами, но «…ориентализм продолжает жить академически в виде доктрин и положений о Востоке и Восточном»35.

Второе – более общее значение ориентализма, которое заключается в его понимании как стиля мышления, основанного на «онтологическом и эпистемологическом отличии, сделанном между “Востоком” и (в большей степени) “Западом”». Как далее поясняет автор, «огромная масса писателей, среди которых поэты, философы, политологи, экономисты и имперские администраторы, приняла базовое различие Востока и Запада как стартовый пункт для разработки своих теорий, написания поэм и романов, социальных описаний и политических обзоров, касающихся Востока, его народов, обычаев, “духа”, судьбы и т. д.»36 Таким образом, речь идет об априорном знании, основанном на бинарных оппозициях, и определяемых им особенностях мышления западного человека, автоматически выделяющего стереотипные комплексы «западного» и «восточного» и акцентуирующего факторы их различия.

Наконец, в третьем значении ориентализм предстает как «корпоративный институт, имеющий дело с Востоком посредством заявлений о его сущности, формирования взглядов на него, обучения ему, заселения его, осуществления господства над ним. Короче говоря, ориентализм предстает как западный стиль доминирования, реструктурирования и осуществления власти над Востоком». В данном понимании ориентализм формируется к концу XVIII века. Автор использует понятие М. Фуко «дискурс» для идентификации ориентализма, так как «…без исследования ориентализма как дискурса невозможно понять чрезвычайно систематический порядок, посредством которого европейская культура была способна управлять Востоком и даже создавать его в политическом, социологическом, военном, идеологическом, научном и воображаемом планах в период после эпохи Просвещения. Более того, так как ориентализм был столь авторитетен, то я верю, что ни один пишущий о Востоке, думающий о нем или работающий там не мог не оказаться в рамках ограничений, накладываемых

33См.: Childs P., Williams R.J.P. An Introduction to Post-Colonial Theory. L., 1997. P. 98.

34См.: Said E.W. Culture and Imperialism. N.Y., 1994. P. 282.

35Said E. W. Orientalism. P. 2.

36Ibid. P. 2–3.