351

Научное издание

УДК 321.01(470)(091) ББК 66.0(2Рос) Г18

Г18

Рецензенты:

доктор политических наук, профессор М. Г. Анохин

доктор исторических наук, профессор В. А. Михеев

доктор экономических наук, профессор С. В. Рогачев

Гаман-Голутвина О. В,

Политические элиты России. Вехи исторической эволюции.

М.: ИНТЕЛЛЕКТ, 1998. — 416 стр. ISBN 5-87047-055-2

Книга представляет собой концептуальное исследование генезиса политических элит России на протяжении значительного исторического периода — от Киевской Руси до наших дней.

Книга рассчитана на специалистов—политологов и всех, кто интересуется политикой и историей России.

ISBN 5-87047-055-2

© Гаман-Голутвина О.В., 1998

ВВЕДЕНИЕ

Политическое развитие России традиционно характеризуется особой значимостью субъективного фактора развития — политического управления в системе факторов развития, что обусловливает особую роль политической элиты как субъекта политического управления. Практически все российские революции и все успешные российские модернизации представляли собой "революции сверху". Это характерно не только для реформ Петра I и Александра II, но и, например, для февральской революции 1917 г., вошедшей в учебники истории как хрестоматийный пример "народного восстания", под напором которого пала одна из крупнейших империй мира. Анализ событий февраля 1917 г. показывает, сколь незначительным было влияние социальных и экономических факторов в этой революции. Изучение исторических обстоятельств и объективных исторических свидетельств не оставляет сомнений в том, что расхожее представление, будто царя к отречению Вынудили восставшие рабочие и крестьяне, не более, чем миф. Судьба монархии была решена в узком элитарном кругу политиков и военных. Доминирующая роль политической элиты существенным обра­зом отличает Россию от классической модели эволюционного развития (характерного для Западной Европы и США), ведущими силами кото­рого являются экономические потребности, инициированный "снизу" и продиктованный частным интересом характер импульсов развития. Если в России государство строит общество, то в Западной Европе об­щество строит государство. П. Милюков писал в этой связи: "У нас го­сударство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государст­венный строй".

В современном российском обществе, несмотря на глубину происшедших в 90-е гг. социально-экономических преобразований и существенное изменение сложившейся в предшествующий период мо­дели элитообразования, политическая элита по-прежнему является важнейшим фактором политического процесса. Более того, анализ ряда особенностей современного политического процесса в России (в част­ности, хода и итогов федеральных и региональных выборов 90-х гг.)

3

убедительно свидетельствует о том, что в современном российском об­ществе политическая элита не только сохранила, но и значительно ук­репила свою приоритетную роль. Это обусловлено как глобальными тенденциями современного постиндустриального развития (характе­ризующегося использованием широкого спектра политических техно­логий, многократно умноживших возможности манипулирования мас­совым сознанием), так и спецификой политического развития в совре­менной России (для которого традиционно характерна слабая артику-лированность политических и экономических интересов на массовом уровне), что предопределяет приоритетность влияния политических элит.

Констатация доминирующей роли политической элиты в современном российском обществе предопределяет теоретическую и практическую актуальность концептуального изучения специфики процессов элитообразования в России как условия обоснованности анализа и надежности прогноза дальнейшего развития политического процесса с целью обеспечения эффективности политического управле­ния.

При этом очевидно, что исследование сущностных, идущих из глубины веков, особенностей политического развития России, в том числе специфики процессов элитообразования, с необходимостью предполагает изучение исторической составляющей этого процесса, без чего невозможна адекватная оценка состояния современной поли­тической элиты России и ее роли в процессах управления; невозможен и надежный прогноз на будущее.

Кроме того, обоснование новых концептуальных подходов в по­литологии на материале изучения исторического генезиса феноменов отечественной политики является актуальным с точки зрения разра­ботки новых методологических стратегий отечественной политологии: для политологического сообщества сегодня очевидно, что развитие отечественной политической науки путем простого переноса "из стра­ны в страну, не меняя ... проблемного поля, средств, приемов и направ­ления исследования" не продуктивно (195*).

Вышеизложенные обстоятельства обусловили пристальный ин­терес к изучению особенностей эволюции политических элит России в историческом процессе, что и составило предмет исследования в предлагаемой читателю книге.

4

Глава 1 концептуальные основы анализа процессов элитообразования

Терминологический аппарат исследования

Известно, что Г. Моска ввел в научный оборот понятие полити­ческого класса (337). Термин "элита" впервые вошел в научный оборот социологии и политической науки благодаря В. Парето (339*). В со-; временной политологии этот термин стал общепринятой категорией, используемой для определения субъектов власти в лице правящего слоя, во многом благодаря работам Г. Лассуэлла (334*).

Существуют значительные разночтения в интерпретации терми­на "элита".как в классической, так и в современной политической на­уке. Однако сколь существенно ни расходились бы дефиниции этого феномена, общим знаменателем практически всех определений явля­ется представление об избранности обозначаемой этой категорией лиц—отличны лишь представления об идеальных принципах рекрути­рования элиты, а также смысл и оттенок аксиологического акцента: од­ни исследователи полагают, что подлинность элиты обусловлена знат­ностью происхождения, другие причисляют к этой категории самых богатых, третьи — наиболее одаренных: вхождение в элиту есть функ­ция личных заслуг и достоинств. Думается, что адекватность исполь­зования тех или иных интерпретаций обусловлена спецификой той об­ласти социального знания, в рамках которой ведется исследование. Очевидно, что в контексте культурологического и социально-философ­ского подходов адекватным является последнее из перечисленных выше определений. В контексте современных политологических ис­следований операциональной является интерпретация элиты как кате­гории лиц, обладающих властью (вне зависимости от того, какие фак­торы обусловили вхождение во власть — происхождение, состояние или заслуги. Поэтому наиболее адекватной с точки зрения задач наше­го исследования является интерпретация элиты как правящего класса. Очевидно, что элита любого современного общества складыва­ется из различных категорий, наиболее общими из которых являются

5

Концептуальные основы анализа процессов элитообразования

Терминологический аппарат исследования

экономические, политические, интеллектуальные, военные и профес­сиональные. Что касается выделения политической элиты в общей элитарной структуре общества, то теоретическую дискуссию по этому вопросу вряд ли можно считать окончательно завершенной. В исследо­вательской литературе сложилось три основных подхода к процедуре выделения политической элиты в общей структуре элиты: 1) позицион­ный, заключающийся в определении степени политического влияния того или иного лица на основе занимаемой им позиции в системе вла­сти (члены правительств, парламентов и т.п.); 2) репутационный, ос­нованный на выявлении рейтинга политика на базе сведений, пред­ставляемых о нем другими заведомо властвующими лицами; 3) осно­ванный преимущественно на анализе того, как и кем принимаются ре­шения. (340, С. 15).

С нашей точки зрения, неэффективность первого и второго под­ходов очевидна. Первый представляется формальным из-за преувели­чения роли лиц, обладающих лишь номинальной властью, и игнориро­вания факта потенциального мощного влияния "теневых" фигур. Ре­зультатом этого подхода может стать ошибка в определении реального политического веса номинально равнозначных фигур.

Репутационный анализ широко практикуется в ходе составления экспертами рейтингов ведущих политиков России. Примером весьма продуктивного использования репутационного подхода в исследова­тельских целях может служить анализ американского политолога Ш. Риверы тенденций формирования состава посткоммунистической элиты России (222. С. 61-66). Однако в случае использования репута­ционного подхода весьма вероятна неоправданно высокая зависимость исследователя от субъективных мнений экспертов, что также не может способствовать надежности результатов исследований. Поэтому нам представляется, что наиболее адекватным задачам политологической науки является получивший широкое распространение в современной литературе третий подход, согласно которому политическая элита включает лиц, принимающих стратегически важные решения.

Выбор в пользу третьего подхода обусловлен также тем обстоя­тельством, что в его основу положена интерпретация власти, в наи­большей мере адекватная задаче изучения именно политических элит, в отличие от изучения феномена политического лидерства. Очевидно, что любые интерпретации политической элиты и политического ли­дерства коррелируются с соответствующим пониманием феномена

6

власти. Известно, что в исследовании последнего времени в политиче­ской науке существуют две линии: понимание власти как способности влиять на лица (примером может служить концепция политического лидерства Ж. Блонделя: власть — это способность "одного лица, нахо­дящегося на вершине, заставлять других делать то позитивное или не­гативное, что они не делали бы" (26. С.9) и понимание власти как спо­собности влиять на принятие решений. И если изучение феномена по­литического лидерства может опираться на обе интерпретации власти, то исследование политических элит исходит преимущественно из вто­рой трактовки власти (хотя справедливость требует отметить услов­ность разделения интерпретаций власти, имеющего значение в основ­ном для специалистов).

В научной литературе используется ряд понятий для характери­стики особенностей формирования и функционирования политичес­ких элит. Так, различают подразумеваемую и потенциальную власть. Подразумеваемой властью обладает тот, с чьими намерениями и дейст­виями не может не считаться принимающий окончательное решение. Примером может служить влияние членов семьи политического лиде­ра на характер принимаемых им решений. В этой связи можно упомя­нуть имена Хиллари Клинтон или Раисы Горбачевой, влияние которых на принятие важных государственных решений несомненно. Потенци­альной властью обладает тот, кто имеет власть, но не применяет ее. Различают также прямое, косвенное и номинальное влияние. Прямое влияние предполагает непосредственное участие в принятии оконча­тельного решения; косвенное влияние подразумевает влияние на лица, принимающие окончательное решение (П. Бахрах в этой связи обосно­ванно отмечал, что политическая власть может заключаться не только в участии в решении важных вопросов, но и в том, чтобы препятство­вать их постановке). В качестве примера номинального влияния мож­но рассматривать политический вес члена Верховного Совета СССР (подробнее см.: 340. С.78). В связи со значимостью и широким распро­странением косвенного влияния корректная формулировка определе­ния политической элиты должна подразумевать не только участие в принятии решений, но и фактор влияния на этот процесс — влияния как позитивного, так и негативного.

Кроме того, следует принять во внимание, что элита не есть арифметическая сумма лиц, в той или иной мере влияющих на выра­ботку позиций по ключевым вопросам. Это — социальная общность

7

(хотя и гетерогенная), объединенная близостью установок, стереоти­пов и норм поведения, обладающая единством — порой относитель­ным — разделяемых ценностей. При этом стандарты поведения реаль­ные и декларируемые могут весьма существенно различаться. Степень внутренней сплочённости элиты зависит от степени ее социальной и национальной однородности, доминирующих моделей элитного рек­рутирования, преобладающего стиля политического лидерства и т.д. Представления о внутренней интегрированности элиты не противоре­чат положению о возможности плюралистический организации элит: сколь бы значительным ни было число элитных группировок в обще­стве, каждая из них обладает — в большей или меньшей степени— внутренней сплоченностью.

Очевидно, что используемые политической элитой ресурсы многообразны и не обязательно имеют характер политических. Для ха­рактеристики ресурсного потенциала политических элит целесообраз­но использование конценции многомерного социального пространства П. Бурдье (31), в рамках которого функционируют индивиды, облада­ющие различными видами капиталов: экономическим, социальным, символическим, культурным (к перечисленным типам капиталов мож­но добавить еще один - силовой, обладание которым, к сожалению, становится все более весомым фактором влияния в современном рос­сийском обществе). Различные типы капитала приобретают характер политического в случае использования для оказания влияния на про­цесс принятия решений.

Важнейшей характеристикой элит является способ легитимации власти. Способы легитимации власти элиты исторически изменчивы. Для их классификации правомерно использование предложенной М. Вебером триады типов законного правления: в традиционалист­ском обществе, как правило, источником легитимности является власть освященного традицией авторитета. В качестве другого основа­ния легитимации выступает обладание особым даром — харизмой; ос­нованием легитимной власти в современном демократическом обще­стве служит рациональная законность.

Таким образом, политическую элиту можно определить как вну­тренне сплоченную, составляющую меньшинство социальную общ­ность, являющуюся субъектом подготовки и принятия (или влияния на принятие / непринятие) важнейших стратегических решений и облада­ющую необходимым для этого ресурсным потенциалом.

8

Важнейшая функция элиты, конституирующая ее видообразующий признак, — принятие стратегических решений и обеспечение трансляции принятых решений на уровень массового сознания и пове­дения. Властную вертикаль современного общества можно представить

Швиде трехуровневой пирамиды: высший уровень занимает правящая элита (элиты); на втором, среднем уровне — политические группы, осу­ществляющие трансляцию принимаемых "наверху" решений (облик групп различен в зависимости от специфики социума и особенно-исторического развития); основание пирамиды составляют массы населения, выступающие объектом управления. Уже в начале XX в. О. Шпенглер, характеризуя распределение власти в массовом обществе, писал: "Все решается небольшим количеством людей выдающегося ума, чьи имена, может быть, даже и не принадлежат к наиболее известным, а огромная масса политиков второго ранга, риторов и трибунов, депутатов и журналистов, представителей провинциальных горизонтов только поддерживает в низших слоях общества иллюзию самоопреде­ления народа" (309*. С.74). Возможность обратного влияния основания пирамиды на ее вершину определяется параметрами политического развития (особенности политической культуры, исторические тради­ции политического развития, тип политического режима и т.п.). Так, очевидно, что в условиях патриархальной иди подданической полити­ческой культуры возможности влияния внеэлитных слоев на решения элиты существенно ниже, чем в условиях активистской культуры. Воздействие элитных групп на внеэлитные слои не безгранич­но; конфигурация демаркационной линии "элита — массы" определяется многообразными факторами — особенностями политической культуры, типом политического лидерства, конкретной расстановкой политических сил в обществе и т.д. В современной политологии утвер­дилось представление о том, что пороговые значения воздействия элитных групп на внеэлитные определяются неприкосновенностью са­кральных ценностей внеэлитных групп в традиционалистском обществе и жизненными экономическими интересами в обществе модернизи­рованном (см. напр.:329*).

Одной из важнейших категорий элитологии является контрэлита. Это понятие включает лиц, по статусу не входящих во властные структуры, но оказывающих существенное влияние на принятие стра­тегических политических решений. В качестве контрэлиты традици­онно выступает высший эшелон политической оппозиции.

9

Представления о структуре политической элиты зависят от ха­рактера критерия, избранного в качестве основания структурирования (федеральная — региональная элита, элита — контрэлита, различные ветви власти и т.п.). Одним из важнейших оснований структурирования является степень институционализации политического влияния того или иного элитного сегмента. В зависимости от степени институционализа­ции влияния на процесс принятия решений, политическая элита может быть представлена дихотомической структурой, состоящей из двух ком­понентов, условно определяемых как лидеры и бюрократия. Бюрокра­тия включает административных руководителей всех уровней и должно­стных лиц, занимающих высшие позиции в структурах исполнительной власти. В категорию политических лидеров входят лица, профессио­нально занимающиеся политической деятельностью и обладающие вы­сокой степенью влияния на принятие политических решений, но не вхо­дящие в структуры исполнительной власти. К этой категории могут быть отнесены руководители политических партий, влиятельные интел­лектуалы, ключевые фигуры СМИ. Нетрудно заметить, что категория политических лидеров нередко пересекается с составом контрэлиты.

Одним из наиболее важных является вопрос об особенностях рекрутирования элиты. Принципиальной особенностью политической элиты является то, что она представляет собой открытую систему, в от­личие от элит профессиональных. Не имеющий специальной профес­сиональной подготовки новобранец, как правило, не может претендо­вать на вхождение в сообщество профессиональных элит. Круг полити­ческой элиты пополняется за счет лиц различного образовательного, профессионального и имущественного статуса (а в периоды кризисов — в том числе и за счет выходцев из маргинальных слоев). Так, извест­ный голливудский актер Р. Рейган пришел в политику в зрелом возра­сте, что не помешало ему сделать головокружительную политическую карьеру и дважды добиться поста президента. Главной причиной по­добной "открытости", на наш взгляд, является фундаментальная ха­рактеристика феномена политики — универсальность: политические коллизии являются формой выражения не только собственно полити­ческих противоречий, но также экономических, социальных, нацио­нальных, духовных и иных. Подобный универсализм политики как со­циального феномена обусловливает возможность вхождения в круг по­литической элиты лиц различного профессионального, социального, образовательного статуса.

10

Однако строгое толкование принципов открытости и закрытос­ти элиты в политологии означает оценку степени ротации состава эли­ты за счет включения в ее состав выходцев из внеэлитных слоев. Эли­ту можно назвать открытой, если доступ в ее круг открыт представи­телям различных социальных страт. Закрытой элита является в том случай, когда процесс рекрутирования имеет самовоспроизводящийся характер.

При этом следует отметить, что не существует однозначной за­висимости между типом общества как системы (открытое / закрытое) и типом элитной ротации: закрытый характер общества не есть авто­матическое свидетельство закрытого характера элитного рекрутирова­ния. Так, несмотря на очевидно закрытый характер советского общест­ва, процесс элитного рекрутирования в 1930-е гг. носил открытый ха­рактер в связи с интенсивной ротацией состава элиты за счет внеэлит­ных слоев. И наоборот — открытый характер общества и плюралисти­ческий характер элитной организации общества не есть автоматичес­кая гарантия открытого характера процесса элитного рекрутирования. М. Марджер на примере изучения особенностей рекрутирования аме­риканской элиты показал, что, несмотря на очевидно плюралистичес­кий характер элитной организации американского общества, система рекрутирования американской элиты "является незначительно откры­той для тех, кто имеет низкий социальный статус" (336. С.207). М. Марджер уподобил процесс рекрутирования элиты функциониро­ванию системы, в которой индивиды избираются из потенциального пула элиты. В резервуаре потенциальных лидеров — индивиды, обла­дающие качествами, признанными в рамках данной системы необхо­димыми для лидерства. Между претендентами внутри пула элиты су­ществует конкуренция, однако самое главное для претендентов — по­пасть в этот резервуар потенциальной элиты (336. С.207).

В качестве механизмов рекрутирования элиты мы рассматрива­ем принципы выдвижения "новобранцев" в политическую элиту, неиз­бежно разнящиеся в зависимости от типа общества и исторической эпохи (кровное родство, наследование, имущественный ценз, профес­сиональная компетентность, партийная принадлежность, личная пре­данность, старшинство или выслуга лет, протекционизм и т.д.). И здесь следует отметить отсутствие жесткой корреляции между типом обще­ства как системы, спецификой типа элитного рекрутирования и осо­бенностями доминирующих механизмов рекрутирования. Так, в за-

11

крытом советском обществе в основном открытый характер элитного рекрутирования осуществлялся посредством преимущественно закры­тых механизмов рекрутирования ("номенклатурный" принцип отбора, необходимость выслуги лет, наличие многочисленных институцио­нальных фильтров — социальное происхождение, партийность, воз­раст, стаж работы). Этот парадокс, на наш взгляд, обусловлен тем, что закрытые механизмы элитного рекрутирования были призваны обес­печить приоритет внеэлитных слоев при конкуренции с выходцами из элитного круга (имевшими очевидные преимущества в этой конкурен­ции) с целью обеспечения максимальной эффективности управленчес­кого аппарата.

Каналы рекрутирования — это пути продвижения к вершинам политической иерархии. К числу основных институциональных кана­лов исследователи относят государственный аппарат, органы местного управления, армию, политические партии, религиозные организации, систему образования. Доминирование того или иного канала обуслов­лено историческими традициями политического развития, особеннос­тями политической системы, спецификой политического режима и т.д.

Интересный материал для сопоставления эффективности раз­личных каналов рекрутирования элит в условиях различных обществ дает работа Р. Патнема "Сравнительное исследование политических элит" (340). Р. Патнем показал, что роль политических партий в фор­мировании высших эшелонов власти значительна в условиях парла­ментских режимов большинства западных стран и в странах третьего мира.

Бюрократический аппарат играет роль важного канала элитооб­разования главным образом в развивающихся странах. Однако и в та­ких развитых странах, как Германия, Япония, Швеция значительная часть высшего эшелона власти также обязана своим вхождением в со­став политической элиты государственной службе. Работой в системе местного управления отмечены биографии большинства членов парла­ментов Германии, Франции, Италии, Австрии, США. В сравнительном аспекте политические системы Великобритании и США характеризу­ются относительно поздней институационализацией государственной службы в качестве канала рекрутирования политической элиты и срав­нительно слабым влиянием стажа государственной службы на процесс рекрутирования высших эшелонов власти. В России, напротив, госу­дарственная служба традиционно была бесспорным, не имеющим кон-

12

курентов, лидером в системе каналов рекрутирования политической элиты. Кроме того, характер каналов элитного рекрутирования порой приобретают и иные социальные институты, например, религиозные организации и профсоюзы. В ряде стран Латинской Америки (напри­мер, в Бразилии, Аргентине, Перу) важным каналом рекрутирования в высшие эшелоны политической иерархии является армия. Служба в армии и спецслужбах традиционно является важным рычагом успеш­ной политической карьеры в Израиле. Три последних премьер-минис­тра Израиля — Ш. Перес, И. Рабин и Б. Нетаньяху (которые, как изве­стно, имеют генеральские звания) — во многом обязаны взлетом поли­тической карьеры успешной службе в армии и спецструктурах.

Система образования практически во всех регионах мира явля­ется влиятельным каналом продвижения к вершинам политической ие­рархии. Однако в ряде стран (прежде всего Великобритании и Фран­ции) значение системы образования столь велико, что можно говорить о фактическом совпадении системы образования и политического рек­рутирования. Не случайно герцогу Веллингтонскому принадлежит крылатая фраза о том, что битва при Ватерлоо была выиграна на спор­тивных площадках Итона, а выражение "школьные галстуки" в анг­лийском языке звучит так же, как "школьные связи". Среди нескольких десятков тысяч школ Великобритании лишь около трех сотен принад­лежат к категории public school; в них обучается около пяти процентов общего числа школьников, однако именно эти школы (среди которых треть является наиболее респектабельными и престижными, а элиту элит составляют Итон» Винчестер, Регби, Харроу) являются первичны­ми каналами воспроизводства политической элиты. Для некоторых из них характерна высокая степень династичности, что способствует формированию самовоспроизводящегося характера элиты (из школь­ников Итона две трети составляют сыновья бывших итонцев, между тем из стен этого учебного заведения вышли восемнадцать премьер-министров). Вторым звеном в системе элитного воспроизводства явля­ются колледжи Кембриджа и Оксфорда, (180. С.272-278).

Во Франции образование как фактор рекрутирования элиты рас­сматривается в качестве приоритетного и дочти монопольного канала продвижения в структуры высшего управленческого управленческого эшелона. Услови­ем отбора в специализированные престижные институты является ус­пешное прохождение жесткого конкурсного отбора в процессе вступи-

13

тельных экзаменов. Зато поступление в соответствующее учебное за­ведение (например, в Национальную школу администрации) является гарантией почти автоматического престижного трудоустройства в ап­парате государственного управления. Как пишет известный исследова­тель современных политических элит Д. Пинто, французское государ­ство "фактически монополизировано собственной государственной элитой" (203; С. 182). При этом рекрутирование политической элиты Франции ограничено жесткими временными рамками и потенциаль­ный "новобранец" имеет лишь единственную возможность попытать счастья, так как у не прошедших экзамены нет повторного шанса. Та­ким образом, судьба потенциального претендента на вхождение в эли­ту решается в раннем возрасте — после окончания средней школы в момент поступления в престижный вуз. При этом государственная служба рассматривается в качестве весьма почетной.

Понятие проницаемости каналов рекрутирования характеризует возможность горизонтального передвижения членов политической эли­ты в системе разнообразных каналов рекрутирования. Исследования Р. Патнема и Т. Дая показывают, что высокая степень проницаемости ка­налов характерна для США. Как правило, высший управленческий ис­теблишмент заполняется лицами из различных сфер бизнеса и образо­вания, покидающими Вашингтон после очередных выборов, однако они вновь возвращаются, когда первым лицом страны становится пред­ставитель их партии. Едва ли не половина представителей высшего американского бизнеса в то или иное время работала на важных прави­тельственных должностях, а карьера пяти из каждых шести правитель­ственных чиновников была связана с частным бизнесом (340. С. 16). В этом отношении показательна биография Дж. Буша, который пришел в политику будучи крупным бизнесменом-нефтепромышленником (329).

Изменения в пользу большей проницаемости каналов рекрути­рования происходят в современном российском обществе: все больше становится примеров, когда представители большого бизнеса прихо­дят на высокие правительственные посты (В. Потанин, Б. Березов­ский). И наоборот — ушедшие в отставку высшие чиновники (Е. Гай­дар, А. Козырев) продолжают карьеру в структурах крупного бизнеса. Очевидно, что степень проницаемости каналов рекрутирования (рав­но, как и уровень ротации политических элит в целом) имеет тенден­цию к интенсификации в периоды кризисов и замедлению темпов ро­тации в "спокойные" времена.

14

В отличие от США, проницаемость каналов (которую можно уподобить двери-вертушке) сведена к минимуму во Франции, где поч­ти отсутствуют "вращающиеся двери" между государственным аппа­ратом и обществом — дверь открыта лишь в одном направлении: пра­вительственные чиновники после завершения государственной карье­ры могут занимать ведущие посты в сфере частного бизнеса, однако путь в обратном направлении затруднен.

Персональный состав элиты включает совокупность конкрет­ных лиц, занимающих ключевые позиции влияния в политическом процессе. Качественный состав политической элиты — это совокуп­ность типических черт, преобладающих установок, стереотипов и норм поведения, социально-психологических качеств, в той или иной мере присущих большинству элитной группы.

На наш взгляд, на исследование тенденций развития элит как со­циальной общности распространяется общее правило изучения соци­альных групп, согласно которому необходимо различать характеристи­ки социальной группы и индивидов, входящих в ее состав. "Конкрет­ные представители той или иной группы могут и не обладать всеми сущностными чертами субъектов данной общности, но ядро любой группы состоит из индивидов, наиболее полно сочетающих присущие данной группе характер деятельности, структуру потребностей, цен­ности, нормы, установки и мотивации. Поэтому ядро является концен­трированным выразителем всех социальных свойств группы (общнос­ти), определяющих ее качественное отличие от всех иных. Нет такого ядра—нет и самой группы (общности)" (219. С. 18—19).

Представляется необходимым отметить, как соотносится поли­тологическая теория элит с социологическим подходом к изучению структуры общества, в частности, с теорией классов. На наш взгляд, наиболее близкой к элитологии социологической концепцией является стратификационная теория, исходящая из представления об обществе как о совокупности многообразных социальных групп, выделение ко­торых происходит по различным критериям (уровень и характер дохо­дов, профессиональный, демографический, социально-статусный, культурный, образовательный и т.п.). В рамках теории стратификации классовое деление, в основу которого положена дифференциация раз­личных групп населения по масштабу и характеру собственности на средства производства и производимого продукта, уровень получаемо­го дохода и материального благосостояния, является частным случаем

15

стратификации (подробнее см.:219. С.36-40; 332. С.205-241). С этой точки зрения основанием дифференциации общества на элитные и внеэлитные слои является их различное отношение к власти, различ­ная степень участия в принятии стратегически важных для социума решений.

В этой связи и в контексте используемой нами интерпретации термина "элита" в ходе изложения представляется уместным использо­вание синонимичных этому термину выражений "правящий слой", "правящий класс", "правящая среда", "высший эшелон власти".

Тип развития общества как приоритетный фактор элитообразования

Представление о политических элитах неизбежно сопряжено с многообразием их характеристик (специфика функционирования, осо­бенности эволюции, типы политического лидерства и т.д.). Очевидно, что выявление специфики процессов элитообразования требует не только традиционного в подобных случаях компаративистского анали­за, но и рассмотрения предмета в рамках типологии, разработанной на базе основополагающего признака. Возникает необходимость выбора ключевого основания типологизации.

В этой связи нам представляется целесообразным среди ряда важнейших параметров политических элит (внутренняя структура, способ легитимации власти, особенности внутриэлитного взаимодей­ствия и специфика отношений с внеэлитными слоями, степень внут­ренней сплоченности, масштаб открытости/закрытости в ходе рота­ции, преобладающий тип политического лидерства и т.п.) выбор в пользу типологии, в основе которой — диверсификация критериев ре­крутирования политических элит. Выбор обусловлен тем, что этот кри­терий, определяя отбор кандидатов в состав элиты на основании сис­темообразующего признака, выступает важнейшим детерминирую­щим фактором по отношению к другим вышеперечисленный парамет­рам, определяя и способ легитимации власти, и специфику внутренней структуры элиты, и степень ее внутренней сплоченности, и доминиру­ющий тип политического лидерства и т.п.

В связи с вышесказанным не случаен тот факт, что в классичес­кой и современной политической науке преобладающий принцип рек-

16

рутирования является одним из наиболее значимых оснований типоло­гизации элит. Так, К. Манхейм выделял три принципа — отбор по кро­ви, по принципу владения и по достигнутому успеху (136. С.317). Близкая к приведенной классификация предложена А. Шопенгауэром: "На свете существуют три аристократии: 1) аристократия рождения и ранга; 2) денежная аристократия; 3) аристократия ума и таланта. По­следняя и есть собственно самая знатная и именитая." (309. С. 129).

Какие факторы определяют доминирование того или иного принципа рекрутирования? В контексте нашего исследования пред­ставляется эвристически продуктивным использование предложенной Н. Макиавелли, М. Вебером и Г. Моской типологизации форм органи­зации власти.

Согласно Макиавелли, все государства "разделяются на те, где государь правит в окружении слуг, которые милостью и соизволением его поставлены на высшие должности и помогают ему управлять госу­дарством, и те, где государь правит в окружении баронов, властвую­щих не милостью государя, но в силу древности рода. Бароны эти име­ют наследные государства и подданных, каковые признают над собой их власть и питают к ним естественную привязанность. Там, где госу­дарь правит посредством слуг, он обладает большей властью, так как по всей стране подданные знают лишь Одного властелина; если же по­винуются его слугам, то лишь как чиновникам и должностным лицам, не питая к ним особой привязанности." (134. С. 12-13).

Аналогичный подход находим у М. Вебера, классифицирующе­го государства на два типа, которые условно могут быть обозначены как бюрократический и сословный: "В то время как в "сословном" со­юзе сеньор осуществляет свое господство с помощью самостоятель­ной "аристократии", то есть разделяет с нею господство", в бюрокра­тическом государстве он господствует, Опираясь на "неимущие, ли­шенные собственного социального престижа слои, которые от него полностью зависят и отнюдь не опираются на собственную конкуриру­ющую власть. Все формы патриархального и патримониального гос­подства, султанской деспотии и бюрократического слоя относятся к данному типу... бюрократический государственный строй... характерен и для современного государства" (38. С.650).

Близкую к предложенной Макиавелли и Вебером типологизации дихотомию находим в знаменитой работе Г. Моски "Правящий класс". Известно, что Г. Моска считал предложенную Аристотелем в "Полити-

17

ке" классификацию типов "позитивного" правления (монархия, аристо­кратия, демократия) устаревшей и полагал, что все существовавшие в истории политические организмы можно разделить на две категории, которые, используя терминологию Моски, можно определить как бюро­кратический и феодальный. "Под термином "феодальное государство" мы подразумеваем такой тип политической организации, в котором все функции власти — экономическая, административная, военная, юриди­ческая — исполняются одними и теми же лицами. Государство пред­ставляет собой в этом случае конгломерат малых социальных образова­ний, каждое из которых является самодостаточным. По этой модели была создана политическая система греческих полисов; характерным примером подобного типа организации являются государства средневе­ковой Европы (337. С.80). В качестве первых форм бюрократически ор­ганизованных государств Моска приводит империи древнего Востока¹. Основной характеристикой бюрократической организации явля­ется наличие специализированного управленческого аппарата в лице централизованной власти, которая "мобилизует значительную часть об­щественного богатства посредством налогов для удовлетворения преж­де всего военных потребностей и поддержания на должном уровне дру­гих областей социального управления" (337. С.83). При этом степень централизации может быть существенно различной, в том числе и до­пускающей автономию отдельных провинций. В бюрократическом го­сударстве существует значительно большая, чем в феодальном, специа­лизация управленческих функций, прежде всего отделение админист­ративных и судебных функций от экономических и военных. Бюрокра­тическая организация управляется в большей мере правящим классом в

¹ Кстати, и Макиавелли, иллюстрируя предложенную им типологию государств, приводит различия в организации власти в европейских и азиатских государствах - Франции и Турции соответственно (134. С. 13). Интересно отметить,что те же признаки феодализма,что и Мос­ка,считал сущностными для характеристики феодального типа правле­ния И. Солоневич: "... основная черта феодального строя -...раздроб­ление государственного суверенитета среди мелких, но принципиально суверенных владетелей" (247; с.266), поэтому европейские короли бы­ли только "первыми среди равных", только "наиболее удачливыми из феодальных владык... Европейский монарх был ставленником правя­щего слоя" (247. С. 127). В противоположность этому принципу ключе­вым признаком московской системы власти Солоневич называл "анти­феодальное настроение" московских князей и царей.

18

целом, нежели отдельными лицами, сосредоточившими в своих руках все многообразие и полноту функций. Кроме того, бюрократическое го­сударство обеспечивает значительно более высокий, чем в феодальном государстве, уровень дисциплины на всех уровнях управления.

Все современные европейские государства, в отличие от средне­вековых, Моска (как и М. Вебер) относил к бюрократическим, но клас­сическими примерами бюрократической организации власти он счи­тал Римскую империю и Россию (!), которая "несмотря на ряд внут­ренних противоречий, продемонстрировала высокую степень жизнен­ности и выполнила задачу объединения огромных территорий" (337. С.83-85). Размышляя над эффективностью обоих типов организации, Моска полагал, что несмотря на многочисленные примеры Успешного развития небольших государств (Эллада, итальянские республики средневековья), минимально использовавших бюрократические эле­менты или вообще обходившихся без них, средством объединения и способом функционирования больших государств, включающих зна­чительные территории и вовлекавших в свою орбиту миллионы граж­дан, может быть только бюрократическая организация государствен­ной власти, единственно способная к концентрации экономической мощи, моральной и интеллектуальной энергии (337. С.84).¹

¹ Несомненно, Моска был прав, рассматривая Россию в качестве го­сударства "бюрократического" типа. Дж. Флетчер, английский посол в царствование Федора Иоанновича (1580-е годы),отмечал сходство рус­ского и турецкого образа правления (278). Многие историки отмечали, что в России не сложился феодализм в его классических формах, если рассматривать в качестве основополагающего критерия феодализма сочетание земельных отношений со служебными и наследственность тех и других. В. Ключевский фиксировал различия России и Европы в этом вопросе: если в Европе крупные наследственные землевладель­цы постепенно обретали политические права в своих владениях, поль­зуясь слабостью центральной власти,а наместники областей по причи­не той же слабости верховной власти приобретали земли в управляе­мых территориях (что знаменовало объединение политических и эконо­мических прав крупных собственников,являющееся основой их незави­симости от верховной власти),то в России управляемые земли никог­да не становились полной собственностью наместников,а крупные вот­чинники никогда не обретали наследственных политических прав и привилегий (100, кн. 1. С.322-323). Более того, при царе Алексее Ми­хайловиче был наложен специальный запрет на назначенияе дворян во­еводами в города,в которых у них были вотчины или поместья.

19

Таким образом, речь идет о двух существенно различных типах организации власти и общества, которые вслед за Г. Моской условно определим как бюрократический и феодальный. В первом случае роль приоритетных системообразующих играют факторы политического характера, а в другом — экономического. Второй тип государства мож­но уподобить акционерному обществу: "Прототипом современного го­сударства ценза... служит акционерная компания: здесь политический вес лиц зависит от количества голосов, а количество голосов, как в ак­ционерной компании, определяется количеством акций" (98. С.24). Эту же метафору использует для характеристики данного типа полити­ческой организации на примере Новгорода Великого и И. Солоневич (247. С.264).

Сравнительная характеристика типов организации власти пока­зывает существенные различия свойственной каждому из них моделей элитообразования: в "феодальных" государствах родовая знать при­надлежностью к правящему слою обязана не верховной власти, а сво­им предкам, что конституирует принцип наследования в качестве сис-темообразующего принципа элитообразования в "феодальных" госу­дарствах. Между тем управленческий слой в "бюрократических" госу­дарствах обязан своими привилегиями верховной власти, от которой он зависим и которая выступает субъектом рекрутирования правящего слоя. Иными словами можно сказать, что родовая знать обязана своим выдвижением фактору экономического характера—унаследованному от предшествовавших поколений состоянию, в то время как бюрокра­тию выносит наверх фактор политический — власть. Это означает, что в условиях "феодального" государства приоритет — за экономически­ми факторами, в государствах же бюрократического типа доминируют факторы политические. В этой связи правомерно предположить нали­чие причинно-следственных связей: различия типов организации вла­сти продуцируют диверсификацию процессов элитообразования. Но является ли тип организации власти конечной детерминантой — causa fmalis — процесса элитообразования или тип политической организа­ции сам является производным от иных, более фундаментальных фак­торов? \

Несомненно, что при всей эмпирической очевидности сущест­венных различий Соответствующих каждому способу организации традиции политического развития, типов политического лидерства и т.д. формирование того или иного типа политической организации не

20

есть результат произвольного выбора или исторической случайности, а предопределено целым рядом факторов. На наш взгляд, тип полити­ческой организации сам является производным от более фундамен­тальных факторов. Возникает вопрос о природе этих факторов.

Г. Моска, отмечая различия в политической организации восточ­ных империй и греческих государств-полисов, полагал, что эти разли­чия обусловлены разницей природно-климатических условий: "...топо­графия Греции препятствовала формированию крупных империй, по­добным тем, что возникли на широких равнинах в долинах Тигра, Ев­фрата, Нила и Желтой реки. Рельеф греческого полуострова настолько изрезан, что каждый округ, каждый город отделен от соседних значи­тельными природными барьерами. Поэтому греки естественным обра­зом усвоили образ жизни, сопряженный с оседлым (постоянным) про­живанием, а частная собственность на землю стала устойчивой уже ко времени Гомера"(337. С.348).

Таким образом, можно предположить, что в качестве факторов, определяющих специфику политической организации общества, вы­ступают особенности природно-климатических условий, специфика заселения территории и ее хозяйственного освоения; своеобразие ис­торических традиций политического развития; культурно-цивилизаци-онные особенности, внешнеполитический контекст и т.д.

Для понимания природы факторов, определивших доминирова­ние бюрократического принципа в процессе элитообразования в Рос­сии, целесообразно сопоставить условия развития России и Западной Европы. С нашей точки зрения, в ходе подобного сопоставления необ­ходимо принять во внимание следующие обстоятельства.

Во-первых, следует иметь в виду разновозрастность российско­го суперэтноса и его западноевропейских соседей. В. Ключевский и Л. Гумилев считали временем формирования российского суперэтноса XIV в., а рождение западноевропейского Л. Гумилев относил к IX в.. Эта разновозрастность России и Европы в условиях конкуренции из­начально определяла необходимость форсированного развития более молодого этноса. Однако поскольку "мы на 500 лет моложе, то как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем добиться благососто­яния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагают совсем иные императивы поведения" (59. С.299). Об этой же разновозрастности как о значимом факторе раз­вития России, "только что начавшей подниматься к свободе из сумра-

21

ка византийского средневековья и запада, уже успевшего исказить и возрожденческую свободу творчества, и протестантскую свободу со­вести в насильничестве конвента и якобинских клубов", писал Ф. Сте-пун (254. С.227). Факт разновозрастности России и Европы отмечал и X. Ортега-и-Гассет: "Россия отличается от Европы не только этничес­ки, — писал он, — но, что еще важнее, по возрасту"; это — "народ еще не перебродивший, молодой"; юность в нем "бьет через край" (183. №4, С. 131).

Необходимо отметить разноречивость мнений о возрасте рос­сийского этноса. Однако и те авторы, которые исходили из представле­ния о примерно равном "физическом" возрасте России и Европы, ус­матривали разницу между ними в возрасте историческом, обусловлен­ную неблагоприятными условиями развития России. Так, С. Соловьев полагал, что Россия и Европа одновременно начали движение по исто­рической дороге, однако вследствие существенных различий в услови^ ях развития — чрезвычайно неблагоприятных в случае России — при равенстве внутреннего потенциала последняя развивалась медленнее, что стало причиной разницы в историческом возрасте между Россией и ее европейскими соседями в два века (245. С.426-427). Большинство исторических исследователей констатировали, что в условиях конкурен­ции с ушедшей вперед Европой Россия была вынуждена форсировать развитие, чтобы не стать жертвой "более взрослых" народов: "юный на­род, долженствовавший заимствовать... плоды цивилизации, осужден был гнаться за ними (западноевропейскими соседями — О. Г.) без от­дыха, со страшным напряжением сил"(245. С.462).

Другим фактором, определившим "бюрократический" характер организации российской власти, были крайне неблагоприятные демо­графические и природно-климатические условия (то, что евразийцы определяли как географическую обездоленность России), а также сла­бость культурно-цивилизационных предпосылок развития. Относи­тельно первого С. Соловьев констатировал неоптимальное соотноше­ние громадной территории и незначительной численности населения (245. С.428), обусловившее дефицит рабочих рук и ставшее одной из главных причин закрепощения крестьян. Большая часть пригодных для сельскохозяйственных работ земель России находилась в зоне ри­скованного земледелия, что позволило И. Солоневичу констатировать: "История России есть история преодоления географии России." (247. С.69).

22

Неблагоприятные природно-климатические условия обусловили низкий уровень урожайности в России на протяжении значительного периода её истории. При всех колебаниях в климате цикл сельскохо­зяйственных работ был необычайно коротким — не более 125—130 рабочих дней. В течение, по крайней мере, четырех столетий русский крестьянин находился в ситуации, когда низкоплодородные почвы тре­бовали тщательной обработки в условиях дефицита сельскохозяйст­венного времени. "Находясь в столь жестком цейтноте, пользуясь до­вольно примитивными орудиями, крестьянин мог лишь с минималь­ной интенсивностью обработать свою пашню, и его жизнь чаще всего напрямую зависела ^только от плодородия почвы и капризов погоды. Реально же при данном бюджете рабочего времени качество его земле­делия было таким, что он не всегда мог вернуть в урожае даже семена" (154. С.З 9-40). Это означало необходимость чрезвычайного напряже­ния сил без сна и отдыха, днем и ночью с использованием всех резер­вов семьи. "Крестьянину на западе Европы ни в средневековье, ни в новом времени такого напряжения сил не требовалось, ибо сезон работ был там гораздо больше. Перерыв в полевых работах в некоторых странах был до удивления коротким (декабрь — январь). Конечно, это обеспечивало более благоприятный ритм труда, Да и пашня могла об­рабатываться гораздо тщательнее (4—6 раз). В этом заключается фун­даментальное различие между Россией и Западом" (154. С. 39-40). Р. Пайпс особо подчеркивает влияние неблагоприятных природно-кли-матических условий на ход русской истории, отмечая, что важнейшим следствием местоположения России являются бедность почв и чрезвы­чайная краткость пригодного для сельскохозяйственных работ перио­да: 4—5 месяцев в году в отличие от 8—9 месяцев в Западной Европе: "Иными словами, у западноевропейского крестьянина на 50—100 про­центов больше времени на полевые работы, чем у русского", что, кро­ме всего прочего, создает дополнительные трудности для животновод-ства. Следствием плохих почв, ненадежных осадков и короткого пери­ода полевых работ явилась низкая урожайность в России (190. С.8, 15-16).

Подобные условия не могли не отразиться на специфике поли­тического развития. Р. Пайпс обоснованно полагает, что цивилизация начинается лишь тогда, когда посеянное зерно воспроизводит себя по меньшей мере пятикратно; этот минимум (предполагая отсутствие ввоза продовольствия) определяет, может ли значительная часть насе-

23

Неблагоприятные природно-климатические условия обусловили низкий уровень урожайности в России на протяжении значительного периода ее истории. При всех колебаниях в климате цикл сельскохо­зяйственных работ был необычайно коротким — не более 125—130 рабочих дней. В течение, по крайней мере, четырех столетий русский крестьянин находился в ситуации, когда низкоплодородные почвы тре­бовали тщательной обработки в условиях дефицита сельскохозяйст­венного времени. "Находясь в столь жестком цейтноте, пользуясь до­вольно примитивными орудиями, крестьянин мог лишь с минималь­ной интенсивностью обработать свою пашню, и его жизнь чаще всего напрямую зависела ..только от плодородия почвы и капризов погоды. Реально же при данном бюджете рабочего времени качество его земле­делия было таким, что он не всегда мог вернуть в урожае даже семена" (154. С.39-40). Это означало необходимость чрезвычайного напряже­ния сил без сна и отдыха, днем и ночью с использованием всех резер­вов семьи. "Крестьянину на западе Европы ни в средневековье, ни в новом времени такого напряжения сил не требовалось, ибо сезон работ был там гораздо больше. Перерыв в полевых работах в некоторых странах был до удивления коротким (декабрь — январь). Конечно, это обеспечивало более благоприятный ритм труда. Да и пашня могла об­рабатываться гораздо тщательнее (4—6 раз). В этом заключается фун­даментальное различие между Россией и Западом" (154. С. 39-40). Р. Пайпс особо подчеркивает влияние неблагоприятных природно-климатичееких условий на ход русской истории, отмечая, что важнейшим следствием местоположения России являются бедность почв и чрезвы­чайная краткость пригодного для сельскохозяйственных работ перио­да: 4—5 месяцев в году в отличие от 8—9 месяцев в Западной Европе: "Иными словами, у западноевропейского крестьянина на 50—100 про­центов больше времени на полевые работы, чем у русского", что, кро­ме всего прочего, создает дополнительные трудности для животноводства. Следствием плохих почв, ненадежных осадков и короткого пери­ода полевых работ явилась низкая урожайность в России (190. С.8, 15-16).

Подобные условия не могли не отразиться на специфике поли­тического развития. Р; Пайпс обоснованно полагает, что цивилизация начинается лишь тогда, когда посеянное зерно воспроизводит себя по меньшей мере пятикратно; этот минимум (предполагая отсутствие ввоза продовольствия) определяет, может ли значительная часть насе-

23

ления освободиться от необходимости производить продуеты питания и обратиться к другим занятиям. Цитируя мнения экспертов о том, что в стране с достаточно низкой урожайностью невозможны высокораз­витая промышленность, торговля и транспорт, он добавляет: невоз­можна там и высокоразвитая политическая жизнь (190. С. 19). В этой связи следует принять во внимание, что в России вплоть до начала XX в. урожайность зерновых культур не достигала пятикратного уровня воспоризводства. В первой половине XIX в. она составляла сам-3, сам-5; во второй — сам-4 или чуть более, но до конца века так и не достиг­ла уровня сам-5 в среднем по стране, хотя в черноземных губерниях урожайность заметно превышала общероссийский уровень (260. С. 152; 154; С.38-39). В этой связи представляется не случайным тот факт, что феномен политики в полном смысле этого слова, как не тождест­венный административному управлению, по существу, рождается в России именно на рубеже XIX—XX вв., хотя следует оговориться, что эта связь носит весьма опосредованный характер.

Слабость культурно-цивилизационных предпосылок российско­го развития была обусловлена тем, что длительный период монголь­ского завоевания блокировал возможность преемственности блестяще­го культурного наследия Киевской Руси для Московского государства, так что цивилизационное развитие в послемонгольский период нача­лось практически с "чистого листа". Если формирование западноевро­пейской культуры Возрождения в качестве источника опиралось на ци­вилизационное наследие Римской империи (пусть транслируемое не­полно и со значительными искажениями), то прошлое Восточно-Евро­пейской равнины "не оставило пришельцам никаких житейских при­способлений и культурных преданий, не оставило даже развалин, а только одни бесчисленные могилы", поэтому "черная подготовитель­ная" работа цивилизации потребовала колоссального напряжения сил (100. кн.1, С. 18—19, 31). С. Соловьев в этой связи констатировал: "Русское государство основалось в той стране, которая до него не зна­ла истории, — в стране, где господствовали дикие кочевые орды", в то время как "взросление" европейской цивилизации опиралось на куль­турное наследие Греции и Рима. При этом Соловьев подчеркивал, что именно освоение наследия Древней Греции и Рима определило пере­ход европейских народов в другой возраст (245. С. 425,428—429). Зна­чение цивилизационного наследия античности для развития Европы нового времени отмечал и Г. Моска: "Если европейская цивилизация

24

оказалась способной создать тип политической организации, принци­пиально отличный от Империй Востока, то этим она во многом обяза­на интеллектуальному наследию Греции и Рима (337. С.347). Р. Пайпс фиксирует значение римского права для формирования характерного для Западной Европы разграничения власти и собственности, в то вре­мя как отсутствие такого разграничения в российской политической традиции было одним из препятствий в утверждении принципа част­ной собственности в России (190. С. 92-93). Таким образом, освоение культурного наследия античности стало важным фактором формирова­ния политических систем западноевропейских стран.

Что Касается культурного наследия Восточной Римской империи — Византии, то освоение этого наследия формирующейся российской цивилизацией было процессом амбивалентным по своим результатам вследствие, на наш взгляд, все той же слишком большой разницы в ис­торическом возрасте. В этой связи В. Розанов писал: "Разлагаясь, уми­рая, Византия шептала России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия у постели умирающего очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к сердцу... Дитя-Россия приняла вид сморщенного старичка" (225, т.1, G.330). Недостатки византийского влияния на формирующуюся куль­туру Руси фиксировал и В. Ключевский (99. С.414-415).

Третьим фактором формирования свойственной России полити­ческой организации стал крайне неблагоприятный внешнеполитичес­кий контекст развития российского государства. Описывая политичес­кий строй Московского государства, Ключевский отмечал, что этот своеобразный склад государственного порядка "объясняется господст­вующим интересом, его создавшим. Этим интересом было ограждение внешней безопасности народа" (98. С.121). В то время как Западная Европа, начиная с VIII в., не подвергалась серьезным внешним агрес­сиям, Россия значительную часть своей истории провела в оборони­тельных войнах. ''Россия есть громадное континентальное государст­во, не защищенное природными границами, открытое с востока, юга и запада. ... Основанное в такой стране, Русское государство изначала осуждалось на постоянную тяжкую изнурительную борьбу с жителя­ми степей.... Бедный, разбросанный на огромных пространствах народ должен был постоянно с неимоверным трудом собирать свои силы, от­давать последнюю тяжело добытую копейку, чтобы избавиться от вра­гов, грозивших со всех сторон", — писал С. Соловьев (245. С.

25

428—429). Аналогичные суждения находим и у других историков. В. Ключевский в этой связи констатировал: "Тысячелетнее и враждебное соседство с хищным степным азиатом — это такое обстоятельство, ко­торое может покрыть не один европейский недочет в русской истори­ческой жизни" (100, кн.1, С.54). Еще более категоричен И. Солоневич: "Все одиннадцать веков нашей истории мы находились или в состоя­нии войны или у преддверия состояния войны" (247. С.40). В период с 1055 по 1462 гг. С. Соловьев насчитал 245 известий о внешних агрес­сиях на Русь; из них около 200 приходится на период с 1240 по 1462 гг., что дает в среднем по одному нашествию в год. В XVI—XVII вв. войны на южных и юго-восточных рубежах Московского государства велись практически ежегодно, на западных границах — каждый вто­рой год. По подсчетам русского военного историка генерала Н. Сухо­тина, дополненным Б. Никольским, в течение 527 лет, прошедших со времени Куликовской битвы до Брест-Литовска, Россия провела в вой­нах 334 года, то есть почти две трети своей истории (171. С. 182). Од­нако отдельный подсчет времени войн, которые вела Россия с каждой страной, дает иную цифру -— 666 лет. Причина арифметических раз­ночтений очевидна: в течение указанного периода Россия 134 года во­евала одновременно с несколькими странами или враждебными коали­циями. (171. С. 184). Типичной для внешнеполитической ситуации Ру­си можно считать XIII в., когда она подверглась одновременному на­шествию татар, Литвы и Ливонского ордена: "Наблюдая одновремен­ное появление татар на Руси, наступательные действия против Руси новых пришельцев — рыцарей и старого врага — Литвы, мы можем сказать, что XIII век в русской истории — время создания той внешней обстановки, в которой впоследствии многие века действовало русское племя" (205. С. 138). Немецкий дипломат Герберштейн при дворе Ва­силия III вынес впечатление, что для Московии случайностью был мир, а не война. (100, кн.1, С.514) Английский посол при дворе Ивана Грозного писал, что война бывает у Москвы каждый год. Эти обстоя­тельства дали основание Ключевскому уподобить Московское государ­ство вооруженному лагерю (98. С, 181). /

Необходимость защиты от внешних агрессий обусловливала вы­сокий уровень военных расходов, что истощало и без того скудную го­сударственную казну. В конце XVII в. военные расходы поглощали по­ловину всех доходов (100, кн.2, С.337), однако реальный объем воен­ных расходов был еще большим: Р. Пайпс отмечает то обстоятельство,

26

что во второй половине XVII в. 67 процентов тягловых дворов находи­лись во владении светских землевладельцев (10 процентов — у бояр, 57 процентов — у дворян). Это означало, что две трети рабочей силы стра­ны расходовались на содержание армии (190. С. 155). Войны Петра I до­рого обходились российской казне: военные расхода составляли три четверти (75,5 процентов) всех доходов государства (100, кн. 2, С.576). Однако согласно подсчетам Пайпса, этот показатель был еще выше: во­енные экспедиции Петра I поглощали не менее 80—85 процентов дохо­дов России, а однажды (в 1705 г.) обошлись в 96 процентов (190. С. 162).

Несмотря на некоторое снижение удельного веса военных рас­ходов при преемниках Петра 1, их уровень оставался высоким — нуж­ды обороны во второй половине XVIII в. поглощали 45—50 процентов доходов государства, в первой половине XIX в. 42—43 процента (155, ч.1,С.155).

Представление о степени остроты финансовой проблемы для российского государства даже в относительно благополучном XIX в. дает тот факт, что финансовые потери от участия России в наполеонов­ских войнах были существенной детерминантой экономического раз­вития России еще спустя 50 лет после этих войн (сумма убытков Рос­сии в годы наполеоновских войн превысила 1 млрд руб., а людские по­тери составили 1, 5—2 млн человек (111. С.102).В течение XIX в. за­долженность помещичьих хозяйств в результате их разорения в ходе нашествия Наполеона не только не снижалась, а возрастала, и к момен­ту реформы 1861 г. 7 млн. из 10 млн. владельческих крестьян были за­ложены (223, т. 1, С.379). А военные расходы России в войне 1877—78 гг. (1 113 348 517 руб.) почти вдвое (!) превысили годовой бюджет го­сударства (в 1878 г. он составлял 600398425 руб. — см.: 229. С.208). Это обстоятельство послужило причиной жесточайшего финансового кризисе и сорвало планы денежно-валютной реформы министра фи­нансов М. Рейтерна.

В начале XX в. военные расходы поглощали около трети бюдже­та (32 % — см: 155, ч. 1, С. 155); последствия поражения в русско-япон­ской войне и неудачи военного участия в первой мировой войне роко­вым образом сказались на политическом развитии Российской импе­рии, поставив ее на грань экономического краха. К исходу первой ми­ровой войны дефицит госбюджета возрос с 39, 1 процента в 1914 г. до 81,7 процентов в 1917 г.; покупательная способность рубля снизилась до уровня довоенных 6—7 копеек (84. С. 195-196).

27

В годы, предшествовавшие гитлеровской агрессии, военные рас­ходы СССР выросли с 25,6 процента в 1939 г. до 43,4 % в 1941 г. (90, т. 1, С. 413). Однако реальные расходы на оборону существенно пре­вышали эти значения. Согласно данным министра финансов СССР в 1938—1960-е гг. А. Зверева, с 1 июля 1941 г. по 1 января 1946 г. расхо­ды, связанные с запросами только наркоматов обороны и военно-мор­ского флота, составили 55,1 млрд. руб. — около 52, 2 % всех расходов госбюджета за этот период, не считая сумм, использованных на нужды обороны по другим статьям бюджета (данные соответствуют курсу рубля, установленному с 1 января 1961 г.). В период Великой Отечест­венной войны непосредственно на военные нужды было использовано 57-—58 процентов национального дохода, 65—68 процентов промыш­ленной и около 25 процентов сельскохозяйственной продукции, в то время как на финансирование народного хозяйства в период войны бы­ло использовано около 20 процентов ресурсов государственного бюд­жета (84. С. 198-199)1.

Комплекс вышеперечисленных факторов определил дефицит значимых для развития ресурсов: неблагоприятные природно-клима-

¹ В этой связи принципиально важно учесть характер войн России. И. Солоневич полагал, что большинство войн России носило оборони­тельный характер: "Наши войны,по крайней мере большие войны,все­гда имели характер химически чистой обороны. Так же,как германские завоевания и английские — рынка" (247. с.151). Л. Гумилев даже кон­статировал.что покорение Казани было единственным кровавым эпизо­дом в ходе колонизационного движения Москвы на восток (59). Нам представляются приведенные суждения чрезмерно категоричными,ибо территориальные приобретения России на Кавказе и в Средней Азии (частично инициированные местными элитами) были сопряжены в том числе и с военными экспедициями. Однако в этом контексте следует принять во внимание характер российской империи,тип которой иссле­дователи выражают формулой "Империя минус империализм". По­следнее означает, что метрополия выступала донором по отношению к вовлекаемым в орбиту империи окраинам, а жители последних зачас­тую имели более высокий уровень жизни, нежели население центра. Так, например, даже в период тяжелейшего кризиса сельского хозяйст­ва СССР в конце 1940-х гг. разница в оплате сельскохозяйственного труда в Закавказье и в Нечерноземной полосе доходила до десяти­кратного разрыва (29,т.2,с.314),а расходы на образование в Таджики­стане составляли самый высокий показатель в СССР.

28

тические и демографические условия обусловили скудность прибавоч­ного продукта; являющееся результатом этого обстоятельства длитель­ное господство натурального хозяйства, в свою очередь, усиливало эту бедность государства; частые внешние агрессии вынуждали расходо­вать значительные средства и без того скудной казны на потребности обороны: "Бедность государства и необходимость содержать огромное войско, защищать огромную пограничную линию, отбиваться со всех сторон от врагов — вот два тяжкие условия жизни Московского госу­дарства" (245. С.628). В этой связи исследователи констатировали, что если Российская империя была беднее, чем другие, то "не вследствие "политики"» а вследствие географии: трудно разбогатеть на земле, по­ловина которой находится в полосе вечной мерзлоты, а другая полови­на в полосе вечных нашествий извне" (247. С. 15).

Хронический дефицит ключевого ресурса развития — финансо­вого определял качество и темпы экономического роста, а также нега­тивно сказывался на развитии науки^ образования и культуры, обрекая население на техническое и культурное отставание от западноевропей­ских соседей. Между тем именно с последними, ушедшими вперед, была вынуждена конкурировать Россия как минимум для того, чтобы не стать жертвой более удачливых соперников — успешная конкурен­ция выступала не как прихоть, а как условие выживания. При этом раз­личие в историческом возрасте России и Европы (независимо от ин­терпретации причин этого различия и представлений о его масштабе), определяя хронический дефицит исторического времени для решения задач развития, актуализировала необходимость форсированного раз­вития.

Подобная ситуация — сочетание неблагоприятных демографи­ческих и природно-климатических условий, постоянные внешние уг­розы в условиях дефицита практически всех значимых ресурсов разви­тия (времени, финансов, управленческих и организационных навыков и т.п.) на фоне конкуренции с ушедшей вперед Европой — формирует противоречие между задачами государства, являющимися по существу условиями выживания социума, и возможностями населения по их ре­шению..

Это противоречие между потребностями государства в развитии и возможностями их удовлетворения, между задачами государства и необходимыми для их решения ресурсами есть основное противоречие российского политического развития. Этот факт отмечали крупнейшие

29

русские историки. С. Соловьев констатировал, что в России потребно­сти государства "постоянно не были в уровень со средствами, достав­ляемыми ему народом"(245. С.628). В.Ключевский фиксировал "неес­тественное отношение внешней политики государства к внутренне­му росту народа: народные силы в своем развитии отставали от задач, становившихся перед государством вследствие его ускоренного внеш­него роста" (100. кн.2, С.132). Аналогичные суждения можно встре­тить и у других историков. Так, П. Милюков полагал, что приоритет факторов внешнего роста над внутренними потребностями и возможно­стями экономики составлял наиболее характерную особенность разви­тия, дающую ключ к пониманию всех сторон жизни русского общества (155. ч.1, С.149). А. Пресняков писал, что несоответствие государст­венным потребностям уровня материальных и культурных средств — "неизбывная, поистине трагическая черта всей русской исторической жизни" (214. С.152). О том, что в России существовало "коренное не­соответствие между возможностями страны и ее потребностями", пи­шет и Р. Пайпс (190. С.37). Значение данного факта столь велико, что позволяет Пайпсу сделать принципиально важный вывод: "Способ, ко­торым было разрешено это затруднение, представляет ключ к понима­нию политического развития России"(190. С.37).

Способом разрешения этого противоречия стала мобилизацион-но-распределительная схема использования ресурсов посредством их максимальной сверхконцентрации и максимальной сверхэксплуата­ции, а также сверхнапряжение всех звеньев общества для развития со­циума в чрезвычайных условиях. Мобилизационно-распределительная схема использования ресурсов стала основой формирования соответ­ствующего этой схеме типа развития — мобилизационного — в от­личие от инновационного типа развития, оперирующего достаточ­ным объемом ресурсов.

В соответствии со сложившимся в литературе последних лет подходом понятие типа развития означает историческую тенденцию, характеризующию соотношение между потребностями и условиями развития общества. "Эти потребности и условия воспринимаются строго определенным для данного типа развития образом, который, за­крепляясь в ходе человеческого развития в конкретных социальных институтах, воспроизводится через систему этих институтов, обуслав­ливая поведение системы в новых обстоятельствах" (280. С. 47). Поня­тие типа развития сравнительно недавно вошло в научный оборот (см.:

30

45. 280). Однако его значение таково, что исследователи обоснованно сравнивают его эвристический потенциал с такими категориями, как общественно-экономическая формация, способ производства и т.п. Именно тип развития, по нашему мнению, является ключевым факто­ром, определяющим специфику организации власти и политической организации общества в целом.

Характер типа развития общества определяется соотношением между стоящими перед обществом задачами развития — с одной сто­роны, и наличными средствами решения этих задач — с другой. Край­ними флангами спектра возможных типов развития являются иннова­ционный и мобилизационный типы развития; пространство между ни­ми, вероятно, может быть заполнено совокупностью промежуточных форм. При наличии в распоряжении социума необходимых для разви­тия жизненно важных средств и ресурсов (финансовых, временных, интеллектуальных, внешнеполитических и т.п.) формируется иннова­ционный тип развития (ИТР). Инновационный тип развития основан на принципе опережающих инвестиций различных видов ресурсов, и прежде всего финансовых, и предполагает соответствующий уровень образования населения, уровень развития науки, квалификационных навыков работников и т.п.

Мобилизационный тип развития (МТР) формируется как способ развития в условиях, дефицита необходимых для развития ресурсов (финансовых, интеллектуальных, временных, внешнеполитических и иных) и/или в случае опережения встающих перед социумом задач степени зрелости внутренних факторов либо субъектов развития (в си­туации комбинации этих факторов; детальную характеристику иннова­ционного и мобилизационного типов развития (280, гл.З). Приоритет­ными потребностями русского государства были, по определению П. Милюкова, "военно-фискальные": начиная с XV в. главной заботой московских государей была задача "достать денег и войско". "Все дру­гие существенные реформы... в конце концов всегда вызываются эти­ми двумя главными нуждами" (155, ч.1, С. 149). Приоритет потребно­стей обороны и дефицит времени для реализации задач развития, обус­ловленные внешним по отношению к системе, навязанным извне ха­рактером импульсов модернизации (обретающей таким образом дого­няющий характер), предопределяют необходимость форсированных темпов развития, что, в свою очередь, обусловливает неорганический, вынужденный характер развития. Приоритет политических факторов в

31

системе факторов развития мобилизационного типа дает основание определить соответствующий МТР тип социальной организации как политико-центричный.

В системе факторов развития по инновационному типу домини­рующее значение имеют экономические факторы; экономические ин­тересы хозяйственных субъектов совпадают с интересами государства, роль импульсов развития выполняют внутренние экономические по­требности, обусловленные собственным органическим ритмом движе­ния общества; при этом наличные ресурсы соответствуют возникаю­щим потребностям, а в социальном- регулировании велика роль эле­ментов саморегуляции.

"Европейское общество и государство строились, так сказать, снизу вверх. Централизованная государственная власть там, действи­тельно, явилась как высшая надстройка над предварительно сложив­шимся средним слоем феодальных землевладельцев, который, в свою очередь, вырос на плотно сложившемся нижнем слое оседлого кресть­янского населения" (155, ч.1, С.148). В этом случае возможно органи­ческое поступательное социальное движение, когда цели развития со­циума соразмерны и хрономерны экономическим интересам и целям хозяйственных субъектов. Доминирование экономических факторов в системе факторов развития инновационного типа позволяет опреде­лить этот тип социальной организации как экономико-центричный.

Очевидно, что вышеприведенные параметры предопределяют доминирующую роль гражданского общества в диалоге с государст­вом. А это, в свою очередь, обусловливает тот факт, что политическим выражением инновационного типа развития является демократическая модель политической системы и демократический политический ре­жим (что, впрочем, не исключает ни теоретически, ни практически возможного применения мер принуждения и насилия для подавления асоциальных инициатив и проявлений). Логическая взаимосвязь меж­ду характеристикой ресурсной базы развития и типом политической системы обусловлена тем, что развитие социума является одной из двух (наряду с адаптацией) центральных функций политической сис­темы (216, ч. 1, С.47; 295; С.110).

Таким образом, политическая система и политический режим выступают инструментами развития, характер которых детерминиро­ван качеством ресурсной базы. Подобная роль политической системы обусловлена ее возможностями во взаимодействии с обществом. Раз-

32

личным типам политических систем и политических режимов соответ­ствуют различные типы взаимодействия с обществом. В условиях де­мократического режима (объективная обусловленность которого предо­пределена наличием достаточных ресурсов) решающее значение имеет способность политической системы извлекать из гражданского общест­ва разнообразные ресурсы преимущественно экономическими мерами. ; Мобилизационная модель развития формируется как инструмент разрешения противоречия между задачами государства и возмож­ностями населения по их решению. Это противоречие является основой несовпадения политических интересов и целей государства (суть которых — обеспечение безопасности и развития в условиях дефици­та ресурсов) с интересами и целями хозяйственных субъектов, возмож­ности которых не соответствуют масштабу целей государства. Подоб­ное несовпадение интересов является основой противоречия между государством, призванным обеспечить задачи обороны и развития и выступающим в качестве инициатора развития, и гражданами, возмож­ности которых недостаточны для решения поставленных государством задач. Это обусловливает приоритетную роль государства во взаимоот­ношении его с гражданским обществом.

Средством разрешения этого противоречия является примене­ние государством мер принуждения и насилия. Хронический дефицит ресурсов, необходимость форсированных темпов развития и обуслов­ленный этими обстоятельствами конфликт государственного и частно­го интересов в условиях мобилизационной модели обусловливают не­обходимость максимально интенсивного, на грани возможного, ис­пользования ресурсов системы, в том числе человеческих. Поскольку степень интенсивности эксплуатации значимых ресурсов, и прежде всего человеческих, как правило, предельно высока, актуальной стано­вится необходимость внеэкономического, силового принуждения, а политические цели и задачи становятся доминирующими в системе факторов развития. С. Соловьев отмечал, что явления несвободы воз­никают там, "где правительственные требования находятся в несораз­мерности со средствами подданных удовлетворять им" (245. С.434). Мобилизационный тип развития возникает как инструмент достиже­ния чрезвычайных целей с использованием чрезвычайных организаци­онных форм. Ключевыми характеристиками мобилизационного типа развития выступают строгая иерархичность целей, высокая интенсив­ность функционирования для скорейшего выполнения поставленных

33

задач, жесткая, как правило, высоко централизованная система управ­ления (280. С.88, 101). Приоритет политических факторов развития по мобилизационному типу дает основание определить соответствующий мобилизационной модели тип социальной организации как политико-центричный. По существу МТР — это милитаризованный тип органи­зации социума, в условиях которого насилие выступает в качестве ком­пенсаторного механизма, призванного восполнить дефицит необходи­мых ресурсов развития. Инструментом организации принуждения вы­ступают "жесткие" (авторитарные или тоталитарные) политические системы и репррессивные политические режимы. При этом на первый план взаимоотношений государства и гражданского общества выходит способность политической системы жесткими методами мобилизовы­вать различного рода ресурсы. Авторитаризм осуществляет эту функ­цию посредством мер принуждения; тоталитарная система прибегает к методам всеобъемлющего контроля за всей системой жизнедеятельно­сти общества.

Примером продиктованного необходимостью максимальной мобилизации ограничения государством гражданских прав может слу­жить крепостное право: "А крепостное право — откуда оно? Все от той же бедности. Крестьянина прикрепили, чтоб он кормил помещика, ратного человека, которого иначе бедное государство содержать не могло... Прикрепление крестьян — это вопль отчаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономическом положе­нии" (245. С.628, 432). В. Ключевский в "Истории сословий", анализи­руя степень и характер территориального распространения крепостно­го права, показал, что картографическое выражение географии закре­пощения крестьян буквально совпадало с линиями обороны: там, где угрозы внешних агрессий были наиболее сильны, процент крепостно­го населения был максимальным; по мере удаления от центра и очагов агрессий процент крепостного населения падал; на поморском Севере, счастливо избежавшем агрессий, крепостного права не было вообще. "Это размещение крепостного населения концентрическими кругами вокруг Москвы в русской империи XVIII в., очевидно, было следстви­ем того устройства военных сил, какое установлено было московской политикой XVI и XVII вв." (98. С.162-167). В этой же связи И. Солоневич констатировал: "Особенных свобод в Москве, конечно, не было да и быть не могло: было постоянное осадное положение" (247. С.412). Таким образом, внутренняя несвобода выступала платой — безмерно

34

высокой — за независимость от внешнего врага : "Тяжелым игом ле­жало кормление войска на народе; но оно избавляло от ига татарского, от поляков, от шведов" (245. С.628).

Необходимость перманентного использования мер принужде­ния и насилия в условиях мобилизационного развития обусловливает особую роль репрессивного аппарата как инструмента принуждения и насилия в политических системах мобилизационного типа. Если при­нять во внимание, что значительные периоды российской истории бы­ли отмечены дефицитом ресурсов развития, то становится понятным, почему большинство успешных политических модернизаций, начиная с Ивана III (создание централизованного государства), осуществлялось в рамках жестких политических систем посредством силовых мер.

Указанные обстоятельства обусловили существенную разницу политического развития России и Европы: "Наше движение историче­ское — совершенно обратное с европейским. Последнее началось с блистательного развития индивидуального начала,...у нас история на­чалась с совершенного отсутствия личного начала", — писал Кю Кавелин (93. С.168). Аналогична оценка Г. Федотова: "Весь процесс исторического развития на Руси стал обратным западноевропейскому: это было развитие от свободы к рабству. Рабство диктовалось не кап­ризом властителей, а новым национальным заданием: создания импе­рии на скудном экономическом базисе" (274, т.2, С.284, 285).

Принципиально важно отметить вынужденный характер мили­таризации и общественных отношений в рамках мобилизационной мо­дели развития. Тот факт, что "жесткие" формы организации общества не есть результат чистого произвола, а условие выживания, вынужде­ны были признать даже убежденные противники форсированного раз­вития, каким был в эпоху Екатерины II князь М. Щербатов, рассматри­вавший насильственный характер реформ Петра I (догоняющей модер­низации в терминах современной политологии) в качестве причины упадка нравов (312). Естественно-историческое движение, соразмер­ное внутреннему ритму, было для России непозволительной роско­шью. "Реформа, как она была исполнена Петром, была... делом бес­примерно насильственным и, однако, непроизвольным и необходи­мым. Внешние опасности опережали естественный рост народа... Уже люди екатерининского времени понимали, что обновление России нельзя было предоставлять постепенной тихой работе времени, не подталкиваемой насильственно" (100, кн.3, С.58).

35

Вынужденный характер создания жестких форм политической организации признает и убежденный современный либерал Р. Пайпс, которого трудно заподозрить в симпатиях к подобному типу политиче­ской организации: "Природа...предназначила России быть раздроблен­ной страной, составленной из множества независимых самоуправляю­щихся общностей", однако геополитические факторы настоятельно требовали сильной политической власти: "военная организация дела­лась просто необходимой, ибо без нее нельзя было проводить столь жизненно важную для народнохозяйственного благополучия России колонизацию" (190. С.35).

Отмечая вынужденный характер форсированного развития, нельзя не подчеркнуть пагубность влияния его режима на характер внутренней организации общества, на весь уклад жизни общества вследствие нарушения естественного ритма движения: "У каждого на­рода есть внутренний ритм своей жизни. Все заимствования и все на­учения от других национальных культур идут во благо ему, если нахо­дятся в гармонии с этим ритмом или претворяются им. Но как только начинается насильственная прививка или форсированный ввоз — в жизни народа обнаруживаются расстройства. Различие ритмов, на­сильственно соединяемых, вызывает мучительные перебои. Эти пере­бои могут приводить к тяжелой трагедии" (314. С.537).

Гиперфункция одной стороны системы всегда сопряжена с гипо­функцией других. Оборотной стороной жесткости мобилизационной модели является слабость внутренних источников развития в связи с внешним характером импульсов развития (в качестве последних, как правило, выступают внешние по отношению к системе факторы). От­сюда особое значение субъективного фактора развития — роль поли­тических элит, в особенности верховной власти, которая нередко вы­ступала в качестве кнута, подгоняющего "лошадь истории". Именно эту функцию выполняла знаменитая дубинка Петра I, который в мас­терской токаря Нартова нередко колотил ею своих "птенцов". М. Пале-олог, французский посол при дворе последнего российского царя, раз­мышляя над причинами разложения российской империи и фиксируя неспособность Николая II остановить этот процесс, ностальгически думал о дубинке Петра I и посохе Ивана Грозного.

36

Анализ основных этапов развития российского общества и госу­дарства (Киевская Русь, "удельные века", Московское государство, Российская империя СССР, современная Россия) показывает, что те из этапов русской истории, которые характеризуются как периоды разви­тия, были периодами движения в мобилизационном режиме. Таким был московский период, ознаменовавшийся созданием централизован­ного государства; такой была восходящая фаза имперского периода; в мобилизационном режиме была осуществлена индустриальная модер­низация СССР. Иначе говоря, развитие в условиях России осуществля­лось преимущественно мобилизационными методами: "на протяже­нии всей нашей истории упорно воспроизводится один и тот же тип развития, который мы назвали мобилизационным. В одни периоды он выступает более явно, в другие менее, но полностью не исчезает ни­когда" (280. С.99). Даже в эпоху бурного развития капитализма и про­мышленного подъема на рубеже XIX—XX вв. государство оставалось главным политическим фактором. Это было обусловлено не произволом власти, а условиями развития российского государства. Исследование истории земель, последовательно входивших в состав Киевского и Московского государства, Российской империи, СССР показывает, как изменялся тип организации власти (и соответствующая ему модель элитообразования) в связи с изменением внутри- и внешнеполитичес­кого контекста: как сложившийся в относительно благоприятных при-родно-климатических и политико-экономических условиях преимуще­ственно инновационный тип развития Киевской Руси с присущей ему дисперсной системой власти и двойственным — "военно-промышлен­ным" (В. Ключевский) — происхождением знати уступил место жест­кой системе политической организации со свойственной ей монополь­ной структурой власти и приоритетом служебного принципа рекрути-рования элиты в связи с необходимостью развития в условиях дефици­та ресурсов (Московский период и начальные этапы имперского пери­ода). Исключение из этого правила составляет политическая организа­ция городе в-государств Новгорода Великого и Пскова. Однако это ис­ключение лишь подтверждает правило, ибо практически по всем зна­чимым параметрам условия развития этих городов — исключительно благоприятные — кардинально отличались от тех, что сложились на основной территории Московского государства.

37

Имперский период российской истории характеризуется сочета­нием классической практики мобилизационного развития (правление Петра I) и частичного отхода от мобилизационной модели позднеимперский период). Медленное накопление ресурсов развития в течение имперского периода стимулировало первую попытку перейти к инновационному типу развития, демократическому типу политичес­кой организации и соответствующей модели элитообразования на ру­беже XIX—XX вв. Однако эта попытка потерпела неудачу как вследст­вие недостаточности ресурсов для инновационного развития, полити­ческой слабостью российской буржуазии в качестве потенциального субъекта инновационного развития, так и в связи с ее неэффективнос­тью в реализации предпосылок отказа от мобилизационной модели развития.

Ограниченность возможностей немобилизационными методами решить социально-экономические проблемы России начала XX в. и неэффективность политической элиты империи стали важнейшими причинами крушения государства в 1917 г. и возвращения к мобилиза­ционным методам развития, осуществленного в ходе индустриальной модернизации СССР. Индустриальная модернизация 1930—50-х гг. стала инструментом решения проблем развития в условиях дефицита ресурсов. Советский период развития стал классической моделью мо­билизационного развития.

Впервые реальные предпосылки перехода к инновационной мо­дели развития были созданы к 1980-м годам XX в. (создан мощный ин­дустриальный потенциал, ослабела угроза непосредственных внешних агрессий, был достигнут военно-стратегический паритет с США, на­коплен интеллектуальный потенциал — мирового уровня наука, обра­зование и т.п.). Превращение СССР в мировую сверхдержаву постави­ло на повестку дня необходимость перехода от мобилизационных ме­тодов управления к преимущественно экономическим методам поли­тической организации. Реформы А. Косыгина представляли собой пер­вую в советской истории попытку реализовать этот переход. Неудача этих попыток отложила процесс отказа от мобилизационных методов развития почти на двадцать лет. Следующая попытка перейти к инно­вационной модели развития была предпринята в период перестройки и реформ 1990-х гг. Как увидим далее, отказ от командно-администра­тивных методов управления сопровождался существенным изменени­ем доминировавшей ранее модели элитообразования.

38

Типология моделей элитообразования

Логично предположить, что диверсификация типов развития и обусловленные ею различия типов политической организации социу­ма неизбежно продуцируют отличия моделей элитообразования. Как отмечалось выше, для выявления механизма взаимосвязи типа разви­тия и типа элитообразования принципиально важным является тот факт, что в условиях мобилизационного и инновационного типов раз­вития формируются принципиально различные системы отношений между государством и гражданским обществом. Поскольку инноваци­онный тип развития характеризуется соответствием между задачами государства и его ресурсами, а значит — между интересами государст­ва и интересами его граждан, естественным образом в условиях инно­вационной модели развития складываются политические системы, в рамках которых государство и гражданское общество выступают в ка­честве равноправных партнеров. Этот принцип взаимоотношений яв­ляется системообразующим основанием западных демократий.

Представление о равноправии интересов государства и граждан­ского общества является основополагающим для политической фило­софии и практики всех западных демократий. Однако политическая традиция различных стран по-разному представляет реальные "весо­вые категории" участников политического процесса. Если в англий­ской политической традиции представление о роли государства наибо­лее близко функции пресловутого ночного сторожа — оно предстает в качестве простого посредника в процессе согласования интересов раз­личных политических акторов, то во французской или американской модели государство выступает как значительно более активный поли­тический актор, имеющий собственные, не сводящиеся к роли посред­ника, задачи и цели и последовательно добивающийся их реализации в диалоге с заинтересованными группами.

Однако, несмотря на указанные различия, принципиален тот факт, что цели и задачи социума рождаются в результате равноправно­го диалога государства и гражданского общества. В этих условиях не только формируется система разнообразных эффективных механизмов влияния гражданского общества на государство, но, более того, имен­но гражданское общество выступает в качестве субъекта строительст­ва государства. Если в России государство строит общество, то в За-

39

падной Европе общество строит государство. В этой связи П.Милюков писал: "У нас государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусло­вила государственный строй".

Принципиальной характеристикой политического выражения инновационной модели развития — демократических форм организа­ции общества — является становление "промежуточных институтов власти" (термин А. Токвилля; см. 263. С .482), в рамках которых фор­мируется система политического опосредования отношений между гражданским обществом и государством — система политического представительства (электорального, территориального и функциональ­ного), инструментами которого выступает комплекс институтов, а так­же широкая палитра неинституциональных форм. Нам представляется обоснованной позиция тех исследователей, которые относят к "инсти­туционализированному" гражданскому обществу широкий спектр раз­личного рода ассоциаций и объединений, который современная поли­тология определяет как группы интересов (interest groups) (см. напр. 9). В контексте нашего исследования мы употребляем этот термин в широком его значении: группы интересов — это сообщества, объеди­няемые особыми связями взаимной заинтересованности или выгоды и в определенной мере осознающие это (296, ч.2, С. 190). Подобное ши­рокое определение групп интересов представляет партии как частный случай групп интересов. Понятие группы интересов фиксирует суще­ствование наряду с гражданским и территориальным представительст­вом функциональной системы представительства интересов и акцен­тирует внимание на активности объединенных общностью интересов сообществ для реализации этих интересов (подробнее: 199; 200),

В условиях демократической политической системы политичес­кий процесс предстает как сложное взаимодействие разнообразных политических акторов, репрезентирующих интересы государства и гражданского общества. Важнейшей характеристикой процесса явля­ется принципиальное равноправие участвующих в нем субъектов — будь то структура государства или агенты гражданского общества.

Тот факт, что политический процесс представляет собой взаимо­действие различных подсистем (государство и гражданское общество), предопределяет плюралистический характер организации политичес­кой элиты. Логично предположить, что состав политической элиты в подобной системе формирует высший эшелон репрезентирующих го-

40

государство и гражданское общество структур (суть этой организации лучше всего выражает формула Р. Даля "полиархия" (326*). Принад­лежность к политической элите определяется степенью вовлеченности различных политических акторов в процесс принятия стратегических решений.

Если государство является важнейшим субъектом политическо­го управления (что автоматически предопределяет принадлежность к политической элите высшего эшелона государственной власти), то со­зданные в лоне гражданского общества структуры в той мере являют­ся субъектами политики, в какой они выступают в качестве посредни­ков между членами групп интересов и государством (295. С. 100), и вы­ступают в качестве участников принятия решений в той мере, в какой оказывают давление на властные институты. Таким образом, с точки зрения участия в принятии решений (а значит, причастности к полити­ческой элите), особую роль играют группы интересов, специально со­здаваемые для оказания давления на органы власти, ибо их непосред­ственной целью является влияние на властные институты для реализа­ции тех или иных конкретных политических и экономических интере­сов и целей, то есть группы давления: "Группа давления есть группа интересов, которая оказывает давления" (298, ч. 3. С.90).

Очевидно, что среди многообразных групп давления (к числу таковых исследователи относят профсоюзы, предпринимательские ор­ганизации, политические клубы, церковь (65. С. 147-157)) по-настоя­щему серьезным субъектом взаимодействия с государством выступают группы давления, созданные в среде крупного бизнеса. Это обусловле­но целым рядом факторов. Прежде всего следует отметить приоритет экономических факторов в условиях развития по инновационному ти­пу, определяющий особую роль репрезентирующих эти факторы субъ­ектов. Поскольку, как отмечалось выше, импульсы развития в услови­ях инновационной модели идут "снизу", то роль инициатора импуль­сов развития принадлежит не государству, а частному интересу и част­ному бизнесу. К этому следует добавить неординарный социальный статус крупного бизнеса и аккумулированные в его распоряжении зна­чительные экономические ресурсы. Отсюда и особая политическая роль крупного бизнеса в обществе, которая предопределяет приоритет бизнес-элиты по отношению к политической и доминирование создан­ных в среде крупного бизнеса групп давления в системе политическо­го представительства интересов. Характер отношений между государ-

41

ством и организованным представительством интересов крупного биз­неса разнообразен и включает как институциональные формы, так и неформальные отношения (наиболее известным примером последнего является лоббизм). Примером успешного влияния крупного бизнеса на выработку правительственной политики может служить значительная поддержка, оказанная в начале 1980-х гг. в США Комитетами полити­ческого действия кандидатам новой консервативной волны, что во многом способствовало победе Р. Рейгана как кандидата в президенты в начале 1980-х гг. и существенно влияло на выработку его политиче­ского и экономического курса уже в качестве президента.

По сути проблема взаимодействия государства и крупного бизне­са есть проблема взаимодействия политической и экономической эли­ты. Очевидно, что в условиях демократической модели приоритет — за экономической элитой по отношению к политической. При этом как экономическая, так и политическая элиты имеют дисперсный, плюра­листический характер. Если структурно экономическая элита пред­ставляет собой сложную систему бизнес-корпораций, то политическая элита предстает как сложное дисперсное образование, в состав которо­го входит высший эшелон репрезентирующих государство и институ­ты гражданского общества структур.

В связи с равноправным статусом различных субъектов полити­ки логично предположить, что отношения между элитными сегмента­ми носят характер конкуренции, а способом внутриэлитных отношений в этой системе является политический торг (сделка). Дисперсный ха­рактер элитной организации предполагает многообразные формы вну­тренней организации субэлитных образований. Среди последних — группы давления, корпорации, кланы, клиентелы.

Отметим различия между ними. Группы давления определены выше. Клиентелы — форма персональной или коллективной зависимо­сти, исходящая из неравномерного распределения ресурсов власти (12. С. 121). Характерными чертами патрон-клиентных отношений явля­ются их преимущественно личностный, частный и неформальный ха­рактер, неравенство в обладании властными ресурсами и существен­ное неравенство социальных статусов, а также взаимные обязательст­ва и заинтересованность.

Современные исследования западных политологов показали, что вопреки сложившемуся в 1950—60-х гг. представлению, клиенте­лы распространены не только в традиционалистских обществах, но па-

42

трон-клиентные отношения существуют и в индустриально развитых странах, причем в последних клиентела выступает отнюдь не в качест­ве непреодоленного наследия вассалитета, а складывается внутри во­площающих рациональность институтов, к числу которых относится, например, бюрократия (13. С. 99-100). Близким к понятию клиентелы является понятие клана, которое также отличает фиксация личностно­го, нередко фамильного характера отношений между членами сообще­ства. Корпорации — это устойчивые сообщества в принципе равно­правных членов, объединенные общностью интересов, прежде всего, экономических.

В реальной политической практике эти образования нередко совпадают: так, в качестве корпорации может выступать образованное на основе патрон-клиентных отношений сообщество, а в качестве группы влияния выступает корпорация. Точное определение характера того или иного социального образования требует анализа ее конкрет­ных структурно-функциональных параметров.

Таким образом, сформировавшаяся в условиях инновационной модели политическая система характеризуется равноправием государ­ства и гражданского общества при доминирующей роли последнего в качестве субъекта создания государства, а специфика процессов элито­образования в условиях инновационного развития обусловлена доми­нированием экономических факторов в системе факторов развития, что определяет приоритет "элиты крови" (аристократия) на ранних стадиях развития или "элиты владения" (финансово-промышленная олигархия) в индустриальном обществе. Доминирование экономичес­кой элиты находит выражение в ее ключевой роли в принятии страте­гических решений как в области политического управления в целом, так и относительно персонального состава высшего эшелона управле­ния. Глава государства в этом случае выступает лишь как первый сре­ди равных.

Описанная выше модель элитообразования характерна для За­падной Европы и США и существенно отлична от той, что сложилась в России. Предпосылками формирования этой модели элитообразова­ния стали отсутствие масштабной и значимой внешней угрозы, хроно­мерный, соразмерный по темпу естественным импульсам и органиче­ским потребностям социума характер экономического и политическо­го развития. Это определило преобладание инновационного типа раз­вития и формирование соответствующей ему демократической поли-

43

тической системы, импульсы создания которой исходили "снизу". На­иболее наглядно различия моделей элитного рекрутирования вследст­вие различий важнейших оснований формирования политико-право­вых систем можно продемонстрировать на материале сравнительной характеристики политических процессов в России и США, ибо усло­вия развития США, будучи воплощением наиболее типичных для ев­ропейского типа социальной организации характеристик, практически по всем параметрам диаметрально противоположны. Не случайно И. Солоневич отмечал, что в мировой истории нет более крайних про­тивоположностей, чем история России и США {247. С.70).

Основатели американского государства были убеждены в том, что демократия в США и неизбежность их независимости во многом обусловлены благоприятными демографическими и природными фак­торами: наличием плодородных земель и мягкого климата (северная граница США расположена на широте Киева; в США нет ни одного за­мерзающего порта). Бенджамин Франклин был уверен в важном значе­нии наличия свободных земель и роста населения для политического развития США. К этому, безусловно, следует добавить благоприятные внешнеполитические условия: со времени окончания войны за незави­симость отсутствует сколько-нибудь значимая угроза внешних агрес­сий. Территория США защищена естественными преградами — двумя океанами. Кроме того следует принять во внимание разницу в старто­вых цивилизационно-культурных условиях, ставших достоянием США в качестве преемника Европы: в формировании идеологии аме­риканского общества значительную роль сыграло классическое насле­дие античности. Основатели американского государства тщательней­шим образом изучали наследие античности и средневековья в поисках ответов на актуальные для них вопросы. Томас Джефферсон считал Тацита первым писателем мира. "Жить, не имея под рукой того или иного сочинения Цицерона и Тацита, — писал Джон Куинси Адаме, — для меня все равно, что лишиться какой-либо части тела" (307. С. 19). С таким же почтением основатели американской политической систе­мы изучали сочинения Полибия и Макиавелли.

Наконец, еще одно существенное различие между Россией и США следует принять во внимание. Если Россия использовала исклю­чительно собственные ресурсы, периодически вынужденно направляя их на нужды обороны, то СШ имели возможность не только экономить на оборонных расходах, но и аккумулировать инвестиции, получаемые

44

из различных источников, в том числе за счет активной торговли ору­жием. Так, если в ходе второй мировой войны СССР потерял треть на­ционального богатства, то, по свидетельству американского исследова­теля С.Блюменталя, предприниматели "солнечного пояса" — западно­го побережья США — аккумулировали значительные капиталы имен­но после второй мировой войны (323. С.58), что позволило им выйти на политическую арену США в качестве серьезного политического ак­тора (329. С.247). То, что мы называем организацией европейского хо­зяйства, — а американского еще больше, — есть "результат многове­кового и почти беспрепятственного накопления материальных ценнос­тей" (247. С.230).

США как государство было создано по европейской модели — "снизу" и усилиями экономических элит. Основатели американской политической системы не были типичными представителями четырех­миллионного тогда населения США, включавшего 12 штатов (боль­шинство населения составляли мелкие фермеры, торговцы, сервенты, рабы). Из 55 делегатов Конституционного конвента 1787 г.абсолютное большинство принадлежало к высшему имущественному слою. Не­удивителен комментарий Томасом Джефферсоном списка делегатов Конституционного конвента: "Это действительно собрание полубогов" (61. С.51, 63). Императивом созданного таким образом государства ес­тественным образом стала неприкосновенность частных прав при ак­центировании неприемлемости уравнительных тенденций.

Политический приоритет экономически доминирующих групп в общей системе элитных групп США отмечают многие исследователи. Ф. Хантер, изучая структуру власти в г. Атланта (333), пришел к выво­ду о том, что американское общество управляется немногочисленной и относительно монолитной элитой. В рамках этой элиты политическая власть составляет лишь побочную власть: по существу реальные реше­ния принимает бизнес-элита (цит. по: 298, ч.З, С.135). Аналогична по­зиция Р. Миллса, полагающего, что истоки политического могущества в США во многом обусловлены приоритетом экономических позиций и рассматривающего крупные экономические корпорации в качестве од­ного из трех важнейших социальных институтов наряду с государством и армией (153. С.25-27).Доминирующую роль экономических элит в структуре элит США отмечает также М. Марджер (336. С. 150). Этот те­зис получил подтверждение в ходе осуществленного Р. Патнемом срав­нительного изучения элит США, Великобритании, Италии, Германии

45

(340. С.50-70). Патнем пришел к выводу, что экономические элиты США (которые он называет также стратегическими), как правило, рек­рутируются из более привилегированных слоев, чем собственно поли­тические и административные (аналогично мнение М. Марджера — да­же в США, где вертикальная мобильность весьма интенсивна, социаль­ное происхождение остается важным фактором процессов элитного ре­крутирования (336. С. 170-200). Иерархия элит в американской властной вертикали выглядит следующим образом: на вершине — экономические элиты; средние позиции занимают политические, ступенью ниже — ад­министративные . Патнем полагает, что существует закон "возрастаю­щей диспропорциональности", действующий во всех политических си­стемах: чем выше уровень политической власти, тем больше представ­лены в нем группы, обладающие высоким социальным статусом. В до­казательство Патнем приводит следующие результаты эмпирических исследований. Среди членов собственно политических, элит число вы­ходцев из семей высших слоев составляет: в США 44 процента, в Вели­кобритании 58 процентов, в Италии 28 процентов, в Германии — 35 процентов, а из семей внеэлитных слоев — 18 процентов, 22 процента, 36 процентов и 30 процентов соответственно. Среди членов админист­ративных элит США, Великобритании, Италии, Германии выходцы из семей высших слоев составляют 47, 35, 42, 42 процента соответствен­но, тогда как дети лиц внеэлитного происхождения соответственно — 18,18,9,8 процентов. В то же время в среде экономических элит 71 про­цент крупнейших бизнесменов были выходцами из высших слоев и только 9 процентов — по социальному происхождению принадлежали к внеэлитным слоям (340. С.50—70).

В подобной политической системе фигура главы государства яв­ляется как бы воплощением элитного консенсуса. Конституция США наделяет президентскую власть ограниченными полномочиями. А. Шлезингер писал в книге, посвященной президентству Р. Никсона, что американская Конституция допускает сильную президентскую власть лишь в рамках действенной системы контроля. Американский прези­дент даже не первый среди равных, а представляет собой, так сказать, материализованный, воплощенный консенсус элит. По мнению Р. Ной­штадта, американский президент больше чиновник, чем лидер в пол­ном смысле этого понятия (173. С.36). Р. Нойштадт констатировал также слабость президентской власти, одним из основных инструмен­тов которой в условиях США является сила убеждения: "Автоном-

46

ность институтов и разделение властей задают условия, в которых пре­зидент вынужден убеждать" (173. С.64).

Таким образом, реальная власть американского президента оп­ределяется не просто формальными полномочиями, а способностью убеждать, добиваясь элитного консенсуса.

Несмотря на общую тенденцию роста полномочий президента США в XX в., президент не может монополизировать процесс приня­тия решений. "Функции президента ограничены установившейся эли­тарной системой, и он может осуществлять управление только в рам­ках этой системы. Выбор, стоящий перед президентом, ограничен те­ми альтернативами, которые предлагает элита, поддерживающая пре­зидента. Он не может действовать без согласия существующей элиты. Президент должен тонко чувствовать интересы основных правящих элит — бизнеса, сельского хозяйства, военных, чиновничества, элиты в области образования и т.д." (61. С.191). Президент может пренебречь позицией внеэлитных групп (хотя и в этом случае его поведение долж­но быть предельно гибким, чтобы, манипулируя мнением внеэлитных слоев, сохранять их симпатии на своей стороне), но мнение элит — всесильный ограничитель и корректор деятельности исполнительной власти. Население избирает президента, но элиты влияют на выработ­ку стратегических линий его курса. Занимая ключевую позицию в си­стеме элит и обладая огромным символическим значением, президент не имеет права "командовать" элитами — ни политическими, ни тем более экономическими. "Президентские "полномочия" не всегда вы­глядят внушительно, когда президент приказывает, но неизменно уме­стны, когда он убеждает" (173. С. 64).

В условиях подобной системы власти процесс принятия реше­ний — это процесс сделок, уступок и компромиссов. В этой связи Р. Даль констатировал: "возможно, ни в одной другой политической системе в мире торг не является таким основополагающим компонен­том политического процесса", как в США (62. С. 156). "Власть убеж­дать— это власть торговаться... могущество президента определя­ется его умением торговаться" (выделено мною — О. Г.), — полага­ет Р. Нойштадт (173. С.67, 77). Глава исполнительной власти гибко ла­вирует в поисках знаменателя позиций основных заинтересованных групп — финансовых, административных, военных и т.п. А. Шлезин­гер писал в этой связи: "В известном смысле президентская власть в США была слабой изначально.

47

Президент действительно наделен чрезвычайно широкими пол­номочиями во всем, что касается выработки политического курса. Это понятно: право разработки политических программ закреплено за ним Конституцией, Но он практически лишен возможности влиять на про­цесс проведения этих программ в жизнь, только лидер, способный убеждать и торговаться, способен вообще запустить в ход громозд­кую управленческую машину" (выделено мною — О. Г.) (307. С. 410). Несомненно, относительная слабость президентской власти в США обусловлена таким важным фактором, как отсутствие значимых угроз внешних агрессий. Это понимал уже А, Токвиль, отмечавший, что если бы американский союз подвергался угрозе извне, исполни­тельная власть имела бы гораздо большее значение (263).

Результатом возрастания роли внешней политики в системе жиз­ненно важных интересов США в XX в. стала тенденция расширения полномочий президентской власти. Пиком этой тенденции стал пери­од президентства Р. Никсона. А. Шлезингер озаглавил свою книгу, по­священную последнему периоду президентства Никсона, "Имперское президентство", подразумевая под этим термином стремление главы исполнительной власти нарушить баланс между президентской влас­тью и представительными органами, предусмотренный Конституцией, в пользу президента. Конгресс США в соответствии с положениями Конституции обладает исключительным правом принятия решений в трех жизненно важных сферах — вступление страны в войну, утверж­дение государственного бюджета и контроль за деятельностью всех го­сударственных учреждений. И если прецедентами нарушения прези­дентами первой из указанных прерогатив конгресса отмечена почти вся история США, начиная с Т. Джефферсона, то президентство Р. Ни­ксона отмечено активными попытками лишить конгресс двух других его важнейших прав — добиться возможности бесконтрольного расхо­дования специальных фондов и урезать право контроля конгресса за деятельностью администрации. Таким образом, эти шаги знаменовали стремление преобразовать систему президентской власти, доведя это преобразование до логического предела — плебисцитарного прези­дентства, в основе которого лежит представление о том, что президент подотчетен только своим избирателям, да и то раз в четыре года.

Однако эти шаги Никсона потерпели сокрушительное пораже­ние и привели к результату, прямо противоположному желаемому: он был вынужден уйти в отставку под угрозой импичмента, а это, в свою

48

очередь, существенно ослабило рейтинг института президента во вну­триполитическом раскладе сил и привело к падению доверия к инсти­туту президента в целом. В 1959 г. в ответ на вопрос: "К кому вы отно­ситесь с большим доверием — президенту или конгрессу?" 61 процент опрошенных высказались в пользу президента и лишь 17 процентов — в пользу конгресса. При ответе на аналогичный вопрос в 1977 г. отве­ты распределились следующим образом: 58 процентов голосов в поль­зу конгресса и лишь 26 процентов — в пользу президента (307. С.406).

Угроза импичмента Никсону и его последующая отставка пред­ставляют наиболее яркий пример отторжения американской политиче­ской системой директивного, жесткого стиля лидерства верховной вла­сти — отторжения тем более знаменательного, что произошло оно в контексте общей тенденции расширения президентских полномочий и возрастания симпатий массового избирателя к институту президента. Известно, что отставка Никсона стала результатом не просто грубых ошибок или должностных нарушений, а была обусловлена изоляцией президента от ведущих элитных кланов, неспособностью принять гиб­кий стиль политического лидерства и пренебрежением сложившимися правилами игры. Никсон попытался превратить Белый дом в центр принятия важнейших решений, поставив сотрудников аппарата своей администрации выше влиятельных фигур конгресса.

Но главную роль сыграло то обстоятельство, что Никсон не смог завоевать доверие влиятельных кланов старых восточных элит, для ко­торых выходец с Запада, сам пробивший себе дорогу, остался плохо воспитанным выскочкой, пренебрегшим традиционными неписаными правилами политической игры. Никсон стал первым президентом США, который попытался построить свою политическую стратегию преимущественно на силах "солнечного пояса", представители которо­го постепенно вытеснили из команды Никсона вашингтонцев. Более половины сотрудников его штаба представляли этот регион. Треть ру­ководителей правительственных агентств и половина его новых назна­чений также представляла "солнечный пояс". Неготовность к гибкому взаимодействию со старыми восточными элитарными кланами в ко­нечном счете стала роковой для Никсона. В этой связи С. Блюменталь убежден, что своим главным врагом Никсон считал могущественный восточный истеблишмент. По мнению бывшего президента, "уотер­гейтсткий скандал" представлял собой заговор, чтобы разделаться с ним"(323.С.58-59).

49

История президентства Р. Никсона показательна для понимания расклада сил в структуре элитной организации власти подобной той, что существует в США: именно элитный консенсус различных групп определяет судьбу главы исполнительной власти. При этом позиция внеэлитных слоев не имеет принципиального значения. Симптоматич­но, что Р. Никсон, оставаясь аутсайдером для восточного истеблиш­мента, рассматривал и ощущал себя выразителем интересов массовых внеэлитных слоев. Однако, изолировав себя от правящих элит, Никсон лишился и поддержки средних американцев: влиятельные группы эли­ты посредством ряда технологических процедур сумели восстановить против него и широкие слои населения, которые Никсон рассматривал в качестве своей опоры (свидетельством изоляции Никсона и от вне-элитных слоев стало беспрецедентное падение его рейтинга в послед­ние месяцы пребывания в Белом доме). Как видим, и в системе отно­шений "элиты — массы" политические системы России и США раз­личны: в условиях американской политической системы "президент­ская репутация надежно защищена от капризов улицы" (173. С. 120).

Другой, быть может, еще более убедительный в силу "чистоты эксперимента", пример фиаско президента, разошедшегося в принци­пиальном вопросе с влиятельными элитными группами,—судьба Дж. Ф. Кеннеди. В отличие от "выскочки" Никсона выходец из влиятельно­го и состоятельного восточного клана аристократ Кеннеди, несомнен­но, прекрасно вписывался в традиционный политический истеблиш­мент, блестяще владел неписаными правилами игры на политической бирже, одним словом, был "своим" на политическом Олимпе. Клан Кеннеди был столь влиятелен, что один из конкурентов Кеннеди на ранних этапах президентской гонки 1960 г. признавал, что чувствовал себя мелким торговцем, который пытается конкурировать с сетью крупных магазинов, воспоминания близких семье Кеннеди лиц свиде­тельствуют о том, что глава клана миллионер Джозеф Кеннеди целеу­стремленно и настойчиво готовил своих сыновей к политической карь­ере, будучи убежден, что по крайней мере одному из них предстоит стать президентом США (87. С.328, 346). Однако, похоже, что эти об­стоятельства сыграли злую шутку с Кеннеди: он посчитал свой дейст­вительно очень высокий потенциал влияния достаточным, чтобы пре­небречь мнением конкурирующих кланов в принципиальном вопросе. Независимо от того, кто именно персонально выступал в роли оппо­нентов президента, обстоятельства гибели Джона Кеннеди, судьба

50

двух его братьев, оставивший много вопросов ход расследования и ре­зультаты работы комиссии Уоррена, и другие, обстоятельства свиде­тельствуют, что события 1963 г. в Далласе стали делом рук не убийцы-одиночки, а лиц, реальное влияние которых, в том числе и в органах государственной власти, было выше, чем аналогичный показатель погибшего президента.

Указанные различия политических систем США и России обус­ловили формирование разных типов политического лидерства — чрез­вычайно гибкого в условиях США и предельно жесткого — в России. Наиболее наглядный пример свойственного американской политичес­кой культуре стиля лидерства в нынешнем веке является стиль прези­дентства Л. Джонсона.

Без малого тридцать лет жизни Л. Джонсона были связаны с Конгрессом: три года он проработал в аппарате Палаты представите­лей, еще три — на административной должности, одиннадцать лет в качестве конгрессмена и двенадцать — сенатора (из них шесть в каче­стве лидера большинства). Джонсон блестяще владел искусством ком­промисса и техникой процедурных согласований, хорошо знал личные мотивы и установки ведущих фигур конгресса. В процессе взаимодей­ствия с ведущими политиками Джонсон максимально учитывал пар­тийную принадлежность, психологические и иные особенности парт­неров, а личное общение было одним из важнейших слагаемых успеха Джонсона. Конечно, практика взаимодействия президента Джонсона с конгрессом не исключала и жестких методов "выкручивания рук", од­нако они были скорее исключением, чем правилом: "Что он действи­тельно выкручивает, так это ваше сердце. Он говорит, что нуждается в вашей помощи, и слезы прямо-таки сочатся из телефонной трубки" (61. С. 197-198). И именно неготовность Никсона к подобному стилю элитного взаимодействия стала одним из важных факторов его пора­жения: "Инстинктивно, в кризисной ситуации Никсон "боролся как черт", а не торговался" (выделено мною — О. Г.; см.: 61; С.208).

Между тем для мобилизационной модели элитообразования ха­рактерен жесткий, лобовой, директивный стиль политического лидер­ства. В условиях этой модели "уговаривающий" Л. Джонсон есть ано­малия: вспомним, что характеристика А. Керенского в качестве "глав-ноуговаривающего" использовалась в качестве констатации его неспо­собности эффективно выполнять функции лидера. Можно привести и другие примеры попыток практики гибкого стиля политического ли-

51

дерства в условиях жесткой политической системы. Известно, что Л. Брежнев не стремился к имиджу руководителя с "твердой" или "же­сткой" рукой. Напротив, подобно Л. Джонсону, нередко он посвящал два — три часа служебного времени телефонным звонкам руководите­лям крупнейших региональных парторганизаций, демонстрируя важ­ность мнения региональных функционеров для генсека. В этой связи ряд исследователей полагает, что Брежнев не только не казался жест­ким руководителем, но и не был им, ссылаясь на приобретенное Бреж­невым еще во времена работы в Днепропетровске прозвище "балери­на", подразумевающее его склонность быть подверженным различным влияниям (140). Однако, на наш взгляд, подобная позиция не вполне точна, ибо Брежнев на протяжении своей политической карьеры до 1975 г. не раз демонстрировал способность обойти на крутых виражах, политической гонки не только более опытных и искушенных (Н. Хру­щев, А. Косыгин), но и более молодых и энергичных (А. Шелепин) конкурентов. За внешней аморфностью Брежнева стояла безусловная способность профессионального политика устранять конкурентов. "Аморфность" Брежнева есть максимум гибкости, которую может поз­волить себе политик в условиях жесткой политической системы. По­добно тому, как американская политическая культура отторгает дирек­тивный стиль лидерства, российский политический климат обрекает на поражение слабого лидера.

Таким образом, мы пытались показать, как различия в условиях формирования политических систем продуцируют различия процес­сов элитообразования. Попытки применить сколь угодно продуктив­ные элементы систем, сформировавшихся в иных, нежели органичес­кие, условиях приводят к пагубным результатам. Примером тому, что могло бы произойти в случае попытки применения сложившейся в ус­ловиях России жесткой системы элитной организации, является судь­ба Р. Никсона.

* * *

Для концептуальной разработки модели элитообразования в России принципиальное значение имеет приоритетность влияния по­литических факторов развития, а политическая организация общества ("жесткие" — авторитарные или тоталитарные политические системы и репрессивные режимы) характеризуется отсутствием или неэффек-

52

тивностью механизмов воздействия гражданского общества на госу­дарство. В тоталитарном варианте политической системы промежу­точные формы отношений между государством и гражданским обще­ством практически отсутствуют; в условиях авторитарных форм прав­ления возможности влияния гражданского общества на принятие важ­нейших стратегических решений малоэффективны. В этих условиях государство выступает в качестве монопольного субъекта управления. Это определяет тот факт, что властная элита формируется в лоне госу- , дарственных структур и конституирует в качестве властной элиты выс­ший эшелон административно-политической бюрократии. Эти же фак­торы детерминируют преимущественно монолитный характер органи­зации политической элиты в подобной системе власти: монополия го­сударства на политическое управление предопределяет монолитную структуру политической элиты.

Доминирование мобилизационного типа развития в течение зна­чительных периодов российской истории обусловило тот факт, что со­ответствующая этому типу развития модель элитообразования была доминирующей в условиях России. На основании этой модели рекру­тировался правящий слой Киевской Руси (боярство). Этот же принцип работал и в "удельные века" (за исключением вольных городских об­щин Новгорода Великого и Пскова, где элиту составляла торгово-про­мышленная олигархия). На основании мобилизационных принципов элитообразования рекрутировались дворянство и бюрократия в Рос­сийской империи.. Этот же принцип лег в основу формирования совет­ской номенклатуры. В современном российском обществе этот прин­цип все больше уступает место технологиям рекрутирования элиты на основании свойственных экономико-центричному типу организации принципов — формируется промышленно-финансовая олигархия, вступившая в борьбу с классической номенклатурой. Современный этап развития российского общества характеризуется существенным изменением доминировавшей в предшествующие периоды истории модели элитообразования: происходит сложный и нелинейный пере­ход от бюрократического принципа элитного рекрутирования к оли­гархическому. Политический процесс в современной России предста­ет как сложное взаимодействие плюралистически организованных групп экономической элиты с политико-административной бюрокра­тией. При этом все более значимой становится роль экономически до­минирующих групп в выработке политического курса и формировании

53

политического истеблишмента, который выступает в качестве объекта соперничества конкурирующих экономических кланов. В этой связи показателен комментарий "Независимой газеты" объединения в янва­ре 1998 г. компаний ЮКОС и "Сибнефть" в ходе подготовки к разделу государственной компании "Роснефть": "Будущий президент страны будет избран на аукционе по "Роснефти" (118).

Таким образом, реформы 1990-х гг. знаменуют трансформацию модели элитообразования более значительную, чем та, которая произо­шла в 1917 г., когда традиционная для России модель элитообразова­ния лишь изменила свой внешний облик, сохранив содержание. Ис­пользуя в качестве критерия периодизации процесса становления рос­сийских политических элит принцип доминирования той или иной мо­дификации мобилизационной модели элитообразования, можно выде­лить следующие этапы: период доминирования боярства в качестве правящего слоя русского общества (киевский период, "удельные века", Московское государство); этап российской истории, в течение которо­го во главе русского государства стояло дворянство. Границы этого пе­риода определены 1682 г. (отмена местничества) и 1825 г. (начало ни­колаевской бюрократической канцелярии); период доминирования им­перской бюрократии в качестве руководящего слоя (1825—1917); гос­подство советской номенклатуры (1917—1991). Этой периодизацией будет определена логика изложения характеристики процесса форми­рования российских политических элит. Тенденции развития совре­менной политической элиты России будут изложены в специальной главе.

Принципиально важно отметить, что несмотря на различие ха­рактера исторических форм организации элиты (которые историческая наука определяет как боярство, дворянство, имперская бюрократия, советская номенклатура), системообразуюшие принципы их формиро­вания во многом совпадают и определяются доминированием мобили­зационных методов и механизмов развития. Это означает, что процесс эволюции российских политических элит есть по существу процесс формирования и трансформации мобилизационной модели элитообра­зования.

Поскольку политическая элита мобилизационного типа форми­руется в недрах государства, фактически совпадая с ним, то принципи­альным для определения специфики российской бюрократии в качест­ве политической элиты является характер государства. В этой связи

54

следует отметить, что постоянная мобилизация всех сил страны на борьбу за образование и укрепление государственной территории, "требующая предельного напряжения сил и средств обусловила идею всеобщего государственного тягла и чрезвычайное усиление централь­ной власти" (111. C.20-21). Иначе говоря, государство мобилизацион­ного типа представляет собой разновидность служилого государства, системообразующим основанием которого является принцип всеобщ­ности службы (служилым государством известный русский историк и правовед Б. Чичерин называл систему, в которой служба престолу яв­ляется функцией не одного сословия, а всех подданных: в служилом государстве "все подданные прикреплены...к местам жительства или к службе, все имеют своим назначением служение обществу. И над всем этим господствует правительство с неограниченной властью" (292. С.383). Размышляя над российской действительностью, М. Сперан­ский писал: в России есть "рабы государевы и рабы помещичьи. Пер­вые называются свободными только в отношении ко вторым" (248. С.43). А. де Кюстин называл крепостных крестьян, труд которых яв­лялся средством вознаграждения служилого сословия за выполняемые им обязанности, "рабами рабов"(124*). Это же обстоятельство отмеча­ет Р. Пайпс: "крепостное состояние крестьян не было в России неким исключительным явлением, а представляло собою составную часть всеохватывающей системы, прикрепляющей все население к государ­ству,... крепостной Московской Руси... был членом общественного ор­ганизма, никому не позволяющего свободно распоряжаться своим вре­менем и имуществом" (190. С.141).

Основанием социальной стратификации в подобной системе вы­ступает не различие имущественного ценза и политических прав, как это происходит в гражданском правовом обществе, а различие обязан­ностей перед государством. Ключевым для социальной структуры следствием этого порядка является то, что экономическое положение каждого класса есть функция его государственных обязанностей: "го­сударственная повинность стала основанием общественного деления, существенным признаком сословия или класса" (98. С.124). При этом обязанности носят всесословный характер для всех социальных групп, включая элитные. Общество разделяется на две основные категории — служилый класс и податные сословия (тягло). Если первые служат, то вторые доставляют необходимые для существования государства и служилого сословия материальные средства. Как отмечалось вы-

55

ше,"служилый характер" государства конституирует высший эшелон государственной бюрократии в качестве политической элиты. "Рус­ское дворянство тем существенно отличается от прочих европейских, что с самого начала... имело значение служебного класса" (93. С. 134) При этом характерно, что даже высшие категории податных сословий, в том числе состоятельные слои торгово-промышленного класса, в Московском государстве и Российской империи никогда не обретали политического влияния, сопоставимого с политическим значением го­сударственной бюрократии.

Монопольное положение государства в качестве субъекта управ­ления и служилый характер государства были главным, но не единст­венным фактором, предопределившим служебный характер, а не иные принципы (происхождение, землевладение, финансовый) рекрутиро­вания политической элиты. Следует назвать и иные факторы, предо­пределившие "служебный" характер организации политической элиты в России.

а) Неприемлемость рекрутирования элиты по признаку проис­хождения была обусловлена тяжестью государственных обязанностей правящего слоя и нежеланием родовой аристократии нести службу го­сударству. Так обстояло дело и с боярством, и с дворянством (к середи­не ХIХв. сформировалась целая прослойка дворянства, никогда ни в какой службе не бывавшей). В условиях органического развития и от­носительного мира это нормально, но в условиях перманентных войн государство нуждалось в многочисленном служилом классе, что опре­деляло мобилизацию на службу и привилегированных слоев населе­ния.

б) Критерием рекрутирования элиты не стало и землевладение, так как скудные почвы России, являясь средством прокорма, не давали "побочного продукта собственности — решающего голоса в политиче­ской жизни" (190. С.229). В Европе ситуация была иной: майорат и право первородства обеспечили крупные состояния, остававшиеся в собственности одних и тех же родов на протяжении длительного вре­мени. В России же в связи с низкой плодородностью земель и убыточ­ностью сельского хозяйства ни одно из крупных состояний не вышло из земледелия. Начиная с норманнского завоевания Киевской Руси правящий слой России в качестве источника прибавочного продукта рассматривал не сельскохозяйственную эксплуатацию земли, а извле­чение дани, между тем как в Англии, также завоеванной норманнами,

56

где земли плодородны и являются большой ценностью, они были раз­делены между членами норманнской знати, превратившейся в земле­владельческую аристократию (190. С.53).

в) Основанием рекрутирования элиты не стал и финансовый ка­питал, так как последний всегда в России был дефицитом; российская буржуазия — это "буржуазия, которой не было" (Р. Пайпс.).

Представление о том, что политическую элиту в условиях моби­лизационной модели составляет высший эшелон бюрократии, есть лишь половина ответа на вопрос о специфике процессов элитообразо­вания в России. Полнота характеристики требует ответа на вопрос о природе механизма рекрутирования бюрократии и внутренней струк­туре политической элиты в условиях мобилизационной модели. На наш взгляд, в обществе, развивающемся в мобилизационном режиме, политическая элита формируется по принципу "привилегии за служ­бу", то есть на основе временного и условного пользования получен­ными за государственную службу благами.

Принцип "привилегии за службу" определяет механизм рекру­тирования высшего эшелона бюрократии в качестве политической эли­ты, и в идеальном своем выражении стремится к меритократическому критерию — принципу достигнутого успеха, если воспользоваться термином К. Манхейма (136. С.317). Следует оговориться, что "слу­жебный" принцип, будучи приблизительным эквивалентом меритокра­тического, модификационно разнообразен в зависимости от того, ка­кие именно качества рассматриваются в качестве достоинств — орга­низационные способности, интеллект, эрудиция, политическая воля и т.п. "Служебный" принцип в качестве меритократического критерия подразумевает прежде всего способность к мобилизации общества для функционирования в чрезвычайном режиме. Это предполагает в каче­стве критериев эффективности элиты такие ее характеристики, как го­товность к самомобилизации и подчинению, политическую волю, пре­дельную собранность, физическую выносливость и т.п.

Почему в качестве механизма элитного рекрутирования высту­пает принцип "привилегии за службу"? С нашей точки зрения, приви­легии есть "пряник", необходимый для привлечения на службу в связи с тем, что функции правящего слоя в условиях мобилизационной мо­дели — реализация задач обороны и развития государства в условиях дефицита ресурсов — в своем исходном варианте весьма далеки от представления о положении праздного класса. Более того, В. Ключев-

57

ский констатировал, что на высшие служилые классы обязательные го­сударственные повинности падали с наибольшей тяжестью (98. С. 188), Р. Пайпс писал, что по крайней мере в одном отношении московские служилые люди находились в худшем положении, чем их крепостные: в отличие от них, слуги государевы не могли жить круглый год дома, в кругу семьи (190. С.142).

Поэтому хозяйственные выгоды, которыми пользовались раз­личные классы в условиях России, служили не интересам этих клас­сов, а целям государства, "были средствами исполнения государствен­ных обязанностей, положенных на общественные чины, а не средст­вом обеспечения интересов этих чинов" (98. С. 201). Так, все владель­ческие права дворянства в бытность его политически господствующим классом на крестьян были обусловлены соответствующими государст­венными обязанностями владельцев. Перефразируя сказанное в иной связи В. Ключевским, можно констатировать, что привилегии россий­ской бюрократии были не сословными правами, а "только экономиче­скими пособиями для несения обязанностей". А соотношение обязан­ностей и привилегий бюрократии в Московском государстве было "об­ратно тому, какое существовало в других государствах между полити­ческими обязанностями и правами: там первые вытекали из послед­них, как их следствия; здесь напротив, выгоды были политическими последствиями государственных обязанностей" (98. С.120-121).

Тяжесть государственной службы на протяжении длительных периодов российской истории была столь значительна, что, например, в XVII в. массовый характер приобрело явление закладничества, т. е. уклонение от обязанностей перед государством, в том числе от госу­дарственной службы, путем перехода в холопы, т. е. ценой потери лич­ной независимости. Причем закладничество приобрело столь массо­вый характер, что правительство вынуждено было принять законода­тельные меры по борьбе с этим явлением, вплоть до угрозы смертной казни для уклоняющихся от государственных обязанностей. Так, в XVIIв.. запрет на выход из служилого состояния стал одним из домини­рующих мотивов московского законодательства; Указ от 8 февраля 1658 г. категорически запретил вступление в холопство под угрозой смертной казни.

Конечно, трудности службы для высшего эшелона бюрократии были существенно отличными от тягот службы низших чинов. И тем не менее, стремление привилегированных слоев уклониться от госу-

58

дарственной службы приобретало временами массовый характер. Описывая нравы XVIII в., С. Соловьев констатировал, что несмотря на решение от 1732 г. Военной комиссии под руководством Миниха об уравнивании жалованья русских и иностранных офицеров, служив­ших в русском войске, "русские люди продолжали всеми средствами отбывать от военной службы... никакие меры против отбывания от службы не помогали" (242. С.269—297).

Известный итальянский исследователь Дж. Боффа отмечал, что в 1930—50-х гг. в СССР принадлежность к номенклатуре означала тяжкую изнурительную работу, скромно оплачиваемую и не ограни­ченную временем, чреватую физическим и психологическим пере­утомлением (29, т.1, С.245). Высокую степень переутомления высшего управленческого эшелона советской номенклатуры в 1930-е г. отмечал и Л. Фейхтвангер: "Почти все москвичи, занимающие ответственные посты, выглядят старше своих лет... на этих людях сказываются вред­ные последствия переутомления, работа совершенно выматывает их" (275. С.186—187).

Следует отметить, что система привилегий является неотъемле­мым компонентом любой системы политической мобилизации с целью стимулирования выполнения социально значимых функций. Так, аме­риканские исследователи К. Дэвис и У. Мур констатировали, что лю­бое общество сталкивается с неизбежной проблемой размещения ин­дивидов и стимулирования их внутри своей социальной структуры, и "нередко права и сопутствующие блага связаны с обязанностями, при­сущими определенным социальным функциям, а социальное неравен­ство является тем неосознанно развиваемым средством, при помощи которого общество обеспечивает выдвижение на важнейшие позиции наиболее компетентных лиц" (327. С.242-249).

При этом заслуживает быть специально отмеченным то обстоя­тельство, что привилегии, как правило, сопутствуют выполнению тру­доемких и напряженных, но социально значимых функций (если бы несение службы было занятием только "приятным во всех отношени­ях", вряд ли верховная власть жаловала бы привилегии управленческо­му слою).

В качестве привилегий, являвшихся ресурсом верховной рос­сийской власти, выступают денежное вознаграждение, наделение зем­лей (начиная с Киевского периода и вплоть до падения Российской им­перии в 1917 г.) и назначение на доходные должности по центрально-

59

му и местному управлению (в X—XVI вв. в форме кормлений). С точ­ки зрения обеспечения максимальной эффективности управленческой элиты, наиболее оптимальным средством вознаграждения являются деньги. На этом следует остановиться подробнее.

Смысл "служебного" принципа рекрутирования — в условном, временном, жестко обусловленном несением службы характере возна­граждения. Поэтому деньги как наиболее гибкая форма оплаты явля­ются идеальным инструментом обеспечения временного характера привилегий. Однако использование этого ресурса было ограничено из-за хронического дефицита денег в казне вследствие значительных во­енных расходов (в Московском государстве это обстоятельство сочета­лось с господством натурального хозяйства). Единственным ресурсом, которым обладала верховная власть в относительном — по сравнению с деньгами — изобилии, была земля. "Связь службы с землевладением была основой всего строя средневекового военного дела" (214. С.355). Отсюда — широкое развитие поместной системы — временного, на условиях несения службы землевладения. Со времени царя Алексея Михайловича землевладение стало исключительной прерогативой служилого класса (Указ от 9 марта 1642 г., внесенный впоследствии в Соборное Уложение 1649 г., определил ратную службу в качестве на­следственной сословной повинности землевладельцев, а личное зем­левладение, вотчинное и поместное, стало сословной привилегией служилого класса). Однако использование землевладения в качестве вознаграждения за службу было чревато весьма серьезными издержка­ми. Это было обусловлено следующими причинами:

а) Хотя земли в государстве было больше, чем денег, ее все рав­но было недостаточно для содержания многочисленного служилого класса, необходимого для нужд обороны и управления (отсюда боль­шое число малопоместных дворян уже на ранних стадиях развития по­местной системы; это же обстоятельство определило многолетний спор между духовной и светской властью о праве владения монастыр­скими вотчинами (впервые принципиально этот вопрос был поставлен в 1503 г. на церковном Соборе Иваном III; принципиальное же разре­шение в пользу государства вопрос о секуляризации монастырских вотчин получил лишь в 1764 г. при Екатерине II). Поэтому увеличение объема вознаграждения за службу не могло быть реализовано за счет пространственного расширения землепользования (путем увеличения земельных наделов), а вынуждено достигалось посредством использо-

60

вания временного фактора — наследования полученных за службу по­местий, что означало становление принципа "привилегии без службы" для наследников).

Поскольку интенцией любой элиты является превращение вре­менных привилегий в постоянные, то результатом этого стремления было постепенное превращение служилого класса в землевладельчес­кую касту. Такова была судьба боярства, такая же судьба постигла и дворянство. К. Кавелин констатировал, что российское дворянство по­вторило историю старинного вельможества (боярства; 93. С.139) Трансформация служилого класса в землевладельческую касту превра­щала его в обузу, так как бедное государство не состоянии было позво­лить себе кормить бездельников. Отсюда стремление верховной влас­ти освободиться от этой обузы. Однако это стремление встречалось с непреклонным желанием землевладельческой аристократии отстоять свои привилегии. Отсюда дворцовые перевороты XVIII в. и страх пер­вых императоров XIX в. перед "первым сословием" государства. Пере­рождение служилого класса ставит верховную власть, нуждающуюся в инструменте управления, перед необходимостью создания нового пра­вящего класса, но на основе прежнего, служилого, принципа.

б) Использование землевладения в качестве сословной привиле­гии служилого класса в условиях России, где рабочие руки были боль­шим дефицитом, чем земля, было сопряжено с закрепощением сидев­ших на полученных за службу землях крестьян, что превращало слу­жилых людей в душевладельцев, да еще на льготных по сравнению с использованием труда государственных и дворцовых крестьян услови­ях. Известно, что власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно. Учитывая, что одним из факторов возникновения крепост­ного права в России была законодательная неопределенность объема права помещиков на крестьянский труд, неограниченная власть над полученным в собственность крестьянством сыграла роковую роль в судьбе дворянства, обусловив упадок его мобилизующей функции в качестве политической элиты, и стала долговременным фактором его слабости как правящего класса:

Негативные последствия крепостного права для политического развития правящей среды многократно отмечали русские историки: "это чудовищное право подсекло дворянство под корень, вытянуло из него лучшие соки, иссушило его" (93. С. 138). "Особенно зловредно сказывалось это право (крепостное право — О. Г.) на общественном

61

положении и политическом воспитании земледельческих классов... крепостное право делало самих душевладельцев холопами наличной власти... Вместе с тем наиболее энергичным жизненным интересом землевладельческой среды становилась мелкая сутяжная борьба гос­под с крестьянами и друг другом из-за крепостных,... эта борьба надол­го задержала правильный рост народных сил, и по ее вине землевла-1ельческое дворянство, как руководящий класс, дало извращенное, уродливое направление всей русской культуре" (100. С. 293).

Использование в качестве вознаграждения за службу третьего [после денег и земель) ресурса — назначения служилого класса на до­ходные должности по центральному и местному управлению в Мос­ковском государстве деформирующим образом отражалось на граж­данском и политическом сознании как правящего слоя, так и всего об­щества. Ведь принцип кормлений — получение доходов за счет управ­ляемого населения вследствие дефицита денег в казне для выплаты жалованья чиновникам. Отсюда — долговременное деформирующее воздействие этого, по сути, узаконенного мздоимства на политическую культуру. Именно из системы кормлений впоследствии, как из гоголев­ской шинели, вышли все герои великого писателя: городничие, попечи­тели богоугодных заведений и прочие любители "борзых щенков". Та­ким образом, глубинные истоки столь уродливых явлений следует ис­кать не в особенностях национальной психологии, а в специфике труд­ного исторического развития России, характерного многочисленными противоречиями, одно из которых описано выше: с одной стороны — необходимость многочисленного служилого сословия, с другой — не­достаток денег для его содержания. С. Соловьев писал, что долговеч­ность системы кормлений была следствием бедности государства и не­обходимости содержать огромное войско. Система кормлений, как, впрочем, и крепостное право и иные подобные явления — это по су­ществу мобилизационные механизмы, призванные компенсировать от­сутствие ресурсов развития за счет предельно интенсивного режима эксплуатации внутренних сил социального организма — режима, пре­вышающего предельно допустимые нормы эксплуатации.

Что касается внутренней организации элиты, то нам представля­ется неизбежной дихотомия ее внутренней структуры вследствие от­меченного выше несовпадения интересов государства и его населения. Важнейшей функцией государства в системе МТР является иницииро­вание импульсов развития, поэтому именно глава государства (князь,

62

царь, император, генсек правящей партии, президенту под внутри- или внешнеполитического кризиса выступает субъектом им­пульсов модернизации. Именно глава государства обеспечивает равно­мерный баланс в распределении обязанностей посредством установле­ния принципа всесословности. При этом власть первого лица государ­ства в условиях политико-центричного общества имеет всеобъемлю­щий характер; верховная власть становится центром всей политичес­кой системы, "стягивающим" ресурсы и подчиняющая ее себе полити­ческие силы, включая церковь.¹ Поскольку деятельность главы госу­дарства (верховной власти) в качестве инициатора модернизации реа­лизует интерес государства в обороне и развитии, постольку политиче­ская организация, развивающаяся в мобилизационном режиме, как ни какая иная, зависима от личных качеств носителя верховной власти. "Никакому другому правительству не нужны в такой степени интелли­гентность, честность, мудрость, дух порядка, предвидение, талант; де­ло в том, что вне царского строя, т. е. вне его административной оли­гархии, нет ничего: ни контролирующего механизма, ни автономных ячеек, ни прочно установленных партий, ни социальных группировок, никакой легальной или бытовой организации общественной воли", — писал М. Палеолог (193. С.22). В этих условиях верховная воля выпол­няет роль "кнута", вынуждающего развитие.

Поскольку глава государства артикулирует цели государства, то потребность в инструменте модернизации предопределяет функцию верховной власти в качестве субъекта рекрутирования правящего клас-

¹ Убийство митрополита Филиппа по приказу Ивана Грозного было первым шагом в процессе подчинения церкви государству; юридичес­кое закрепление это подчинение получило в период правления Петра I, ликвидировавшего институт патриаршества и учредившего для руко­водства делами церкви Синод во главе с назначаемым светской влас­тью государственным чиновником, что по существу низвело роль церк­ви до уровня одного из государственных учреждений (священникам официально вменялось в обязанность донесение о государственных преступлениях, вплоть до нарушения тайны исповеди). Николай I заявил на заседании Государственного совета: "Архиепископ - это вместе с тем и префект полиции". Таким образом, гонения на церковь в совет­ский период не были изобретением атеистического режима, а преемст­венно продолжали сложившуюся в предшествовавшие столетия линию государства на монополизацию власти.

63

са как инструмента реализации государственных интересов и достиже­ния целей развития. Государство в лице верховной власти строит эли­ту "сверху" посредством рекрутирования высшего эшелона бюрокра­тии (в идеале и деятельность верховной власти представляет собой службу государству; именно таким образом собственную деятельность и рассматривал, несмотря на ее наследственный характер, Петр I; как к службе относился к своему правлению Николай I). Между тем в ус­ловиях инновационного развития экономические элиты, образующие дисперсную, плюралистически организованную систему власти в лице своих политических представителей, посредством торга формируют органы политического руководства.

Принципиальным для формирования внутренней структуры по­литической элиты мобилизационного типа является тот факт, что вы­ступающие в качестве условий выживания социума потребности и за­дачи государства не соответствуют ресурсам государства, а цели по­следнего опережают возможности его граждан и не соответствуют ин­тересам конкретных хозяйственных субъектов. Это закладывает осно­вы противоречий не только между интересами государства и его граж­дан, но и внутри самой политической элиты: если верховная власть выражает интересы государства, то правящий слой артикулирует инте­ресы хозяйственных субъектов. Результатом этих противоречий явля­ется не только конфликт интересов между государством и обществом (что создает предпосылки для формирования жесткого политического режима), но и несовпадение интересов верховной власти и правящего класса. Именно различие интересов верховной власти и правящего слоя обусловливает тот факт, что константой российского политичес­кого развития выступала борьба верховной власти со своим инстру­ментом — правящим классом: "борьба правительства, точнее, государ­ства, насколько оно понималось известным правительством, со своими собственными органами" (100, кн.2. С.7).

Жестко подчиненное верховной власти положение правящего класса является радикально отличным от европейской знати, поэтому естественной интенцией правящего слоя является стремление освобо­диться от гнета верховной власти и занять положение европейской элиты, определяющей судьбу престола.

Стремление к стабилизации своего положения и обретению не­зависимости от верховной власти является имманентной интенцией сформированного по принципу службы и жестко зависимого от вер-

64

ховной власти правящего класса: "Московское служилое дворянство с давних времен было охвачено "похотью власти". Сидя между ежовы­ми рукавицами самодержавия и народа, — об этой похоти оно могло только вздыхать. Соседство с панской Польшей наводило на сладкие размышления: вот там она и есть — золотая вольность. Но в Москве вольностями не пахло, — пахло гораздо худшим" (247. С.344).

Противостояние верховной власти как инициатора модерниза­ции и правящего слоя, призванного быть ее инструментом, является ключевым внутриэлитным противоречием мобилизационной модели элитообразования. Объективным основанием этого внутриэлитного противоречия является специфика мобилизационного развития, при котором интересы развития государства и общества, артикулируемые верховной властью, опережают непосредственный экономический ин­терес хозяйственных субъектов. Подобная ситуация вынуждает вер­ховную власть к мерам насилия над собственным "орудием", отношения между верховной властью и правящим классом строятся по принципу принуждения, директивно, что обусловливает высокую сте­пень внутриэлитной конфронтации в борьбе за властный приоритет: либо верховная власть репрессирует правящий слой, как это было при Иване Грозном, Петре I, И. Сталине, либо правящая среда свергает третирующую ее верховную власть (дворцовые перевороты XVIII — начала XIX в, попытка переворота 14 декабря 1825 г., смещение Н. Хрущева в 1964 г).Размышляя над противоречиями верховной вла­сти и правящего слоя, К. Кавелин писал: "... очень рано началась борь­ба между царской властью и вельможеством. Смотря по личному ха­рактеру государей, она то утихала, то принимала большие размеры, как при Иоанне Грозном, но не прекращалась она никогда... Борьба эта кончилась полным, совершенным торжеством самодержавия" (93. С. 135). Принцип отношения верховной власти к правящему классу сформулировал Иван Грозный : "А жаловати есмя своих холопей воль­ны, а и казнити вольны же" (210. С.30).

Другим следствием различий интересов государства и правяще­го слоя является противоречивость положения правящего слоя: с од­ной стороны, хозяйственные субъекты видят в нем потенциального вы­разителя своих интересов. Да и сама правящая среда не чужда эконо­мическому предпринимательству, и потому имманентным стремлени­ем этой среды является внутренняя коагуляция — образование суб­групп различного характера: территориальных и отраслевых корпора-

65

ций, клиентел, групп влияния в периоды отхода от мобилизационной модели — начало XX в., в позднесоветский период). В литературе по­лучил описание феномен бюрократического предпринимательства, и его субьект — бюрократическая буржуазия (см.напр.И. С.251—254). С другой стороны, у верховной власти нет иного инструмента модер­низации, кроме правящего класса, а поскольку артикулируемые вер­ховной властью интересы государства не соответствуют интересам хо­зяйственных субъектов и выражающих эти интересы групп (экономи­ческие корпорации, группы влияния и т.п.), то установкой верховной власти является активная антикорпоративистекая политика, которая в данном контексте интерпретируется как блокирование субэлитной консолидации в рамках правящего класса. Идеалом верховной власти является предельно гомогенная с точки зрения внутренней структуры и предельно лояльная с точки зрения организации властной вертикали правящая среда. Поэтому антикорпоративистская установка верховной власти является константой ее политики в условиях мобилизации; как правило, пики мобилизации совпадают с периодами особенно жесткой антикорпоративистской политики верховной власти. И это совпадение не случайно, а обусловлено тем, что успех модернизации определяет­ся эффективностью ее инструмента — правящей среды; в свою оче­редь, эффективность последней в качестве инструмента модернизации зависит от ее предельной мобилизации — степени ее организованнос­ти по военному образцу, гомогенности ее внутренней структуры, сте­пени лояльности и подчиненности верховной власти.

Еще одной причиной репрессий верховной власти против правя­щей среды является имманентно присущее последней стремление пре­вратить временные, пожалованные на условиях службы, привилегии в наследственные. "Привилегии имеют половину цены, если их нельзя оставить в наследство детям" (Л. Троцкий). Широкое использование, начиная с эпохи Киевской Руси и вплоть до падения самодержавия в 1917 г., в качестве средства вознаграждения за службу земельных по­жалований превращало политическую элиту России — изначально служилый класс — в землевладельческую касту, обязанную своим по­ложением не службе, а наследству, что отвращало ее от службы. Меж­ду тем потребность государства в многочисленном служилом сословии в условиях перманентного внешнеполитического напряжения и дефи­цита ресурсов периодически вынуждала верховную власть осуществ­лять кардинальную реорганизацию правящего слоя, перенося акцент с

66

землевладельческой знати на служилое сословие. Инструментом по­добной реорганизации выступала чистка. В этом смысл опричнины Ивана Грозного, в этом смысл конфронтации Петра I с родовой знатью. Инструментом чистки выступал репрессивный аппарат. Подтвержде­нием тому служит история силовых структур российского государст­ва¹.

В рамках инновационного типа развития интересы государства и отдельных субъектов совпадают, что позволяет строить отношения между элитами посредством компромисса (торга). При этом положе­ние "орудия", пусть и привилегированного, не может расцениваться правящим слоем удовлетворительно и инициирует его попытки вы­рваться из-под жесткой опеки верховной власти. Отсюда перманент­ный конфликт верховной власти и правящего класса, в ходе которого верховная власть ищет поддержку (и, как правило, находит ее) во вне-элитных слоях населения, представляя себя, не всегда безоснователь­но, в качестве союзника внеэлитных слоев против бояр.

В этой связи К. Кавелин писал, что борьба с правящим сослови­ем не могла не возбуждать в народе глубокого сочувствия к царской власти и придавала ей в глазах массы "значение воплощенной божес­кой справедливости, карающей сильного и спесивого обидчика" (93. С. 137); и против "дворянского конституционализма царь всегда мог апеллировать к народу..." (274, т.1. С.129—130).

Это обстоятельство дало основание И. Солоневичу определить характерный для Руси-России тип властной организации как народную монархию: "Русская монархия исторически возникла в результате вос­стания низов против боярства, и — пока она существовала — она все­гда стояла на защите именно низов" (247. С. 127).

Симпатии внеэлитных слоев к верховной власти обусловлены заинтересованностью последней в открытом характере рекрутирова­ния правящей среды в целях ее максимальной эффективности, что от­крывает перед социальными низами перспективы вертикальной мобильности. При этом регламентация и контроль элитарного слоя со стороны верховной власти были нередко более жесткими, чем власть правящего класса над внеэлитными слоями населения, а масштаб ре­прессий в среде правящего сословия в периоды модернизаций был бо-

¹ См. примечание 1

67

лее значительным по отношению к элитарному слою, чем в среде вне-элитных категорий населения. Российский императорский кабинет-министр эпохи Анны Иоанновны А. Волынский с завистью говорил о независимом положении польского пана: "Вот как польские сенаторы живут, ни на что не смотрят, и все им даром; польскому шляхтичу не смеет и сам король ничего сделать, а у нас всего бойся" (242. С.323)¹.

Служебный "принцип рекрутирования элиты определяет при­оритет политической элиты над экономической; последняя в системе политико-центричного развития занимает подчиненное положение. Более того, в ряде случаев политическая элита, и прежде всего ее до­минирующий элемент — верховная власть, выступает в качестве субъ­екта формирования экономически активных слоев населения (так бы­ло в период Петра I, создававшего в помощью казенного капитала пер­вые российские мануфактуры и передавшего их впоследствии в част­ные руки). В условиях экономико-центричного развития фактическое право принятия ключевых стратегических решений — за бизнес-эли­той, политические структуры носят производный характер.

Схематичная модель формирования и развития элиты в услови­ях мобилизационной модели выглядит следующим образом. В резуль­тате внешней агрессии, военного поражения или потенциальной угро­зы государство в лице верховной власти под давлением военно-фис­кальных потребностей инициирует модернизацию. "Русская государ-

¹ Примечательно,что преимущественным объектом внимания тайной полиции вследствие вышеупомянутых причин становился,наряду с по­литической оппозицией именно элитный слой, а не внеэлитные слои. Так, организованный С. Халтуриным взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г.,едва не стоивший жизни Александру II и членам его семьи,стал свидетельством поразительной неэффективности III отделения (поку­шение было тем более поразительно,что незадолго до взрыва при обы­ске у одного из революционеров был обнаружен план Зимнего дворца с обозначением места взрыва). Назначенная Верховной распоряди­тельной комиссией в связи с расследованием покушения ревизия III отделения обнаружила вопиющий беспорядок в его делопроизводстве и его деятельности в целом. Единственная область деятельности III от­деления, поставленная безупречно, было наблюдение за высокопостав­ленными лицами. По свидетельству статс-секретаря Е. Перетца, обо всех событиях, "не исключая анекдотов, случавшихся в частной жизни министров и других высокопоставленных лиц, докладывалось госуда­рю" (цит. по: 79. с.222).

68

ственная организация развивалась... под влиянием быстро возрастав­шей нужды в войске и деньгах" (155, ч.. 1. С. 193) Примечательна в этой связи констатация С. Соловьева : "Главная потребность государства — иметь наготове войско" (254. С.431) Попытки найти средства и инстру­менты развития реализации обнаруживают отсутствие того и другого, ибо импульсы модернизации продиктованы не внутренними потребно­стями системы и не естественным органическим ритмом ее движения, а стремлением не пасть жертвой более удачливых конкурентов — не­обходимостью выживания. Поэтому задачи, поставленные верховной властью, опережают степень зрелости внутренних факторов: "Когда перед европейским государством становятся новые и трудные задачи, оно ищет новых средств в своем народе и обыкновенно их находит, по­тому что европейский народ, живя нормальной, последовательной жизнью, свободно работая и размышляя, без особой натуги уделяет на помощь своему государству заранее заготовленный избыток своего труда и мысли, — избыток труда в виде усиленных налогов, избыток мысли в лице подготовленных, умелых и добросовестных дельцов." (100, кн. 2. С. 131). Вследствие дефицита времени и серьезности угроз решать поставленные задачи приходилось "сырьем, принудительными жертвами..., донельзя напрягая народные силы" (100, кн. 2. С.131), что подрывало силы и благосостояние народа и ограничивало его права. Для реализации задач развития государство создает инструмент модер­низации в лице управленческого слоя посредством раздачи привилегий за службу. Создается элита таким же директивно-командным образом, как Петр I создавал мануфактуры "казенно-парниковым" способом. Но результат подобного социального конструирования не радует — ведь выращенные в парнике овощи всегда уступают тем, что взошли в свое время на грядке. Поскольку "пряник" (привилегии) недостаточно эф­фективен, верховная власть вынуждена прибегнуть к помощи кнута и 1 "пришпорить" элиту посредством репрессий. Неизбежно слабая ре- результативность этих усилий в связи с внутренней незрелостью обще­ства и его правящего слоя стимулирует новые и новые круги элитной ротации правящего класса посредством чисток. При этом последние призваны обеспечить предельную мобилизацию элиты в целях обес­печения ее собственной эффективности мобилизации ею внеэлитных слоев населения для решения чрезвычайных задач. Усилия верховной власти по обеспечению эффективности правящего слоя посредством его искусственной акселерации напоминают попытки уско-

69

рить рост колосьев с помощью подергивания их за верхушки. Но ведь хорошо известно: если дергать за верхушки растущие колосья, они не вырастут быстрее — их только выдернешь из грядки.

Верховная власть попадает в порочный круг: справедливо рас­сматривая необходимость форсированного развития в качестве усло­вия выживания общества, она "выдергивает колосья из почвы" и тем самым отбрасывает и элиту и общество на рубежи, более уязвимые, чем исходные. А если учесть другой рок московской политики — нео­бузданность страстей, непотухший вулкан этногенеза, то станет понят­ным мнение Н. Карамзина, сравнившего итоги правления Ивана Гроз­ного, попытавшегося "пришпорить" правящий слой посредством тер­рора, с последствиями татарского ига. Потрясения эпохи Ивана Гроз­ного послужили психологической предпосылкой Смуты начала XVII в. подобно тому, как жестокость сталинской поры сообщила особый дра­матизм и напряженность политическим отношениям постсталинских времен. К сожалению, не только эпоха Ивана Грозного знаменательна амбивалентностью предпринятых: им мер по модернизации общества — амбивалентностью, известной со времен Андрея Боголюбского и мно­гократно повторенной в ходе постгрозненских модернизаций. Вспом­ним характеристику, данную В. Ключевским А. Боголюбскому: "Со­временники готовы были видеть в Андрее проводника новых государ­ственных стремлений. Но его образ действий возбуждает вопрос, руко­водился ли он достаточно обдуманными началами ответственного са­модержавия, или только инстинктом самодурства" (100, кн.1,.С.288).

Подобная закономерность есть имманентно присущее политико-центричному обществу качество, коренящееся в стимулированном из­вне, форсированном, а не инициированном внутренней зрелостью, ха­рактере развития. Возникшим путем "искусственных родов" элитам оказываются не по плечам поставленные перед ними задачи. В. Клю­чевский отмечал в записной книжке: "Закон жизни отсталых госу­дарств или народов среди опередивших: нужда реформ вызревает раньше, чем народ созревает для реформы." (99. С. 407).

* * *

Таким образом, модель рекрутирования политических элит в За­падной Европе и США кардинально отлична от той, что сложилась в России в результате существенной разницы в условиях развития. От-

70

носительно благоприятные условия развития Западной Европы и США предопределили преобладание инновационного типа развития и формирование соответствующей ему демократической политической системы, в условиях которой политическую элиту составляет высший эшелон репрезентирующих институты гражданского общества. Вслед­ствие приоритетности политических факторов в системе факторов раз­вития по мобилизационному типу и доминирование жестких форм по­литической организации, властная элита формируется в недрах госу­дарственных структур, что конституирует высший эшелон бюрокра­тии в качестве политической элиты.

Однако несомненно, что в ситуации тождества условий функци­онирования систем проявляются сходные закономерности. Так, актив­ное развитие рабовладения в США стало результатом дефицита рабо­чих рук при освоении новых территорий подобно тому, как нехватка рабочих рук стимулировала формирование крепостного права в Рос­сии. Глубокий экономический кризис 1930-х гг. обусловил разработку "мозговым трестом" Ф. Рузвельта "нового курса", отмеченного такими нехарактерными для США чертами, как активная роль государства, ог­раничение свободы предпринимательства, антитрестовское законода­тельство, разнообразные меры социальной защиты и т.п. (317; 87; 135). И именно этот курс не только стал кратчайшим путем в Белый дом для Ф. Рузвельта, но принес успех на пути выхода общества из кризиса и позволил создать потенциал для последующего развития.

Другой исторический пример использования мобилизационных механизмов — внутренняя политика Германии в 1930-е гг. Определен­ная внешняя схожесть этих мер с моделью мобилизационного разви­тия, реализованной в этот период в СССР, послужила основанием для вывода об идентичности использовавшихся в обеих странах идеологи­ческих доктрин (Р. Арон, X. Арендт, Пентибридж, 3. Бжезинский и Др). Дискуссия с этой концепцией выходит за рамки настоящего иссле­дования, отметим лишь, что использование мобилизационной модели предполагает использование мощной идеологической компоненты в качестве механизма компенсации дефицита значимых ресурсов. При этом использование мобилизационных механизмов не коррелируется с содержанием используемых идеологических доктрин, поэтому факт использования схожих мобилизационных механизмов не является ар­гументом в пользу идентичности идеологических доктрин, используе­мых в ходе мобилизационных методов управления — эти доктрины

71

могут быть полярно различны, примером чему служит сравнительный анализ идеологических процессов в СССР и Германии в 1930-е гг.

Таким образом, мобилизационный тип развития и соответству­ющая ему модель элитообразования являются инструментами реше­ния чрезвычайных задач в чрезвычайных условиях, иначе говоря, представляют собой сильнодействующее лекарство. Однако использо­вание этого средства за пределами крайней необходимости чревато тя­желыми последствиями и значительными издержками для политичес­кого и нравственного развития общества. В этой связи уместно вспом­нить мнение С. Соловьева, высказанное по другому поводу: "...сильное лекарство, свидетельствуя о силе болезни, не могло, в свою очередь, не оставить вредных следов в общественном организме (245. С. 533).

В последующем изложении мы постараемся показать, сколь эф­фективна мобилизационная модель элитообразования в разрешении кризисных ситуаций и сколь серьезными издержками сопровождается политическая практика ее реализации.

72