Глава III политические элиты

И ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО. СТАБИЛИЗАЦИЯ ИМПЕРИИ

Модернизация мобилизационной модели элитообразования. Специфика дворянства в качестве властной элиты

Если в XVI в. опричнина была "первым открытым выступлени­ем дворянства в политической роли" (100, кн. 2, С. 513), а XVII в. был ознаменован упадком аристократических фамилий и все большим участием в государственном управлении выходцев из средних слоев служилого класса, то эпоха Петра I стала временем становления дво­рянства в качестве правящего класса. "С реформы Петра Великого па­дение вельможества очистило остальному дворянству путь к высшим государственным степеням и власти. Отсюда начинается блестящая его история и продолжается до кончины императора Александра I... Служба и чин стали теперь давать диплом на дворянство; вследствие этого лучшие элементы из прочих классов вступили в ряды этого со­словия и придали ему особенный блеск, предохраняя от застоя и не­подвижности, столько опасных для всякого сословия" (93, С. 137). Принцип формирования дворянства был тем же, что первоначально лежал в основе рекрутирования боярства, — "привилегии за службу". Боярство сошло с политической сцены в качестве правящего слоя как только перестало соответствовать этому принципу, превратясь в зем­левладельческую аристократию и апеллируя к принципу наследова­ния в качестве основания рекрутирования в правящую среду. Датой политической кончины боярства и соответственно рождения дворян­ства в качестве правящего сословия, на наш взгляд, можно считать 1682 год, ознаменованный отменой местничества (хотя прежняя прак­тика ушла не сразу, а медленно и неохотно отступала в связи с новы­ми требованиями).

Устойчивость "служебной" или "номенклатурной" модели элит­ного рекрутирования обусловлена тем, что сложившиеся в начале

115

XVIII в. параметры развития российского государства принципиально не изменились по сравнению с предшествующими эпохами, хотя нель­зя не отметить несколько меньшую, чем прежде, остроту непосредст­венных угроз внешних агрессий. Однако их опасность сохранялась, а императивы экономического и политического государства настоятель­но требовали обретения выходов к морю, развития экономики, выхода страны на новые рубежи образования и государственного управления в условиях дефицита ресурсов и средств (финансовых, временных, ин­теллектуальных), необходимых для достижения этих задач. Таким об­разом, можно констатировать, что ставшая к этому времени традици­онной для Руси—России комбинация условий — необходимость раз­вития в ситуации дефицита ресурсов (бедность государства, неразви­тость экономики, культуры и быта, необходимость обеспечения внеш­ней безопасности и воссоединения прежде единых земель) по-прежне­му требовала режима существования страны в качестве военного лаге­ря, в котором приоритетными являются политические цели. "Война была важнейшим из этих условий. Петр почти не знал мира: весь свой век он воевал с кем-нибудь, то с сестрой, то с Турцией, Швецией, даже с Персией" (100, кн. 2. С. 493). Из 35 лет фактического правления Пе­тра не более двух лет прошли в условиях мира. При этом принципи­ально важно отметить, что традиционное противоречие российского политического развития противоречие между потребностями и задача­ми государства и его возможностями — оставалось в силе: жизненные цели государства не соответствовали возможностям, и прежде всего финансовым, его населения: "Петр был поставлен в трудное положе­ние: финансовые интересы страны прямо противоречили экономичес­ким потребностям населения", а потребности государственной казны становились "в коллизию с интересами народного хозяйства" (205. С. 524, 523). Длительные войны и осуществление реформ "требовали денег более, чем сколько могло платить тогдашнее бедное народонасе­ление России" (116. т.1, С.426).

Подобное несоответствие, как отмечалось выше, есть предпо­сылка формирования мобилизационной модели развития, а, значит, и сохранения "служебной" модели рекрутирования политической элиты. Поэтому-то и меры Петра I, направленные на формирование нового правящего сословия, неизбежно вынуждены были следовать сложив­шейся ранее модели (хотя подобное соответствие вряд ли было обус­ловлено целенаправленной верностью традиции — практически все

116

исследователи петровских реформ солидарны в признании неконцеп-туальности предпринятых Петром I преобразований, в спонтанном их характере: вряд ли преемственность этих мер по отношению к предше­ствующим периодам была для Петра I аргументом в их пользу; скорее в подобной ситуации "служебная модель" являлась наиболее адекват­ной и единственно способной обеспечить развитие). Таким образом, меры Петра по реформированию правящего слоя не были целенаправ­ленной продуманной программой политической модернизации. Эти меры, как и все иные реформы Петра I, диктовались прагматическими задачами военно-фискального характера. Историки отмечают: "Воен­ные обстоятельства были поводом, что главнейшая деятельность Пет­ра во внутреннем устроении государства клонилась к возможно боль­шему обогащению казны и к доставке средств для ведения войны. Этой цели соответствовали почти все нововведения того времени, по­лучившие впоследствии самобытный характер в сфере преобразова­ний" (116, т. 1, С. 298). Именно необходимость эффективного ведения войн стала главной движущей силой реформ Петра I, предопределив содержание, темпы и методы всего комплекса петровских преобразо­ваний, конечной целью которых было обеспечение финансового благо­получия государства. По отношению к этим целям все остальные ме­ры носили производный характер. Таким образом, по характеру детер­минации реформы Петра I имели классические очертания модели мо­билизационного типа, нацеленной на решение чрезвычайных задач в чрезвычайных обстоятельствах.

С полным основанием это относится к реформам Петра I в обла­сти элитообразования. Отмечая преемственность мер Петра в сфере реформирования модели элитообразования и их обусловленность по­требностями военно-прагматического характера, следует констатиро­вать, что реформы Петра в этой области не были простым продолже­нием прежней политики, а знаменовали чрезвычайно важный этап в становлении российской политической элиты. По существу, именно меры Петра по созданию энергичного и эффективного правящего клас­са в соответствии со "служебным принципом" означали модернизацию (при всей спонтанности осуществляемых преобразований) стихийно ^сложившейся в рамках предшествующих периодов традиции элитного '"рекрутирования на основе "служебного принципа". ' С точки зрения господствующего элемента социальной структуры российского общества начала XVIII в., правящим сословием стало

117

дворянство, которое и в структуре правящего класса заняло господст­вующие (хотя и не монопольные) позиции.

Правящий слой в начале царствования Петра был неоднород­ным как генеалогически, так и структурно. Генеалогически дворянст­во (или шляхетство) включало немногочисленных представителей ста­рой боярско-княжеской аристократии (князья Долгорукие, Голицыны, Щербатовы, Репнины, граф Шереметев и другие), а также старых мос­ковских служилых фамилий (Новосильцевы, Плещеевы, Толстые, Во­ейковы, Волынские и другие) и пополнялось за счет провинциальных и низших слоев шляхетства. Впоследствии при Петре в этот слой по­лучили доступ выходцы из других страт, включая представителей тор­гово-промышленного класса, иностранцев и даже холопов, что сооб­щило ему еще более пестрый характер.

Структурно неоднородность дворянства определялась прежде всего его разделением на провинциальное и московское. Последнее, стоя значительно ниже своих европейских собратьев по уровню обра­зования и служебным качествам, все же существенно отличалось от основной массы отечественного служилого сословия и по широте кру­гозора, и по привычке к делу государственного управления, и по зна­комству с западным влиянием, составляя формирующийся новый пра­вящий слой. Столичное дворянство складывалось в течение длитель­ного времени вокруг московского княжеского двора путем абсорбции разнородных по своему социальному и этническому составу элемен­тов, стекавшихся в процессе возвышения московского князя, образова­ния и укрепления Московского государства. Характерной чертой этого слоя было доминирование принципа служебной заслуги в качестве критерия выдвижения из рядов провинциального дворянства, в отли­чие от боярства, выстраивавшегося в длинную лестницу чинов "по отечеству". Поэтому наиболее интенсивным процесс количественного пополнения этого слоя приходился на период войн. Так, в течение по­следней четверти XVII в. этот слой увеличился почти в два раза.

Принципиальной функциональной особенностью этого слоя к моменту воцарения Петра был синкретизм управленческих функций, им выполняемых: хотя главной обязанностью дворянства была воен­ная служба, оно обладало также административным и хозяйственным значением в столице и провинциях. Этот же слой являлся крупнейшим землевладельцем. Подобное слияние гражданских и военных функций не могло не отражаться на качестве их выполнения, а землевладение

118

служилого класса нередко использовалось им в качестве средства ук­лонения от несения государевой службы. Поэтому „ естественно, что шаги Петра были направлены прежде всего на мобилизацию правяще­го сословия для выполнения его непосредственных обязанностей и на обеспечение принципиально нового качества службы правящего слоя посредством целой системы мер.

Как отмечалось выше, приоритетной установкой политической системы мобилизационного типа является обеспечение всеобщности обязанностей всех социальных страт (включая элитные) перед госу­дарством, а применительно к процессам элитообразования главным принципом является служебный принцип элитного рекрутирования с целью обеспечения максимальной эффективности управленческого слоя. Анализ реформ Петра I в области элитообразования показывает, что именно обеспечение обязательности службы элитных сословий пе­ред государством и обеспечение рекрутирования элитного слоя по принципу служебной заслуги и доблести — то есть обеспечение мери-тократического критерия рекрутирования элиты — стали главными принципами реформ Петра I в области элитообразования.

Принцип всесословности обязанностей перед государством в де­ятельности Петра I нашел всеобъемлющее воплощение, вовлекшее в орбиту своей реализации не только внеэлитные слои и управленческий слой, но и самого государя. Петр I — первый государь, рассматривав­ший свое правление как служение общему благу, государству. Фикси­руя спонтанный, неконцептуальный характер петровской модерниза­ции, тем не менее следует отметить, что ее бесспорным смысловым стержнем, а также доминантой сознания Петра !, ставшей мировоз­зренческим основанием его реформаторской деятельности, была мысль о благе отечества, служение которому составляет долг монарха. О Петре I можно без сомнения сказать, что он разводит в своем созна­нии государство и государя. Он первым среди российских монархов от­решается от удельной традиции рассматривать государство в качестве собственной вотчины. Это первое в российской истории полномас­штабное воплощение принципа всесословности службы. Петр впервые в российской политической практике ставит вопрос о государственном интересе, который должен быть выше личного. При этом верность по­добному взгляду ему пришлось доказать не только на уровне деклара­ций, но и на примере судьбы собственного сына, пренебрегшего госу­дарственным интересом в пользу личного: Петр даже сына принес в

119

жертву долгу. Однако и Петру не удалось до конца изжить наследие удельного права: указ о единонаследии 1714г., уравнявший поместья с вотчинами, и указ 1722 г. о престолонаследии, трактующий право заве­щания власти в качестве предмета личного произвола монарха, явились рецидивами старого противоречия московского правления — противо­речия вотчинника и государя, погубившего прежнюю династию. Но в целом идея служения долгу, идея службы отечеству стала мировоззрен­ческим основанием всей реформистской парадигмы Петра I.

Именно в соответствии с основным принципом служебной орга­низации — принципом всеобщности службы — Петр I реформировал и общество, и элиту. По отношению к обществу этот принцип выразил­ся в следующем. Если предшественники Петра в XVII в. превращали свободные экономические состояния, дифференцировавшиеся по ви­дам выполняемых повинностей в замкнутые сословия, то Петр I пошел дальше: он уничтожил промежуточные, переходные слои, не несшие ранее государственных повинностей, и распределил их по классам. Та­ким образом, служба стала подлинно всесословной. Забегая вперед, отметим, что реформы 1920—30-х гг., колоссально упростившие соци­альную структуру советского общества до элементарной схемы из двух классов и прослойки, шли в том же направлении и диктовались той же целью — обеспечить всесословность обязанностей перед госу­дарством для решения задач развития в условиях дефицита необходи­мых ресурсов.

Если задача обеспечения всесословности обязанностей перед государством применительно к плебсу была сравнительно простой, то всеобщая мобилизация элитарного слоя на службу оказалась гораздо сложнее.

Применение принципа подлинной всесословности обязанностей — краеугольного основания мобилизационной модели — к элитарно­му сословию русского общества того времени (высших слоев дворян­ства) требовало поголовной мобилизации дворянства на службу.

В целях обеспечения подлинной всесословности службы дво­рянства посредством "всеобщей мобилизации" элитного слоя Петром I были предприняты меры по "инвентаризации" наличного состава дворянства, чему призвана была служить отчетность о пригодных к службе дворянских детях (и родственниках), достигших десятилетне­го возраста, направляемая в Разрядный приказ, а затем в Сенат, а так­же регулярные смотры, нередко осуществлявшиеся лично Петром.

120

Однако несмотря на угрозы применения санкций по отношению к уклоняющимся от службы, указы о мобилизации дворян сопровож­дались многочисленными их нарушениями, что приводило к ужесточе­нию мер: указ от 1714 г. грозил не явившимся на смотр лишением все­го движимого и недвижимого имущества в пользу доносчика о неявке, даже если в качестве последнего выступит собственный крепостной дезертира. Указ от 11 января 1722 г. предусматривал еще более жест­кие санкции: политическую смерть для неявившегося на смотр (то есть объявлением его вне закона), а донесший на неявившегося, пусть даже им будет холоп дезертира, получал, как минимум, половину все­го имущества виновного.

Второй после всеобщности службы элитарного сословия зада­чей реформ Петра I в области элитообразования было обеспечение но­вого качества выполняемых властной элитой управленческих функ­ций. Стремление Петра I обеспечить "европейское" качество правяще­го слоя, а также обеспечить разделение гражданской и военной сфер обусловило принципиально новый момент службы — обязательность обучения, вызванную возросшим уровнем требований к служилым людям: в условиях формирования новой армии и флота, а также услож­нившейся гражданской службы прежнее невежество было нетерпимо. Учеба стала новой обязательной повинностью служилого сословия: согласно указам от 20 января и 28 февраля 1714г. дети дворян, приказ­ных людей, а также духовных лиц должны были в возрасте от 10 до 15 лет пройти курс обязательного обучения, включавший основы грамо­ты, арифметики и геометрии. Этому призваны были способствовать вновь открывшиеся школы. Срок обучения был жестко ограничен воз­растом с 10 до 15 лет, так как с 15 лет дворянские дети были обязаны приступить к службе.

Необходимо отметить, что стремление Петра привить дворян­ским детям вкус к образованию не встречало поддержки и понимания в дворянской среде: попытки уклонения от учебы были так же много­численны и разнообразны, как и попытки уклонения от службы в це­лом — дворянские отпрыски с такой же энергией и изобретательнос­тью отлынивали от учебы, как и от службы в целом.

Новое качество правящей элите было призвано сообщить также впервые введенное при Петре разделение функций гражданской и во­енной службы. Разделению военной и гражданской службы было при­звано способствовать направление на учебу в соответствующие учеб-

121

ные заведения и определенная персональная специализация функций. При этом выбор места службы не был свободным: естественно было ожидать массового притока дворян на гражданскую службу как менее обременительную и опасную, нежели военная. Поэтому инструкция 1722 г. установила обязательное для неукоснительного следования со­отношение направляемых на гражданскую и военную службу: на граж­данские должности предписывалось направлять не более трети пред­ставителей каждой фамилии. Эта же инструкция указывала, что усло­вием успешной службы является наличие специальных познаний в со­ответствующей области, для чего предписывалась необходимость обу­чения зачисляемого на службу дворянства.

В контексте характеристики реформ Петра I в области элитооб­разования следует упомянуть реформу органов государственного уп­равления, систематизировавшую работу по рекрутированию правяще­го сословия: обеспечение кадрами государственной службы — граж­данской и военной — стало одной из важнейших функций вновь обра­зованного Сената. С этой целью инструкцией от 5 февраля 1722 г. бы­ли учреждены Герольдмейстерская контора и должность герольдмей­стера, в функции которых входили учет всех дворян, выявление степе­ни их годности к службе, регистрация чинов и перемещений как по ступеням Табели о рангах, так и из одного ведомства в другое. В сфе­ре особого внимания этого учреждения находились уклоняющиеся от службы — нетчики, а также дворянские дети.

Пожалуй, главной заслугой Петра I в формировании новой эли­ты было введение меритократического критерия в рекрутирование элиты и ее карьерное продвижение: отныне порода окончательно от­ступила перед талантом, служебной заслугой и личной доблестью. В соответствии с указами Петра дворянские дети зачислялись в полки — не только гвардейские, но и обычные армейские — исключительно в звании рядовых солдат, а производство в офицерский чин происходи­ло только после нескольких лет службы в качестве рядовых солдат. За­кон от 26 февраля 1714г. категорически запретил производство в офи­церы дворян, не прошедших солдатскую службу. И наоборот, в соот­ветствии с указом от 16 января 1721 г. лица любого звания и социаль­ного происхождения, дослужившиеся до обер-офицерского чина, по­лучали потомственное дворянство (принятая год спустя Табель о ран­гах аналогичным образом регулировала продвижение по гражданской службе). Таким образом, если местничество (то есть продвижение слу-

122

жилых людей "по отечеству", в соответствии с знатностью происхож­дения) формально было отменено в 1682 г., то перечисленные меры по­ложили конец практическому его применению. Эти перемены откры-

^: вали новые возможности вертикальной мобильности перед служилы­ми людьми, являлись мощным стимулом служебного радения и усер­дия: если в Московском государстве предпочтение отдавалось "отече­ству" перед заслугой, которая была лишь средством незначительной коррекции предопределенного породой "коридора возможностей" ка-рьерного продвижения служилого люда (да и то лишь на низшем и среднем чиновном уровне, тогда как доступ в высшие эшелоны власти был открыт лишь "по отечеству", что способствовало упадку деловых и нравственных качеств правящего слоя), то Российская империя нача­лась с решительного поворота в пользу "служебного" критерия" и лич­ной доблести.

Новым рубежом в этом направлении стала утвержденная указом от 24 января 1722 г. Табель о рангах, законодательно оформившая при­оритет служебной заслуги перед аристократической иерархией поро­ды. В специальной статье, сопровождавшей издание этого документа, особо подчеркивалось, что знатность происхождения сама по себе, без службы отечеству и государю, ни в коей мере не является основанием даже для минимального служебного продвижения. Утверждение Табе­ли о рангах открывало доступ в элиту выходцам из различных соци­альных слоев: состоящие на гражданской службе лица недворянского происхождения, дослужившиеся до 14-го класса, получали личное

^: дворянство, дослужившиеся до 8-го класса — потомственное. Очевид­но, что подобного рода меры не просто изменяли генеалогический со­став дворянства (которое все больше абсорбировало разнородные по социальному происхождению элементы) но создавали возможности предотвращения окостенения, зашлакования и энтропии дворянства в качестве властной элиты.

Необходимым компонентом мер по утверждению меритократи­ческого критерия в практике элитного рекрутирования и ротациии должна была стать активизация использования денег в качестве возна­граждения за службу, как эффективного инструмента увязывания бла­госостояния и служебного усердия. И действительно, меры в этом на­правлении были предприняты, что способствовало более эффективно­му функционированию формирующейся бюрократической системы: в 1714г. Петр отменил систему поместного верстания центрального ап-

123

парата и систему кормлений для провинциального чиновничества, пе­реведя и тех и других на казенное жалованье. Меры Петра по расши­рению использования денежного вознаграждения за службу государст­венным чиновникам явились одной из его самых эффективных мер в деле формирования новой энергичной властной элиты. Однако напря­жение бюджета было столь значительным, что средств едва хватало на выплату жалованья центральному аппарату — да и то с перебоями. В 1723 г. более четверти выделенных на зарплату средств пришлось изъ­ять для покрытия дефицита бюджета.

Деньги в казне в эпоху Петра I стали еще ббльшим дефицитом, чем прежде: если на исходе XVII в. (в 1680 г.) военные расходы погло­щали 50% бюджета, то в период правления Петра I — уже две трети (100, кн. 2, С. 337, 504, 511). В отдельные периоды этот показатель был еще выше, достигая 80—85 процентов доходов России, а в 1705 г. да­же 96% (190, С. 162). Высокий уровень военных расходов российского государства дал основание исследователям констатировать: "Продол­жительные войны и всякие преобразования в государстве требовали денег более, чем сколько могло платить тогдашнее бедное народонасе­ление России" (116, т. 1, С. 426). Недостаток средств стал ощутимым уже в 1710 г., когда выяснилось, что доходы казны (3015796 р.) покры­вали только 4/5 расходов (3834418 р.), 2/3 из которых шли на армию и флот (116, т. 1,С. 318; 100, кн. 2, С. 504). И несмотря на то, что в пери­од царствования Петра доходы казны увеличились более, чем в три ра­за (доходы казны в 1710 г. составляли 3134000р., а в 1725 г. — 10186700 р. (245, С. 572), а также несмотря на отсутствие государст­венного долга, расходы (прежде всего военные) росли быстрее, чем до­ходы, что обусловливало дефицит бюджета в среднем на 13—15% в год (100, кн. 2, С. 562).

В связи с катастрофическим дефицитом финансовых средств казны Петру I пришлось оставить в силе прежний вид вознаграждения служилых людей — землю, которая даже на основе поместного права в значительно большей мере, чем деньги, имеет тенденцию превра­щаться в оторванное от службы наследственное средство вознагражде­ния.

Выше отмечалось, что поместное землевладение (то есть вре­менное, на условиях несения службы, пришедшее на смену вотчинно­му, как правило, независимому от личной службы), начиная с XV в., выполняло функцию вознаграждения за службу и было призвано мо-

124

билизовать служилый люд в условиях дефицита финансовых средств казны. В этой связи существен тот факт, что XVII в. отмечен упадком мобилизующей функции поместного землевладения: в этот период ак­тивно происходил процесс постепенного сближения поместий и вот­чин в пользу "вотчинной" модели: "право и практика тянули поместье в противоположные стороны" (100, кн. 2, С. 526), когда к праву поль­зования поместьем присоединилось право распоряжения им: согласно закону 1674 г. отставные помещики получили право продажи помес­тий. Ко времени воцарения Петра I различия между поместьями и вот­чинами в значительной мере нивелировались. Результатом этого про­цесса не могло не быть ослабление стимулирующей функции земле­владения в качестве условия служебного усердия. По мысли Петра I, необходимы были меры по реформированию системы землевладения, способные вернуть землевладению его стимулирующую функцию. На это и был нацелен Указ о единонаследии от 23 марта 1714 г. Однако ставший результатом действий Петра по усилению мобилизующей 1 функции землевладения Указ о единонаследии парадоксальным обра- \ зом привел к еще большему сближению вотчин и поместий.

Сам факт принятия Указа о единонаследии и практика его реа­лизации в полной мере демонстрируют противоречивость функциони­рования "служебной" организации элиты в условиях России. Указ о единонаследии, определявший неделимость недвижимых имуществ путем передачи их по наследству одному из наследников по выбору за­вещателя весьма показателен как попытка решить задачу в условиях отсутствия необходимых ресурсов путем использования неадекватных средств. Петр I выпустил Указ о единонаследии, справедливо полагая, что в результате его применения государство получит обеспеченный за служебное усердие служилый класс в лице счастливых наследников, а не получившие наследства дворянские дети в поисках средств сущест­вования будут вынуждены покинуть деревенское безделье и обратить взоры на службу или занятие каким-либо ремеслом. Отсюда специаль- / но оговоренное в Указе положение о том, что занятие ремеслом, худо- ( жеством, учебой или торговлей не ущемляет дворянского звания. Та- 1 ким образом, функционально этот Указ был задуман как сочетание "кнута и пряника", то есть средство значительного поощрения служи­лого класса и мобилизации не получивших наследства дворян на служ­бу, жестко увязывая благосостояние дворянина с его служебным усер­дием.

125

Очевидно, что функцию "пряника" призваны были выполнить привилегии для тех, кто состоял на государевой службе. И стремясь обеспечить "пряник" в связи с острой нуждой в служилом сословии, располагающем средствами для несения службы, но не имея необходи­мых для решения этой задачи денежных ресурсов и исходя из опреде­ленной ограниченности возможностей пространственного расшире­ния землевладения (вспомним тяжбу светской и духовной властей по поводу монастырских вотчин, деятельное участие в которой принял Петр, стремясь к дальнейшему ограничению монастырских земель), верховная власть вынуждена была искать иные формы привилегий для служилого сословия. Подобной привилегией явилось расширение вре-меннбго пространства права землепользования вследствие ограничен­ности возможностей пространственного его расширения: условное право владения (поместье) стало наследственным (вотчиной), что окончательно уравняло поместья с вотчинами. Это значит, что одной i рукой мобилизуя не получивших наследства потомков на службу, дру­гой рукой Указ обеспечил счастливым наследникам привилегии без службы, что в полной мере демонстрирует противоречивость функци­онирования "служебной" организации элиты в условиях России.

Безусловный приоритет меритократического принципа в про­цессе рекрутирования правящего сословия при Петре I особенно на­гляден при анализе особенностей его выбора ближайших сотрудников и соратников, ибо в этом выборе Петр руководствовался теми же кри­териями, что и при рекрутировании правящего сословия в целом, предъявляя жесткие требования и проявляя проницательность при вы­боре: "Молодой царь уже отличался этой изумительной верностью взгляда при выборе людей, которая помогла ему набрать столько со­трудников, наготовить способных людей не на одно только свое царст­вование, оставить России и драгоценное наследство, которым она жи­ла долго и по смерти преобразователя" (245, С. 484).

В практике элитного рекрутирования при Петре I соображения породы всегда отступали перед личными заслугами и талантом. Тому способствовали и биографические обстоятельства формирования лич­ности царя: росший в обстановке опалы вне стен Кремлевского двор­ца — в Преображенском, Петр ребенком и подростком был окружен не только родовитыми сверстниками, а, предоставленный самому себе, включал в свою компанию самых разных по социальному статусу сверстников, в том числе самого низкого происхождения. Родовитое

126

боярство, олицетворяемое в восприятии Петра ненавистными Мило-славскими, стало символом дремучей темной старины, источником и рассадником всяческой крамолы и смуты. Боярская знать, теснимая на властном Олимпе выскочками "подлого" происхождения, оставалась стойким противником преобразований и в начале царствования Петра, и после, а детские впечатления ужаса перед кровавыми расправами сформировали безжалостность и жесткость, переходящую в жесто­кость, ставшие впоследствии неизменными спутниками реформ.

В этом контексте важно отметить, что несмотря на ориентацию императора на западноевропейские принципы государственного уп­равления, Петр I следовал установке на преобладание русских в соста­ве элиты перед иностранцами: правило Петра, "которого держались и все его сотрудники, — брать иностранцев, но строго наблюдать за ни­ми, чтоб они не теснили русских, и как можно скорее выдвигать по­следних, чтоб они могли заменить наемников" (245, С. 528).

Таким образом, если Иван Грозный решил отрицательную зада­чу — ликвидировал экономическую основу боярства как правящего класса, претендующего на господствующее положение "по отечеству", а не по службе, то Петр I сосредоточил усилия на задаче создания но­вого правящего слоя, привилегии которого жестко увязаны с его слу­жебным усердием. Именно эти меры были призваны обеспечить эф­фективность властному слою. Хроники петровских времен в разделе достижений пестрят фамилиями самого разного происхождения, в том числе самого низкого. Список этот открывает, конечно же, светлейший князь А. Меншиков — сын конюха из Владимирской губернии, торго­вавший в Москве пирогами, и едва умевший поставить свою подпись, но поднявшийся на высоту второго лица государства; здесь же и пер­вый обер-прокурор Сената П. Ягужинский, сын органиста лютеран­ской церкви, по преданию, пасший свиней в Литве и начавший карье­ру денщиком царя; бывший мелкий торговец, ставший вице-канцлером и вице-президентом Коллегии иностранных дел П. Шафиров; выходец из второстепенного московского дворянства П. Толстой, ставший вид­ным дипломатом; обрусевший голландец думный дьяк, возглавлявший несколько приказов, включая Сибирский, А. Виниус; бывший дворец­кий графа Б. Шереметева, дослужившийся до поста архангельского ви­це-губернатора, А. Курбатов; сын вестфальского пастора, ставший ге­нерал-адмиралом, вице-президентом Коллегии иностранных дел А. Остерман; вышедший из бедных дворян и ставший наместником Орен-

127

бургского края и послом в Константинополе И. Неплюев; простого происхождения поверенный в самых секретных бумагах Петра каби­нет-секретарь А. Макаров; прибылыцик В. Ершов, из бывших холо­пов, ставший московским вице-губернатором; знаменитый обер-фис-кал А. Нестеров, тоже из бывших холопов; португальский юнга, став­ший петербургским генерал-полицмейстером Девиер. Эти и многие другие лица незнатного, порою самого низкого, происхождения вошли в когорту вершащих судьбы Отечества лиц благодаря личной доблести и усердию.

В период правления Петра дворянство действительно стало но­вым правящим классом. Однако вопреки предпринятым Петром I ме­рам качество этой элиты не соответствовало замыслам своего создате­ля. В этой связи принципиально важно отметить, что нормативное обеспечение меритократического критерия карьерного продвижения, которым стало принятие Табели о рангах и иных, близких по духу до­кументов, есть необходимое, но отнюдь не достаточное условие для утверждения этого принципа в практике рекрутирования элиты и в уп­равленческой практике вообще, ибо юридическая норма не тождест­венна психологической установке: принятие юридического норматив­ного акта есть лишь начальная ступень преобразований в области по­литической психологии и морали.

Меритократический смысл Табели о рангах и иных подобных нормативных документов состоял в том, чтобы поставить государст­венную службу выше предрассудков породы. Однако наивно полагать, что нравы меняются вместе с принятием нормативного документа. Не­смотря на все усилия Петра I, собранная "поштучно", по принципу личной доблести, команда "птенцов" не оправдала надежд своего со­здателя: новые, европейского типа учреждения и строгие инструкции оказались для них "платьем на вырост", которое они изорвали раньше, чем успели вырасти. Казнокрадство и взяточничество в среде чинов­ников, включая высший эшелон управления, достигли невиданных ра­нее масштабов. В царствование Петра современники замечали, что "из 100 рублей, собранных с обывательских дворов, не более 30 рублей шло действительно в казну; остальное беззаконно собиралось и до­ставлялось чиновникам" (116, т. 1, С. 339).

Описывая многочисленные внешние войны Петра, С. Соловьев констатировал, что Петр был вынужден вести иную войну — ту , ко­торая, как отмечает историк, "была тяжелее Северной". Это была изну-

128

рительная борьба со своими же сотрудниками и соратниками, которые не могли отрешиться от взгляда на службу государственную "как на кормление, на подчиненных как на людей, обязанных кормить, на каз­ну как на общее достояние в том смысле, что всякий, добравшийся до нее, имеет право ею пользоваться" (245, С. 564). При этом следует при­нять во внимание, что речь идет о людях, которые "принесли свое му­жество для борьбы со внешними врагами, способность к тяжелому труду, способность быстро приобрести знание, искусство в том или другом деле, нужном для России" (245, С. 563).

Масштабы злоупотреблений были поистине колоссальны. Пред­ставление о них дает оценка состояния Меншикова—бесспорного ли­дера среди любителей казенных денег, — произведенная после его от­ставки. У Меншикова были конфискованы 90000 крепостных, города Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, два города в Малороссии (Почеп и Батурин), капитал на сумму в 13000,000 р., из которых 9000000 р. находились на хранении в иностранных банках; движи­мость и драгоценности стоимостью в миллион рублей, а также золотая и серебряная посуда весом более 200 пудов (И 6, т. 1, С. 517) Для адек­ватной оценки этих цифр стоит напомнить показатели бюджета рос­сийского государства: его доходы составляли в 1710 г. 3134000 р., в 1725-м — 10186707 р. (245, С. 572). Таким образом, только финансо­вый капитал Меншикова превышал годовой бюджет всего государства! Поразительно то, что в одном человеке уживались и беспримерная от­вага, и гибкий, живой ум, и несомненные способности к обучению, и необычайная энергия, и бесконечная преданность Петру. Заслуги Мен­шикова действительно значительны: герой Батурина, Калиша, Полта­вы, Переволочны, стоявший вместе с Петром I у истоков создания рус­ского флота, он не устоял против соблазнов личного обогащения. В по­следний период жизни Петра I Меншиков был смещен с поста прези­дента Военной коллегии, что предсказывало переход царя от угроз и денежных штрафов к более решительным мерам. От наказания Мен­шикова спасла смерть Петра I. Таковы издержки ускоренного взросле­ния элит, формирующихся "казенно-парниковым" способом. Петр I был поставлен в трудное положение: с одной стороны — злоупотреб­ление высших должностных лиц государства, с другой — необходи­мость поддержания авторитета государственной власти. Поэтому Петр I нередко был вынужден в качестве "педагогического" средства поли­тического воспитания своих сподвижников использовать свою знаме-

129

нитую дубинку. Отколотив в мастерской токаря Нартова кого-нибудь из проштрафившихся соратников (особенно часто это бывало с Мен-шиковым), царь тут же приглашал его к обеду.

Неэффективность управленческого слоя и управленческой ма­шины в целом, значительные масштабы злоупотреблений чиновников вынудили Петра I предпринять меры по созданию действенной систе­мы контроля в качестве инструмента мобилизации правящего слоя и общества в целом для решения задач развития. С этой целью Петром I была создана разветвленная многоуровневая репрессивная система, включавшая Преображенский и Тайный приказы, фискальную службу и прокуратуру.

Как отмечалось выше, использование тайной полиции в качест­ве инструмента контроля верховной власти над правящим сословием и обществом в целом к этому времени уже стало характеристикой рос­сийского политического развития: предшественниками Преображен­ского приказа была опричнина Ивана Грозного и Тайный приказ царя Алексея Михайловича. Об опричнине было сказано выше; Тайный приказ как попытка систематического контроля за деятельностью го­сударственного аппарата был создан царем Алексеем Михайловичем во второй половине XVII в. Однако Тайный приказ не был узкоспеци­ализированным репрессивным институтом, а выполнял функцию лич­ной канцелярии царя с неограниченной сферой компетенции и в этом качестве стоял выше всех других приказов.

Преображенский приказ и Тайная канцелярия в системе цент­рального аппарата выполняли функции карательных органов, разгра­ничивая сферы компетенции по географическому принципу: ставший преемником Тайного приказа царя Алексея Михайловича Преображен­ский приказ находился в Москве, а возникшая в 1718 г. в связи с розы­ском по делу царевича Алексея Тайная канцелярия — в Петербурге.

Недостаточность вышеупомянутых учреждений в качестве ин­струментов контроля предопределила расширение карательной систе­мы. Указ от 2 марта 1711 г. предписывал создание двух новых органов — Сената и фискалата (тайная полиция на общественных началах).

Система фискалата имела ряд существенных дефектов. Прежде всего это освобождение фискала от ответственности в случае ложнос­ти его доноса. Если принять во внимание, что фискалат был изъят из сферы компетенции местной администрации (что означало его непод-контрольность власти), то очевидно, что подобный порядок создавал

130

неограниченные возможности произвола при абсолютной безответст­венности, стимулом которой служил еще один существенный недоста­ток этой системы, обусловленный вышеупомянутым дефицитом госу­дарственного бюджета — отсутствие казенного финансирования фис­калата: фискалу причиталось от половины (по Указу от 5 марта 1711 г.) до трети (по Указу от 17 марта 1714г.) имущества, конфискованного у лица, осужденного по доносу фискала. Легко понять, сколь велик был соблазн необоснованных доносов из жадности. Фискалы из купцов да­же освобождались от уплаты налогов. Это настолько стимулировало массовое участие купцов в деятельности фискалата, что Сенат был вы­нужден отказаться от услуг фискалов из купцов. Нетрудно представить степень недовольства фискалатом в обществе.

Функционирование фискалата продемонстрировало неэффек­тивность тайного надзора. Осознание несовершенства фискалата в ка­честве инструмента контроля и стремление усилить контроль за правя­щим слоем, включая Сенат, обусловили учреждение прокуратуры. Главным отличием последней от фискалата становились гласность надзора и преимущественная нацеленность этого органа в адрес пра­вящего сословия: прокуратура была учреждена как инструмент надзо­ра за деятельностью высшего органа управления государством — Се­ната. Сам факт подобного учреждения говорит об оценке эффективно­сти деятельности Сената: ни многочисленные штрафы, ни угрозы, ни даже физические методы воздействия на сенаторов не способствовали улучшению его работы. Учреждение прокуратуры свидетельствует о том, что "Петр не располагал вышколенными чиновниками и ему при­ходилось внушать им самые элементарные правила..." (186, С. 464). Функции прокуратуры и фискалата во многом были схожими и выпол­нялись в контакте. Различия между двумя институтами контроля были обусловлены тем, что сферой действия прокуратуры были преимуще­ственно высшие государственные учреждения, тогда как деятельность фискалата практически не имела ограничений. При этом очевидно приоритетное положение прокуратуры, независимость которой от Се­ната и коллегий призваны были подтвердить положения указа об ис­ключительной подотчетности обер-прокурора лично царю, что призва­но было способствовать повышению эффективности контроля верхов­ной власти над элитарным слоем. Формирование органов прокуратуры знаменовало завершение процесса создания системы контроля верхов­ной власти не только над обществом, но и над правящим сословием.

131

Однако, несмотря на усилия Петра, эффективность этой систе­мы была невысока. Не вдаваясь в детализированную аргументацию этого тезиса, можно привести следующий факт в качестве иллюстра­ции позиции главного контролера империи — обер-прокурора Ягу­жинского. По преданию, незадолго до смерти Петр приказал Ягужин­скому издать распоряжение следующего содержания: если кто украдет столько, что на эту сумму можно купить веревку, то будет повешен. В ответ обер-прокурор ответил, что в этом случае государь рискует ос­таться без подданных: "Мы все воруем, только один более и примет­нее, чем другой" (19).

Анализ процессов элитообразования в эпоху Петра I показыва­ет, что в этот период была осуществлена модернизация модели элито­образования. Дело не меняется от того, что в исходном замысле меры Петра I не носили системного характера продуманной модернизации, а диктовались прагматическими потребностями политической ситуа­ции. Тем более отчетливо проступают закономерности. В эпоху Петра I отчетливо проявился целый ряд характеристик мобилизационной мо­дели элитообразования, в частности, борьба верховной власти с правя­щим классом. Верховная власть в целях контроля над правящим слоем создает репрессивный аппарат, надзирающе-контрольную систему, ко­торая, в свою очередь, предрасположена к эрозии. Механизмом элит­ной ротации в этой системе выступает чистка, подтверждением чему явилась внутренняя политика Петра I, всецело подчинившего себе пра­вящий класс. В этой системе верховная власть, инициирующая разви­тие и персонифицирующая государственные интересы (которые не совпадают с экономическим интересом хозяйственных субъектов, так как опережают его), создает правящий класс, как это делал Петр I по­средством издания многочисленных инструкций и регламентов, регу­лирующих процесс рекрутирования правящего слоя, и ротирует его посредством репрессий и чисток.

Проявлением характерной для мобилизационного (читай — ми­литаризованного) развития монополизации власти стала ликвидация Петром патриаршества: в условиях войны единоначалие есть условие победы. Отсюда — стремление верховной власти ликвидировать кон­курента на соправление в лице высшей духовной власти, ибо "...патри­арх, не сочувствующий преобразованиям, необходимо становился опо­рою недовольных, средоточием и вождем их, давал благословение их делу" (245, С. 535). Едва не спровоцировавший смуту конфликт отца

132

Петра, царя Алексея Михайловича, с патриархом Никоном, выражав­шим притязания на власть формулой "Архиерейская власть подобна солнцу, а царская власть подобна луне, лишь отражающей солнечный свет", был свеж в памяти властного круга, поэтому ликвидацию патри­аршества с полным основанием можно рассматривать как закономер­ный шаг к усилению моноцентризма власти, являющегося атрибутом милитаризованной организации социума. Легенда гласит, что в ответ на пожелание церковных иерархов иметь патриарха Петр передал им Духовный регламент и не допускавшим возражений тоном произнес: "Вы просите патриарха, — вот вам духовный патриарх". А вынув из ножен кортик, ударил им по столу и добавил: "А противомыслящим — булатный патриарх!" (186, С. 448).

Именно в эпоху Петра I обрели свойственные мобилизацион­ной модели очертания взаимоотношений политической и экономиче­ской элит, в системе которых верховная власть выступает субъектом рекрутирования не только управленческого слоя, но и экономической элиты, что кардинально отличает эту систему от описанной выше "американской" модели. В условиях последней, являющейся класси­ческой версией инновационного типа развития, дисперсные экономи­ческие элиты создают государство и посредством торга приходят к со­глашению относительно фигуры главы государства. В рамках этой мо­дели форма и содержание концепта "исполнительная власть" совпада­ют, поскольку глава государства действительно исполняет решения, являющиеся результатом консенсуса экономических элит, в то время как в условиях "российской модели" верховная власть является не ис­полнителем, но творцом социальных форм, субъектом социального конструирования, создающим и политическую элиту, и экономичес­кую.

Петровская эпоха наглядно демонстрирует тот факт, что именно благодаря активности верховной власти начало XVIII в. стало време­нем становления и быстрого развития и российской промышленности, и российского делового класса. В этот период впервые столь отчетли­во проявился приоритет политической элиты над экономической, явля­ющийся характерной чертой мобилизационной модели. Соотношение различных элит в этот период характеризуется не просто приоритетом политического класса: по существу, экономическая элита стала дети­щем политической; политическая элита создавала экономическую — жестко-директивно, сочетая "кнут и пряник".

133

Первым шагом в этом направлении можно считать упомянутый выше Указ о единонаследии 1714г., ставший "методологической и ми­ровоззренческой основой" этого социального конструирования благо­даря принципиальному положению Указа, культивировавшему актив­ное начало и представлявшему (вопреки бытовавшему ранее предрас­судку о праздности как уделе высших классов) различные виды дея­тельности — занятия ремеслами, торговлей, художественными про­мыслами, учение и т.п. — в качестве не только не противоречивших дворянскому званию, но, напротив, составлявших достойное занятие высших классов. При этом подчеркивалось особое значение активнос­ти в области развития промышленности, которая по значимости была поставлена едва ли не вровень с государственной службой. Однако главную роль в стимулировании процесса создания экономической элиты и деловой активности сыграли, конечно же, не просвещение и увещевания, а экономические стимулы — многообразные казенные субсидии, ссуды и льготы, способствовавшие развитию промышленно­сти и активному участию в хозяйственной деятельности высших клас­сов.

Известно, что при Петре было создано более 200 фабрик и заво­дов, ставших по существу основой отечественной промышленности. Принципиально важно зафиксировать невиданный в Европе механизм их создания: организация того или иного предприятия начиналась с со­ответствующего указа Петра, предписывавшего создание за казенный счет необходимых государству завода или фабрики; после того, как предприятие становилось на ноги, следовала его директивная привати­зация в пользу принудительно образуемой из купечества компании на беспримерно льготных условиях. Иногда аналогичный указ предписы­вал создание нового предприятия непосредственно частными предпри­нимателями, которым вменялось в обязанность вхождение в "компа­нии" для обеспечения жизнеспособности вновь создаваемого предпри­ятия. Однако и в этом случае процесс его создания сопровождался бес­численными казенными льготами, включая право беспошлинной про­дажи произведенных товаров и покупки необходимых материалов, без­возвратными субсидиями, беспроцентными ссудами, которые впослед­ствии нередко списывались. Созданной в 1719 г. с целью поощрения отечественной промышленности Мануфактур-коллегии вменялась в обязанность всяческая поддержка вновь созданных промышленных предприятий вплоть до прямой финансовой помощи, а также их все-

134

мерная защита от иностранной конкуренции. В целях поощрения оте­чественного купечества оно было изъято из ведомства воевод, получи­ло собственный суд и управление посредством городовых магистратов и главного магистрата.

Примечателен тот факт, что издержки в случае коммерческих не­удач предпринимателей нередко ложились на государственную казну. Примером тому может служить история организации инициированно­го Петром после посещения Франции шелкового производства при участии высших чиновников государства — вице-канцлера Шафирова, тайного советника Толстого и светлейшего князя Меншикова (впослед­ствии замененного графом Апраксиным). Основанная при таком высо­ком участии и высочайшем покровительстве компания получила ши­рочайшие льготы и привилегии, включая право беспошлинного ввоза шелковых товаров (которое, впрочем, было с выгодой перепродано ча­стным торговцам за немалую сумму). Но несмотря на столь льготные условия, дело кончилось финансовым крахом, а убытки понесла казна.

Неизбежной оборотной стороной государственного патронажа промышленности было то, что русские "капиталисты" ("буржуа") бы­ли не свободными предпринимателями, а скорее агентами правитель­ства. В тех случаях, когда частные предприятия создавались за госу­дарственный счет, право собственности на создаваемые предприятия, как и в ситуации с поместьями, оставалось за государством; объем прав частных предпринимателей в этом случае точнее передает термин "распоряжение", ибо право владения распространялось на предприни­мателей и их наследников лишь до тех пор, пока они управляли пред­приятиями и лишь в том случае, если они осуществляли это удовлетво­рительно с точки зрения государства; в противном случае правительст­во могло национализировать предприятия. "Даже предприятия, со­зданные частично или полностью частным капиталом, не были част­ной собственностью в строгом смысле слова, ибо правительство мог­ло в любой момент отобрать их у "собственников" (190, С. 276).

Принципиально важно констатировать жестко-директивный стиль петровского созидания, при котором предпринимательская дея­тельность навязывалась нередко вопреки воле новых буржуа. Частно­предпринимательская деятельность приобретала черты государствен­но-обязанной повинности за государственный счет, а частные пред­приниматели являлись таковыми зачастую лишь формально, выступая по существу агентами (инструментом) правительства. Этот механизм

135

В. Ключевский назвал "казенно-парниковым воспитанием промыш­ленности" (100, кн. 2, С. 554). К этому можно добавить, что подобным же "казенно-парниковым" способом создавалась не только промыш­ленность, но и ее субъект — экономическая элита: к самим предприни­мателям Петр I относился так же, как и к простым дворянам: "то есть безо всякого внимания к их личным интересам и желаниям" (190, С. 276). Поэтому правомерен вывод ПаЙпса о том, что, хотя осуществлен­ное Петром I развитие промышленности было новшеством по своему духу, по воплощению оно было совершенно традиционно: "хотя при Петре существовала промышленность, промышленного капитализма при нем не было" (190, С. 278), ибо государство было собственником всех средств производства, диктовало цены и было практически моно­польным потребителем промышленной продукции; "предпринимате­ли" могли быть уволены за проступок, а рабочая сила была закрепоще­на.

Апогеем политики создания отечественной экономической эли­ты стал Указ от 18 января 1721 г., фактически уравнявший в правах промышленных предпринимателей с правящей элитой — дворянст­вом: промышленники получили прежде являвшееся исключительной дворянской привилегией право приобретения земель с приписанными к ним крестьянами, что было призвано способствовать обеспечению предприятий рабочей силой. Более того, в развитие этой политики спу­стя год Петр пошел даже на беспрецедентное нарушение собственных предписаний относительно жестокого преследования укрывательства беглых крестьян: Указ от 18 июля 1722 г. запретил выдавать беглых крестьян, ставших рабочими на промышленных предприятиях. Таким образом, эти меры наглядно показывают роль верховной власти как субъекта создания не только промышленности, но и промышленной элиты, что неизбежно определяло подчиненное положение последней. И хотя Строганову в 1722 г. был пожалован титул барона, российская буржуазия всегда сохраняла подчиненное по отношению к чиновной знати положение, а буржуазия начала XX в., по выражению Горького, была больна "собачьей старостью". И в этом отношении реформы Пе­тра I представляли собою "всего лишь улучшенный вариант москов­ских порядков и были куда менее революционны, чем это представля­лось современникам... В общем и целом Петр I стремился сделать мос­ковские порядки более эффективными и поэтому придал им более ра­циональный характер" (190, С. 169), однако петровские методы были

136

традиционны, в мерах Петра I "проступала вотчинная подкладка", а "окно в Европу" было прорублено "азиатскими приемами" (190, С. 170)'.

Смерть Петра I положила конец многим его начинаниям; не луч­шим образом сказалась она на нравах правящего сословия. И при жиз­ни царя многим его сподвижникам небезосновательно доставалось от него. Но если власть царя сдерживала пороки его соратников, объеди­няя их во имя великого дела служения Отечеству, то внезапное осво­бождение от внешней опеки в лице царя сняло нравственные ограниче­ния в правящей среде: воспитанные в обстановке "парника" и "казар­мы", после смерти своего покровителя "птенцы" почувствовали себя на воле без присмотра. Наиболее удручающим в негативной реакции общества на преобразования Петра было не отторжение их внеэлитны-ми слоями, а то, что элита российского общества — ближайшие спо­движники царя, "повторявшие за Петром новые правила, никак не мог­ли применить их к делу, при котором сейчас же являлись наружу ста­рые привычки и взгляды" (245, С. 625). Здесь проявилась упомянутая выше закономерность, согласно которой изменения в сфере нравствен­ности и психологии не поддаются директивному управлению, а требу­ют продолжительного времени, С. Соловьев писал, что самым трудным препятствием на пути петровских преобразований было то, что "в те­чение нескольких лет нельзя было переменить утвердившихся веками привычек и взглядов; учреждением магистратов нельзя было вдруг обогатить купцов, вдруг приучить их к широкой, дружной и разумной деятельности; выучивши волею-неволей служилого человека грамоте, цифири и геометрии, нельзя было вдруг вдохнуть в него ясное созна­ние гражданских обязанностей" (245, С. 630). И здесь еще более на­глядно, чем во времена Ивана Грозного, проявилась тенденция отстава­ния российских политических элит от возникавших перед ними исто­рических задач. Причина этого очевидна: поставленные верховной вла­стью задачи, будучи условием выживания государства, значительно

¹ При анализе процесса создания государством экономической эли­ты напрашиваются параллели с реалиями номенклатурного капитализ­ма 1980-90 гг.: известно, что в основе экономического процветания значительного числа крупных экономических структур лежит государст­венный капитал. Так, в свое время о Святославе Федорове ходила шут­ка, что ЦК КПСС назначил его первым советским капиталистом-пред­принимателем.

137

опережали степень внутренней зрелости общества: "Идея отечества была для его слуг слишком высока, не для их гражданского роста. Бли­жайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворо­вые слуги... Петр служил своему русскому отечеству, но служить Пет­ру еще не значило служить России" (100, кн. 3, С. 98). Анализ процес­сов элитоообразования убеждает, что особенности исторического воз­раста этноса есть серьезный фактор неэффективности правящих элит: "общество юно, незрело" (245, С. 668), "юные, широкие натуры птен­цов Петровых были не способны к постоянному, усидчивому труду, к соображению, изучению всех подробностей дела, чем особенно отли­чался немец Остерман" (245, С. 673). Петр постарался ускорить про­цесс созревания своих питомцев: он "поддернул" колоски за верхушки, но помог не всем, — некоторых просто выдернул "из грядки".

К числу наиболее характерных закономерностей процесса эли-тообразования в условиях мобилизационной модели, проявившихся в эпоху Петра I, можно отнести и то обстоятельство, что развитие в ус­ловиях МТР осуществляется в режиме "любой ценой": с целью ком­пенсации отсутствия ресурсов от исполнителей требовали невозмож­ного, чтобы получить максимально возможное. Однако результатом подобного режима функционирования было то, что "исполнители, за­пуганные и неповоротливые, теряли способность делать и посильное." (100, кн, 3, С. 682). Отсюда такая особенность правящего класса, явля­ющегося в условиях мобилизационного развития именно исполните­лем, как атрофия волевого начала, утрата инициативы, знаменитое правило "инициатива наказуема". Покорность — оборотная сторона и непосредственное следствие жесткого режима чистки правящего клас­са, регулярно осуществляемой верховной властью. Кроме того, следст­вием запредельной степени эксплуатации было чудовищное истоще­ние народных сил : "Упадок переутомленных платежных и нравствен­ных сил народа... едва ли окупился бы, если бы Петр завоевал не толь­ко Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию, даже пять Швеции", — кон­статировал В. Ключевский (100, кн. 2, С. 579).

Атрофия волевого начала политической элиты — одна из самых значительных издержек мобилизационного развития и самых очевид­ных деформаций элиты политико-центричного общества, но не един­ственная. Нельзя не сказать и о том, что сформированная форсирован­ным темпом посредством чисток элита приобретает и иные пороки, среди которых — неустойчивость ориентации, нетвердость нравствен-

138

ных установок, неспособность к самостоятельному развитию, не пону­каемого сверху (пресловутый "синдром винтика"). Подобно тому, как выросший в неволе организм, вырвавшись на свободу, не готов ответ­ственно и самостоятельно строить свою жизненную программу, так и воспитанная "казенно-парниковым" способом элита не способна к обузданию инстинктов и проявляет невероятную степень разнузданно­сти к отвращения к службе, как только ослабевает контроль верховной власти. Государственные деятели эпохи Петра I — "истые дети воспи­тавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, его презрением к законности и человеческой личности, с притуплением нравственного чувства" (100, кн. 3, С. 99). И в этом случае напрашива­ются аналогии с днем сегодняшним, ибо "раскрепощенность" и отсут­ствие нравственных запретов, столь характерные для современной российской действительности, не в последнюю очередь есть следствие многолетнего жесткого контроля за повседневной, в том числе личной, жизнью граждан.

Учитывая, что тяготы службы в петровскую эпоху были дейст­вительно велики, неудивительны и различные формы протеста, осо­знанного и бессознательного, которым общество и его элита ответили на запредельный уровень эксплуатации. Если прежние времена были отмечены такой реакцией на тяготы государевой службы, как заклад-ничество, то в эпоху Петра I наиболее массовыми формами протеста стали разбои, побеги, членовредительство: "Всякая казенная служба до крайности омерзела в глазах русского народа. Иные, чтоб избавить­ся от нее, уродовали себя, отсекая себе пальцы на руках и на ногах. По­беги получили небывалые размеры" (116, т. 1, С. 397).

В этом же контексте следует упомянуть болезненную, порой приобретающую патологические формы, страсть к материальным бла­гам, порожденную постоянными ограничениями и контролем, хотя ис­токи этой патологии глубже и коренятся в конечном счете в бедности общества.

Отношения "элита — массы" в эпоху Петра I претерпевают су­щественные изменения по сравнению с предшествующими периода­ми. Прежде всего произошла переадресация протеста: если в XVII в. и, с оговорками, в XVII в. объектом ненависти и протеста масс был прежде всего правящий класс при сохранении симпатий внеэлитных слоев к верховной власти, то в период правления Петра I именно вер­ховная власть становится приоритетным адресатом недовольства. Рож-

139

даются легенды о царе-Антихристе и о "подмененном" царе. На наш взгляд, это было во многом обусловлено стилем преобразований Пет­ра, в котором столь неоправданно жесткими были требования внешне­го характера: бороды и платье заняли неоправданно важное место. Это обусловило столь несоразмерные затраченным усилиям результаты ре­форм: "Заметим, что все распоряжения тогдашнего времени, касавши­еся внешней стороны жизни, столько же раздражали современников Петра, сколь принесли вреда России в последующее время. Они-то и приучили русских бросаться на внешние признаки образованности, часто с ущербом и невниманием к внутреннему содержанию..., между усвоившими европейскую наружность и остальным народом образова­лась пропасть; с другой стороны, его деспотические меры, внушая омерзение в массе народа ко всему иностранному, только способство­вали упорству, с которым защитники старины противились всякому просвещению. Некоторые находят, что Петр в этом случае действовал мудро, стремясь сразу переломить русскую закоснелость в предрассуд­ках против всего иноземного, с которым неизбежно было введение просвещения. Мы не можем согласиться с этим и думаем, что русский народ вовсе не так был неприязнен к знакомству со знаниями, как к чу­жеземным приемам жизни, которые ему навязывали насильно. Можно было, вовсе не заботясь о внешности, вести дело внутреннего преобра­зования и народного просвещения, а внешность изменилась бы сама собою." ( 116, т. 1, С. 289 — 290).

Факторы упадка мобилизующей функции дворянства

Исследование закономерностей функционирования мобилиза­ционной модели развития убеждает в колоссальной зависимости этой конструкции от субъективного фактора — от роли политических элит, степени их зрелости (которая нередко отстает от возникающих перед обществом задач), от масштаба и характера личности носителя верхов­ной власти. Обусловлено это тем, что в качестве эталона развития для России выступают нормы и образцы, сформировавшиеся в рамках ушедшего вперед европейского социума, а импульс движения системе сообщает верховная власть, "понукающая" ее к развитию в связи со слабостью внутренних источников. Корни возникающих при этом про­блем обусловлены тем, что встающие перед обществом задачи опере-

140

жают степень внутренней зрелости общества и его элиты как детерми­нированные не внутренними потребностями, а продиктованные перма­нентной необходимостью "догнать и перегнать" ушедших вперед сосе­дей. Поэтому столь значительна в условиях данной модели роль вер­ховной власти. В этой связи можно сослаться на мнение С. Соловьева, который писал, что помощь Петра своему народу заключалась в сокра­щении сроков учения русского народа, который вследствие обделенно­сти природой и историей вынужден был догонять ушедшие вперед ев­ропейские народы (242, С. 398). И именно колоссальные усилия и же­сткая воля верховной власти масштаба личности Петра I были способ­ны посредством чисток сформировать необходимый для выполнения задач развития правящий класс в качестве инструмента модернизации. Выше отмечалось, что форсированное развитие сопряжено с ко­лоссальным напряжением и перенапряжением его субъектов. Поэтому период рывка неизбежно сменяется упадком сил и апатией. С. Соловь­ев отмечал, что Россия после Петра I "находилась в затруднительном положении; русские люди прежде всего требовали отдыха" (242, С. 263). А. Янов, анализируя ход развития в послепетровский период, констатирует, что при Петре I высшие сановники империи "смертель­но устали от отсутствия чувства личной безопасности...никто из них, не исключая и самого Меншикова, не мог, ложась в постель вечером, сказать с уверенностью, что утром не проснется в пыточных подвалах Ромодановского... Нечеловеческая усталость сквозит поэтому в речах всех сановников... Отдыха жаждут — и для самих себя и для страны — все без исключения." (319, С. 161). И если форсированная модерниза­ция — момент рывка в будущее, — требуя от исполнителей порой не­вероятного напряжения сил, взлета, энергии, подъема духа, возносит их к пределу человеческих возможностей, физических и психологиче­ских, то неизбежная пауза после бури обнаруживает психологические и нравственные издержки форсированного развития. Доминирующей потребностью правящей элиты становится потребность в безопаснос­ти и стабильности: безмерно уставшая после перетасовок петровской эпохи (когда знаменитая петровская палка превратилась в инструмент модернизации и нередко ощущалась в этом качестве самыми сановны­ми спинами) элита жаждала отдохновения. После многих лет ежеднев­ного страха она стремилась взять реванш и обезопасить себя. Послепе­тровская эпоха дворцовых переворотов в полной мере продемонстри­ровала указанную закономерность.

141

Если яростные противостояния петровского периода были борь­бой за цели развития (превращение России в мощную и независимую от соседей империю, обретение жизненно необходимых выходов к мо­рям, создание современной армии и флота, освоение культурного до­стояния Европы, элементарное образование, наконец), то на первый план в послепетровскую эпоху выходит тяжба внутри элитного слоя за эгоистические цели — за перераспределение пространства власти ра­ди нее самой, за расширение собственных привилегий.

Не в последнюю очередь это было обусловлено тем, что петров­ские чистки лишь на время приглушили, но отнюдь не уничтожили притязания правящего слоя на расширение властных полномочий за счет урезания власти короны, а состав правящего слоя в значительной мере оставался аристократическим: несмотря на высокие темпы уве­личения численности дворянства, степень его вертикальной мобильно­сти продолжала оставаться невысокой. Табель о рангах, способствуя выдвижению значительного числа лиц низкого происхождения, все же не изменила радикально социальный состав служилого класса: даже в разгар петровских усилий по обновлению служилого сословия в 1720—21 гг. лишь 14% офицеров были выходцами из непривилегиро­ванных слоев (218, 145). Петровские чистки в наибольшей степени за­тронули средние ступени чиновной иерархии (14—10 классы), оставив без серьезных изменений состав высших классов: в 1730 г. 93% их чис­ленности принадлежали к фамилиям, входившим в состав управленче­ского слоя еще в Московском государстве (190, С. 168). Высокий про­цент в составе элиты лиц, наследственно принадлежащих к касте из­бранных, не мог не сказаться на усилении властных притязаний правя­щего слоя. Если даже Петр I не без труда держал в повиновении им же созданный правящий класс, то после его смерти при слабых монархах и в отсутствие норм, четко регулирующих процесс престолонаследия, эти притязания при поддержке вооруженной части дворянства — гвар­дии — получили шанс на реализацию.

При этом следует отметить неоднозначность позиции гвардии. Хотя ей нельзя было отказать в патриотизме в ходе противостояния иноземному засилью, все же главной интенцией дворянства в лице гвардии выступало расширение своих властных полномочий в пользу правящего слоя за счет урезания полномочий верховной власти.

Изменению внутриэлитной диспозиции в немалой степени спо­собствовал также незначительный масштаб личности преемников Пе-

142

тра I на троне, в качестве каковых предстали женщины, не готовые ни интеллектуально, ни психологически к содержательной стороне влас­ти (исключение составляла Екатерина II), или несовершеннолетние го­судари (об участии юного Петра II в управлении государством говорит тот факт, что одна из его охот продолжалась с небольшими перерыва­ми с февраля 1728 г. по декабрь 1729 г.).

Незначительный масштаб личности первого лица государства был результатом не только случайности: выбор правящего слоя осо­знанно склонялся явно в пользу заведомо слабых, предпочтительных именно вследствие бесцветности и незначительности фигур (Анна Ио­анновна, Евдокия Лопухина и т. п.). Причина очевидна: слабость пози­ций верховной власти рассматривалась высшим эшелоном дворянства, безмерно уставшим от перетасовок Петра I, как условие стабилизации собственного положения. Именно дворянство в гвардейском мундире стало основной движущей силой дворцовых переворотов XVIII в. Именно гвардейские полки обеспечили царский венец и Екатерине I, и Елизавете, и Екатерине II. "Привязанность войска сильно поддержива­лась... На войско крепко надеялись" (242, С. 264), "...главным услови­ем успеха считалось войско" (242, С. 267).

С точки зрения политического анализа, смыслом усилий гвар­дии было не просто утверждение на троне фаворита гвардии, но по­пытка изменения внутриэлитной диспозиции в пользу сложившейся в Европе модели. В числе предпосылок этой трансформации — не толь­ко усталость правящей среды от череды жестоких чисток и ее стрем­ление к безопасности, но и существенное изменение внешне- и внут­риполитического контекста российского развития: после петровских побед Россия превратилась в соизмеримую с основными европейски­ми конкурентами величину, что позволило частично отойти от жестких механизмов мобилизационной модели.

Таким образом, период послепетровского развития характеризу­ется попыткой перехода к "американской" модели внутриэлитного вза­имодействия, в условиях которой судьба верховной власти решается в ходе конкурентной борьбы равноправных элитных группировок — различных по имеющимся в их распоряжении ресурсам, но равнознач­ных в отношениях с короной. Именно благодаря настойчивости самой сильной из послепетровских группировок — партии "птенцов", воз­главляемой Меншиковым, в противовес родовой аристократии и при поддержке вооруженной части сильнейшей группы (гвардии) была

143

возведена на престол ставленница этой партии Екатерина I. Успех ро­дословной знати в привлечении на свою стороны лидера этой партии — Меншикова обеспечил победу ставленника аристократии. Именно высшим эшелоном элиты — Верховным тайным советом — решался вопрос о престолонаследии в 1730 г.

Решение вопроса о престолонаследии в 1730 г. предоставило ре­альный шанс легитимного перехода к европейской модели внутриэлит-ной диспозиции (в условиях которой правящий слой перестает быть рабом короны) посредством перераспределения властных полномочий в пользу олигархии Верховного тайного совета. Однако этот шанс был упущен. События 1730 г. предельно ярко продемонстрировали спра­ведливость истины: доминирование той или иной модели элитообразо-вания зависит не только и не столько от ее концептуальной разработ­ки, сколько определяется зрелостью политического сознания правяще­го слоя, его сплоченностью и способностью к продуктивному внутри-элитному взаимодействию. Именно эти качества оказались в России образца 1730 года в дефиците.

Внешне сюжет был классическим для европейской истории: речь шла о попытке правящей группы реформировать политическую систему по модели европейских конституционных монархий, в рамках которых права и привилегии элиты неприкосновенны, а судьба трона определяется перевесом одной из партий. Комментируя события 1730 г., французский посол при русском дворе Маньян не сомневался в том, что суть интриги — в стремлении уничтожить самодержавие или край­не ослабить его участием аристократии: "Дебаты развернулись о фор­ме желаемого политического устройства: одни хотели ограничить власть монарха властью парламента, как в Англии, другие предпочита­ли шведскую модель политической системы, третьи отдавали предпо­чтение аристократической республике" (112, С. 90, 91). Затруднения представлял лишь выбор наилучшей модели: "Глаза разбегались по та­мошним конституциям, как по красивым вещам в ювелирном магази­не, — одна лучше другой — и недоумевали, которую выбрать" (100, кн. 3, С. 123). Таким образом, алгоритм реформирования был не про­сто известен, но был представлен спектром возможных вариантов. И именно столь благоприятная с точки зрения теоретической прорабо­танности возможной реформы ситуация с особой наглядностью высве­чивает причины неудачи — тот факт, что успех любой реформы опре­деляется не только и не столько имеющейся в распоряжении теорети-

144

ческой моделью, а прежде всего готовностью элиты и общества реали­зовать имеющуюся модель. Выяснилось, что эта способность, в свою очередь, не есть произвольно регулируемый в зависимости от спроса параметр, а есть результат предшествующего исторического опыта. Таким образом, вторая после Земских соборов XVII в. попытка консти­туционного ограничения верховной власти закончилась обратным же­лаемому результатом — полным подчинением монархией (причем мо­нархией иностранной ориентации) обеих противоборствующих сторон — и аристократии, и среднего дворянства. Это поражение тем более досадно, что и в том, и в другом случае внешне- и внутриполитичес­кие обстоятельства, хотя и не были чрезмерно благоприятны, однако и не характеризовались той степенью внешней угрозы или внутриполи­тического кризиса, которые требуют для своего преодоления исключи­тельно мобилизационных методов и механизмов. Политическая незре­лость элиты, ее неспособность воспользоваться даже готовой моделью внутриэлитного взаимодействия проявилась в том, что в попытке вер-ховников навязать ограничительные условия приглашаемой со сторо­ны императрице было очевидно не стремление системного конститу­ционного реформирования политической системы посредством пере­распределения властных полномочий короны в пользу правящего со­словия, а попытка частных лиц оградить себя персонально, восемь че­ловек, от произвола монарха, но отнюдь не отстоять права и привиле­гии всего сословия в целом. С. Соловьев справедливо задавался вопро­сом: это гарантии для восьми, а где гарантии остальных против вось­ми? Это означало, что здесь действовали не партии, а фамилии (242, С. 286). И в этом принципиальное отличие событий 1730 г. от сходных по форме европейских конституционных ограничений верховной власти. Тот факт, что ограничение власти короны мыслилось в пользу частных лиц, а не сословия в целом, красноречиво иллюстрирует сле­дующее обстоятельство: бесспорно принадлежа к высшему элитарно­му кругу, П, Ягужинский (зять канцлера Головкина и родственник кня­зей Ромодановских и Барятинских), видный сановник петровского вре­мени, но не вошедший в число верховников, сразу почувствовал себя вне огражденной от монаршего произвола группки (и, кстати, именно это осознание Ягужинским непричастности к группе избранных сыг­рало не последнюю роль в срыве всей попытки). Кроме того, состав Верховного тайного совета также не дает основания полагать, что суть конфликта заключалась в организованном противостоянии двух веду-

145

щих партий — аристократии и среднего дворянства: совет не был сис­тематическим представительством той или иной партии, это была по­пытка группы частных лиц, волею судеб оказавшихся у кормила влас­ти, и не осознающих себя в качестве сословной или иной общности, оградить себя персонально от произвола высшей власти, а не отстоять интересы сословия в целом, оговорив границы власти короны по отно­шению ко всему сословию. И съехавшееся в столицу провинциальное дворянство очень точно и верно уловило суть этого намерения, спра­ведливо опасаясь, что произвол олигархии может стать хуже произво­ла отдельного лица.

Таким образом, в событиях 1730 г. в полной мере проявились не­готовность элиты стать вровень с вожделенным идеалом элитной дис­позиции, ее неспособность к продуктивному технологичному внутри-элитному взаимодействию, низкая степень ее внутренней сплоченнос­ти.

В чем причины столь неуклюжего, нетехнологичного политиче­ского поведения? На наш взгляд, их несколько. Конечно, прежде всего сказалась политическая молодость элиты, попытавшейся перенять мо­дель политического поведения, являющуюся результатом значительно более зрелого политического развития — сказалась "...незрелость рус­ского общества, непонимание самих приемов общественных" (242, С. 309). Наиболее зримо политическая незрелость проявилась в полити­ческой наивности провинциального дворянства, упрямо продолжавше­го возлагать надежды на конституционное ограничение власти короны уже после того, как его собственными руками были разрушены "кон­диции".

Однако подобная "нетехнологичность", негибкость поведения элиты есть не только следствие молодости. Это качество представляет­ся характерным свойством элиты, сформированной именно по "слу­жебному принципу". Ибо члены сформированной по служебному принципу элиты рассматривают друг друга в качестве конкурентов, а не союзников (ср. сплоченность землевладельческой аристократии): "Петр Великий, несмотря на все свое старание, не мог в короткое вре­мя приучить русских людей действовать сообща, "кумпанствами"; обыкновенно все шли вразброд, личные и фамильные интересы были на первом плане" (242, С. 286).

Негибкость внутриплатного взаимодействия обусловлена также характеристиками свойственной именно "служебной" элите иерархич-

146

ной организации внутренней структуры правящего слоя: если в рамках "американской" модели действуют в принципе равноправные элитные группировки, способом взаимодействия которых выступает политиче­ский торг — процесс сделок, уступок, компромиссов, — то в рамках служебной модели борются два неравноправных элемента: верховная власть и правящий класс. Способом внутриэлитного взаимодействия в подобной структуре выступает чистка: либо верховная власть посред­ством репрессий "чистит" правящий класс (как это было в случае Ива­на Грозного и Петра I), либо высший эшелон правящего сословия кор­ректирует процесс престолонаследия (как это было в ходе дворцовых переворотов XVIII в.).

Кроме того, слабая внутренняя сплоченность элиты есть также следствие свойственной именно "служебной" элите чрезвычайной на­циональной неоднородности правящего слоя. И наконец, отсутствие внутренней сплоченности правящего класса есть непосредственный результат политики верховной власти, направленной на деконсолида-цию правящего слоя, что предопределило высокий уровень внутрен­ней конфликтности сословия, и существенно ослабляло сплоченность российского правящего класса по сравнению с его западноевропейски­ми аналогами. Важным аспектом направленной на деконсолидацию правящего слоя политики верховной власти были слабые связи русско­го дворянства с определенными территориями. "В ходе бесконечного круга конфискаций и переселений русская знать лишилась устойчивой связи с определенными землями, — связи, которой столь сильна была европейская знать в ее противостоянии с верховной властью. Более то­го, нередко поместья были распылены на различных частях страны, так что соединить их в единое целое не представлялось возможным" (346, С. 46). Подобная территориальная распыленность была прямым результатом политики, восходящей истоками к Ивану III, положивше­му начало "тактике салями" переселением новгородской знати после покорения Новгорода Великого, и в массовом масштабе продолженной опричниной Ивана Грозного.

Низкая степень внутриэлитной сплоченности, в свою очередь, создает опасность "вклинивания" внешних влияний, что в полной ме­ре проявилось при воцарении Анны Иоанновны, когда внутриэлитный конфликт — между верховниками и шляхетством — закончился их об­щим поражением и победой равно враждебной и им обоим и государ­ству силы — немцев:"...господство немцев было приготовлено усоби-

147

цею между способными русскими людьми, оставленными Петром Ве­ликим" (242, С, 345).

В этом же контексте анализа причин неудач институционального ограничения верховной власти следует назвать потребность правящего класса в материальной поддержке со стороны верховной власти (рус­ское дворянство было многочисленным, но в основной массе бедным сословием; известно, что, например в середине XIX в. 5 % самых бога­тых душевладельцев имели более 40 % всей численности крепостных, тогда как беднейшие 75 % — только 20% всей численности крепостных (346, С. 47), что предопределяло потребность знати в поддержке госу­дарства) и защите дворянства от выступлений внеэлитных слоев.

Таким образом, очевидно, что доминирование той или иной мо­дели элитообразования зависит отнюдь не только от наличия концеп­туальной модели, а определяется характером условий и степенью вну­тренней зрелости общества и его элиты. Попытки надеть платье "на вырост" имеют один результат: платье рвут быстрее, чем его изнаши­вают. События 1730 г. подтвердили, что доминирование "американ­ской" модели элитной диспозиции возможно при наличии двух усло­вий: а) относительно благоприятного внешне- и внутриполитического контекста и б) способности элиты соответствовать присущим этой мо­дели характеристикам политического участия, немаловажное место среди которых занимают зрелость политического сознания, гибкость политического поведения, внутренняя сплоченность элиты и ее готов­ность к конструктивному внутриэлитному взаимодействию и компро­миссам с конкурентами и верховной властью, способность оградить общество от внешних по отношению к национальным интересам сил.

Между тем от сформированной по принципу службы элиты (ко­торая вследствие этого была крайне внутренне неоднородна матери­ально и психологически, в ценностном и географическом отношении и зависела от монарха как гаранта своих экономических позиций и при­вилегий) трудно было ожидать успеха в деле обеспечения конституци­онного ограничения власти монархии, ставшего нормой европейской политической системы.

Ослабление масштаба личности персоницифировавшего верхов­ную власть лица способствовало некоторой либерализации положения правящего слоя в период царствования Анны Иоанновны (в 1730 г. был отменен ненавистный дворянству закон о единонаследии; в 1731 г. был учрежден Кадетский корпус для дворян, выпускники которого имели

148

право поступать на службу офицерами; Указы 1736 г. отменили бес­срочную службу, ограничив ее срок 25 годами, повысив возраст нача­ла службы с 15 до 20 лет, причем возраст с 7 до 20 лет обязывал учить­ся). Манифест от 31 декабря 1736 г., ставший рубежным в развитии русского дворянства XVIII в., разрешил одному из сыновей многодет­ного помещика не служить при условии получения им надлежащего образования. Итогом Указа о 25-летней службе стала массовая отстав­ка дворянства: "шляхетство, помещики воспользовались законом о двадцатипятилетнем сроке и ринулись в отставку" (242, С. 301).

Многолетние усилия сформированной по принципу службы элиты по освобождению от государственной службы, которой эта эли­та обязана своими привилегиями, увенчались окончательным успехом в кратковременное правление Петра III, издавшего в 1762 г. знамени­тый Манифест о вольности дворянской. Выше отмечалось, что смысл и историческое оправдание крепостного права заключалось в необхо­димости его использования в качестве привилегии за обязательную го­сударственную службу дворянства. После отмены обязательности службы крепостное право потеряло смысл и историческое оправдание, стало следствием, утратившим причину, "средством без цели": "оста­ваясь законным, перестало быть справедливым" (100, кн. 3, С. 281, 320). Отмена обязательной службы означала, что правящее сословие из служилого превратилось в привилегированное.

Манифест о вольности дворянской неизбежно стал прологом его похоронного марша, ибо в условиях мобилизационного развития класс, переставший служить, обречен: "Золотой век дворянства при­нес ему и дары Пандоры: указ о вольностях... Дворянин остается госу­дарем над своими рабами, перестав нести ... на своих плечах тяжесть Империи. Начинается процесс обезгосударствления, "дезэтатизации" дворянства... Но что за этим? Дворянин, который дослужившись до первого, корнетского чина, выходит в отставку, чтобы гоняться за зай­цами и дурить всю свою жизнь, становится типичным явлением" (274, т. 1, С. 134-135). Таким образом, "наше дворянство снова повторило историю нашего старинного вельможества" (93, С. 139).

При этом деформирующее влияние крепостного права на поли­тическое сознание дворянства было отнюдь не менее пагубным, чем на другие слои населения, ибо в господствующем землевладельческом классе, "отчужденном от остального общества своими привилегиями, поглощенном дрязгами крепостного владения, расслабляемом даро-

149

вым трудом, тупело чувство земского интереса и дряхлела энергия об­щественной деятельности" (100, кн. 2, С. 295).

Следует отметить, что освобождение дворянства от обязатель­ной службы открыло ему возможности культурного творчества. Фено­мен Пушкина вряд ли был возможен в условиях казармы или казенно­го присутствия. Однако для качества политической элиты — тех, кто остался на службе, Манифест 18 февраля 1762 г. сыграл роковую роль. Его последствия для качества политической элиты могли быть смягче­ны в случае освобождения крестьян. Так это и было понято крестьяна­ми, поэтому уже при Петре III начались крестьянские волнения, про­должавшиеся при Екатерине II: каждая перемена на престоле сопро­вождалась крестьянскими надеждами на издание манифеста об осво­бождении. Весьма симптоматичны лозунги самого мощного из восста­ний этого периода — пугачевского бунта: представлявшийся "мужиц­ким" и "казацким" царем Петром III, Пугачев призывал к свержению "дворянской царицы" Екатерины II и освобождению крестьян, которое представлялось неизбежным следствием освобождения дворян от службы. Таким образом, внеэлитные слои, чутко уловив перемену по­зиции верховной власти, подчинившейся новым "боярам", потребова­ли от монархии возврата на прежние позиции "народной монархии".

Однако нелегитимно взошедшая на престол посредством оче­редного гвардейского переворота Екатерина II заведомо была обречена на роль "дворянской царицы". При ней содержание Манифеста не только многократно подтверждалось, но и дополнялось новыми права­ми и привилегиями. Рубежным в этом процессе стал 1785 г. — год из­дания Жалованной грамоты дворянству, подтвердившей прежние при­вилегии и обеспечившей новые. Исключительное право собственнос­ти дворян на населенную землю конституировалось в качестве их веч­ной наследственной привилегии; дворянство было освобождено от службы, личных податей и телесных наказаний. Вопреки логике даль­нейший процесс освобождения от службы сопровождался расширени­ем полномочий землевладельцев по отношению к крепостным (Указ 1765 г. дал помещикам право ссылать своих крестьян на каторжные ра­боты, Указ 1767 г. запрещал крестьянам жаловаться на помещиков и т.д.). Кроме того, массовым стал процесс передачи казенных крестьян в частное владение. Последнюю меру Екатерина II часто использовала в качестве средства упрочения своего положения. Кроме того, в резуль­тате губернской реформы 1775 г. значительная часть полномочий цен-

150

тральной власти (хозяйственных, финансовых, охрана безопасности, здравоохранение и др.) были переданы провинциальному дворянству. Расширение привилегий дворян-землевладельцев не могло не стимулировать попытки их чиновных коллег по элитному сообществу получить фору в продвижении по службе. Результатом чиновного дав­ления стали Указы Екатерины от 19 апреля 1764 г. и от 13 сентября 1767 г., установившие правило автоматического продвижения государ­ственных чиновников по службе по истечении семи лет нахождения в одном чине независимо от личных качеств и заслуг. Эта мера, как ра­нее Манифест 1762 г., означавшая кардинальную ревизию петровских принципов формирования элиты, и прежде всего Табели о рангах, зна­меновала нарушение меритократического критерия рекрутирования элиты, широко открывала двери посредственности, и таким образом, препятствовала естественной внутриэлитной циркуляции, способство­вала окостенению и зашлакованию правящего слоя. Девальвация мери­тократического критерия в процессе рекрутирования бюрократии уси­лилась при Павле I: он сократил семилетний срок до четырех лет, что значительно увеличило приток новых лиц в ряды наследственного дворянства, и побудило правительство в 1845 и 1856 гг. повысить по­рог обретения наследственного дворянства пятью, а затем и четырьмя высшими чинами. Таким образом, если Манифест 1762 г., подкреплен­ный грамотой 1785 г., лишил верховную власть контроля над землевла­дельческим сословием, то Указ 1767 г. лишил ее контроля над бюро­кратией (190, С. 182). Масштабы власти и собственности 100 тысяч по­мещиков и 50 тысяч чиновников были таковы, что целые губернии на­зывались дворянскими или чиновными в зависимости от преобладания той или другой категории в структуре населения (первые преобладали в центре, вторые — на окраинах).

В царствование Екатерины II российское дворянство с еще боль­шей настойчивостью устремилось к положению западноевропейской знати, владеющей огромной собственностью и диктующей условия ко­роне. Результатом стал фактический раздел страны на две половины, каждую из которых императрица передала в "кормление" двум элемен­там служилого сословия — дворянам-землевладельцам и чиновникам, что дало основание исследователям сравнить российских императоров с капитанами корабля, обладающими полной властью над его коман­дой и пассажирами, но почти не имеющими права голоса в управлении им или в выборе курса (190, С. 154, 155).

151

Таким образом, конец XVIII в. ознаменовался кардинальным на­рушением основополагающего принципа мобилизационного развития — всесословности обязанностей. В качестве основных причин тому можно назвать две. Прежде всего следует констатировать значительное ослабление внешних угроз: войны в правление Екатерины II были ин­струментом решения экономических и геополитических задач, а не ме­рой обороны, что позволяло избегать внутриполитических кризисов и частично отказаться от мобилизационных методов управления. Во-вторых, значительно возросшее в течение XVIII в. западное влияние стимулировало стремление дворян приблизить свой статус к положе­нию европейской аристократии с ее правами и привилегиями. Однако решающую роль сыграл тот факт, что в течение XVIII в. правящий слой в лице дворянской гвардии, обретя необходимую степень внут­ренней сплоченности, завладел правом де-факто решать судьбу пре­стола, что побудило Екатерину II, нелегитимным путем пришедшую к власти, стремиться упрочить свое положение путем расширения базы поддержки в среде правящего слоя в обмен на признание. Элита из служилого превратилась в привилегированный слой, диктующий свои условия короне. Отсюда — не только Манифест о вольности дворян­ской, но и существенные уступки чиновничеству.

Сколь небезосновательны были опасения Екатерины, вынуж­денной маневрировать, чтобы не пасть жертвой дворянства, подтвер­дила судьба ее сына и преемника Павла I.

Симптоматично, что сходная судьба постигла как даровавшего дворянству освобождение от службы монарха, так и отобравшего его, что говорит о повышенном стандарте требований элитарного слоя к верховной власти: востребовано не просто послушание — родилась нетерпимость к произволу. Дворянство почувствовало себя элитой за­падноевропейского типа. Таким оно вступило в новое царствование.

* * *

Политика Александра I во многом была продиктована стремле­нием разрешить основное противоречие российского исторического развития — противоречие между потребностями государства и его воз­можностями, которое в начале XIX в. представало как "тройственный лозунг новой политики, новых исканий: торговля, промышленность, просвещение" (214, С. 152). Анализ политического процесса этого пе-

152

риода показывает, что в поисках силы, способной стать субъектом по­добных преобразований (буржуазных по сути) верховная власть вы­нуждена обращаться к элите, рекрутируемой по принципу службы как единственному субъекту модернизации, поскольку русская буржуазия, призванная быть творцом новых отношений, оставалась буржуазией, "которой не было".

Эпоха Александра I в области элитообразования ознаменована двумя обстоятельствами: 1) отчетливым осознанием исчерпанности модернизациейного потенциала высших слоев дворянства (превратив­шегося к этому периоду в землевладельческую аристократию, осво­божденную от службы) в качестве властной элиты, что предопредели­ло стремление верховной власти во все большей мере опираться в ре­ализации целей развития на высшую бюрократию (М. Сперанский, А. Аракчеев, Д. Гурьев), и постепенным вытеснением дворянства из сфе­ры принятия стратегических решений вследствие ставшей в этот пери­од очевидной оппозиции дворянства необходимым реформам (однако до конца царствования Александра I дворянство как сословие продол­жает оставаться правящей элитой); 2) глубоким внутриэлитным кон­фликтом между высшим эшелоном власти и его оппонентами из того же элитарного круга (декабристы). Причем этот раскол был более се­рьезным, чем раскол XVII в.¹.

Глубина раскола была обусловлена тем, что причиной его высту­пала не ординарная борьба за власть как самоцель, а борьба за опреде­ленные содержательные цели (хотя, как и любая политическая борьба, она не была лишена и властных амбиций; П. Пестель был человеком колоссального честолюбия), однако нет нужды доказывать, что желай декабристы единственно власти как таковой, они вряд ли рискнули той, что уже имелась в их распоряжении — скорее, они, имея и без то-

¹ Раскол начала XIX в. был настолько глубок, что затронул даже се­мейные узы; иллюстрацией глубины раскола может служить история братьев Орловых,племянников Г. Орлова,фаворита Екатерины II,один из которых — М. Орлов, принимавший 30 марта 1814 года в Париже капитуляцию Франции перед Россией и ее союзниками, был привер­женцем радикальной линии в декабристском движении, а генерал А. Орлов был шефом жандармского III отделения и по иронии судьбы под­писывал 30 марта 1856 года, спустя ровно 42 года после российского триумфа в Париже, акт капитуляции России перед Францией и ее со­юзниками после поражения в Крымской войне

153

го блестящие исходные позиции и перспективы, добивались бы даль­нейшего карьерного продвижения в рамках существующей системы, а не на путях опасной борьбы с ней. В качестве объекта внутриполити­ческого конфликта выступали две самые острые проблемы политичес­кого развития российского общества начала XIX в. — конституцион­ная и крестьянская. Их разрешение, по существу, выступало императи­вом развития. Парадокс рассматриваемого внутриэлитного конфликта в том, что содержательно концептуальные и политические позиции обеих сторон этого конфликта совпадали, однако вместо солидарной работы во имя общих целей стороны сошлись в смертельном поедин­ке. Анализ истоков этого парадокса позволяет не только углубить ха­рактеристику процессов элитообразования в России данного периода, но и выявить особенности преломления общих закономерностей эво­люции политических элит в конкретных исторических обстоятельст­вах.

Внутриэлитная диспозиция в период правления Александра I ха­рактеризовалась противостоянием трех элитных сил: верховной влас­ти, административно-политической бюрократии и дворянства (к этому времени окончательно превратившегося в землевладельческое сосло­вие) при незначительном политическом весе торгово-промышленного класса.

Позицию буржуазии парадоксальным образом выразили декаб­ристы, ибо политическим идеалом умеренных вариантов их проектов (например, конституции Н. Муравьева) было установление конститу­ционного правления и политических свобод, то есть осуществление буржуазных преобразований. Позиция верховной власти в лице импе­ратора Александра I на протяжении двух десятков лет его правления менялась, однако не подлежит сомнению, что по крайней мере до на­чала 1820-х гг. она объективно была ближе второму из описанных оп­позиционных флангов. Однако именно с ним и произошло роковое столкновение, итогом которого стал крах реформаторских проектов.

События начала XIX в. поразительны как беспрецедентный при­мер столкновения единомышленников из элитарной среды, как "сшиб­ка" сил, одинаково заинтересованных в развитии и одинаково его по­нимающих: потребности развития обеими сторонами конфликта осо­знавались как конституционное ограничение монархии и ликвидация крепостного права.

154

Поскольку развитие по мобилизационному типу характеризует­ся значительной зависимостью политического процесса от личност­ных качеств персонифицирующего верховную власть лица, благопри­ятность перспектив политической и экономической модернизации в этот период определялась тем обстоятельством, что император Алек­сандр I был почти идеальной фигурой для реализации этих задач, ибо он действительно был привержен идее реформ как в силу психологи­ческих особенностей личности — явно не авторитарной и не склонной к силовым методам, — так и вследствие воспитания (влияние Ф. Ц, Ла­гарпа). А. Чарторыйский в книге своих мемуаров писал, что еще в юности Александр I "утверждал..., что наследственность престола бы­ла несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сможет выбрать наиболее способного правителя" {150, т. 1, С. 91).

Существенное влияние на формирование личности Александра I и на политический процесс в России оказало и усилившееся в екате­рининский период идейное сближение России и Европы, где происхо­дил активный процесс свержения реакционных режимов. О серьезно­сти реформистских намерений императора свидетельствует тот факт, что подготовка к реформам была предпринята сразу после осуществ­ления первоочередных срочных мер, ликвидировавших наиболее оди­озные итоги предшествовавшего царствования (восстановление жало­ванных грамот дворянству и городам, отмена ограничения на выезд русских за границу и т. п.). Символичен также тот факт, что по указа­нию Александра 1 слово "закон" было высечено на обороте медали, выпущенной по случаю его восшествия на престол.

Первым "приступом" к реформам стал Негласный комитет — более чем скромная попытка, единственным результатом которой фак­тически стало учреждение системы министерств. Но даже эти весьма умеренные начинания, которые скорее напоминали дискуссионный клуб единомышленников, вызвали толки в правящей среде: даже такие относительно умеренные и просвещенные круги, как те, к которым принадлежал Г. Державин, окрестили Негласный комитет "якобинской

шайкой".

Вторая попытка связана с именем М. Сперанского. Необходимо отметить, что сколь бы ни была масштабна личность Сперанского, оче­видно, что инициатива реформаторских планов и само возвышение

155

Сперанского исходили от императора: Сперанский выступал разработ­чиком — блестящим и творческим — идей и воли высокого заказчика.¹ Однако реакция правящего слоя и на эту вполне умеренную по­пытку была подобна разбуженному муравейнику. И если реакция дво­рянства была обусловлена прежде всего проектом конституционной реформы Сперанского, последствия которой в сознании помещиков однозначно ассоциировались с отменой крепостного права, то негодо­вание бюрократии было связано с попыткой Сперанского восстановить уничтоженный вышеупомянутыми указами Екатерины II и Павла I ме-ритократический критерий в процессе рекрутирования служебной эли­ты — бюрократии. В контексте нашей темы симптоматично, что Спе­ранский рассматривал в качестве необходимых шагов к европеизации и либерализации России не только просвещение населения в целом, но прежде всего обеспечение надлежащего качества управленческой эли­ты. Стремлением повысить эффективность и компетентность управ­ленческого аппарата был обусловлен инициированный Сперанским ряд указов, прежде всего Указ о новых правилах производства в чины по гражданской службе (Указ от 6 августа 1809 г.), предписывавший обязательность сдачи специального экзамена или предъявления уни­верситетского диплома для получения дворянского звания. По сущест­ву этот указ означал попытку верховной власти вернуть себе контроль за процессом рекрутирования бюрократии, однако эта попытка не увенчалась успехом из-за яростного сопротивления бюрократического аппарата.

Кроме того, Сперанский предпринял и шаг долговременного значения, имевший целью стратегическое улучшение кадров государ­ственной службы: по его предложению для подготовки надлежаще об­разованной управленческой элиты в Царском Селе был учрежден Ли­цей — специальное закрытое учебное заведение для ограниченного числа лиц из знатных дворянских фамилий.

Отсутствие государственной воли у преемников Петра I ослаби­ло бюрократическое начало. Сперанский попытался восстановить ме-

¹ В оправдательном письме императору из Перми Сперанский пи­сал,что основная идея плана была предписана ему императором.что он действовал по прямому указанию царя: "план всеобщего государствен­ного преобразования... не содержал ничего нового,но идеям,занимав­шим Ваше внимание,дано в нем систематическое расположение" (248, С. 164)

156

ритократические принципы рекрутирования служебной элиты: "Пусть Петр только составил табель о рангах, — только Сперанскому удалось положить табель о рангах в основу политической структуры России... Попович Сперанский положил конец ... дворянскому раздолью... Он действительно сумел всю Россию...уложить в тончайшую сеть табели о рангах, дисциплинировал, заставил работать новый правящий класс. Служба уравнивала дворянина с разночинцем. Россия знала мужиков, умиравших членами Государственного совета." (274, т. 1, С. 137). О на­кале сопротивления бюрократической среды усилиям Сперанского го­ворит тот факт, что Указ от 6 августа 1809 г. готовился в атмосфере столь строгой секретности, что о его подготовке знали только три ли­ца: император Александр I, сам Сперанский и А. Аракчеев.

Оппозиция правящего слоя проектам Сперанского (в которых справедливо был усмотрен намек на попытку верховной власти рекон­струировать систему власти и дистанцироваться от дворянства, опе­ревшись на просвещенную бюрократию) была бурной и массовой, хо­тя проекты Сперанского сохраняли в неприкосновенности права и при­вилегии дворянства — освобождение от службы, право владения насе­ленными землями и т.п. Причем негативной реакция была не только со стороны невежественных и косноязычных чиновников (которых новые правила чинопроизводства лишали надежды на дворянское звание), и не только со стороны откровенных крепостников¹, но и со стороны лиц, от которых можно было бы ожидать поддержки (Н. Карамзин, ад­мирал Н. Мордвинов и другие).

Крутые виражи судьбы Сперанского наглядно показывают, что в условиях мобилизационной модели цели развития тогда, когда они не совпадают с экономическими интересами правящего слоя, могут быть реализованы только с помощью мер принуждения и насилия со сторо­ны верховной власти и вынужденно отступают, когда верховная власть не готова прибегнуть к чрезвычайным мерам. Под мощным давлением правящей среды император Александр I вынужден был отступить:

I ¹ Точку зрения последних выразил печально известный Д. Рунич: j| "Богатые помещики, имеющие крепостных,терял и голову при мысли,что конституция уничтожит крепостное право и что дворянство должно бу­дет уступить шаг вперед плебеям. Недовольство высшего сословия бы­ло всеобщее" (157.С. 36).

157

судьбы его отца и деда — Петра III и Павла I, устраненных недоволь­ным их политикой дворянством, были слишком наглядным уроком, чтоб им можно было пренебречь; страх повторить их судьбу был пси­хологической доминантой Александра I. Отставка Сперанского стала актом признания императором могущества правящего слоя.

Кроме того, в срыве попытки реформ сыграло роль и приближе­ние наполеоновской агрессии 1812 г., отражение которой неминуемо влекло за собой усиление мобилизационных механизмов и блокирова­ло осуществление реформ. Император отдавал себе отчет в том, что выиграна эта война могла быть лишь при условии превращения ее в народно-освободительную, что требовало высокой степени сплочен­ности общества и элиты. Один из высших сановников Российской им­перии так высказался по этому поводу: "Сперанский, виновен он или нет, должен быть принесен в жертву. Это необходимо, чтобы привязать народ к главе государства" (305, т. 3, С. 367). Кстати, этими же сообра­жениями было продиктовано назначение пользующегося особой попу­лярностью в обществе М. Кутузова Главнокомандующим русской ар­мией.

Если резкая оппозиция консервативного крыла политической элиты реформистским проектам императора сорвала первые попытки политической модернизации, то в осуществлении следующих попыток реформ можно было рассчитывать на поддержку радикально-рефор­мистского крыла политической элиты. Это тем более очевидно, если учесть вдохновляющее воздействие победы в войне 1812 г. и настрое­ние армии-победительницы, прославленные полководцы которой со­ставляли цвет политической элиты. В этой связи можно было ожидать успеха последовавших в 1818—19 гг. наиболее серьезных попыток Александра I осуществить конституционную и крестьянскую рефор­мы.

И историки прошлого века, и современные исследователи еди­нодушны в том, что конституционное ограничение монархии в Поль­ше в 1818 г. император рассматривал в качестве первого шага на пути установления конституционной монархии на всей территории России. После архивных изысканий С. Мироненко (157; 158; 159) можно счи­тать убедительно доказанными серьезность, основательность и реали­стичность конституционных намерений Александра I. При этом разра­ботка проекта конституции в Варшаве велась в атмосфере столь стро­гой секретности, что об этом не знал даже брат императора — наме-

158

стник Польши великий князь Константин Павлович, не сочувствовав­ший либеральным начинаниям старшего брата. Инициированная им­ператором разработка проекта конституции для России, согласно кото­рой Россия превращалась в конституционную монархию, длилась око­ло двух лет и была закончена к осени 1820 г.; проект был одобрен им­ператором.¹

Согласно этому первому в русской истории проекту конститу­ции вводилось разделение властей; законодательные функции стано­вились общей прерогативой общероссийского двухпалатного парла­мента и императора; члены верхней палаты назначались царем, депу­таты нижней — избирались населением (избирательного права лиша­лись лишь крестьяне); вводилась свобода слова, печати, вероисповеда­ния, неприкосновенность личности, равенство всех граждан перед за­коном, несменяемость судей. Одним из важнейших принципов проек­та было федеративное устройство империи (о важности этого принци­па говорит тот факт, что из почти двух сотен статей этого документа (всего 191 статья) 70 было посвящено проблемам местного управле­ния). При этом проект оставлял в неприкосновенности все привилегии дворянства и не касался проблем крепостного права¹.

Хотя текст проекта имел некоторые ограничения по сравнению с классическими аналогами европейского права, документ означал превращение России в конституционную монархию. Известно, что ог­раничение власти короны в пользу ведущих сословий составляло пред­мет жесточайшей борьбы в европейских государствах. Логично было ожидать всемерной поддержки правящей элитой России ограничения власти короны и юридического закрепления де-факто приобретенного ею в течение значительного периода XVIII в. права определять судьбу престола. Перспективы подобной политической реформы были тем более благоприятны, что ограничение прерогатив трона инициирова-

¹ Любопытно, что разработчики ни разу не упоминали в тексте сам термин "конституция"; документ в намеренно неточном переводе с французского языка оригинала назывался "Государственная уставная грамота Российской империи" (точный перевод - "Конституционная хартия Российской империи", а лейтмотивом текста был тезис о том, что документ не является радикальной ломкой предшествующего зако­нодательства, а лишь корректирует некоторые его положения).

² Детальный анализ проекта конституции и истории его разработки см. 156; 158; 212. И др.)

159

лось самой верховной властью. Однако попытки конституционной ре­формы натолкнулись на нелогичное, на первый взгляд, сопротивление дворянства, на нежелание превратить свою победу де-факто в победу де-юре.

На наш взгляд, объяснение этой парадоксальной ситуации за­ключается в том, что хотя текст проекта не затрагивал привилегии зем­левладельческого сословия, ограничение монархии дворянство спра­ведливо рассматривало как первый шаг на пути ликвидации крепост­ного права, тем более, что право служилого сословия владеть крепост­ными крестьянами в России никогда не было окончательно законода­тельно оформлено; в процессе закрепощения крестьян право следова­ло за практикой, но последняя не была легитимно освящена (!).Имен­но землевладение обусловило нелогичное сопротивление конституци­онному процессу со стороны дворянства. Это обстоятельство как нель­зя более ярко высветило реакционную роль землевладельческой знати (которой к этому моменту стало дворянство) в политическом развитии России. Данная коллизия подтверждает сформулированное выше по­ложение о том, что в России именно верховная власть является иници­атором модернизации даже в той ситуации, когда ее личный интерес противоречит государственному, а единственно возможным инстру­ментом модернизации выступает сформированная по "служебному" принципу элита в лице высшего эшелона бюрократии в противовес землевладельческой аристократии.

Кроме того, анализ этой коллизии подтвердил сформулирован­ное выше положение о том, что природа традиционного для россий­ской политики противоречия между верховной властью и правящей средой обусловлена конфликтом между политическими потребностя­ми государства и интересами хозяйственных субъектов.

Бурная и крайне негативная реакция правящей среды на модер­низационные усилия верховной власти привела к тому, что проект кон­ституции так никогда и не был опубликован. Призраки отца и деда зри­мо встали перед Александром 1. Поэтому речь на открытии Польского сейма 15 марта 1818 г. стала первым и единственным публичным при­знанием российским императором желательности конституционного устройства России. Поразительно — вершитель судеб Европы, само­державный властитель могущественной империи, сокрушившей непо­бедимую прежде армию Наполеона, оказался бессилен перед собст­венным управленческим классом. Причем не только в столь судьбо-

160

носном вопросе, но и в иных, менее принципиальных сюжетах импе­ратору давали понять, что его власть имеет пределы. Так, на личные средства императором был издан курс политической экономии профес­сора А. Шторха на французском языке, содержавший обоснование эко­номической неэффективности крепостного труда. Однако попытки из­дания этой работы на русском языке были пресечены цензурой. Та же участь постигла стихотворение А. Пушкина "Деревня", снискавшее ав­тору благодарность Александра I и также бесцеремонно запрещенное цензурой.

Столь же настойчивым, как и попытки конституционной рефор­мы, было стремление Александра I "продвинуть" решение крестьян­ского вопроса. Попытки найти опору в решении этого вопроса в лице дворянства натолкнулись на ожесточенное сопротивление последнего. Надеждам императора на содействие землевладельческой аристокра­тии не суждено было сбыться.

Анализ политической борьбы этого периода показывает, что со­противление дворян средней России крестьянской реформе было вы­звано не феноменальной страстью дворянства к рабовладению или особенной косностью в отличие от остзейских собратьев (в остзейских губерниях крепостное право было существенно ограничено), а было обусловлено природно-экономическим и условиями хозяйствования, в основе которых лежала экономическая необходимость крепостного труда. Исследования, проведенные в прошлом веке А. Гакстгаузеном, крупным специалистом в области сельского хозяйства из Пруссии, вы­нудили его сделать вывод о том, что в связи с неблагоприятными при­родно-климатическими и экономическими условиями хозяйствования поместье в средней России могло стать доходным лишь при двух уcло-виях: при использовании на сельскохозяйственных работах труда кре­постных (что освободит помещика от расходов по содержанию кресть­ян и скота) или при сочетании земледелия с мануфактурой. Отсюда столь нелогичное, на первый взгляд, сопротивление российского пра­вящего сословия установлению конституционных ограничений монар­шей власти. Оппозиция дворянства конституционным планам показы­вает, что в его понимании верховная власть не была экономически за­интересована в сохранении статус-кво в крестьянском вопросе. И это соответствовало действительности.

Потеряв надежды на поддержку дворянства, Александр I обра­щается за помощью к бюрократии — к февралю 1818 г. на рассмотре-

161

ние императора был представлен подготовленный по его поручению проект крестьянской реформы А. Аракчеева (поручение Аракчееву есть свидетельство действительно серьезных намерений Александра в крестьянском вопросе, учитывая масштаб полномочий ставшего прак­тически теневым премьер-министром Аракчеева). Проект был одобрен императором, однако он никогда не был оглашен публично. Для выра­ботки другого проекта — под руководством министра финансов А. Гу­рьева — императором был создан специальный Секретный (!) комитет

— первый из одиннадцати (!) Секретных комитетов, созданных вер­ховной властью в XIX в. для решения крестьянского вопроса. Однако этот проект не был завершен.

Характерно, что единственным предварительным условием, по­ставленным Александром I перед разработчиками проекта, стало тре­бование не допускать в проекте использование мер принуждения по отношению к помещикам в столь деликатном вопросе. Оба проекта, как, впрочем, и все аналогичные им, разрабатывались в таком же режи­ме повышенной секретности, в каком велась разработка конституции

— столь серьезны были опасения императора в отношении реакции правящей среды. В реализации идеи крестьянской реформы верховная власть могла рассчитывать лишь на узкий круг высшей бюрократии при активном сопротивлении основной массы дворянства. "Единст­венное, что могло в этих условиях обеспечить успех реформ, — наси­лие правительства над своей собственной опорой" (!) — констатирует С. Мироненко (158, С. 72).

Эта констатация подтверждает сформулированный в первой гла­ве настоящего исследования тезис о том, что насилие верховной влас­ти над правящим слоем в условиях мобилизационного развития неред­ко выступало вынужденным, но необходимым инструментом достиже­ния целей развития, так как императивы развития, артикулируемые верховной властью, опережали экономические интересы правящего слоя. В случае неготовности верховной власти прибегнуть к методам насилия осуществить цели развития, как правило, не удавалось. Алек­сандр I, психологически травмированный страхом повторить судьбу отца и деда — Павла I и Петра III, категорически не был готов к при­менению жестких мер. В итоге проекты конституции и крестьянской реформы остались на бумаге. Именно отсутствие эффективного инст­румента модернизации — правящего класса, способного стать субъек­том модернизации, по мысли Александра I, было главной причиной

162

неудачи его реформистских попыток. С. Мироненко удалось найти в архиве М. Сперанского датированную 24 августа 1821 г. запись им по­разительных слов Александра I: "Разговор о недостатке способных и деловых людей не только у нас, но и везде. Отсюда — заключение: не торопиться с преобразованиями, но для тех, кои их желают, иметь вид, что ими занимаются" (158, С, 72). Мотив нехватки образованных адми­нистраторов постоянен в российской политической практике и обус­ловлен тем, что задачи государства нередко опережают степень взрос­ления его элит.

Говоря "о тех, кто желает" преобразований, Александр I, очевид­но, имел в виду их горячих сторонников — членов тайных обществ, о деятельности которых император был осведомлен практически с само­го начала их деятельности. Знал он также и о содержании планов бу­дущих декабристов. И в этом самое поразительное: и власть, и ее оп­позиция слева в стане самого правящего слоя шли в одном направле­нии. Но почему, ставя одни и те же цели, они пришли не к сотрудниче­ству, а к лобовому столкновению? Почему в поисках союзников импе­ратор обращался к правому флангу — сообществу заведомых против­ников его проектов?

Как отмечалось выше, наиболее серьезные попытки императора осуществить конституционную и крестьянскую реформы относятся к 1817—1819 гг. И именно на это же время приходится активность "Со­юза спасения", впоследствии "Союза благоденствия", цели которых хотя и не были к этому времени окончательно концептуально оформ­лены, по духу были близки реформистским планам императора: в цен­тре дискуссий будущих декабристов были две упомянутые выше про­блемы — освобождение крестьян и ограничение монархии. Однако именно в тот период, когда Александр I предпринимает столь актив­ные попытки решить эти две наиболее острые проблемы, на заседани­ях "Союза спасения" начинает звучать мотив цареубийства, а И. Якуш­кин вызывается быть исполнителем этой акции (впоследствии этот мо­тив перерос в требование не просто цареубийства, но уничтожения всей императорской фамилии). Парадоксальная ситуация, если учесть несомненную осведомленность будущих декабристов о намерениях императора¹. При этом даже радикальные критики императора из лаге-

¹ см. примечание 2.

163

ря декабристов признавали серьезность дворянских угроз. Конечно, между проектом конституции Дешана-Новосильцова, подготовленно­го по указанию Александра I, и конституционными документами дека­бристов — "Русской правдой" П. Пестеля и конституцией Н. Муравь­ева были различия в трактовке ряда принципиальных вопросов. Наи­более значительны эти различия в сопоставлении императорского про­екта и "Русской правды".¹

Однако сам Пестель, автор "Русской правды", признавал него­товность России к подобным радикальным преобразованиям и предпо­лагал необходимость установления для их осуществления на период 8 — 10 лет жесткой военной диктатуры, сопровождающейся уничтоже­нием царствующей фамилии. Это служит основанием рассматривать "Русскую правду" в качестве первого документа большевизма. Вряд ли он мог быть реализован в политической практике того времени. Значи­тельно менее существенны различия между проектом Дешана-Ново­сильцова и конституцией Никиты Муравьева.²

Таким образом, основания для сотрудничества между монархи­ей и декабристами, безусловно, существовали. Между тем сколько-ни­будь серьезные попытки декабристов найти взаимопонимание с импе­ратором, равно как и аналогичные шаги Александра I, не были пред-

¹ Первый предполагал превращение России в конституционную мо­нархию,тогда как второй настаивал на республиканской форме правле­ния; первый оставлял в неприкосновенности дворянские привилегии и не касался проблем крепостного права, в то время как Пестель настаи­вал на радикальном разрешении аграрной проблемы: не только на ос­вобождении крестьян, но и на полной ликвидации частной собственно­сти на землю; согласно проекту Дешана-Новосильцова планировалось федеративное устройство России с максимальным учетом националь­ных культурных и исторических особенностей, а по "Русской правде" -жестко унитарное государство, вплоть до применения насильственных методов ассимиляции и запрещения местных языков.

² Оба документа исходили из оптимальности конституционной мо­нархии в качестве основополагающего принципа политического уст­ройства России; оба были привержены принципу федерализма в наци­ональной организации страны; оба передавали высшую законодатель­ную власть в государстве парламенту, избираемому на основе ценза (хотя и ограниченному правом вето императора в проекте Новосильцо­ва. Даже решение аграрного вопроса в документе Н. Муравьева было близко к планам Александра I).

164

приняты, хотя доподлинно известно, что Александр I был информиро­ван о создании тайных обществ практически с самого начала их дея­тельности и относился к этому факту вполне терпимо. Налицо пара­доксальная, уникальная ситуация — борющиеся за одни и те же цели лица, равно принадлежащие к высшему эшелону правящей элиты страны,¹ лично или заочно знакомые, вместо того, чтобы объединить усилия, входят в жесточайшую конфронтацию в стиле лобового столк­новения: вместо того, чтобы в лице монарха приобрести могуществен­ного покровителя, планируют его убийство в то самое время, как им­ператор занимается разработкой конституции; монарх, вместо того, чтобы использовать известный ему заговор в качестве инструмента нейтрализации оппозиции справа, тратит силы на заведомо бесплод­ные попытки усовестить консервативную массу дворянства и призвать его стать коллективным самоубийцей, вместо того чтобы использовать содействие членов тайных обществ для раскола фронта своих против­ников справа. Не в первый раз мы встречаем столь нетехнологичное поведение. Относительно, его причин к сказанному выше можно доба­вить следующее.

Немалую роль в выборе тактики декабристов сыграло их увле­ченное следование известным из западноевропейской политической практики моделям. Так, моделью для конституции Н. Муравьева по­служила испанская конституция 1812 г. ; П. Пестель был страстным поклонником якобинцев; устав тайного общества был заимствован им у итальянских карбонариев, а в основу разработанного им проекта конституции "Русская правда" были положены комментарии к "Духу законов" Монтескье французского автора Детю де Траси, оказавшего значительное влияние на формирование взглядов Пестеля. Вообще дух французской революции витал над российскими заговорщиками. По­этому неудивительна их логика: если французская революция физиче­ски покончила с монархией, то путь их российских последователей ле­жит в том же направлении (игнорируя существенную разницу между Бурбонами, само имя которых стало символом реакции, и действитель­но стремящимся к реформам Александром I). К сожалению, приходит­ся констатировать правоту Н. Бердяева: "Русская интеллигенция всегда исповедовала какие-нибудь доктрины, вмещающиеся в карманный ка-

¹ см. примечание 3.

165

техизис, и утопии, обещающие легкий и упрощенный способ всеобще­го спасения, но не любила и боялась самоценной творческой мысли, перед которой раскрывались бы бесконечно сложные перспективы" (21, С, 83).

Другая причина несостоявшегося контакта — победа радикаль­ного крыла в движении декабристов (приверженность тайных обществ крайне радикальной тактике — хорошо знакомое из последующих по­пыток стремление "загнать клячу истории")- Известно, что идеологи­чески движение декабристов было неоднородным, включая как сто­ронников умеренных, преимущественно просветительного характера мер, и радикальное крыло, настаивавшее на необходимости насилия, включая физическое уничтожение правящей династии.

Таким образом, уже в первом значимом с организационной точ­ки зрения опыте российского оппозиционного движения его радикаль­ная ветвь стала доминирующей. Эта тенденция преобладания радика­лов в структуре оппозиции (как системной — внутри самой элиты, так и в отношениях "элита — контрэлита"), многократно повторяясь впос­ледствии, стала одной из причин резко конфронтационного характера взаимоотношений и внутри правящей элиты, и в системе отношений правящей среды с контрэлитой. В результате возобладания радикаль­ного крыла в декабристском движении умеренная линия реформ, оли­цетворяемая императором, оказалась под огнем с двух флангов — пра­вого и левого; эти противоположные векторы, входя в лобовое столк­новение, дали в итоге нулевой результат процесса развития. Чрезмер­ный радикализм сторонников крайних мер мог оттолкнуть императора от возможных контактов с декабристами. И объективно радикализм имел противоположный желаемому результат — он спровоцировал реакцию.

С еще большей силой эта тенденция проявилась в 1870—80 гг. в деятельности народовольцев. Не желая ни в коей мере умалить подвиг декабристов и народовольцев, все же вынуждены констатировать, что доминирующее в российской политической традиции стремление од­номоментным рывком достичь того, что может стать результатом зна­чительного исторического опыта, приводит к обратному результату — утрате пусть скромных, но реальных попыток и шагов к свободе.

По существу, все "охранительно-запретительное царствование" Николая I во многом было предопределено его реакцией на события 14

166

декабря так же, как и контрреформы Александра III стали реакцией на события 1 марта 1881 г.

Издержки форсированного развития, в ходе которого оказыва­ются пропущенными — или пройденными экстерном — целые эпохи для психологического, нравственного и политического опыта, оказы­ваются непомерно высоки.

Взаимная приверженность элиты и контрэлиты радикализму не­избежно рождает приверженность силовым методам элитного взаимо­действия, столь характерную для сформированной "служилой" элиты, в рамках которой взаимодействуют не равноправные группы, как это происходит в условиях инновационного развития, а находящиеся в ие­рархическом соотношении элементы — верховная власть и правящий класс, отношения между которыми строятся на основе перманентной борьбы за властный приоритет, а алгоритмом отношений внутри пра­вящего класса является жесткая конкуренция и свойственная служи­лой элите взаимная неприязнь между "выскочками" и аристократией (даже если сегодняшний аристократ — вчерашний выскочка). Кроме того, будучи слабо внутренне сплоченным вследствие высокой степе­ни национальной пестроты, "служебная" элита, как правило, не спо­собна к гибкому внутриэлитному взаимодействию.

В критические дни отступления русской армии под натиском Наполеона между двумя командующими русской армией происходил следующий диалог: П. Багратион, отпрыск царской грузинской динас­тии Багратионов, правнук царя Вахтанга VI, кричал М. Барклаю-де-Толли, потомку шотландских дворян: "Ты немец! Тебе все русское ни­почем!". "А ты дурак, хоть и считаешь себя русским", — отвечал Бар-клай-де-Толли. Другим примером может служить позиция А. Чарто-рыйского, который в ответ на предложение Александра I в 1802 г. за­нять пост товарища министра иностранных дел предупредил импера­тора, что как поляк и польский патриот, он в случае столкновения рус­ских и польских интересов примет сторону последних. Это подтверди­лось в 1805—07 гг., когда Чарторыйский способствовал втягиванию России в непродуктивные для нее европейские коалиции и войны, рас­считывая на то, что это будет способствовать восстановлению незави­симой Польши в границах 1772 г. (кстати, в период нашествия Наполе­она многие поляки — подданные России вступали во французскую ар­мию, нарушая тем самым присягу Александру I на русское подданст­во). Другой ближайший сотрудник Александра I по вопросам внешней

167

политики, фактически второй министр иностранных дел наряду с К. Нессельроде, — грек граф Каподистрия счел себя вынужденным оста­вить свой пост после начала революции в Греции, а другой грек — ге­нерал князь А. Ипсиланти стал во главе восстания и был демонстра­тивно исключен из русской службы. Сам К. Нессельроде, австрийские симпатии которого были хорошо известны, стал одним из инициаторов Священного союза и сторонником подчинения внешней политики Рос­сии интересам Австрии. Впоследствии он сыграл не последнюю роль в Крымском поражении России. В подобной ситуации от правящей среды трудно ожидать той степени сплоченности, которая необходима в отстаивании прав сословия перед короной. Иерархический характер внутриэлитной организации в целом, конкурентный характер в рамках правящего слоя, слабая внутренняя сплоченность элиты рождают не­технологичность политической культуры. В сходной ситуации принци­пиально иной алгоритм внутриэлитного взаимодействия продемонст­рировала политическая элита США в период принятия конституции страны.

Известно, что Конституционный конвент, собравшийся в Фила­дельфии в 1787 г., не только дополнил и исправил положения действо­вавшего тогда в стране основного закона "Статьи конфедерации", как ожидалось, а подготовил принципиально новый политико-правовой документ. Предполагая, что этот документ может вызвать серьезное сопротивление в легислатурах штатов, основатели американского го­сударства предприняли два маневра: ввели условия ратификации этого документа девятью штатами, а не всеми двенадцатью (так как в ряде штатов рассчитывать на успех не приходилось) и настояли на созыве для ратификации Конституции специальных ратификационных кон­вентов, которые должны были одобрить Конституцию вместо переда­чи ее на рассмотрение легислатур штатов, большинство в которых со­ставляли мелкие фермеры, способные заблокировать принятие доку­мента. В итоге Конституция была принята, несмотря на незначитель­ное число ее сторонников. Причем технологичность политической культуры, проявившаяся на ранних этапах формирования политичес­кой системы США, обусловлена не тем фактом, что революция в США совпала с промышленной революцией. Это имманентное качество по­литической культуры, являющееся следствием консенсусной природы сложившейся в США модели элитного рекрутирования и проявившее­ся на ранних этапах становления политической системы.

168

Очевидный результат массовой и резкой оппозиции дворянства модернизационным усилиям верховной власти (не менее радикальной оппозиции, заинтересованной в осуществлении реформ) стал основа­нием для переноса социальной опоры верховной власти в ее стремле­нии реализовать задачи модернизации на бюрократию. События 14 де­кабря 1825 г. стали последним рубежом в этом процессе. С этого вре­мени политическим актором, принимающим стратегически важные политические решения, становится бюрократия. Таким образом, под­твердилась описанная выше закономерность: в мобилизационном об­ществе субъектом модернизации, как правило, выступает сформиро­ванная по принципу службы элита. Дворянство, не желающее служить и превратившееся в землевладельческую знать, перестало соответство­вать задачам государства. Таким образом, несмотря на трансформацию социального облика правящей элиты, принцип ее рекрутирования ос­тался неизменным. В этой связи необходимы две оговорки. Во-первых, речь идет о тенденции, а не о буквальной статистике. Во-вторых, выс­шая бюрократия, порог которой составляли первые пять классов, сама принадлежала к потомственному дворянству. Эта двойственность по­ложения высшего эшелона власти в России была следствием сложив­шейся на ранних этапах Московского государства системы оплаты уп­равленческих функций элиты не деньгами, а посредством землевладе­ния. Подобное противоречие, как увидим дальше, стало причиной не­эффективности бюрократии Российской империи в качестве властной элиты. Однако в данном случае речь идет о том, что этот слой в каче­стве политической элиты был эффективен именно тогда, когда он дей­ствовал в качестве бюрократии, а не землевладельческого сословия.

Конец XVIII — начало XIX вв. знаменательны тем, что именно в этот период рождается прообраз будущей контрэлиты в лице разно­чинной интеллигенции. Необходимо отметить принципиальное отли­чие российской контрэлиты от ее аналога в "американской" модели: если в рамках последней в качестве контрэлиты выступает противо­стоящая элите группа интересов, то в рамках мобилизационной моде­ли в качестве оппонента власти выступает не группа интересов, а ин­теллигенция. Причины этого коренятся в политико-центричном харак­тере общества, в котором экономическое благополучие есть функция политической власти, а группы интересов зависимы от власти: русская буржуазия, будучи относительно поздним и неконкурентоспособным по сравнению с европейскими аналогами образованием, не может со-

169

ставить оппозицию власти, так как ее экономическое процветание в значительной мере зависит от патронажа государства; дворянство, бу­дучи небогатым сословием и существуя в условиях перманентной уг­розы крестьянского бунта, заинтересовано в поддержке верховной вла­сти. Поэтому в качестве оппонента власти может выступить лишь со­циальный субъект, находящийся "по ту сторону" экономических инте­ресов, в качестве которого и выступает интеллигенция.

Принципиально отметить, что с самого момента рождения ин­теллигенция в качестве контрэлиты действовала не как конкурент, а как смертельный враг власти. Контрэлита существует в любом госу­дарстве. Однако если в государствах экономико-центричных обществ элита и контрэлита сосуществуют как соперники и конкуренты, при­держивающиеся определенных правил игры, гарантирующих целост­ность системы как таковой, то в политико-центричном обществе их об­щая "рамка" — государство, его целостность и т.п. превращаются во второстепенный, не обладающий самостоятельной ценностью в смер­тельной схватке элиты и контрэлиты абстракт.

* * *

Ослабление режима мобилизационного развития в послепетров-ский период нашло отражение и в изменении традиционной для моби­лизационной модели расстановки сил в треугольнике "верховная власть — правящий класс — внеэлитные слои". В отличие от социаль­ной конфигурации Московского государства и петровского времени верховная власть (которая прежде находила опору во внеэлитных сло­ях в противостоянии с правящим классом) теперь солидаризировалась с правящим классом против социальных низов, которые привычно продолжали надеяться на справедливость верховной власти и усматри­вать именно в ней своего союзника в борьбе против сильных мира, се­го. Проявлением этих иллюзий и одновременно доказательством уто­пичности этих иллюзий стала крестьянская война под предводительст­вом Е. Пугачева. Весьма характерен в этой связи тот факт, что Пугачев представлялся в качестве "мужицкого" и "казацкого" царя Петра III, пришедшего призвать к порядку "дворянскую царицу" Екатерину II. Таким образом, стереотип восприятия верховной власти внеэлитными слоями остался прежним: именно в верховной власти низы общества видели защиту от притеснений со стороны экономически сильных сло-

170

ев, именно верховная власть рассматривалась в качестве того справед­ливого барина, который "рассудит". Результатом неадекватности ил­люзий крестьянской войны стала также дальнейшая консолидация вер­ховной власти и правящего класса.

Невиданные ранее масштаб и массовость протеста в период вой­ны 1773—75 гг. под предводительством Е. Пугачева, охватившие ог­ромную площадь в 600 тыс. кв. км., сообщили новое качество протес­ту внеэлитных слоев, что вынудило власть пойти на некоторые уступ­ки. Одним из значимых результатов крестьянской войны стали меры по развитию буржуазных отношений (хотя участие собственно торго­во-промышленного класса в восстании было весьма слабым), однако вследствие идущего "сверху" осуществления этих мер политическая роль буржуазии оставалась незначительной, ее зависимый характер от власти сохранялся, а ключевые позиции в социальном раскладе сил ос­тавались за дворянством, позиции которого на центральном и местном уровнях даже усилились (например, реформа местного управления де­легировала значительные полномочия поместному дворянству). При этом следует иметь в виду, что к этому времени дворянство практиче­ски перестало быть служилым классом, превратившись в сугубо при­вилегированный, хотя его привилегии потеряли смысл и историческое оправдание.

171