Глава II политические элиты и

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО. ЗАРОЖДЕНИЕ ИМПЕРИИ

Российское боярство как исторически первый тип правящего класса в условиях ранних форм российской государственности

Характер политического развития (и соответственно, модели элитообразования) российского государства во многом определялся его задачами, важнейшими из которых были освоение огромной терри­тории — "собирание земель", обеспечение независимости и развития государства. Динамика освоения территории в процессе создания бу­дущей империи была беспрецедентной. Так, в начальный период фор­мирования Московского государства его территория выросла более чем в шесть раз; чуть позже — со времени вступления Ивана Грозно­го на престол в 1533 г. и до конца XVI в. — Московское царство еще удвоилось в размере. К середине XVII в. российское государство было самым большим государством в мире, территория которого увеличива­лась темпами, не имевшими себе равных в истории. Только в период между серединой XVI в. и концом XVII в. Москва приобретала в сред­нем по 35 тыс. кв. км. (площадь современной Голландии) в год в тече­ние 150 лет подряд. К началу XVII в. Московское государство равня­лось по площади всей остальной Европе, а освоенная в первой поло­вине XVII в. Сибирь по масштабу вдвое превышала площадь Европы (190. С. 113—114). К середине XVIII в. территория России по сравне­нию с Московским княжеством начала правления Ивана III увеличи­лась более чем в 50 раз, составив шестую часть обитаемой суши. Тем самым Российская империя вышла по масштабу территории на второе место после Британской империи.

Однако это беспрецедентное историческое движение осуществ­лялось в крайне неблагоприятных природно-климатических, демогра­фических (низкая плотность населения) и внешнеполитических (пер­манентные внешние агрессии) условиях, что обусловило дефицит зна­чимых для развития ресурсов (прежде всего финансовых). Не случай-

73

но для описания этого исторического движения С. Соловьев употреб­лял характеристики "бедный народ", "бедная страна", "бедное госу­дарство" (245. С. 429,628).

Подобные параметры исторического движения предопределили формирование мобилизационного типа развития в качестве инстру­мента разрешения противоречия между задачами государства и его возможностями. Субъектом разрешения этого противоречия была при­звана стать соответствующая потребностям мобилизационного разви­тия модель элитообразования. Способом обеспечения эффективности правящего класса в условиях мобилизационного развития стал слу­жебный принцип элитного рекрутирования.

Исторически первой формой рекрутируемой по принципу служ­бы властной элиты российского общества стало боярство.¹ Именно бо­ярство выполняло управленческие функции в период Киевской Руси, "удельные века" и в Московском государстве. Анализ процессов эли­тообразования этого периода подтверждает тезис о предопределеннос- ти модели элитообразования спецификой типа развития социума.

Киевский период характеризовался двойственностью детерминант социальной дифференциации: с одной стороны, необходимость обороны от внешних опасностей (территория государства постоянно подвергалась агрессиям: с юго-востока со стороны хазар; с юга — пе­ченегов; с севера — варягов; с запада — венгров, литовцев, поляков) предопределила необходимость жесткой политической системы, что обусловило преимущественное положение в обществе высшего слоя дружины во главе с князем. С другой стороны, доминирующая роль! внешней торговли в структуре хозяйства Киевской Руси ("Русская правда" есть по преимуществу уложение о капитале" (100, кн. 1. С. 218) диктовала необходимость экономико-центричного типа организа­ции. Применительно к процессам элитообразования это находило от­ражение в притязаниях торгово-промышленной знати на политичес­кий приоритет, а также дисперсности власти, выражающейся в очеред­ном порядке правления: киевская земля выступала в качестве объекта

¹ Понятие боярства в литературе употребляется в узком и широком смысле слова. В узком смысле боярин — это высший чин члена Бояр­ской думы; в широком, более употребительном, боярство составляло высший слой служилого класса со времен Киевской Руси. Мы употреб­ляем это понятие во втором его значении.

74

общего владения всего княжеского рода, отдельные представители ко­торого (при всех противоречиях очередного порядка) обладали в прин­ципе равными правами на занятие великокняжеского стола. Таким об­разом, Киевская Русь была по существу аристократической республи­кой. "Великий князь был par excellence купцом, и княжество его явля­лось по сути дела коммерческим предприятием, составленным из сла­бо связанных между собой городов" (190. С. 48). Преимущественное положение в организации торговли высшего слоя дружины определя­ло двойное — "военно-промышленное происхождение" политически главенствующего слоя киевского общества (98. С. 43): "составляя во­енно-правительственный класс, княжеская дружина в то же время ос­тавалась еще во главе русского купечества, из которого выделилась, принимала деятельное участие в заморской торговле" (100, кн. I. С. 143). Таким образом, "Русская правда" была уставом торгового дома, поддерживаемого вооруженным путем (247. С. 264). При этом в осно­ве имущественного благосостояния правящего слоя лежала экономи­ческая и юридическая дискриминация внеэлитных слоев населения, в которых аристократический порядок не имел опоры.

Но эта система — внутренне неустойчивая как любая дисперс­но организованная система власти — могла функционировать лишь в условиях внешнеполитической стабильности; в условиях же превыше­ния внешними угрозами критических пороговых значений дисперсно организованная система власти неминуемо должна была рухнуть, бу­дучи не в состоянии противостоять массированной агрессии. Киевская государственность рухнула в результате эффекта резонанса внутрен­ней и внешней нестабильности: внутренней как следствие внутриэлит­ной борьбы — постоянных распрей между князьями-родичами за пра­во первенства в занятии княжеских столов, приведших в конечном ито­ге к падению государства, — и внешней нестабильности (нашествия степи): "Киев упал не вследствие одного татарского разгрома, упадок его начался гораздо прежде татар" (241. С. 189); Киевскую Русь "раз­била, разумеется, не степь. Степь только добила государственность, начинавшую распадаться изнутри" (247. С. 265).

Удельный период, в течение которого основанием социальной дифференциации выступал хозяйственный договор свободного лица с удельным князем, характеризовался доминирующим значением хозяй­ственного права. Последнее находит выражение в двух следствиях: О основой политических прав князя является его хозяйственная роль как

75

устроителя новых земель на северо-востоке Руси; существенная пере­мена, произошедшая в характере верховной власти, состояла "в исчез­новении политического подданства и в замене его временной зависи­мостью, основанной на частной гражданской сделке" (98. С. 78); 2] служилый класс, включавший две категории — бояр и слуг вольных (дворян), постепенно становится землевладельцем (служилое земле­владение существовало и в киевский период, однако тогда его значение было ограниченным). Причем в землевладении служилый класс видит альтернативный службе князю и независимый от капризов последнего источник обеспечения: в этот период служба и землевладение не увя­заны — неся службу в одном уделе, служилый человек мог иметь зе­мельный надел в другом; покидая службу, служилый человек мог оста­вить за собой земельный надел и обладал правом свободного ухода со* службы (вплоть до поступления на службу иностранному государст­ву). Р. Пайпс уподобляет положение бояр удельного периода положе­нию гражданина современного западного государства, "который пла­тит налог на недвижимость местным властям или государству, где вла­деет собственностью, однако имеет законное право проживать и рабо­тать, где хочет" (190. С. 69).

Именно стремление служилого боярства к приобретению зе­мельных наделов в качестве альтернативного службе источника дохо­да, не зависящего от прихотей служебной удачи, со временем превра­тило боярство из служилого класса в землевладельческую аристокра­тию, что впоследствии сыграло роковую роль в его судьбе.

Доминирующее значение хозяйственных оснований в системе политических отношений этого периода определило особенности мо-дели элитообразования, в основе которой был договор свободного ли­ца с князем, выступавшим в качестве хозяина земли в экономико-юри­дическом смысле. На наш взгляд, это обусловлено тем, что удельный" период был больше периодом накопления сил — материальных и ду­ховных — для последующего роста, чем периодом развития. Русские историки справедливо констатировали, что "удельные века" были пе­риодом упадка Земского сознания и земского чувства князей, матери­ального и духовного обеднения, оскудения, упадка и измельчания ин­тересов (см. напр.: 100, кн. 1. С. 314).

Особняком стоит развитие в удельный период вольных город­ских общин Новгорода Великого и Пскова, представлявших редкий в российской истории пример характерного для Европы экономико-цен-

76

тричного типа социальной организации: "По существу...в Новгород прорвались феодальные понятия европейского Запада" (247. С. 305). Вспомним, что В. Ключевский уподоблял этот тип организации акци­онерному обществу; эту же метафору использовал И.Солоневич: "Нов­город был построен более или менее по ганзейскому типу: государст­во, как торговый дом. Правительство, как правление акционерного об­щества. И самые богатые люди страны — как акционеры, избирающие с в о е правление, для защиты своих интересов, а никак не интересов тех рабочих, которые заняты на их предприятиях." (247. С. 264). В ус­ловиях государства-акционерного общества в качестве правящей эли­ты выступает торгово-промышленная олигархия: "Сложившийся в Новгороде порядок правления во всех своих главных чертах напоми­нал форму, известную из истории средневековых городов-государств Западной Европы. Большая часть богатства находилась в руках не кня­зей, а сильных торговых и земледельческих фамилий" (190. С. 55—56). Прецедент экономико-центричной организации в Новгороде — исключение, в полной мере подтверждающее правило. Причины гос­подства подобного типа организации и соответствующей ей "олигар­хической" модели элитообразования обусловлены принципиальным отличием условий развития Новгорода — исключительно благоприят­ных с точки зрения географии и политики — от остальных русских зе­мель. С. Соловьев писал, что главные торговые города древней Руси — Новгород, Киев, Смоленск, Полоцк — обязаны были своею торговлею и своим богатством природному положению и удобству водных путей сообщения (241. С. 189). Однако в отличие от иных городов, в частно­сти, от Киева (который после татарского опустошения в XIII в. уже не смог подняться), Новгорода татарская агрессия практически не косну­лась. Более того, собственная выгода толкала татар на поддержку рус­ской торговли, так что новгородцы имели обеспечивавшую их торгов­лю ханскую грамоту. Со всей определенностью о причинах, обусло­вивших возможность экономико-центричного характера новгородской организации, писал Ключевский, констатируя в качестве ее предпосы­лок исключительно благоприятные внутренние и внешние условия развития. В качестве первых он отмечал выгодное с точки зрения орга­низации торговли географическое положение Новгорода (его близость к большим торговым путям); относительную удаленность от полити­ческого центра (что освобождало далекий северо-западный край от его непосредственного давления); с точки зрения внешнеполитической,

77

период новгородской вольницы мог состояться благодаря относитель­ной слабости внешних угроз. "Ни в каком другом краю древней Pycи не встретим такого счастливого подбора условий, благоприятных для широкого развития политической жизни" (100, кн. 1. С. 415).

Новгород был типичной аристократической или, как писал Н.Костомаров, купеческой республикой (115. С. 140): с преобладанием центробежных сил над центростремительными и дисперсно организо­ванной политической элитой, представлявшей собой партии — фами­лии — торговые дома, в основе консолидации которых лежали эконо­мические интересы. В этих условиях вече было послушным орудием совета господ как органа согласования интересов различных партий, стоявших за решениями вече. Процесс формирования высшего управ­ленческого слоя носил закрытый аристократический характер "с при­знаками замкнутой правительственной олигархии" (100, кн. 1. С. 406) и полностью определялся позицией немногих богатейших семей. В ос­нову социальной иерархии был положен имущественный ценз, что служило причиной глубокой социальной и земской розни и дало осно­вание Ключевскому для определения сущности политической органи­зации Новгорода как "поддельной, фиктивной демократии" (100, кн.1. С. 414). Аналогичным образом характеризует Новгород Р. Пайпс: "Ре­шающая власть на вече находилась в руках новгородских бояр, патри­циата, ведущего свое происхождение от старой дружины и состоящего из сорока виднейших фамилий...Эти фамилии монополизировали все высокие должности и в немалой степени определяли характер прини­маемых на вече решений. Независимость их не знала себе подобия ни в одном русском городе, ни тогда, ни после" (190. С. 56—57). В осно­ве внутриполитических конфликтов в Новгороде лежали экономичес­кие причины, а политическая власть по существу была инструментом реализации экономических интересов: "Князь нужен был Новгороду не только для внешней обороны, но и для расширения и обеспечения торговых оборотов...борьба княжеских партий...была собственно борь­бой новгородских торговых домов, соперничавших друг с другом" (100, кн. 1.С. 405).

Подобный тип политической организации — экономико-ориен­тированный, гибкий, идеально соответствующий задачам его создате­лей — экономически сильных партий, — мог выполнять возложенные на него функции исключительно в условиях мира. Однако этот тип ор­ганизации был обречен на поражение в противостоянии с жестко-мо-

78

билизационным типом политической организации, каким выступила Москва в ходе почти полуторавековой борьбы с Новгородом в процес­се создания централизованного государства. В ситуации такого проти­востояния качества, обеспечивающие успех в ходе торга, предопреде­ляют фиаско в противостоянии военном: "В Новгороде, как часто бы­вало в купеческой республике, было очень велико число тех, которые личную выгоду предпочитали всему на свете и подчиняли ей патрио­тические побуждения" (115. С. 140). Торговая республика была слабой в военном отношении: купцы — плохие воины. В подобном противо­стоянии не помогало даже численное превосходство новгородцев: так, в битве при Шелони (1471 г.) новгородцы, силы которых десятикратно превосходили московское войско, тем не менее были наголову разби­ты. В. Ключевский отмечал, что падение Новгорода в противостоянии со стремящейся к политической централизации Москвой было неиз­бежно и предопределено именно характером его политической органи­зации, ориентированный на приоритет экономических потребностей (100, кн. 1.С. 418).

Падение Новгорода означало окончательное поражение эконо­мико-центричного типа социальной организации и вытеснение его же­стко-мобилизационной моделью политической организации в связи с характерными для абсолютного большинства территорий Московского государства (в орбиту которого усилиями Ивана III был вовлечен и Новгород) крайне неблагоприятными природно-климатическими и по­литико-культурными параметрами, в условиях которых развитие госу­дарства и общества могло быть обеспечено исключительно мобилиза­ционными методами. Соответствующим образом меняется и модель элитообразования: место торговых олигархий вновь занимает служи­лое боярство. Не случайно одной из первых мер Ивана III по завоева­нию Новгорода были шаги, получившие уже в XX в. название "такти­ки салями": в 1480 г. семьи, чья репутация не внушала доверия москов­ским властям, были насильно вывезены в Москву; навстречу им дви­нулся поток из Москвы: московские семьи, чья лояльность не подвер­галась сомнению, переселялись в Новгород. Подобные процедуры бы­ли повторены в Новгороде в 1484, 1487, 1488 и 1489 гг. и в 1510 г. в Пскове после его покорения. Иван III конфисковал более 80 процентов пахотной земли Новгорода, значительная часть которой была исполь­зована для поместного верстания переведенных из Москвы служилых людей. Не случайно именно в покоренном Новгороде в конце XV в. по-

79

явились первые поместья (условное землевладение). При этом важно отметить, что условное землевладение, появившееся в России в 1470-х гг., было не феодальным (как в Западной Европе), а "антифеодаль­ным институтом, созданным абсолютной монархией с целью разгрома класса "феодальных" князей и бояр" (190, С. 76); (до этого земля нахо­дилась в аллодиальной, то есть, вотчинной, собственности). Таким об­разом, "служебная" модель элитообразования основана на временном, условном, жестко увязанном с несением службы государству, характе­ре привилегий. Средством обеспечения подобного характера вознаг­раждения стала поместная система, значение которой для становления русского государства отмечали многие исследователи: Р. Пайпс, напри­мер, называет распространение поместной системы на всю страну со­циальной революцией (190. С. 117).

Именно поместная система стала основой вознаграждения по­литической элиты Московского государства, в качестве которой в этот период выступало боярство. Политическое доминирование боярства охватывает период 1462—1682 гг. Границы периода определены нача­лом правления Ивана III (1462 г.), завершившего создание централизо­ванного государства под властью Москвы, и окончательной отменой местничества (1682 г.), положившей конец правлению боярства в каче­стве властной элиты. Этот период внутренне неоднороден и распадает­ся на две фазы: 1462—1613 гг. — период, в течение которого сильны позиции боярства как правящего класса; 1613г. знаменует падение по­литического влияния боярства в качестве правящего класса, отчасти возвращающего свои полномочия при царях новой династии в качест­ве частных лиц.

Рассматриваемый период знаменателен формированием моби­лизационной модели, получившей развитие в эпоху Петра 1. О сходст­ве политики Ивана Грозного, заложившего основы мобилизационной модели, и Петра I, модернизировавшего ее, писал К. Кавелин, рассма­тривая эти две исторические фигуры в качестве равновелико значимых в русской истории: "Разделенные целым веком, совершенно различные по характеру, они замечательно сходны по стремлениям, по направле­нию деятельности. И тот, и другой преследуют одни цели...царствова­ние Петра было продолжением царствования Иоанна" (93. С. 49).

80

Формирование мобилизационной модели элитообразования в Московском государстве

Состав правящего класса Московского государства можно очер­тить довольно определенно: это великий князь (впоследствии царь), высший слой служилого класса — бояре и высший эшелон духовной власти (Освященный собор). Основанием легитимации верховной вла­сти в государстве оставалось удельное право наследственной собствен­ности на территорию княжества. Способ рекрутирования верховной власти оставался традиционным для удельного права в течение XV в. и большего периода XVI в. Новый порядок на время установился после смерти Ивана Грозного, когда избрание и утверждение государей ста­новится прерогативой Земских соборов (первым прецедентом стало из­брание на царство сына Ивана Грозного, Федора Ивановича, на Собо­ре 1584 г.), что дало основание Г Котошихину рассматривать период с избрания на царство Федора Ивановича и до воцарения Алексея Ми­хайловича эпохой ограниченной монархии (117. С. 141). При этом ис­тория соборов богата свидетельствами подтасовок результатов воле­изъявления их участников (наиболее известными из них являются сви­детельства об избрании Бориса Годунова царем) (115. С. 351, 352)1.

Этот новый — избирательный — порядок (при всей ограничен­ности подлинного всесословного представительства на соборах) явил­ся огромным шагом вперед, способным существенно изменить облик правящей власти и знаменующий важный этап в развитии политичес­кого сознания общества. Еще большее значение в качестве источника верховной власти обретет Земский собор в XVII в. благодаря действи­тельно всесословному и выборному характеру своего представитель­ства. Однако, к сожалению, Земский собор недолго будет учредитель­ной инстанцией: "роковые условия" русской политической жизни не позволят ему стать постоянным механизмом элитной ротации.

¹ Впрочем,мнение М. Костомарова о фиктивном характере предста­вительства на соборе оспаривает С. Платонов (205. С. 258; см. также: 318,т. 2. С. 101; 262. С. 19—20; 33. С. 81; 138. С. 87) Спорными явля­ются сведения и о характере провозглашения царем Василия Шуйско­го 19 мая 1606 г. (318. С. 101; 233. С. 115-116; 206. С. 298—299; 33. С. 83,133; 138. С. 87; 130. С. 101; 318. С. 101; 262. С. 19—20).

81

Следующим после носителя верховной власти элементом в со­ставе политической элиты Московского государства является правя­щий класс — боярство. Как указывалось выше, в этом качестве бояр­ство (высший слой дружины и гражданской администрации) сформи­ровалось уже во времена Киевской Руси. В качестве способов вознаг­раждения за несение службы в период Киевской Руси и "удельные ве­ка" выступали следующие: натуральный оброк, а впоследствии с раз­витием товарно-денежных отношений — деньги; занятие доходных должностей по центральному и областному управлению (кормления); земельные пожалования. В рассматриваемом нами аспекте важен тот факт, что еще в удельное время боярство стремилось найти источники стабильного дохода, не зависящие от воли и капризов князя, отноше­ния с которым оформлялись посредством служебного договора. Ре­шить эту задачу призвано было расширение вотчинного землевладе­ния. Таким образом, уже в удельное время служилый класс активно стремился к землевладению, что со временем существенным образом изменило его положение к моменту образования Московского государ­ства. Правда, как уже отмечалось, это слияние политической и эконо­мической власти никогда не достигало такой степени автономии по от­ношению к центральной власти, как та, что сложилась в западноевро­пейских барониях.

По сравнению со временем уделов, во второй половине XV в. из­менился и состав боярства. Образование централизованного государ­ства и упразднение удельных княжеств привело в Москву не только служилое боярство в непосредственном смысле этого слова, но и быв­ших великих и удельных князей, утративших свои политические пол­номочия в связи с упразднением княжеств, что изменило и их юриди­ческий статус, и политическую роль: из полновластных хозяев своих земель они превращались в служилый класс. Это вновь прибывшее княжеское пополнение сливалось со слоем московского боярства, сло­жившегося в течение двух предшествовавших столетий. Этнический состав боярского корпуса был чрезвычайно разнообразен и включал представителей русских, греческих, татарских, литовских, немецких родов. Анализ происхождения 915 служилых родов на основе изуче­ния списков Разряда конца XVII в. показал следующий национальный состав: лишь 4,6 процентов из них были великорусского происхожде­ния; 18,3 процента относились к потомкам Рюриковичей, то есть варя­гов; 24,3 процента — польского или литовского происхождения; 25

82

процентов — выходцы из других стран Западной Европы; 17 процен­тов татар и представителей иных восточных народностей; происхож­дение 10,8 процентов не установлено. Даже если учесть раннюю чрез­вычайную смешанность и этнологическую близость варяжских и вели­корусских представителей и объединить эти две группы, то их объеди­ненный процент составит лишь четверть всего состава, тогда как ос­тальные три четверти служилого сословия имели иностранные корни (76. С. 177—179). Сходные по характеру данные приводил В. Ключев­ский по официальной родословной книге, составленной в правление царевны Софьи: русские фамилии составляли в этом списке лишь 33 процента; польско-литовские — 24 процента; немецкие — 25 процен­тов; татарские и восточные в целом — 17 процентов; 1 процент — не­определен. (100. С. 512).

Характерной чертой нового московского боярства стала его вну­тренняя неоднородность и строгая иерархичность. В этом новом со­ставе московского боярства, сложившемся в объединившемся Москов­ском государстве, выделялись следующие категории (в порядке убыва­ния знатности): 1) бывшие великие князья (и их потомки) упразднен­ных значительных удельных княжеств; 2) бывшие удельные князья (и их потомки), потерявшие или уступившие свои уделы московскому князю, и представители наиболее знатных фамилий московского бояр­ства, несшего службу в Москве еще до объединения Московского го­сударства; 3) мелкие удельные и служилые князья и второстепенное московское боярство. Причем из 200 фамилий нового корпуса боярст­ва лишь четверть представлена была собственно московскими фами­лиями; остальные три четверти составляли выходцы из бывших удель­ных княжеств, в абсолютном большинстве принадлежавшие к княжес­кому роду.

В течение XV—XVI вв. складывается и иерархия чинов служи­лых людей Московского государства (думные чины, чины московские, чины городовые). В состав высшего эшелона власти входили лишь думные чины (бояре, окольничьи, думные дворяне). При этом служи­лые чины одновременно представляли собой генеалогические слои бо­ярства: звание бояр получали преимущественно выходцы из знатней­ших титулованных княжеских родов и немногих старых московских фамилий; большинство окольничих вышло из нетитулованных москов­ских фамилий; представителям упавших московских боярских фами­лий и удельных боярских родов был открыт доступ в появившийся во

83

второй половине XVI в. чин думного дворянина. Практика служебных назначений этого времени регламентировалась следующей корреляци­ей: важнейшие должности по военному и гражданскому управлению получали бояре; второстепенные должности — окольничьи; думные дворяне назначались на менее значимые должности в гражданской, финансовой и полицейской администрации. (98. С. 134—140).

Необходимо отметить, что принципы карьерного продвижения трех основных категорий служилых людей (думные чины, москов­ские и городовые) были различны: продвижение в рамках собственно элитарного слоя — думных чинов — осуществлялось "по отечеству", то есть на основании знатности происхождения; служебное продви­жение московских чинов регламентировалось двумя критериями — происхождением и служебной заслугой при доминирующем значении последнего; положение городовых чинов было основано на ратной службе (98. С. 162).

Принципом внутренней иерархической организации этого пра­вящего класса стало "отечество", "отеческая честь", включавшая два критерия: знатность происхождения и служебную доблесть, а инсти­тут, регламентировавший внутриэлитные диспозиции между членами служилых фамилий на военной и административной службе при дво­ре, получил название местничества: "Вся лестница московских чинов распадалась на несколько отделов, и иерархическое движение было возможно для лица известного происхождения только на пространстве ступеней известного отдела. У каждого "отечества" были свои доступ­ные ему чины"(98. С. 207).

Традиционно доминирующим в отечественном обществознании подходом к интерпретации местничества стала данная В. Ключевским характеристика, представлявшая местничество в качестве инструмен­та обороны аристократии от произвола верховной власти (100, кн. 1. С. 467). Согласно этой позиции, смысл местничества — в порядке опре­деления места в служебной иерархии не благодаря личной доблести или служебной компетенции, а в качестве функции наследственной ге­неалогической позиции служилого лица и рода по отношению к дру­гим лицам и родам, в результате чего боярство приняло вид замкнутой аристократической касты. Однако исследования Н.Костомарова в XIX в. и С.Шмидта в XX в. (см.: 114. С 62) показали, что местничество бы­ло явлением амбивалентным, и его функционирование в течение XV—XVII вв. претерпело значительную эволюцию: если на протяже-

84

нии правления Ивана III и отчасти его преемника Василия III местни­чество использовалось княжатами для защиты своих привилегий, то правление Ивана Грозного существенно изменило его характер в поль­зу верховной власти: если в период болезни Ивана Грозного в 1555 г. боярская знать отказалась признать в качестве возможного преемника царской власти сына Грозного как потомка незнатного рода Захарьи­ных, то в 1613 г. именно потомок рода Захарьиных был избран царем. XVII век, отмеченный вытеснением из состава правящего слоя старых аристократических фамилий в пользу незнатных служилых родов, за­вершился законодательной отменой местничества в 1682 г. Г.Котоши-хин писал в этой связи: "прежние большие роды князей и бояр, многие без остатку миновалися"(117. С. 23).

Однако во второй половине XV — начале XVI вв. доминирую­щим началом местничества была порода, в этот период местничество выступало преимущественно инструментом обороны знати от верхов­ной власти. В соответствии с порядком местничества приоритетные по­зиции в структурах новой московской власти заняла аристократия по­роды — "княжата", то есть потомки бывших великих и удельных кня­зей. Именно этот слой, составивший костяк правящего класса, владел огромными массивами земель, причем на льготных основаниях налого­обложения. "Это, бесспорно, был высший слой московского боярства; до него лишь в исключительных случаях...поднимались отдельные представители старых некняжеских боярских фамилий" (205. С. 215).

Что касается влияния этой перемены на качество элиты, то ее от­рицательные последствия несомненны, так как порядок местничества жестко регламентировал не только состав элиты, но и ход внутриэлит-ной ротации, блокируя выдвижение лиц на основе личных и служеб­ных качеств, что не могло не способствовать консервации и зашлако-выванию элиты.

Важно отметить также и то, что местничество как механизм вну-триэлитной ротации, вернее, ее блокировки, не только способствовал энтропии этого слоя, но и ослаблял его властные позиции в целом вследствие бесконечных внутренних распрей из-за должностной кон­куренции. Кроме того, в таком виде местничество не просто ухудшало качество элиты, но означало нарушение важнейшего принципа форми­рования элиты в условиях мобилизационной модели — принципа все-сословности обязанностей перед государством, определявшего вхож­дение в состав политической элиты на основе государственной служ-

85

бы. В Западной Европе, как известно, работали иные принципы: на ранних ступенях развития общества господствовал принцип знатности происхождения, а в новое время — принцип "владения". В Москов­ском государстве нарушение основополагающего механизма элитооб-разования не замедлило спровоцировать кризис.

Следует принять во внимание, что отъезд в Москву бывшего ве­ликого или удельного князя не означал утрату им своих земельных вла­дений и властных полномочий в своих вотчинах. Более того, некото­рые наиболее значительные вотчинники управляли своими землями в качестве уполномоченных московского царя. Необходимо также учесть колоссальный масштаб княжеского землевладения, а также спо­соб приобретения этих владений: в отличие от потомственных бояр княжата получали земли не в результате пожалования верховной влас­ти за службу, а по наследству. Таким образом, социальная дистанция, отделявшая эту категорию от иных слоев населения, была настолько значительна, что превращала эту родовую аристократическую земле­владельческую знать в особую правящую касту, стоящую рядом с мос­ковским государем, возвышаясь над всем обществом и управляя им. "То были "государи" Русской земли" (205. С. 218).

Если во внешних контактах Московского государства его глава представал в качестве единовластного правителя, наследника великих империй прошлого — Римской и Византийской, то в глазах нового московского боярства он был лишь первым среди равных. И свое пра­во на участие в управлении бояре рассматривали так же, как и право на свои вотчины: это право принадлежит им не в качестве пожалования московского князя, а как их священное наследственное право, пере­шедшее к ним от длинного ряда предков.

Таким образом, если в "удельные века" интересы верховной вла­сти и правящего класса совпадали — служебный успех боярина зави­сел от карьеры его князя, — то теперь их интересы расходятся: сейчас они — соперники, претендующие на один и тот же объект — государ­ственную власть. Отсюда — трещина в их отношениях, наметившаяся уже при Иване III. Слышится глухой боярский ропот и в правление его сына Василия III, хотя объективному наблюдателю объем властных полномочий боярства не кажется необоснованно урезанным (115. С. 147,202—203).

Должностное измерение властных полномочий боярства выра­жалось прежде всего в том, что именно этот влиятельнейший слой кня-

86

жеского по происхождению боярства обладал исключительным пра­вом формирования верхнего эшелона высшего законодательно-распо­рядительного и судебного органа при царе — Боярской думы, которая к середине XV в. из эпизодически заседающего и непостоянного по со­ставу органа, каким она была в удельных княжествах, превратилась в постоянно действующий орган с четко определенным составом (Су­дебник 1550 г. юридически закрепил законодательные полномочия Бо­ярской думы). В строгом смысле слова именно носитель этого высше­го чина думы и назывался боярином. Доступ представителям старых некняжеских московских родов был открыт, как правило, лишь в сле­дующий думский чин — окольничих; и только в возникший в первой трети XVI в. чин думных дворян был получен доступ лицам, не при­надлежавшим к княжеско-боярской знати и приобретавшим это право путем служебной доблести. Таким образом, "думские чины представ­ляли собой разные генеалогические слои служилого класса, сложив­шегося в XV—XVI вв." (100; кн.2, С. 77; 98;С. 134—140).

Последняя категория думных чинов, введение которой представ­ляло собой механизм обновления строго аристократического состава правящего класса, была немногочисленной и значительно уступала по степени влияния высшим чинам. Практически в течение полутора сто­летий — до Смуты — Боярская дума имела закрытый аристократичес­кий характер и сосредоточивала в своих руках все три измерения вла­сти — законодательную, исполнительную (в состав думы входили на­чальники приказов) и судебную. Кроме того, по мере необходимости в заседаниях думы участвовали высшие церковные иерархи (Освящен­ный собор). Внутренняя специализация а среде правящего класса от­сутствовала: одни и те же лица выполняли военные, административ­ные и судебные функции.

Однако расширяющиеся политические притязания боярства по­ставили под угрозу равновесие власти: в начале XVI в. "стали друг против друга государь, шедший к полновластию, и боярство, которое приняло вид замкнутой и точно расположенной по степеням родовито­сти аристократии. Великий князь двигался, куда вела его история; бо­ярский класс действовал во имя отживших политических форм и ста­рался как бы остановить историю" (205; С. 195). Служба теряла смысл в случае наследственности владельческих и политических полномо­чий. Правящий класс, переставший служить, превратился в иждивен­ца. Реакционность позиций боярства заключалась в том, что оно стре-

87

милось вернуть управленческую модель Московского государства ко временам Киевской Руси — совместному родовому управлению, вну­тренние противоречия которого уже однажды привели к распаду госу­дарства. Судить об эффективности новой редакции совместного бояр­ского правления можно по периоду несовершеннолетия Ивана Грозно­го, когда бесконечные распри Шуйских — Бельских — Глинских сыг­рали роковую роль не только в судьбе самих этих фамилий, но и стали причиной серьезной дестабилизации всей государственной системы. Впечатления детского ужаса перед боярскими распрями, немало спо­собствовавшими формированию необузданного характера царя, а так­же боярская смута в период его болезни 1563 г. сыграли не последнюю роль в борьбе Ивана Грозного с боярством. Если отец и дед Грозного лишь осторожно ограничивали притязания родовой аристократии, то внутриэлитная борьба "Иван Грозный — бояре" стала центральной коллизией его правления.

Противостояние "царь — бояре", вот уже в течение нескольких столетий остается предметом редких по накалу страстей научных дис­куссий. Разные точки зрения по различным аспектам этой проблемы высказывали Д. Альшиц, Е. Белов, К. Бестужев-Рюмин, К. Валишев­ский, С. Веселовский, Л. Гумилев, А. Зимин, Н. Карамзин, С. Кашта­нов, В. Ключевский, В. Кобрин, Н. Костомаров, А. Маркевич, А. Пан­ченко, С. Соловьев, В. Сергеевич, С. Середонин, Р. Скрынников, И. Смирнов, М. Тихомиров, Л. Черепнин, С. Шмидт, и др.

В ходе длительной научной дискуссии были высказаны различ­ные оценки позиций сторон этого конфликта — от представления бояр­ства в качестве аморфной и лишенной каких-либо властных амбиций среды, павшей жертвой безумного царя, до представления боярства в ка­честве агрессивной касты, посягнувшей на монаршие полномочия. Но каковы бы ни были подлинные устремления боярства, все основные эле­менты политики Ивана Грозного были направлены на ослабление эконо­мических и политических оснований властных полномочий боярства.

Во-первых, на эту цель работала земская реформа Ивана Грозно­го, так как ее результатом стала замена всесильных бояр-кормленщи­ков выборными представителями местных обществ. Другой мерой Ивана Грозного, призванной найти опору верховной власти во вне-элитных слоях населения в ходе сначала неявного, а затем все более острого противостояния с боярством, был созыв Земских соборов. Тра­диции участия населения в представительном правлении известны со

времен Киевской Руси. Но в Киевский период, а также в вольных го­родских общинах Новгорода Великого и Пскова времен их расцвета вече старших городов обладали большими по сравнению с княжеской властью полномочиями; по отношению к вече князь был в сущности властью исполнительной. В Москве середины XVI в. мы наблюдаем иное: верховная власть, обладая всей полнотой полномочий, стремит­ся ротировать состав правящего класса посредством привлечения к уп­равлению внеэлитных слоев.

Правда, состав Земских соборов XVI в. далек от модели подлин­но представительного собрания вследствие доминирования характер­ного для политико-центричного общества "номенклатурного" принци­па представительства: в заседаниях соборов участвуют представители правящего класса (царь, Боярская дума, Освященный собор) и двух влиятельных социальных категорий — высших слоев служилого клас­са и торгово-промышленного сословия с преобладанием первого. Но и эти последние не были выборными в непосредственном смысле : это были должностные лица, выполнявшие административные функции — гражданские и военные — на центральном и местном уровнях. Таким образом, по составу Земские соборы XVI в. напоминали совещания высшего эшелона административного управления — своеобразный "партхозактив", как назвали бы его в середине XX в. И тем не менее, несмотря на усеченный характер представительства, созыв Земских соборов имели огромное значение: расширялся круг лиц, участвую­щих в управлении, а значит, закладывались основы открытого характе­ра элитной ротации.

Но самым сильным ударом по владельческим и политическим позициям боярства стала опричнина. Этот феномен, как и противосто­яние "царь — бояре" в целом, и по сей день является предметом ост­рейшей дискуссии, участие в которой выходит за рамки данной рабо­ты; можно лишь присоединиться к остроумному замечанию одного из историков о том, что опричнина казалась очень странным явлением как тем, кто ее изучал, так и тем, кто от нее страдал. Многие исследо­ватели отмечают вовлеченность в орбиту ее кровавого колеса различ­ных слоев населения, несистематический характер ее мер по отноше­нию к главному адресату — боярству: "вызванная столкновением, при­чиной которого был порядок, а не лица, она была направлена против лиц, а не порядка" (выделено мною — О. Г.), — писал в этой связи В. Ключевский (100;кн.1,С. 493).

89

Иную позиции занимал С. Платонов, доказавший, что опрични­на "действовала не "против лиц"..., а именно против порядка, и пото­му была гораздо более орудием государственной реформы, чем про­стым полицейским средством пресечения и предупреждения государ­ственных преступлений". С. Платонов видит в опричнине "реформу служилого землевладения", "определенный план и систему", "государ­ственное преобразование", "государственную реформу" (205; С. 228—229).

Сторонники "государственного направления" рассматривали борьбу опирающегося на дворян самодержавия с боярством в качестве центральной коллизии этого периода русской политической истории. К.Кавелин писал, что целью реформ Ивана Грозного было стремление "сломить вельможество, дать власть и простор одному государству", а опричнину рассматривал как первую попытку "создать служебное дво­рянство и заменить им родовое вельможество, на место рода, кровно­го начала поставить в государственном управлении начало личного до­стоинства: мысль, которая под другими формами была осуществлена Петром Великим" (93; С. 54). Близка к этой оценке и позиция С.Соло­вьева, согласно которой Иван Грозный "решил покончить окончатель­но с князьями и боярами, искать опоры в лицах другого происхожде­ния, точнее в младшей дружине" (243; кн.З т.6, С. 436—437,707—709).

Наша позиция заключается в следующем: действуя против лиц в масштабе половины всей территории государства, опричнина подры­вала и действовавший ранее порядок. Следует разделять мотивы по­литики Ивана Грозного по отношению к боярству, способы и ход реа­лизации этой политики, которая в период опричнины в руках психиче­ски неуравновешенной личности, каким, несомненно, был Иван Гроз­ный, превратилась в орудие террора, "исказилась в сыскное учрежде­ние по делам боярской и иной измены" (С.Соловьев), и объективный результат этой политики.¹ По мнению А. Кизеветтера, правление Ивана Грозного и XVI в. в целом стали "одним из капитальнейших мо­ментов нашей истории", "крупным поворотным пунктом...По обе сто-

¹ Следует отметить, что поведение Ивана Грозного при всей его чудовищной жестокости и коварстве все же не было аномалией европейского развития этого периода, и в кругу европейских властителей своей эпохи русский царь вовсе не был исключением в своей безнравственности необузданности (см.: 315. С. 35; 103. С. 144—145).

90

роны этого века лежат две совершенно различные России: удельная и Московская Русь" (94***; С. 77).

Объективное значение политики Ивана Грозного заключалось в усилении тенденций мобилизационного развития и завершении поли­тической централизации страны — как властной, так и территориаль­ной. Традиционное противоречие российского политического разви­тия — противоречие между задачами государства и его возможностя­ми — в эту эпоху выразилось в противоречии между настоятельной потребностью в централизации страны и объективными возможностя­ми и темпами осуществления курса на централизацию. Традиционным инструментом разрешения этого противоречия стали меры принужде­ния и насилия (вопрос о степени и масштабах их применения — во­прос особый), ибо решение задач в условиях дефицита ресурсов (фи­нансовых и временных) и перманентно нестабильной внешнеполитич­еской ситуации неизбежно восполняется использованием мобилизаци-онно-компенсаторных механизмов, к числу которых относится приме­нение мер принуждения. В этой связи можно сослаться на мнение из­вестного отечественного исследователя В. Кобрина, полагавшего, что преодоление удельной политической и территориальной раздроблен­ности страны было невозможно без эффективно функционирующего государственного аппарата. Именно отсутствие последнего (что само по себе есть проявление несоответствия возраста государства его це­лям) вынудило верховную власть использовать в ходе решения слож­нейших внутриполитических задач грубую силу, открытый массовый террор: "В условиях XVI века надеяться на быстрые результаты цент­рализации можно было, только применяя террор" (102; С. 160). Другой авторитетный отечественный исследователь эпохи Ивана Грозного А.Зимин писал, что ко времени введения опричнины наиболее мощны­ми форпостами удельной децентрализации страны были Старицкое княжество, Новгород Великий и церковь (86; С. 41). Именно по этим целям был нанесен удар, а объективным результатом опричнины стал разгром этих очагов децентрализации.

Кровавая резня в Новгороде, имевшего в глазах Ивана Грозного крамольную репутацию (в состав опричников не вошел ни один выхо­дец из Новгорода), не была случайным эпизодом, а стала элементом общей стратегии мобилизации: ликвидация обособленности и эконо­мического могущества Новгорода явилась необходимым условием за­вершения борьбы с территориальной раздробленностью, а ликвидация

91

политической оппозиции в Новгороде — феномена, которому нет мес­та в Мобилизационной модели — устранила препятствия на пути вы­страивания монопольной властной вертикали. Фактически Иван Гроз­ный применил к политической оппозиции тактику переселения по по­литическим мотивам, которую ранее использовали его дед и отец по отношению к политически неблагонадежным боярским родам в пери­од покорения Новгорода Великого и Пскова. В целом же падение Нов­города означало фиаско "олигархической" модели элитообразования в условиях, когда единственным средством выживания социума являет­ся использование мобилизационных механизмов.

С точки зрения процесса элитообразования, главным результа­том опричнины стало существенное ослабление экономического осно­вания властных полномочий "княжат" вследствие коренной реоргани­зации системы боярского землевладения. С.Платонов, детально иссле­довавший территориальную карту опричнины, пришел к выводу: "Можно, кажется, не сомневаться в том, что такой пересмотр был вы­зван соображениями политического порядка...для опричнины были от­делены как раз те местности, где еще существовало на старинных удельных территориях землевладение княжат, потомков владетельных князей" (205; С. 224). Исследования историков в нынешнем веке под­твердили позицию С.Платонова (см. напр:86; С. 42; 234; С. 291, 293)."Царская опричнина обрушила свои главные удары на княжескую знать и выдвинула на авансцену нетитулованное старомосковское бо­ярство" (234; С. 291, 293).

И ходе опричнины, охватившей к 1570-м гг. половину всех зе­мель государства, княжата теряли родовые вотчины и получали взамен земли на условиях поместного (то есть временного и условного) вла­дения, причем в тех территориях, где напрочь отсутствовали историче­ские и психологические основы, питавшие нравственное и политичес­кое влияние княжат. В результате наследственная знать была уравнена в положении с иными категориями служилого класса: княжата превра­тились в рядовых служилых землевладельцев. Таким образом состав­ляющая элиту родовая аристократия возвращалась в исходное положе­ние правящего класса в политике-центр и ч ном обществе: принадлеж­ность к элите есть функция службы.

ГСрямым следствием этой меры стала замена "феодальных" эле­ментов политической организации "бюрократическими" — оконча-тельноё разрушение остатков удельных отношений, сохранившихся в

92

вотчинах: с уходом вотчинников исчезли и традиционно существовав­шие в родовых поместьях военные формирования, а служебный люд, обязанный службой вотчиннику, автоматически превращался в под­данных государя. Эти меры юридически уравнивали всех лично сво­бодных граждан государства в их отношении к верховной власти — вотчинник и его служилые люди становились ровней.

Другим следствием опричнины была усиленная мобилизация земель в качестве объекта поместного владения, жестко увязывавшего право землевладения с государственной службой. Пополнение казны за счет направления в нее кормленых откупов в результате отмены кормлений создавало некоторый финансовый фонд для ускоренного со­здания нового служилого (ставшего впоследствии правящим) класса — дворянства. Фонд этот был, впрочем, незначительным — денег в казне no-прежнему не хватало, что предопределяло острую нужду государ­ства в землях для поместной раздачи. В этой связи обращение вотчин­ных земель в поместную раздачу становилось катализатором процесса создания нового правящего класса.

Между тем новый служилый класс был жизненно необходим, и прежде всего в связи с постоянными войнами. Условия, вызывавшие необходимость перманентной мобилизации, сохранялись: междуна­родное положение Московского государства делало его похожим на во­енный лагерь, с трех сторон окруженный врагами: война шла на всех границах; состояние непрерывной войны стало нормой для государст­ва, так что иностранные дипломаты при русском дворе констатирова­ли: для русского государства — случайность мир, а не война (100; кн. 1, С. 514).

Однако вклад Ивана Грозного в дело формирования нового слу­жилого, а в перспективе — правящего — класса драматически неуда­чен. Неродовитый и незнатный Алексей Адашев, поднятый Грозным на правительственную высоту "избранной рады", являлся для царя в начале его правления как бы прообразом новой когорты правящего класса. Впоследствии образ Адашева был заменен фигурой опрични­ка. Итог этой "кадровой политики" в финале царствования печален: место Адашева занял Малюта Скуратов.

Личностное и государственное измерение этой "элиты" извест­но: бестрепетные палачи беззащитных, в минуту настоящей опасности татарского погрома Москвы 1571 г. они дезертировали перед лицом сильного и вооруженного врага. А судьбы лидеров опричнины могут

93

служить подтверждением идеи конечной справедливости и воздаяния каждому по делам его: практически все руководители опричнины пе­риода 1565—68-х гг., а также духовные лица, в той или иной мере при­частные к преступлениям опричнины (будучи зачислены на опричную службу или иным образом — как сторонник опричного правительства новгородский архиепископ Пимен, способствовавший падению митро­полита Филиппа (Колычева), осмелившегося поднять голос в защиту невинно осужденных), в конечном итоге стали жертвами запушенного ими кровавого террора.

Таким образом, эпоха Ивана Грозного стала периодом формиро­вания мобилизационной модели элитообразования. Необходимость ре­шения опережающих степень внутренней зрелости общества задач, и прежде всего перманентная военная мобилизация для обороны от внешних агрессий, вынуждают верховную власть волевым образом со­здавать правящий класс посредством наделения управленческого клас­са привилегиями за службу. Естественное стремление властной элиты превратить полученные за службу привилегии в наследственные вы­нуждает главу верховной власти "ускорять" созревание последнего по­средством репрессий, результатом которых не может не быть откат и элиты, и общества на рубежи, еще более уязвимые, чем исходные. Та­ким образом, исторический возраст этноса есть важная детерминанта политического процесса. Кстати, именно в отставании общества от за­дач государства К. Кавелин видел главную причину неудач Ивана Гроз­ного : "За какие реформы не принимался Иоанн, все они ему не уда­лись, потому что в самом обществе не было еще элементов для лучше­го порядка вещей. Иоанн искал органов для осуществления своих мыс­лей и не нашел; их неоткуда было взять" (93; С. 55). А если принять во внимание другой рок московской, а затем и российской политики — необузданность страстей, непотухший вулкан этногенеза, то станет по­нятным мнение Н. Карамзина, сравнившего итоги правления Ивана Грозного с последствиями татарского ига. Мобилизационная модель есть инструмент решения чрезвычайных задач в чрезвычайных обсто­ятельствах, есть сильно действующее средство, использование которо­го за пределами крайней необходимости чревато тяжелейшими по­следствиями для общества. Посетивший Москву уже после смерти Грозного, в 1588 г., английский дипломат Дж. Флетчер отмечал глубо­кое социальное потрясение, всеобщее недовольство, напряжение и упадок народного духа, вызванные опричниной: "Столь низкая поли-

94

тика и варварские поступки (хотя и прекратившиеся теперь) так по­трясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непри­миримую ненависть, что (по-видимому) это должно кончиться не ина­че, как всеобщим восстанием" (278; С. 31—32). Если принять во вни­мание мнение историков о том, что одним из истоков Смуты начала XVII в. стали потрясения опричнины, то пророчество Флетчера можно считать отчасти сбывшимся.

Итак, в чем объективный, не зависящий от мотивов лица, их осу­ществившего, результат гонений Ивана Грозного на бояр? С нашей точ­ки зрения, меры Ивана Грозного по формированию нового правящего класса стали компонентом общей стратегии мобилизационного разви­тия, ключевым механизмом которого является централизация власти и ресурсов. Выше отмечалось, что механизмом рекрутирования полити­ческой элиты в условиях политико-центричного типа общества являет­ся принцип вознаграждения за службу. Однако имманентным и естест­венным стремлением служилой элиты является конвертация власти в более стабильные источники дохода. Реализация этой интенции в виде широкого распространения служилого землевладения и трансформа­ция принципа элитного рекрутирования (на место служебной заслуги пришел принцип наследования) изменили характер и функции правя­щей элиты: она утратила тонус, обрюзгла и повисла гирей на ногах об­щества, а ее ежеминутно грозящие перерасти в смуту местнические склоки ставили под угрозу безопасность государства, ведущего перма­нентную войну. Призрак Киевской Руси, распавшейся в результате кня­жеских усобиц, мог обрести плоть. Он и обрел плоть, как только к то­му появился повод: Смута начала XVII в. во многом стала результатом боярских интриг. Конечно, боярские распри были не единственной причиной Смуты — имел место целый комплекс причин. Но нежела­ние княжеской аристократии служить "Годуновым да Захарьиным" сы­грало главную роль: первый Самозванец был только "испечен в поль­ской печке, а заквашен в Москве" (100; кн.2, С. 151). В этой связи ог­раничение политического влияния боярства, обеспечение единодер­жавного характера правления верховной власти, восстановление "слу­жебного" принципа рекрутирования новой элиты было необходимо.

Однако способ осуществления этой модернизации — чудовищ­но-насильственный и жестокий — с трудом позволяет использовать понятия с позитивным аксиологическим содержанием для характерис­тики этого процесса.

95

Характеристика правящего класса в Московском государстве была бы неполной без освещения роли высшей церковной иерархии, "по должности" входившей в состав политической элиты. Высшие ие­рархи церкви составляли Освященный собор, принимали участие в ре­шении важнейших государственных вопросов: по мере надобности за­седали в Боярской думе, когда та обсуждала имеющие отношение к ре­лигии и церкви вопросы, участвовали в заседаниях Земского собора и т.д. Церковь деятельно поддержала объединительные усилия москов­ских князей. В этой связи заслуживают особого упоминания и почита­ния имена митрополитов Петра, его преемников митрополитов Феог-носта, Алексия и Ионы. Более того, о нравственном влиянии деятелей церкви свидетельствует тот факт, что Москва стала церковной столи­цей еще до того, как превратилась в политическую столицу централи­зованного государства. Однако в целом реальный политический вес духовенства в XV—XVI вв. был незначительным, отчасти, по его соб­ственной вине. XV—XVI вв. — время упадка церковной, и в первую очередь, монастырской дисциплины, давшего обильную пищу для из­вестной бурной полемики иосифлян и нестяжателей. Чрезмерная увле­ченность земными благами (например, богатые монастыри не гнуша­лись столь мирской деятельностью, как извлечением доходов из рос­товщических операций; публично высказанные царем на Стоглавом соборе 1551 г. сомнения в богоугодности подобной деятельности были весьма технологично отвергнуты; митрополит Макарий ограничился запретом инокам давать деньги в рост крестьянам принадлежавших монастырям сел; (255; С. 233) привела к падению политического вли­яния церкви. Упадок нравов стал предметом обсуждения на Стоглавом соборе, который попытался исправить ситуацию. Собором было при­нято значительное число постановлений относительно необходимости развития народного просвещения, искоренения нищеты, упадка нра­вов, в том числе и в среде черного духовенства. Однако и после Собо­ра ситуация кардинально не изменилась. С точки зрения государства, незначительная политическая роль церкви не в последнюю очередь была обусловлена ее позицией по вопросу секуляризации монастыр­ских земель: в условиях острой потребности государства в деньгах для ведения тяжелой Ливонской войны и нужды в землях для обеспечения служилого класса этот вопрос для государства был чрезвычайно ост­рым: монастыри являлись обладателями крупных денежных средств, им принадлежало около трети всех земель Московского государства.

96

Однако различные льготные грамоты ограждали эти владения от нало­гов в казну, и Ивану Грозному потребовалось немало усилий, чтобы добиться утверждения Собором закона о некотором ограничении цер­ковного землевладения, коснувшегося, впрочем, исключительно епис­копских и монастырских земель и оставившего в неприкосновенности митрополичьи земли и доходы. Позиция церкви оставалась весьма формальной и в той сфере, в которой призвана была быть особенно ак­тивной — в области социального призрения и просвещения.

Подобная позиция была одной из причин того, что политическая роль русской церкви как института была ограниченой. Однако мораль­ный авторитет выдающихся деятелей церкви был огромным, В этой связи следует назвать масштабные фигуры митрополита Филиппа (Ко­лычева) при Иване Грозном и патриарха Гермогена в Смутное время, ставших символами непокоренного духа. В условиях политического централизма эти символы были "островами" сопротивления тирании. В этой связи следует констатировать различие морального авторитета духовных пастырей и незначительную политическую роль церкви как института. Поэтому обретение московским митрополитом Иовом сана патриарха исследователи относят не в последнюю очередь на счет дип­ломатической активности Бориса Годунова, стремившегося посредст­вом учреждения патриаршества укрепить как внешнеполитические по­зиции русского государства, так и решить собственные политические проблемы. Известный исследователь государствен но-церковных отно­шений в России Р.Скрынников констатирует, что вопреки легендам инициатива учреждения патриаршества в России принадлежала всеце­ло светской власти (234). Поэтому представляется правомерным суж­дение Г. Флоровского, который писал, что учреждение патриаршества на Руси было актом политическим и явилось свидетельством незави­симости и преобладания не столько русской церкви, сколько Русского государства (279; С. 29). Таким образом, государство и в области ду­ховной было инициатором политических модернизаций; косвенным результатом этого стало все большее подчинение церкви светской вла­сти.

Однако, на наш взгляд, политически незначительная роль церк­ви была следствием не только ее недостаточной политической актив­ности, но и проявлением закономерности мобилизационного развития, характеризующейся монополизацией власти, концентрацией ресурсов и централизацией властных полномочий: "Глубоко были заложены во

97

всем строе старорусской жизни основания подчинения церкви носите­лю светской власти. Интересы внешней и внутренней политики вели­кокняжеской власти и общее направление ее эволюции к полному еди­но- и самодержавию настоятельно требовали всестороннего использо­вания этих возможностей. Завершение национализации митрополии на великорусской почве как учреждения в строе Московского государ­ства стало необходимым элементом строительной работы московских великих князей" (214; С. 381).

Яростное противостояние Ивана Грозного и митрополита Фи­липпа в 1566—69-х гг., при очевидной нравственной непримиримости их позиций, было не только борьбой характеров, но и проявлением об­шей стратегии монаршей власти, направленной на полное подчинение церкви, важным этапом реализации которой стала эпоха опричнины. Изучение А. Зиминым изменений состава высшей церковной иерархии в период опричнины и после нее показали, что гибель митрополита Филиппа сопровождалась полным изменением состава высшей цер­ковной иерархии, а трагическая судьба митрополита Филиппа стала не просто результатом противостояния с царем, но драматическим эпизо­дом борьбы царской власти за включение церкви в государственный аппарат (85; С. 291; 86; С. 48).

Мнение А. Зимина оспаривает Р. Скрынников, считавший, что достижение полного государственного единства не требовало разгрома церкви: церковь помогла светской власти объединить страну и преодо­леть раздробленность, а церковные мыслители выступали в качестве идеологов самодержавия (234; С. 298). На наш взгляд, причина гоне­ний на церковь — в тенденции к монополизации власти как условии реализации мобилизационного проекта. Наконец, следует дать харак­теристику отношениям "элита — массы" в Московском государстве. Видимо, в этот период можно констатировать наличие стереотипа раз­личения царя и правящего класса в сознании широких масс, т.к. бояре-кормленщики приобрели дурную репутацию. Поэтому неудивительно, что в борьбе верховной власти с правящей аристократией симпатии на­селения — при всей условности симпатий бесправной массы по отно­шению к свирепому царю и мздоимцам-кормленщикам — все же скло­нялись на сторону верховной власти. При этом следует отметить, что активное политическое противостояние "царь — бояре" было уделом исключительно узкого высшего слоя правящего класса. Средняя чи­новная бюрократия, не говоря о бесправной крестьянской массе, оста-

98

валась объектом политических манипуляций, выступая иногда в каче­стве козырной, а иногда — разменной карты. Иван Грозный стремился опереться на Земский собор в борьбе с боярством. Такой же была так­тика Бориса Годунова, видевшего в Соборе средство избавления от бо­ярской опеки. Тем же путем шел и "боярский" царь Василий Шуйский в своем стремлении избавиться от контроля своей же, боярской пар­тии, приведшей его к власти, и используя с этой целью Собор, пусть даже и фиктивный.

Но самая поразительная характеристика взаимоотношений элит­ных и внеэлитных слоев, отмеченная иностранными современниками событий и позднейшими историками, — это абсолютное отсутствие даже проблеска протеста против террора Ивана Грозного. Поражаясь масштабам этого бесконечного терпения и молчания и стремясь по­нять его причину, В.Ключевский видел ее в существовании некоего об­щего интереса, скреплявшего раздираемое внутренними противоречи­ями общество: "Этот высший интерес — оборона государства от внеш­них врагов...Эта внешняя борьба и сдерживала внутренние вражды" (100;кн.2, С. 123—124).

Эта безропотность, покорность массы жесточайшему внутрен­нему террору в связи с внешней угрозой также есть не случайность, а необходимость, вынужденная закономерность мобилизационного раз­вития, не раз имевшая место в истории и позднее — и при Петре I, и при Сталине. Можно сколько угодно толковать о "врожденности рус­ского рабства", как это порой делает поверхностная публицистика, но эта бессодержательная и оскорбительная характеристика есть насмеш­ка над трагедией народа, историей вынужденного терпеть "своего" ти­рана, чтобы не стать жертвой чужого. Искажала ли эта традиция вы­нужденного молчания политические нравы? Безусловно. Причем, не менее пагубно, чем на политическое сознание и поведение масс, она влияла на элиту, приучающуюся игнорировать границы насилия и про­извола.

"Смутное время" (1598—1613 гг.) обозначает рубеж "рассыпа­ния" боярства в качестве правящего класса. Бояре "перехитрили" сами себя: спровоцировав Смуту во имя укрепления своей власти, они в Смуту и погибли. Рассматривая самозванца в качестве "ряженой кук­лы", используемой для устранения Годунова, они превратили судьбу всего государства и его независимость, оплаченную их предками столь дорогой ценой, в разменную монету интриги. Показательна в этом от-

99

ношении фигура "боярского" царя В. Шуйского, которого Н. Костома­ров характеризует как самое жалкое лицо, когда-либо сидевшее на московском престоле (не исключая и слабоумного Федора); (115; С. 405), готового чередовать ложные клятвы под присягой с их нарушени­ем; готового войти в любые политические союзы и предать всех и вся во имя сохранения власти. Степень нравственного падения властной элиты была такова, что историки выделяют фигуру патриарха Гермоге-на как единственного из всех московских "начальных людей", кого не коснулось растлевающее влияние поляков и смуты" (205; С. 301).

Поэтому были столь затруднительны поиски лидеров ополче­ния; поэтому понятен выбор фигуры князя Д.Пожарского в качестве главы ополчения. Выходец из захудалого княжеского рода, он был од­ним из немногих, не скомпрометировавших себя сотрудничеством с внешним и внутренним врагом, хотя, по мнению Н.Костомарова, ис­следовавшего эпоху Смуты, в личностном измерении он не выделялся выдающимися способностями, исполняя в военном деле второстепен­ные поручения (115; С. 424). Впрочем, это мнение Н. Костомарова о кн. Пожарском оспаривается рядом историков (205; С. 312). Характе­ристика личностных качеств кн. Пожарского весьма примечательна, ибо может служить примером характера политического лидерства и моделью качеств элиты в политической системе мобилизационного ти­па: в его режиме оказывается востребованной прежде всего способ­ность к мобилизации (в этом объяснение многократно проявлявшейся впоследствии тенденции: в личностном измерении политические ли­деры мобилизации — талантливые организаторы — маловыразитель­ны, порой даже бесцветны). В качестве лидеров мобилизации были востребованы не блестящие интеллектуалы, а жесткие прагматики вла­сти и организации (ко многим из них применима характеристика В.Ключевским первых московских князей: "Это средние люди Древ­ней Руси...больше хронологические знаки, чем исторические лица" (100; кн.1, С. 372). Размышления над биографиями российских монар­хов дали основание И. Солоневичу констатировать: "Русские цари бы­ли очень плохими поставщиками какого бы то ни было материала для легенд...Это был очень длинный ряд высокого качества средних людей. Инерция чудовищных пространств и чудовищной ответственности как бы сковывала их личные порывы и, может быть, трудно найти в исто­рии еще один пример, где личная и по закону ничем не ограниченная власть так сурово отказывалась бы от личной политики и работала бы

100

в рамках такого железного самоограничения. Менялись столицы, ме­нялись династии, ломался социальный строй страны, возникали, пада­ли, снова возникали и снова падали ее враги, росла ее территория, но задачи верховной власти оставались...теми же самыми. И они очень хорошо укладывались в формулировку: "державный хозяин земли рус­ской" (247; С. 421).

Отсутствие способности к мобилизации обрекает политический класс в условиях мобилизационной модели на поражение. Поведение боярства в период Смуты стало индикатором его качества как элиты: освобождение страны происходило не благодаря лидерству "офици­альной" власти, а вопреки ей — боярство и само народное ополчение рассматривало как мятеж или бунт.

Смута положила конец боярству как цельному правящему клас­су, однако это не означало уход с политической арены его представите­лей. Состав правящей элиты XVII в. отличался крайней пестротой: в нем присутствовали немногие уцелевшие старинные княжеские и бо­ярские фамилии, однако постепенно они вытеснялись малоизвестны­ми, незнатными людьми из захудалых родов, средних и низших слоев дворянства, в том числе провинциального. Причем лица "среднего зва­ния" все смелее пробирались наверх, некоторые из них становились даже членами Боярской думы, бывшей прежде строго аристократичес­кой. Расширение участия среднего дворянства в составе управленчес­кого слоя — заметная черта XVII в. Именно эта категория выдвинулась и укрепила свое положение после Смуты; именно эта категория все ча­ще выступала адресатом социальной поддержки правительства: имен­но среднее дворянство, испытывавшее нехватку крестьянских рук и нуждавшееся в расширении поместной раздачи, выиграло от отмены "урочных лет" согласно Соборному Уложению 1649 г. и от расширения масштабов земельных пожалований. Но правящим классом в полном смысле этого слова дворянство станет лишь в XVIII в. Характерная черта XVII в. в том, что в этот период в качестве властной элиты вы­ступает не целостный, системно рекрутируемый класс, а сообщество лиц, объединенных расположением верховной власти.

В описываемый период доминирующим принципом рекрутиро-вания правящей среды становится родство или откровенный фавори­тизм. Однако, по мнению историков, среди многочисленных протеже первых государей новой династии не нашлось никого, кто соответство­вал бы требованиям государственного мышления (205; С. 349).

101

Характерной чертой этого окружения престола был его пестрый социальный состав: осколки прежних знатных родов соседствовали с представителями малоизвестных худородных фамилий при преоблада­нии последних. Если государи прежней династии управляли государ­ством с помощью правительственного класса, то "государи XVII в. на­чали править с помощью отдельных лиц, случайно всплывавших на­верх" (100; кн.2, С. 189). Правящая среда XVII в. — это "боярско-дво-рянские кружки, преемственно обседавшие престол слабых царей", ко­торый "надолго облегла атмосфера придворного фавора; временщики длинным рядом тянутся потрем первым царствованиям" (100; кн.2, С. 187—189).

По мнению исследователей, аристократический уклад Боярской думы был сломлен бурями эпохи опричины и Смутного времени. Но­вая династия сама создавала свой боярский совет, лишь отчасти по тра­диции считаясь с вниманием к "родословным" людям: "Боярство XVII в. ближе по типу к вельможным верхам" случайных "людей XVIII сто­летия, чем к своим историческим предкам времен старой династии. Мало в его рядах кровной знати. Зато оно доступно не только людям "меньших родов", но даже приказным дельцам и простым провинци­альным дворянам, вовсе не родословным, но возвышенным царскою милостью и собственной выслугой. Боярская дума царей Михаила и Алексея — чиновный и сановный совет при государе, далекий от того, чтобы иметь собственный общественный вес, свои традиции и притя-. зания. Лишенная какого-либо определенного отпечатка, она — покор­ное орудие верховной власти" (214; С. 105).

Однако позиции отдельных боярских родов сохраняются до кон­ца XVII в. Практика местничества сохраняла силу весь XVII в. и была отменена лишь в 1682 г., но еще долго его губительные для качества элиты традиции сохранялись в качестве неписаных правил. От него в равной мере пострадали и кн. Д.Пожарский, которого даже слава спа­сителя Отечества не защитила от унижения перед боярином Б.Салты­ковым, более знатным по происхождению, и выдающийся государст­венный деятель канцлер А.Ордин-Нащокин, выходец из провинциаль­ного дворянства, третировавшийся московской знатью как выскочка, "не по отечеству" получивший высокий чин. Психологические отголо­ски местничества не были изжиты до конца и в XVIII в. — не только при Петре I, но и в эпоху после него, приложившего столько сил для искоренения родовой кичливости. Так, даже идеолог шляхетства, став-

102

ший при Анне Иоанновне кабинет-министром, А.Волынский был не чужд кичливости своим родом как имеющим отношение к царскому.

Как могла сложиться подобная ситуация после Смуты, в преодо­лении которой решающую роль сыграли внеэлитные слои, а Земские соборы приобрели учредительное для власти значение? Действитель­но, Земские соборы XVII в. — явление замечательное в русской исто­рии. В отличие от своих "номенклатурно"-сословных предшественни­ков XVI в. они стали подлинно всесословным и выборным собранием, активную роль в котором играли внеэлитные слои. Характер обсужде­ния и способ принятия решений первыми Соборами XVII в. могут счи­таться действительно демократическими.

Значение Соборов — прежде всего в изменении способа легити­мации верховной власти и обеспечении открытого характера элитной ротации. Но драма общества заключалась в том, что политическое со­знание общества и сами субъекты политического процесса оказались не готовы к усвоению собственных достижений. Стереотип удельного мышления, отождествлявший государство и государя, превращавший последнего в заурядного вотчинника, рассматривавшего государство в качестве своего хозяйства и соответственно управлявшего им, потря­сения Смуты смогли поколебать, но не разрушить. Причем неготов­ность политического сознания общества усвоить собственные успехи была характерна для всех трех субъектов политического процесса — верховной власти, правящей среды и внеэлитных слоев. Верховная власть, несмотря на избирательный характер своего учреждения, по­степенно вернулась к удельному взгляду на государство как на свою собственность-хозяйство. Рекрутированные в состав правящей среды неродовитые дворяне стали рассматривать пожалованные за служеб­ные заслуги чины в качестве свидетельства родовитости и вели мест­нические счеты не меньше прежней знати, а представленные на Собо­рах внеэлитные слои даже не пытались взамен предоставляемой ими правительству финансовой поддержки выторговать себе расширение политических прав, как это с успехом практиковали их "коллеги" в за­падноевропейских представительных учреждениях.

Эта ситуация показывает с редкой наглядностью причины и ме­ханизм сбоя, российских политических модернизаций. Ведь Собор не был заморской диковинкой, не прижившейся в суровых условиях рус­ской почвы; он был выстрадан собственным опытом народа, столкнув­шегося с разложением правящей боярской среды, ее неспособностью и

103

нежеланием защитить государство, выстрадан в качестве эффективно­го инструмента формирования политической власти. Однако сила при­вычки, инертность мышления, то есть незрелость политической куль­туры, оказались сильнее. В этом драматизм российского политическо­го развития: инновации рождаются в результате тяжелейших кризисов, но, даже став достоянием опыта, приживаются не всегда. Даже столь сокрушительные, как Смута, потрясения, в ходе которых многократно ускоряется "взросление" субъектов политического процесса, не явля­ются гарантией устойчивости выстраданных в процессе преодоления кризиса завоеваний. Политический возраст этноса, о котором речь шла выше, есть трудно преодолимый барьер.

По сравнению с этой политической и психологической инертно­стью даже серьезные объективные препятствия на пути превращения представительных учреждений в постоянно действующий инструмент коррекции и контроля политики правящей элиты являются второсте­пенными затруднениями. Однако и об объективных трудностях на пу­ти превращения представительных учреждений в механизм ротации и контроля элиты следует сказать, ибо их содержание и комбинация в XVII в. вполне типичны для различных этапов развития политико-цен­тричного общества и нередко повторялись в последующем, а их де­формирующее действие на политическое развитие стало закономерно­стью.

Потрясения Смуты, в глубинной подоплеке которой не послед­нее место занимали результаты опричнины — попытки Ивана Грозно­го ускорить процесс "взросления" правящей элиты, — были столь раз­рушительны, что для своего преодоления потребовали не просто моби­лизационных усилий, но сверхмобилизации. Да и сами события Смут­ного времени стали проявлением основного противоречия российско­го исторического развития — противоречия между потребностями го­сударства и его возможностями. А.Пресняков проследил ход прелом­ления основного противоречия социального строя Московского госу­дарства — противоречия между потребностями государства и его ре­сурсами — на различных исторических этапах. Он считал, что эта коллизия стала одной из причин Смуты: "В основе тех глубоких про­тиворечий, какие раскрыты кризисом Смуты в социальном и полити­ческом строе Московского государства, лежало одно, глубочайшее, экономическое противоречие — несоответствие наличных окрепших и организованных сил страны неустранимым запросам ее исторических

104

судеб" (214; С. 413). Эта же коллизия проявилась во внутренней поли­тике Михаила Федоровича: А.Пресняков констатировал, что "удовле­творение настоятельнейших потребностей обширного государства, только что пережившего тяжелый кризис и изнуряемого внешней борьбой, было едва по силам его населению. Несоответствие средств и потребностей вело к тому, что государство все более и более властво­вало над народной жизнью, а самодеятельность земская быстро зами­рала" (214; С. 44).

В еще большей степени несоответствие возможностей государ­ства и его граждан встающим перед государством задачам проявилось после Смуты. Результатом необходимого для преодоления разруши­тельных последствий Смуты "стягивания ресурсов" стало свертыва­ние полномочий местного самоуправления, превратившегося после Смуты в послушный инструмент местной администрации; фиксация сословий в целях усиления фискального обложения (из прежних сво­бодных состояний, различавшихся видом выполняемых повинностей, они превратились в жесткие категории с четко очерченными граница­ми); и главное — произошло дальнейшее усиление закрепощения кре­стьян, в результате которого девять десятых всего сельского населения были выведены за рамки представляемого на Соборах населения. "Со­средоточение всех этих сил и средств (государства — О.Г.) в распоря­жении неограниченной власти определилось как политическая необхо­димость для Московского государства XVII в. не в меньшей степени, чем в XV и XVI столетиях, в эпоху создания этого государства Рюри­ковичами. И то же основное противоречие средств и потребностей го­сударственных обусловило закрепощение трудовой народной массы государеву тяглу и служилому землевладельцу, являвшемуся социаль­но-экономическою базою всего московского государственного здания" (214; С. 102). Очевидно, что подобное усиление жесткости системы, эти "роковые условия" русской жизни деформирующим образом ска­зались на механизмах рекрутирования, ротации и контроля правящего слоя.

Таким образом, предпринятая после Смуты попытка вырваться из порочного круга препятствий терпит фиаско — и из-за недостаточ­ной зрелости общества и его политической элиты, и вследствие объек­тивных препятствий, и в результате комбинации того и другого. Все эти шаги привели к упадку значения Соборов: сначала расстроилась их законодательная активность — они все больше превращались в канце-

105

лярию по регистрации челобитных, а сокращение состава представля­емого населения со временем привело к замене Собора сословными совещаниями. В итоге политическое значение Земских соборов в исто­рии московской государственности оказалось временным.

Как перечисленные выше меры отразились на общей конструк­ции мобилизационной модели развития, на соотношении диспозиций правящего класса и внеэлитных слоев? Выше подчеркивалось, что не­обходимым условием нормального функционирования мобилизацион­ного типа развития является принцип всеобщности обязанностей пе­ред государством. При этом различные категории населения отличают­ся не политическими правами, а родом выполняемых повинностей; оценка государством значимости различных видов службы является основанием социальной иерархии и системы распределения социаль­ных благ. Настоятельная потребность государства в многочисленном служилом классе {и внешние и внутренние факторы тому способство­вали) естественным образом стимулировала меры государственной поддержки средних слоев населения, из которых преимущественно ре­крутировался служилый класс.

Необходимо отметить, что и сами средние слои (в отличие от со­циальных низов общества, не выдвигавших на Соборах собственных экономических требований) проявили немалую активность в отстаива­нии своих экономических интересов. Исследования Л.Черепнина (см. напр.:289; С. 121—123) показали, что 1630—40-е гг. ознаменованы вы­движением экономических требований сословий к правительству: ко времени созыва Земских соборов были приурочены обращения служи­лых и торговых людей с коллективными челобитными на имя царя с изложением своих просьб. По существу, экономические требования средних слоев составили предмет торга правительства и сословий на Соборах 1630—40-х гг. Удовлетворение в основном этих выдвигав­шихся средними слоями требований в Уложении 1649 г. во многом обусловило замирание деятельности Земских соборов.

Именно организация и обеспечение средних слоев служилого и торгово-промышленного классов как главной опоры военных и финан­совых сил государства и защита их от конкурентов в лице боярства и церкви со времен Бориса Годунова становятся доминирующей тенден­цией сословной политики государства в XVII в. (очевидна двойствен­ная детерминация мотивов этой политики: она была обусловлена не только потребностью государства в служилом классе, но и направлена

106

на нейтрализацию напряжения в противостоянии "элита — массы" пу­тем раскола коалиции средних и низших слоев в их оппозиции правя­щей среде в период работы Земских соборов). Эта тенденция нашла отражение в положениях Соборного Уложения 1649 г., закрепившего за служилым сословием исключительное право землевладения — по­местного и вотчинного — в качестве сословной привилегии. Принци­пиально важно зафиксировать тот факт, что преимущественное отра­жение в Уложении интересов средних слоев общества было не просто ' результатом их успешной активности7а"соответствовало интересам го- / сударства: "Уложенье в своих установлениях стояло на точке зрения государственного интереса, которому должны подчиняться все част­ные и общественные интересы; если в борьбе разных интересов оно стало в ряде вопросов на стороне определенных общественных групп, то лишь постольку, поскольку интересы этих групп отвечали нуждам "государева и земского дела" (214; С. 97).

Однако наделение привилегиями сопровождалось закреплением обязанностей — государственная служба, прежде всего военная, ста­новилась наследственной сословной обязанностью землевладельцев. Таким образом, анализ законодательства и XVII в. иллюстрирует тот факт, что основанием элитообразования в условиях мобилизационной модели является принцип "привилегии за службу". При этом следует отметить, что обязанности перед государством в XVII в., в том числе служба военная и гражданская, были тяжким бременем. Конечно, представление о тяжести службы применительно к высшим слоям слу­жилого класса отличалось от тягот его низших страт и податных сосло­вий: для последних обязанности перед государством были действи­тельно столь тяжелы, что, как отмечалось выше, многочисленные представители этой категории стремились облегчить бремя службы да­же ценой личной свободы и пополняли ряды закладчиков, то есть хо­лопов. Бегство в холопы служилых и посадских людей приняло столь значительные масштабы, что правительство вынуждено было принять законодательные меры сначала по ограничению, а затем и запрещению закладничества (эти меры нашли отражение в Судебнике 1550 г., в Ука­зе от 9 марта 1642 г.. Соборном Уложении 1649 г.; наконец, Указ от 8 февраля 1658 г. запретил закладничество под угрозой смертной казни).

Однако и для высших слоев служилого люда государева служба была нелегкой, что стимулировало попытки дворян искать пути осво­бождения от тягот службы и налогов, а это, в свою очередь, вынужда-

107

ло государство принимать меры по пресечению этих попыток. Полити­ка государства сочетала "кнут и пряник". С одной стороны, предпри­нимались жесткие меры, запрещавшие переход дворян с государствен­ной службы в частную. Другой стороной той же медали были меры экономического протекционизма по отношению к дворянству. Ужесто­чение служебных требований по отношению к этому сословию сопро­вождалось закреплением льгот, в том числе по налогообложению. Зна­чение этих мер тем более существенно, что в продолжение XVII в. на­логообложение — стандартное и чрезвычайное — в связи с неудачны­ми войнами и малоуспешной внешней политикой правительства в целом достигло таких масштабов, что послужило причиной массового недовольства и народных бунтов.

В результате реализации стремления служилого класса облег­чить службу и поддержки государством этого стремления дворянство как служилый (а в перспективе — правящий) класс сосредоточило в своих руках к концу XVII в. более половины всего объема народного труда: анализ В. Ключевским подворной переписи 1678 г. показывает, что за дворянством к этому времени было закреплено 57 процентов всех крестьянских дворов (за боярством 10 процентов, за дворцом 9,3 Г процента, за церковью 13,3 процента). При этом принципиально отме­тить разницу в налогообложении лично свободных крестьян, состав-,'лявших всего 10 процентов сельского населения, и тех, что находились |в частном владении; степень налогообложения первых была в 8—16 раз выше, чем находившихся в крепостной зависимости от частных владельцев: "Из этого видно, какой громадный источник уступила каз­на в безотчетное пользование владельцев крепостных крестьян" (100; кн.2, С. 332).

Таким образом закладывалась асимметрия в соотношении обя­занностей различных сословий перед государством, что искажало принцип равной тяжести службы, обязательный для соблюдения в си­стеме, развивающейся по мобилизационному типу. Дворянство, не ус­пев родиться в качестве правящего класса, пошло по пути, проторен­ному боярством, — по пути расширения владельческих полномочий (что нашло выражение в превращении поместий в вотчины) и перерас­пределения обязанностей в свою пользу. Эта тенденция стала законо­мерностью: ослабление верховной власти влекло за собой перераспре­деление полномочий правящего класса: "...всякий раз, как верховная власть слабела, господствующие классы у нас спешили пользоваться

108

минутой и развивали широкую спекуляцию насчет свободы народного труда" (100; кн. 2, С. 268).

Принципиально важно отметить, что подобное перераспределе­ние, и прежде всего закрепощение крестьян, имело чрезвычайно нега­тивные последствия не только для политического развития в целом, но существенным образом сказалось на качестве правящей элиты. Рож­денные испытаниями Смутного времени представления о приоритет­ности общегосударственного интереса над узкогрупповым и сослов­ным гаснут. Анализ хода последних Соборов XVII в. показывает сте­пень упадка гражданского чувства практически во всех представлен­ных на Соборах слоях: лишь представители торгово-промышленного класса высказываются в пользу общегосударственных интересов. Принципиальное значение имел и характер перераспределения госу­дарственных повинностей: 1) использование в качестве вознагражде­ния за службу права землепользования, которое, будучи изначально временным и условным (поместным), быстро превращалось в наслед­ственное (вотчинное) и таким образом прекращало функционировать в качестве условия службы; 2) способ использования этого вознагражде­ния — крепостная зависимость крестьян — предоставляла возмож­ность практически неограниченного пространства эксплуатации раб­ского труда. В результате правящий класс, облеченный особой ответст­венностью в политико-центричном обществе и призванный быть субъектом развития, превращался в погрязшую в мелочных склоках касту: "В господствующем землевладельческом классе, отчужденном от остального общества своими привилегиями, поглощенном дрязгами крепостного владения, расслабляемом даровым трудом, тупело чувст­во земского интереса и дряхлела энергия общественной деятельности" (100; кн.2, С. 295).

Подобный ход событий вполне традиционен для поведения эли­ты, рекрутируемой по принципу службы: временное пожалование за выслугу она всегда стремится конвертировать в источник стабильного дохода, от службы не зависящий (что мы пытались показать выше на примере боярства). Чтобы противостоять этой тенденции, верховная власть должна была обладать почти невероятным для своего времени политическим опытом, характером и волей. Однако на московском правительственном олимпе не нашлось фигур, способных соответст­вовать этой задаче: московское правительство производило впечатле­ние людей, случайно попавших во власть и взявшихся не за свое дело

109

(101;т.З, С. 224). Помимо личностной ординарности первых лиц госу­дарства сыграли роль и обстоятельства их прихода к власти: из пяти царей новой династии трое (Михаил, Алексей, Иван) воцарились в 16 лет, Федор — в 14, Петр — в 10 лет. Поэтому их окружение формиро­валось раньше, чем они успевали повзрослеть, и выработанный в на­чале царствования курс, как правило, не претерпевал серьезных изме­нений и в пору зрелости (исключая, разумеется, Петра I). Историки спорят о существовании подкрестной записи Михаила, ограничиваю­щей его власть советом ближнего круга, подобной той, что вынужден был дать "боярский" царь Василий Шуйский. Как бы то ни было, но несамостоятельный характер правления первых государей новой дина­стии очевиден, а масштаб людей, претендующих на участие в управле­нии, по мнению историков, не поднимался выше уровня временщиков (см. напр.: 243).

Слабость верховной власти не могла не спровоцировать попыт­ку боярской смуты. И если соперничество придворных партий не име­ло характера противостояния программ и даже не было систематичес­кой борьбой за власть, а являло, скорее, тяжбу придворных коалиций за право близости к престолу, то боярская попытка децентрализации управления 1681 г. была попыткой реставрации прежних позиций на региональном уровне. Эти события показали одновременно и уровень политического и нравственного развития аристократии, готовой во имя призрака власти разорвать страну в клочья.

В контексте характеристики тенденций формирования мобили­зационной модели элитообразования следует упомянуть и жесткий внутриэлитный конфликт между светской и духовной властью. Им­пульсом этого конфликта послужило стремление патриарха Никона к расширению собственных властных полномочий, однако в последст­вии этот конфликт вылился в полномасштабное столкновение между духовной и светской властью за право политического приоритета. Ис­торические исследования показывают, что содержательная сторона ре­формы отнюдь не была единственной принципиальной целью Никона; неизмеримо большее значение имело для него стремление к полноте политической власти.¹

¹ В 1657 г.,то есть после принятого Собором решения о переходе к богослужению по исправленным книгам, Никон сказал раскаявшемуся в своем упорстве Ивану Неронову,что и старые.и новые книги "обои де до-

110

Два фактора сыграли роль в этом конфликте: личностные каче­ства Никона — неумеренное властолюбие и тщеславие, резкость, нео­бузданность — и слабость верховной власти. Повторилась тенденция политического развития по мобилизационному типу: слабость верхов­ной власти неизбежно провоцирует смуту. Никон вознамерился повто­рить путь патриарха Филарета, правившего вместе с Михаилом (а фак­тически, вместо Михаила). Но образ действий Никона привел к проти­воположному результату: многошумная его деятельность не только не расширила масштаб его власти, но, напротив, привела к потере патри­аршего престола; не только не внесла успокоения в паству, но оконча­ тельно расколола общество. Более того, результатом деятельности Ни­ кона стало не только его личное поражение, но и значительное падение политического влияния и роли церкви как в среде простых верующих, так и в правящем слое.

Учреждение в соответствии с Соборным Уложением 1649 г. Монастырского приказа, в функции которого входило управление хозяйственными делами учреждений церкви и сбора налогов с населения церковных вотчин, означало усиление тенденции подчинения духов ной власти светской. И хотя Монастырский приказ прекратил свое су­ществование в 1677 г. вскоре после смерти царя Алексея Михайлови­ча, при Петре I он был восстановлен в 1701 г. с еще более широкими правами, что вместе с отменой патриаршества означало практически полное подчинение духовной власти светской.

Важно отметить, что утверждение приоритета верховной свет­ской власти над духовной стало результатом отнюдь не просто истори­ческой случайности — поражения властолюбивого патриарха Никона. Политическая победа светской власти над церковью в XVII в. стала проявлением свойственной именно мобилизационной модели характе-

бры — все де равно, по коим хощешь.по тем и служишь" (83; т. 1, С. 157).

Показательно,что отлучению от церкви подлежали не все раскольники,а

только те, кто не принес раскаяние за упорствование в старом обряде.

Раскаявшимся не чинилось никаких препятствий в следовании старому

обряду. "Никон не относился фанатически к делу исправления: он был

способен,по своей природе,очень жестко поступить с теми,кто возвышал

голос против него,против его власти,против его дела; но как скоро эти

люди приносили свои вины перед святейшим,он готов даже на уступки"

(243; кн.6,т.11,С.198—199).

111

ристики — концентрации власти и ресурсов в одних руках. Поражение Никона стало следующим после конфликта Ивана Грозного с митропо­литом Филаретом этапом процесса монополизации власти в руках пер­вого лица государства в ходе неуклонного подчинения церкви государ­ству, итогом которого было упразднение патриаршества Петром I.

Другим проявлением тенденции концентрации ресурсов в руках верховной светской власти стало учреждение в 1654 г. Тайного прика­за (Приказа великого государя тайных дел, просуществовавшего до смерти Алексея Михайловича в 1676 г.). Тайный приказ фактически приобрел значение личной канцелярии государя, а круг дел, входивших в сферу внимания Тайного приказа, был практически неог­раниченным. "Тайный приказ стоял в полной мере вне общего админи­стративного строя, как орган личной власти царя" (214; С. 110).

В отношениях "элита — массы" XVII в. заметно отличается от предшествующего: этот период отмечен многочисленными народными восстаниями, сменившими былую терпеливую покорность. Молчание в эпоху террора Грозного и всплеск мятежей в период правления сла­бых царей — контраст, трудно объяснимый на первый взгляд, в нема­лой степени обусловлен психологическими последствиями страшных потрясений Смутного времени. Важнейшим импульсом усиления не­довольства крестьянства стало принятие правительством в конце XVI в. новых законодательных актов, способствовавших дальнейшему тер­риториальному расширению крепостного права. В период царствова­ния Михаила Федоровича массовое недовольство адресуется прежде всего правящему слою, пока обходя верховную власть, и, более того, видя в ней источник справедливости, способность рассудить, помочь и защитить от притеснения сильных мира сего.

В царствование Алексея Михайловича в отношении широких масс к правящему классу на первых порах сохраняется сложившееся ранее различение верховной власти и боярства: "из рук Милославских смотришь," — так звучит обвинение царю Алексею Михайловичу. "Подымаясь бунтом против лихих царских советников, москвичи са­мого царя Алексея мыслили солидарным со своей "правдой" (214; С. 91), Однако впоследствии ситуация меняется. Период с 1630-х гг. и до конца XVII в. отмечен полосой многочисленных восстаний городских низов, одной из главных причин которых стало увеличение объема на­логов после неудачной попытки повышения пошлины на соль. Пик го­родских восстаний пришелся на 1640—50- е гг. Отличительная черта

112

этих восстаний — активное социальное размежевание их участников как реакция на правительственную политику, стремящуюся расколоть коалицию недовольных путем удовлетворения требований средних страт служилого класса. Наиболее четко процесс социального разме­жевания и формирования новой конфигурации социальных сил про­слеживается в ходе московского восстания 1648 г., когда главным адре­сатом массового недовольства стал клан Морозовых во главе со все­сильным Б.Морозовым.

Таким образом, складывается следующая картина: внеэлитные слои апеллируют к верховной власти, видя в ней своего защитника от притеснения сильных, однако верховная власть, стремясь к стабилиза­ции политической ситуации и понимая необходимость уступок и гиб­кого лавирования, готова войти в союз и пойти на уступки средним слоям служилого класса, что создает возможности изоляции внеэлит-; ных слоев и подавления их выступлений. Наиболее полное выражение этот курс правительственной политики получил в Уложении 1649 г., в положениях которого в значительной степени были реализованы инте­ресы средних слоев городского населения. Изданная в 1653 г. Уставная таможенная грамота устранила мешавшие торговым людям таможен­ные преграды. Лояльность среднего дворянства правительство обеспе­чило посредством удовлетворения его важнейшего требования — от­мены урочных лет и утверждения потомственной зависимости кресть­ян. При этом именно московское и иные городские волнения были тем импульсом, который вынудил власти в полной мере учесть интересы этих социальных категорий. Осознание внеэлитными слоями измене­ний в позиции верховной власти привело к тому, что впервые, начиная с периода правления царя Алексея Михайловича, верховная власть входит в число адресатов социального недовольства низов.

Таким образом, новыми элементами во взаимоотношениях пра­вящего класса и народной массы в XVII в. выступают следующие: 1) отчетливый социально-классовый характер бунтов: это восстания "черных" людей против "сильных"; впервые и верховная власть появ­ляется в числе адресатов народного недовольства; 2) осознание прави­тельством опасности народных волнений: "мира" стали бояться; 3) не­последовательность правительственной тактики: пренебрежение и террор сменяются заискиванием, и наоборот. В качестве средства уми­ротворения власть ускоряет подготовку к созыву Земского собора, при­званного упорядочить законодательство; 4) массовые выступления

113

"низа" способствовали сплочению правящей среды и вынуждали вер­ховную власть искать опору в средних слоях общества посредством массовых земельных пожалований.

Таким образом, анализ особенностей политического развития Киевской Руси, удельных княжеств и Московского государства пока­зывает, что целый ряд объективных факторов (прежде всего неблаго­приятные природно-климатические и внешнеполитические условия) предопределили формирование мобилизационного типа развития в ка­честве единственно возможной модели развития. В условиях этой модели в качестве политической элиты выступает высший эшелон слу­жилого класса. Являющаяся исключением из этого правила история вольных городских общин Новгорода Великого и Пскова и характер­ная для этих общин "олигархическая" модель элитообразования лишь подтверждают это правило, ибо условия развития Новгорода и Пскова существенно отличны от обстоятельств эволюции других российских земель по целому ряду ключевых параметров. Анализ становления и функционирования боярства в качестве политической элиты позволяет констатировать, что системообразующие принципы элитообразования, характерные для модели в целом, в полной мере проявляются на этом историческом этапе: основанием рекрутирования правящей среды яв­ляется принцип "привилегии за службу" ; сущностными характеристи­ками этого типа элитообразования являются его жестко-милитаризо­ванный характер, монопольная структура власти, безраздельный при­оритет верховной власти над правящей средой. Отношения между ни­ми характеризуются жестким внутриэлитным конфликтом, методом разрешения которого является чистка. Смысл этой политической ак­ции в том виде, в котором она была осуществлена Иваном Грозным, — в изменении характера политической элиты, превращении землевла­дельческой знати в служилый класс. Необходимость этой акции обус­ловлена тем фактом, что именно служилый класс выступает в качест­ве субъекта развития в условиях мобилизационной модели, а массиро­ванное применение мер насилия вызвано несинхронностью политиче­ского "взросления" общества и его элиты по отношению к выдвигае­мым в качестве условий выживания социума задачам государства.

114