Современная западная философия

Это «в целом» и его целое мы называем миром. Мы существуем, и пока мы существуем, мы всегда ожидаем чего-то. Нас всегда зовет Нечто как целое. Это «в целом» есть мир. – Мы спрашиваем: что это такое - мир?

Туда, к бытию в целом, тянет нас в нашей ностальгии. Наше бытие есть это притяжение. Мы всегда уже так или иначе направились к этому целому или, лучше, на пути к нему. Но «нас тянет» - это значит нас одновременно что-то неким образом тащит назад, мы пребываем в некоей оттягивающей тяготе. Мы на пути к этому «в целом». Мы сами же и есть переход, «ни то, ни другое». Что такое это наше колебание между «ни то – ни то»? Ни одно, ни, равным образом, другое, вечное «пожалуй, и все-таки нет, и однако же». Что такое этот непокой неизменного отказа? Мы называем это конечностью. – Мы спрашиваем, что это такое – конечность?

Конечность не свойство, просто приданное нам, но фундаментальный способ нашего бытия.

Мартин Хайдеггер Основные понятия метафизики

Невозможно уклониться от существования при помощи объяснений, его можно только выносить, любить или ненавидеть, обожать или бояться, принимая чередования блаженства и ужаса, отражающие сам ритм бытия, его вибрации, его диссонансы, его горькие и радостные исступления.

Сиоран О разложении основ

Н. Лобковиц От субстанции к рефлексии. Пути западноевропейской метафизики.

Если мы, исходя из философии природы, поставим вопрос: «Что же есть в собственном смысле слова?», или, соответственно, «Что означает быть?» или «Что такое собственно сущее?», то перед нами откроются две возможности.

Или мы в нашем исследовании природы имеем дело не с чем иным как с материальным, сущим природно, и тогда «сущее» значит не более, чем «природное», материальное, или мы, как Аристотель в последней, восьмой книге «Физики», убеждаемся, что природное, или, скорее, нечто в природном может быть объяснено только через духовное (идеальное): у Аристотеля это неподвижный перводвигатель. В этом случае «сущее» означает, что в том, что есть, существует нечто, принадлежащее как царству материального, так и царству нематериального.

Ну, а что же такое «сущее»? Явным образом Аристотель формулирует этот вопрос в седьмой книге «Метафизики» и тут же объясняет, что этот вопрос может означать лишь «что такое oysia» (сущность), - то, что у схоластиков будет названо «субстанцией». Следует немного задержать на том, что же, собственно, означает этот вопрос. Досократики спрашивали, что такоеaitia, объясняющая причина всего. Ответы составляют историю досократического периода: вода, воздух, огонь,noys, элементы, атомы. Наконец, у Платона – только «идеи»: идея орла, идея человека, идея блага. Аристотель по ряду причин считал эту концепцию неосновательной. Он возвращается к здравому смыслу и заявляет: в собственном смысле существующим, как мы все знаем, являютсяэтотчеловек, эта корова. Действительность – упорядоченное множество вполне конкретных индивидуумов, находящихся в каких-то отношениях друг к другу. Однако он не может не признать и верного момента в платоновском учении об идеях: эти вполне конкретные единичные индивидуумы имеют многое общим; этот человек и тот человек – оба люди. Как здесь избежать оспариваемого платоновского утверждения, что конкретные индивиды только причастны тому, что в конечном счете есть подлинно сущее? Ответ Аристотеля одновременно настолько тривиален и настолько оригинален, что нам и сегодня трудно правильно понять его, да и просто удержать мыслью. Его тезис – подлинно, действительно сущее естьoysia. Под нею в первую очередь понимается этот конкретный индивид, этот человек, эта корова, но абстрагируясь от того многого, что о них может быть сказано: что этот человек мыслит или является добродетельным, что эта корова стоит на лугу или должна быть подоена в 5 часов. Все это только свойства, некоторые из которых постоянны, некоторые непостоянны, но их изменение не разрушает самого индивида. Оysiaесть то, что обладает этими «привходящими» свойствами, или акциденциями. Сама она лежит в основании их. Но что представляет собою эта субстанция? Очевидно, конкретное всеобщее, но таким образом, что это всеобщее не находится в ней, но существует в нашем мышлении. Она, если можно так сказать, есть синтез всеобщего и конкретного, но такой, что вне его не может быть ни конкретного, ни всеобщего. Но как представить это, не прибегая снова к рассуждениям о царстве всеобщего, которое конкретизируется? Для ответа на этот вопрос Аристотель возвращается к понятиям, введенным им в «Физике», к категориям материи и формы. Оysia, конкретный индивидуум, приобретающий затем всевозможные свойства, есть материя, принявшая форму, определенный образ и структуру, конкретизированный в пространственно-временном континууме таким образом, что отдельно от этого синтеза нет ни континуума, ни самой формы. Вообще говоря, представить это можно только так, что действительность – это вполне конкретная, самостоятельная действительность отдельных вещей, которые при этом так связаны между собой такими отношениями, что мы можем строить общие понятия, схватывающие форму, сущность, оформленность вне конкретности, отдельно от которой они в то же время никогда не могут существовать. Эта сложная концепция, которую фактически так и не смогла воспринять послеаристотелевская, и прежде всего христианская традиция, превратившая платоновские идеи в мысли Бога, вновь и вновь приводит к затруднениям. Платоновские идеи суть мысли конкретного индивида, Бога. Главная трудность, возникающая здесь, заключается в том, что, согласно христианским представлениям, Бог не есть демиург в духе платоновского «Тимея», оформляющий уже наличествующую материю. Он творит тварь из ничего. Он не проецирует свои идеи в материю, но создает конкретных индивидов.

…мнение, разделяемое большинством философов античности и средневековья: космос, действительность в целом, есть некая иерархия. Быть А, но не быть Б, обладать свойством а, но не обладать свойством б, неизбежно означает быть более или менее совершенным (или несовершенным), стоять выше или ниже на лестнице иерархии бытия. Нам сегодняшним эта мысль чужда, и разрушена она прежде всего образом мышления современного естествознания. У Платона и Аристотеля она тоже еще не так явно сформулирована, как у неоплатоников, и в Средние века. Однако принципиальное членение бытия и выстраивание иерархии ясно просматривается уже у Аристотеля: в самом низу – мертвая материя, затем растения, животные, и в качестве высшего из материальных существ – человек, способный преодолеть материю благодаря «духу»; далее – смертные духи и на вершине бытия – Бог. Человек приходит затем, чтобы, как это потом будет повторяться в эпоху Возрождения, стоять между ангелами и природой.

«Один только путь остается,

«Есть» гласящий; на нем – примет очень много различных,

Что нерожденным должно оно быть и негибнущим также,

Целым, единородным, бездрожным и совершенным.

И не «было» оно, и не «будет», раз ныне все сразу

«Есть» одно, сплошное. Не сыщешь ему ты рожденья.

Как, откуда взросло? Из не-сущего? Так не позволю

Я ни сказать, ни помыслить: немыслимо, невыразимо

Есть, что ни есть. Да и что за нужда бы его побудила

Позже скорее, чем раньше, начав с ничего, появляться?

Так что иль быть всегда, иль не быть никогда ему должно.

Но и из сущего не разрешит Убеждения сила,

Кроме него самого, возникать ничему…

Как может «быть потом» то, что есть, как могло бы «быть в прошлом»?

«Было» - значит не есть, не есть, если «некогда будет»…

И неделимо оно, коль скоро всецело подобно:

Тут вот – не больше его ничуть, а там вот – не меньше,

Что исключило бы сплошность, но все наполнено сущим.

Все непрерывно тем самым: сомкнулось сущее с сущим.

Но в границах великих лклв оно неподвижно,

Безначально и непрекратимо…

То же, на месте одном, покоясь в себе, пребывает

И пребудет так постоянно…

….нет и не будет другого

Сверх бытия ничего…»

«…все движется и ничто не остается на месте.

… дважды нельзя войти в одну и ту же реку. Те, кто называют бытие «толканием», можно сказать, полагают, что все вещи идут и ничто не остается на месте; таким образом, причиной и первоначалом вещей оказывается «то, что толкает», поэтому оно правильно было названо «толканием».

…все вещи движутся словно потоки; из стремительного движения и взаимосмешения рождается все, о чем мы говорим, что оно «есть», но название это неправильно: ничто никогда не «есть», но всегда возникает (становится)».

«Совершенство вселенной требует, чтобы в вещах присутствовало неравенство, дабы осуществились все ступени совершенства. И одна ступень совершенства состоит в том, что некоторая вещь совершенна и не может выйти из своего совершенства; другая же ступень совершенства состоит в том, что некоторая вещь совершенна, но может из своего совершенства выйти… Совершенство вселенной требует, чтобы были и некоторые вещи, которые могут отступить от своей благости; потому они и в самом деле время от времени делают это. В этом и состоит сущность зла, т.е. в том, чтобы вещь отступала от блага. Отсюда явствует, что в вещах обнаруживается зло, как и порча есть некоторое зло…

Из сказанного выше следует, что нет единичного первичного зла в том смысле, в котором есть единое первичное начало блага…

Понятие зла противоречит понятию первичного начала, и притом не только потому, что зло, в согласии со сказанным выше, обусловлено благом, но и потому, что зло не может быть для чего-либо причиной иначе, как акциденциально и потому оно не может быть первопричиной…»

«Максимумом я называю то, больше чего ничего не может быть. Но такое преизобилие свойственно единому. Поэтому максимальность совпадает с единством, которое есть и бытие.

Абсолютный максимум единственен, потому что он – всё, в нем всё есть, потому что он – высший предел. Так как ничто ему не противостоит, то с ним в то же время совпадает минимум, и максимум тем самым находится во всём. А так как он абсолютен, то воздействует в действительности на всё возможное, не испытывает сам никакого ограничения, но ограничивает всё».

«Я называю Вселенную «целым бесконечным», ибо она не имеет края, предела и поверхности; но я говорю, что Вселенная не «целокупно бесконечна», ибо каждая часть её, которую мы можем взять, конечна и из бесчисленных миров, которые она содержит, каждый конечен…»

«Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т.е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться.

Под Богом я разумею существо абсолютно бесконечное, т.е. субстанцию, состоящую из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность.

Бог есть производящая причина всех вещей, какие только могут быть представлены бесконечным разумом.

Бог есть причина сам по себе, а не случайно.

Бог есть абсолютно первая причина».

«Отбросив, таким образом, всё то, в чём так или иначе мы можем сомневаться, и даже предполагая все это ложным, мы легко допустим, что нет ни Бога, ни неба, ни земли и что даже у нас самих нет тела, - но мы всё-таки не можем предположить, что мы не существуем, в то время как сомневаемся в истинности всех этих вещей. Столь нелепо полагать несуществующим то, что мыслит, в то время, пока оно мыслит, что, невзирая на самые крайние предположения, мы не можем не верить, что заключение, я мыслю, следовательно, я существую, истинно».

«Невозможно уклониться от существования при помощи объяснений, его можно только выносить, любить или ненавидеть, обожать или бояться, принимая чередования блаженства и ужаса, отражающие сам ритм бытия, его вибрации, его диссонансы, его горькие и радостные исступления».