Глава 1 актуальность культурологии

1. Глубины социума

Почему культурология столь актуальна сегодня? Дело не только в том, что ею накоплены интересные факты и открытия. И даже не в том, что она изучает культуру, — это чрезвычайно разноликий и предельно значимый для человечества феномен. К культуре проявляют интерес философия, социология, этнология, этнография, история, семиотика, различные направления антропологии. Еще недавно наши общественные науки, пытаясь раскрыть содержание социальных процессов, динамики истории, обходились вообще без рассмотрения культурных явлений. Они толковали об экономике, политике, общественном сознании. Однако многие скрытые аспекты жизни общества ускользали от их внимания. В результате важнейшие тенденции, относящиеся к жизни человечества, не принимались в расчет, и предвидение будущего оказывалось вообще невозможным.

Постепенно в гуманитарное сознание входила идея, согласно которой вообще все общественные процессы начинаются с преображения культуры. Культура охватывает широкий спектр деятельности человека: традиции, ценности, быт, стиль поведения. Допустим, официальная сторона того или иного социума кажется практически неизменной. Но в это время незримо происходят изменения в том, что люди считают важным для себя: как они благоустраивают быт, как выстраивают образ жизни.

15

Именно эти феномены оказывают решающее воздействие на культуру, цивилизационное устройство, социальную ситуацию в целом.

Несколько лет назад я готовил к изданию книгу Н.А. Бердяева «Философия неравенства». Меня тогда поразила мысль философа: «Жизнь общества — это тайна». Хотелось сразу оспорить этот вывод. Да, мы мало знаем о том, как родился мир. Да, для нас загадка — феномен человека. Это, разумеется, тайна. Но можно ли сказать такое об обществе? Во-первых, человечество накопило огромное множество социальных теорий. Во-вторых, ведь мы пытаемся сегодня сознательно и целеустремленно строить новое общество. Социологи каждодневно собирают неисчерпаемый конкретный материал. Неужели общество — это тайна?

Сейчас я вполне согласен с Н.А. Бердяевым. Понять механизмы общества, внутреннее его устройство, динамику социальной жизни, ее суть мы пока не можем. Нам не понятно, отчего радикальные программы, просчитанные до каждого параграфа, вызывают эффект бумеранга? Почему социальный маятник постоянно бросает нас от реформ к консерватизму? Мы осознаем, что общество — это некая целостность. Однако стремимся тащить социум из пропасти, ухватив за собственные волосы. Мы недоумеваем, что приводит к неожиданному и обвальному сдвигу в жизненных и практических установках людей. Хотелось бы также понять, отчего политическая психология фактически имеет дело с патопсихологией? Почему «эстетика безобразного» оказывается привлекательной в образе политического лидера? Мы третируем обыденное сознание, но вдруг обнаруживаем в нем здоровую трезвость, начисто опрокидывающую развернутые идеологические программы манипуляторов.

Опасна гордыня точного знания, которое может будто бы указать, как выглядит общество в конкретной точке своего развития и куда оно может эволюционировать. Немецкий социолог Макс Вебер писал о том, что «дикарь» знает неизмеримо больше об экономических и социальных условиях своего существования, чем «цивилизованный» человек в обычном смысле слова. Социологи не располагают сегодня универсальной социальной теорией. Жизнь общества во многом сокрыта для нас и кажется тайной.

16

Но что мы должны знать? Немецкий социолог К. Манхейм писал о том, что вовсе не обязательно регулировать все на свете. Можно, скажем, направлять поезда в рейсы, но незачем предопределять разговоры в купе... Остается огромная зона свободы, стихийности. Не менее тревожна и другая тенденция — знать об обществе совсем немного, да и то в основном о разговорах в купе. Между тем культурология в наши дни может решать разносторонние задачи.

2. Реформа как радикальный поворот

Тысячелетиями древние пытались воспроизводить привычный уклад жизни с параноидальной точностью. Никто не смел нарушить предустановленный порядок, даже император. Он-то, впрочем, весь был окутан вековечными заповедями. Жизнь текла по установленным канонам, хотя и не казалась идеальной. Уже изобрели коромысло, но крестьянин носил воду без него, как это делали предки. Кто его знает, к чему приведет это, казалось бы, желанное нововведение. «Не приведи нам Бог жить в пору перемен», — вот что завещали нам древние цивилизации.

Как мы потешались над этой патриархальностью! Наш идол — прогресс. Революция — локомотив истории. Реформа — радикальный поворот жизненного уклада. Ввяжемся в схватку, поглядим, что из этого получится. Переиначим, пересотворим, взнуздаем... Традиционное представление о реформе как постепенном и осторожном процессе, который призван установить общественное равновесие, отброшено. Реформа сегодня — резкая ломка устоев. Нам казалось, что мы не только взяли историю под уздцы, но и поведем ее куда захотим. Философы прошлого были наивными людьми. Они всего-навсего объясняли мир. Никто из них и не задумывался, как его преобразовать. Слава производственным отношениям, мы теперь знаем, как ухватить историю за кадык...

Многие западные мыслители, пусть и без слепого фанатизма, пытались проследить законы социальной жизни. Огюст Конт, скажем, был захвачен идеей сознательного регулирования общественных процессов. Всеобъемлющая вера в рационалистическое знание пронизывает работы многих классиков социологии.

17

«Мы не знаем общества, в котором живем», — это заявление Ю.В. Андропова вызвало в свое время грандиозную интеллектуальную сумятицу. Прежде всего оно казалось ультратеоретиче- ским. Господствующая идеология коммунизма претендовала на всеведение. Она, по всеобщему убеждению, служила надежным социальным компасом. И вдруг генеральный секретарь компартии, недавний лидер всевидящего ведомства, признается, что нам неведома даже ближайшая реальность. Живя в конкретном обществе, мы, оказывается, почти ничего не знаем о нем.

Разобраться в обширной эмпирии фактов, выявить главенствующие тенденции общественного развития, распознать возможности социальной динамики — задача, что и говорить, впечатляющая. Однако в устах Андропова, равно как и «прорабов» последующих социальных катаклизмов, она была и осталась идео- логемой. Никто в сущности и не собирается срывать с социума покров тайны. Крылатая фраза служит другой цели — выставить перед обществом галлюцинаторный императив.

Сама идея, что можно знать общество, в котором живут люди, имеет привкус врожденного и неискоренимого идеологизма. Но разве социальная наука не вооружает нас таким знанием? Чего стоит тогда бурный взлет общесоциологической теории в XX столетии? Наконец, к какому стандарту можно отнести многочисленные «экономические чуда», рожденные в умах смелых реформаторов и реализованные затем во многих странах?

Активно внедряемое в общественное сознание представление, будто социальная ткань мягка и податлива и может выкраиваться по любому идеальному стандарту, — одна из грандиозных мистификаций XX столетия. Она родилась в сознании технократов, высококвалифицированных специалистов в бизнесе, организации производства, планировании досуга. Укоренившись в различных звеньях общественного организма, эксперты, естественно, приступили к массовой фабрикации мифов, направленных на укрепление собственных позиций.

Само собой понятно, что появление новой социальной прослойки, выступающей во всеоружии современного знания, явилось в целом добрым и перспективным событием. Современная экономика требует не только средств для собственного развития. Оно немыслимо без экспертно-информационного знания, без потока теоретических сведений. Технократы обеспечили

18

обществу грандиозный динамический импульс. Однако в их среде родилась иллюзия, будто точное знание, без которого невозможно сегодня поставить прочную экономику, легко переносится на общество в целом. Социум, утверждают они, так же поддается технологической экспертизе, как и любая производственная цепочка. С помощью современного знания можно отладить все звенья общественного организма. Нет такой зоны человеческой спонтанности, где не оказалась бы действенной технократическая рецептура. Именно это убеждение лежит в основе современных попыток реформировать образование, здравоохранение, науку.

Идея социального порядка, какой она родилась в человеческой культуре, разительно отличается от нынешних реформаторских усилий. «Порядок есть союз всех вещей», — утверждал Пифагор. Оценим эту мысль по достоинству. Мир опутан сложными связями. Социальная ткань рвется легко. Сколь трудно ощутить глубинные связи, мерцающее единение всех вещей! Зато как легко углядеть примитивную зависимость, дернуть за случайно попавшуюся на глаза петельку.

Отечественные технократы, получившие власть, с огромным энтузиазмом реформируют экономику. Но разве можно добиться успеха в одной области социальной жизни, не преображая общество в целом? Задача социолога, как ее формулировал Р. Арон, состоит в том, чтобы выяснить, насколько разнообразие социальных феноменов, включая преобладающие ценности, зависит от меняющегося общественного процесса. Общество — это целостный организм. Неразумно исключать определенные явления из области социологического объяснения. Культуролог видит свою задачу в радикальном исследовании действующих в истории сил. Следовательно, невозможно реформировать экономику, но оставить без внимания преображение общества.

Наши технократы добиваются финансовой стабилизации, но не обращают внимания на социальную неустойчивость. А ведь именно последнее должно оказаться в иоле зрения правителей. Они же сокращают инфляцию, но не устраняют социального неравенства.

Укрепляя вертикаль власти, социальные технологи забывают о ресурсах предприимчивости и свободной инициативы. Обдумывая коммерциализацию интеллектуальных услуг, они

19

пренебрегают отечественными традициями фундаментального образования и российской научной школы.

Глобализация вызвала неожиданный социальный феномен, который социологи назвали «обедняющим ростом». Чем успешнее развивается экономика, тем быстрее растет нищета. Институт социально-экономических проблем народонаселения РАН провел исследование, призванное показать, как изменился за годы реформ душевой доход у различных групп населения. Оказалось, что 80% населения России обеднели и лишь 20% стали богачами. Причем 2% населения увеличили своих доходы в десять раз. А самые бедные 20% населения за все 90-е гг. XX в. обеднели еще в два раза. По данным социологических опросов, лишь 1% опрошенных может сегодня купить квартиру, дачу, драгоценности. А треть населения может только более или менее нормально питаться и одеваться, однако им не по карману крупные покупки.

Современный чиновник — дитя рассудочной эпохи. Он — чадо мертвящих цивилизационных структур, плод технического сумасшествия, следствие длительных культурных мутаций, ведущих к всевластию урезанной рациональности.

Читатель, возможно, усмотрит в этих рассуждениях противоречие. С одной стороны, восхваление социальных идей как бесценного достояния. С другой — ирония по отношению к общественному проектированию. Никто не оспаривает ценности социального знания. Напротив, именно сегодня социология оказывается особенно востребованной. Именно ее экспертиз нам • недостает. Мы знаем сегодня все о рейтингах ведущих политиков, о социальных контрастах. Но у нас нет знания о том обществе, в котором мы живем. В то же время приходится отвергать мысль о том, что с помощью несложной механики мы можем преобразовать общество. Превратим университеты в доходное предприятие. Изгоним засидевшегося пациента из больничной палаты. И получим якобы огромный социальный эффект.

Н.А. Бердяев относился к социологии саркастически. Он отмечал, что божественная мысль была, по крайней мере, ближе к сокровенным истокам бытия. Современные социальные землемеры ведут себя гораздо раскованнее. Социум представляется им подобием часового механизма. Отрегулировали, подкрутили — и пошло...

20

Порядок в обществе — это проникновенное постижение разнообразных связей. Это вовсе не первое действие в прямом и метафорическом смысле, а, скорее всего, эпилог, мучительное и длительное постижение гармонии. Истинный порядок — антипод хаоса, а не свободы. Последняя есть свободная воля людей, готовых к совместному бытию. Но разработчики современных программ настойчиво распахивают отдельные делянки, не просчитывая стратегических последствий. Платон, выстраивая идеальное государство, хотел укрепить общество, изгоняя и казня. Чтобы достичь порядка согласно античному философу, следует очистить, удалить, изгнать и убить. Не правда ли, до ужаса знакомо.

Когда в конце 30-х гг. XX в. радиокомпания «Коламбия» посеяла панику, выдав инсценировку романа Г. Уэллса «Война миров» за сообщения о фактах, якобы имевших место в реальности, многие политики решили, что настало время инспирируемых «технологами» массовых психозов. Возникло ощущение, что поток искусственно создаваемых образов может деформировать массовые представления в любом направлении. Так родилось представление о безграничных возможностях манипулирования мнениями людей.

Однако в наши дни гордыня манипулятивного знания приняла характер массовой паранойи. Множится количество политтех- нологов. С восторгом описывается отличная дрессура во время политических кампаний. С огромным энтузиазмом выявляются «безграничные» ресурсы пиара. Классифицируются приемы и приемчики, обеспечивающие будто бы гарантированный успех любой акции. Отдельные неудачи мгновенно списываются за счет «непрофессионализма» случайных лиц в политической элите манипуляторов.

3. Ментальность

Сегодня становится очевидным, что влияние манипуляции опосредуется огромным количеством фактов, которые сводят на нет ухищрения в области психологического воздействия на аудиторию. Воздействие «сверху» через средства массовых коммуникаций наталкивается на какие-то реальные барьеры, выд

21

вигаемые сознанием индивида. Оно, оказывается, может быть конформным и неконформным, податливым и устойчивым, открытым внешнему воздействию и ригидным, замкнутым. Фиксируемые вспышки коллективных настроений выглядят разнородными не только по своей социальной направленности и содержанию, но и по конкретным проявлениям.

Индивидуальное сознание «массового человека» оказалось сложным -сплетением различных установок: на этом уровне крайне трудно найти суть тех или иных психологических стандартов. Далеко не всегда наличие образцов, которые навязывает манипуляция, можно обнаружить в поведении малой группы. Видимо, поведение и индивида, и группы, и массовых аудиторий обусловливается различными системами ритуалов, кодексов, нравов. В исследованиях социологов источник избирательности индивидуального сознания по отношению к навязываемым ему «мнениям» сегодня нередко усматривается в рудиментарном действии норм, ценностей, установок социальной группы, к которой индивид принадлежал ранее. Последнее означает, что само противостояние личности конформизму сегодняшнего дня есть не более как конформизм дня вчерашнего. Круг замыкается, сознание выглядит «странным» на всех уровнях. Иррациональность равно обнаруживает себя и в его податливости, и в его неподатливости, и в его внешне-социальных проявлениях, и в его интимных глубинах.

В рядах современных диагностов общественного сознания царит растерянность. Термин «конформизм» приобретает чрезвычайно широкое истолкование. Под ним подразумевают и ориентацию на чужие мнения, и тенденцию к «массовизации», и неспособность к трезвому анализу фактов, и социальное приспособленчество, и всевластие коллективных стереотипов, и слепой диктат бессознательного над сознательной психической жизнью.

Налицо загадочная ситуация. Очевидные признаки кризиса манипуляции, с одной стороны, и экспериментально обнаруженный и теоретически обоснованный конформизм на всех уровнях сознания — с другой. Получается, что одно и то же реальное состояние общественного сознания описывается с помощью взаимоисключающих утверждений. Блеск манипуляции равно подтверждается и ее ограниченностью.

22

Индивидуальное сознание опирается прежде всего на фундамент прочных и достаточно реальных жизненных представлений. Простой американский фермер не утрачивает здравомыслия, когда речь идет о ценах на зерно, а горожанин не заблуждается относительно достоинств школы, которая находится в его квартале. Политтехнологи забывают, что политические установки людей могут формироваться под влиянием непосредственных условий жизни, на основе стихийно складывающегося социального опыта.

Там, где манипуляторы толкуют о косности бытового сознания, во многих случаях можно видеть здравый смысл. Его результаты далеко не всегда проводятся с логической последовательностью. Зато именно этот запас жизненного опыта служит защитной реакцией по отношению к вольным или невольным провокациям, к различным инспирациям господствующей идеологии, к прожектерским или просто дезориентирующим действиям верхов. Массовое сознание, сбрасывающее фикции манипуляции, нередко выступает против них во всеоружии своей «непонятливости».

История человечества полна примеров, когда самые изощренные приемы манипуляторов неожиданно разбивались о наив- но-трезвые представления рядовых людей. Социальные авантюристы, герои фразы нередко терпели крах, столкнувшись с «мужицкой наивностью» и житейским практицизмом, простотой нравов и элементарной логикой. Но мы и в нашей российской реальности сталкиваемся с безоглядной верой в административный ресурс, в непреложность политтехнологии и ее организационных усилий. Кому-то наверху мнится, будто нужно вовремя подсуетиться и противопоставить общественному негодованию «мнение», выстроенное по заказу и призванное «утишить» народное неудовольствие.

Последние социальные реформы, проводимые в нашей стране, как известно, предварялись телевизионными показами счастливых пенсионеров, радостно подсчитывающих денежные потоки взамен утраченных льгот. Демонстрации протеста обездоленных слоев населения «перекрывались» картинами мудрых и законопослушных граждан, выкрикивающих пропутинские лозунги. И политтехнологам казалось, что они сумели запутать общественное мнение, представить общественные события под

23

углом зрения различных мнений, бытующих в обществе. Но если говорить по существу, эти организационные усилия можно расценить с позиции здравого смысла как политический цинизм, оруэлловский приемчик. Психологическая усталость масс — многозначный феномен. Люди в немалой степени способны отличать расчетливые политические филиппики и стоящие за ними своекорыстные интересы. Политическое киллерство утрачивает привлекательность. Рядовые граждане, при всей своей внушаемости, без труда знают, что подлинная забота о благоденствии народа не обязательно должна рядиться в государственный патернализм, в мнимую зачарованность реформаторских авантюр. И вот все чаще вызревает простая истина: хотите получить голоса, оставьте наивную веру в «незрелость» масс, в тотальную внушаемость, в органическую неспособность людей понять, на какой тверди они стоят.

Там, где манипуляторы фиксируют асоциальность личности, на самом деле можно обнаружить глубинную трезвость, которая возникает как следствие разочарования в реальности. Само конформное поведение чаще все оказывается лишь стадией, преходящей иллюзией человека, который временно принял «идола» за «бога».

4. Рейтинги теперь в моде

Редкое издание выходит сегодня без таблицы рейтингов. Состязаются в популярности политические деятели, предприниматели, представители различных элит. Теперь выстраивается шкала известности тех, кто сам высказывает экспертное мнение. Одним словом, рейтинги теперь в моде... Цифры и индексы правят миром. Порой трудно понять, то ли социальный лидер обусловил моду, то ли эксперт возвел героя на Олимп...

К сожалению, общественность, по существу, не обсуждает вопросы, связанные с техникой опросов, проблемами истолкования полученных результатов. В итоге эксперты располагают множеством цифр и процентов, но эти данные нередко исключают друг друга или вообще не поддаются сколько-нибудь осмысленной интерпретации. Как же возможно в этих условиях постигать общественную динамику, строить более или менее обоснованные прогнозы на будущее?

24

Социологи, как известно, используют различные выборки. Но создать более или менее точную модель в условиях, когда общество переживает состояние ломки, когда социальная динамика творит маргиналов в массовом масштабе, когда общественные настроения меняются радикально и стремительно, оказывается делом почти нереальным. Ведь большинство западных методик создавалось для стабильного общества, имеющего заданный вектор развития. Но все это, очевидно, не про нас...

Разумеется, это вовсе не означает, что социологические исследования в нашей стране не нужны. Речь идет лишь о том, как оценивать полученные результаты. Иначе экспертные рекомендации могут не столько помочь в постижении общественных процессов, сколько дезориентировать общественное сознание. Рекогносцировке социальных настроений мешают многие стереотипы...

Политике ведомы собственные законы — от высоких до коме? дийных, от эзотерических до профанных. Она неукоснительно мстит тем, кто путает каноны, разрушает взыскательную патетику. Поэтому можно, разумеется, достичь порою ошеломляющих успехов, подменяя жанровые законы. Но окончательный итог всегда плачевен....

В мифопоэтической практике обращение к народу — жанр, несомненно, эпико-героический. Если он востребован, то предполагается, что массы в едином порыве внемлют вождю. Психологический надлом невозможен. Бушует энергия поразительной мощи, чтобы только найти выход. Все ждут, когда кумир произнесет долгожданное слово, тогда рождается действие.

Теперь жанр на разряд ниже, нежели эпический. Не станем будить в народе его недюжинную силу. Обратимся к рассудку масс. Отзовись, народ, прояви здравость и глубинный дар рефлексии. В начале нового тысячелетия человечество задумалось: кого из политиков, мыслителей, пророков, ученых и писателей можно назвать выдающимися? Кто оказал людям исключительное благодеяние, отдав им прозорливость мысли, щедрость воли и жар сердца? Но там, где герои, там и злодеи. Добро нередко бывает заложником зла, воля соседствует со своеволием, добрые помыслы — с коварством. Из толщи житейского опыта и воспоминаний выплывают и демонические фигуры — олицетворения вероломства и злобы...

25

Но отечественная история состоит из одних «великих переломов». Допустимо ли ждать от опрашиваемых экспертных оценок? Человек с улицы не может быть политическим экспертом. Он им никогда и не был. Мы, дети Просвещения, все еще полагаем, будто благодаря парламентским трансляциям сталевары и рыбаки, скотницы и предприниматели, шахтеры и ткачихи просыпаются с политической лексикой на устах. Каждый из них вызывает в собственном воображении различные формы политического устройства и как гражданин пламенеет от конституционных изысков. И уж точно знает, что такое политика и кто такой политик.

Однако уже первое в мире исследование такого рода, выпущенное в 1950 г. под руководством немецкого философа Теодора Адорно, развеяло эти иллюзии. Осмысливая истоки фашизма в Германии, исследователь пытался понять, отчего люди игнорируют, казалось бы, неоспоримые политические ориентации? Почему путают демократию с деспотией, свободу с бунтом, порядок с диктатом?

Адорно придумал анкету, которая предлагала опрашиваемым выразить собственное политическое кредо. Для классификации социальных персонажей он использовал интересную методику. Адорно систематизировал фразы из ежедневных газет, остроты из обывательских разговоров, примелькавшиеся пропагандистские клише. Все это он сгруппировал таким образом, чтобы выявить специфические формы мышления обывателя, формализовать мнение толпы и зафиксировать ее основные психологические комплексы.

Если перевести это на знакомый нам язык, то можно было бы включить в анкету такие, скажем, вопросы: «Справедливо ли отбирать богатство у олигархов?», «Разумно ли иметь огромные запасы золота и не поделить их среди бедных?», «Нужна ли стране “твердая рука”?» Предполагалось, что так выявится полный мировоззренческий спектр мнений. Адорно пришел в ужас от поразительной сумятицы умов, которую обнаружил опрос.

Как можно вообще размышлять о нормальном демократическом процессе, писал Адорно, когда люди элементарно невежественны в политике? Они даже подчас не понимают, о чем их спрашивают. Уровень информированности удивительно низок. Но это еще не вся беда. Неосведомленный человек все равно

26

пытается «иметь мнение», в результате чего в общественном сознании господствуют предрассудки, критичность мышления утрачивается. Люди не хотят думать, и это нежелание стимулируется всей системой жизни: привычным пафосом фактов и цифр, абстрактным морализированием, карнавалом политических фигур.

Т. Адорно отметил, что общепринятые идеологические понятия — демократизм, реакционность, прогрессивность и другие — весьма относительны. В основе любого идеологического убеждения, по мнению Адорно, лежит иррациональное чувство. Эта иррациональность может быть понята только при изучении психической структуры субъекта.

По мнению Адорно, политическое мышление в Америке определено прежде всего неслыханной стандартизацией общественного мнения и настроения, обусловленного тем, что формы социального контроля совершенствуются. Стереотипные настроения, описанные Адорно, дают возможность уловить причудливые иррациональные формы «мышления», формализовать мнения толпы и зафиксировать ее основные комплексы.

Политический опыт, отмечается в исследовании Адорно, не переживается и не приобретается индивидом. Он навязывается ему искусственным путем. Политика и экономика отчуждены от реальной жизни человека. Но парадокс состоит в том, что эти чуждые и непонятные вещи управляют его жизнью. Миллионы убедились в этом во время Второй мировой войны. Человек, осознавший эту зависимость, будучи поставлен перед проблемой, сути которой он не понимает, развивает особую технику «ориентации в темноте».

Такая техника дважды функциональна: она дает человеку суррогат знаний о предмете и чувство «интеллектуальной безопасности», смягчающее страх и тоску перед непонятным. Задача понять «непонятное», парадоксальная сама по себе, ведет к парадоксальной ситуации — параллельному использованию одним и тем же индивидом двух взаимоисключающих методов объяснения. Тупик, в котором существует современный человек, обрисован этим противоречием исчерпывающе. Эти два метода — стереотип и персонализация...

Иррациональные импульсы, формирующиеся в детстве и никогда до конца не преодоленные развивающимся характером, лежат в основе тех рационализаций политики, к которым при

27

бегает взрослый недостаточно информированный или запутавшийся человек. Это один из важнейших моментов связи между мнением и психологией.

Взрослый человек, так же как ребенок, дорого платит за душевный комфорт, создаваемый стереотипами. Мир постепенно превращается в некий вопросник, каждый пункт которого обеспечен заведомо соответствующим плюсом или минусом, в нечто холодное, пустое и далекое.

Однако какой простор для рядового человека в истолковании этих феноменов! Уточним: нельзя требовать от опрошенных суждений, которые по своему содержанию совпадали бы с мнением политического эксперта. Наивно полагать, будто спор в кулуарах парламента может адекватно воспроизводиться в котельных и офисах, на крестьянском подворье и в коммерческом ларьке.

Между тем мода на социологические опросы стала попросту нестерпимой. То и дело обнаруживаешь в собственном почтовом ящике обстоятельные анкеты, авторы которых предлагают назвать имя президента другой страны, оказавшего наибольшее воздействие на судьбы России, выпытывают, что я думаю о прошлогодних парламентских баталиях, просят прокомментировать действия некой подкомиссии с чрезвычайными полномочиями, предлагают сопоставить различные конституционные формы. И все это на языке всезнающего и агрессивно настроенного эксперта.

С каким глубокомыслием анализируются потом полученные данные! Какие политические рекомендации даются советниками от имени науки! Отчего теоретические уроки европейской культуры прошли мимо нас? Неужели политикам невдомек, что жизнь гораздо глубже и неизмеримо обстоятельнее парламентской конъюнктуры? Рядовому человеку, который вынужден сегодня просто спасать себя, недосуг размышлять, отчего компра- дорство хуже плебисцита...

5. Народопоклонство и презрение к черни

Современные политические события показывают, что народ устал от политической игры, от диктата чужой воли, от властной беспардонности. Никогда в истории не была столь очевид

28

на потребность в отлаживании механизма взаимодействия власти и общества.

Политизация жизни — наследие былой эпохи. Казалось, на ином этапе развития страны мы могли предложить людям обустраивать свое существование, решать индивидуальные вопросы собственного бытия. Теперь же мы нередко хотим оторвать их от насущного и вновь погрузить в мир политических страстей. Мы заклинаем: оторвитесь скорее от насущных жизненных проблем, от семьи, от заветного дела, идите на площадь, митингуйте. Потом, когда будут подсчитаны убытки от этой политизации, многим придется схватиться за головы. Но это будет потом.

Но есть и другая опасная политическая и социальная иллюзия — народопоклонство. Велико искушение обращаться к здравомыслию простых людей. Необорим соблазн толковать о себе как о выразителе заветных дум и чаяний упомянутой общности. Кому, как не нам, правнукам народников, думать о народе монументально, с обожанием и патетикой.

Марксисты тоже учили видеть в народе верховного судию. Утверждалось, что его житейский опыт, смекалка и проницательность способны отбросить идеологические догмы властителей. Остается только правильно выразить эту державную волю. На нее постоянно ссылался первый президент. Современное правительство тоже не прочь глубокомысленно истолковать в нужном ключе помыслы народных масс. Политические лидеры, предлагая пути спасения России, просто не могут не перемигнуться с народом.

Даже сегодня, когда общественное сознание выбросило из собственных недр малопривлекательные протуберанцы, хочется опереться на традиционное обожание народа. Он впал в искус, он слегка сдурел, ему надлежит вернуть помутившееся благоразумие. Рождаются упования на скорое отрезвление народа: сегодня подвел, завтра одумается...

Между тем здравая социальная теория давно внесла в эту тему ноту взрослости. После Парето и Адорно, тонких социально- политических экспертиз, как-то странно видеть в толще масс вековечную и окончательную мудрость. Поясню специально для патриотов: здесь нет интеллектуальной гордыни или интеллектуального высокомерия. Нельзя строить политику на одних мифологемах. Нет у автора побуждения профанировать святое.

29

Ecib, однако, призыв освободиться от химер, элементарно мешающих разобраться в ходе политических событий.

Суждения рядового человека по всем вопросам политической жизни не могут иметь форму развернутых, методически последовательных размышлений. Еще раз подчеркнем: в реальной жизни действуют не эксперты, а обыкновенные люди, оценивающие события с позиции собственного индивидуального опыта. Это вовсе не парадокс, что мнение человека по тому или иному вопросу включает не только основательно продуманные суждения, но и стихийно переживаемые формы согласия или несогласия с конкретными ценностями и установками, всевозможные реакции на внешнее влияние в виде настроений, эмоционально окрашенные образы.

Человек живет в мире напряженных и противоречивых действий, стремлений и ожиданий. Ему постоянно нужна опора. Ему необходимо соотносить свое поведение с персонифицированным образом. В этом процессе он устремляется за пределы своего окружения — в мир образов, которые поставляет история. Нам предлагается целый набор персонификаций: «защитник угнетенных», «радетель свободы», «великий государственник», «железный реформатор», «просвещенный реформатор».

Мы можем судить по этим образцам о состоянии коллективного бессознательного современного населения России. Замышляя общественные преобразования, мы не можем отвлечься от этих архетипов. Они сегодня весьма значимы в нашей стране.

6. Имиджи, которые сходят с конвейера

Стереотип неизбежно ведет к персонализации. Т. Адорно употребляет этот термин в строго определенном смысле: он обозначает тенденцию описывать объективные социальные и экономические процессы в терминах конкретной личности, с которой идентифицируются причины этих процессов. Человек просто называет чье-то имя, вместо того чтобы направить свои интеллектуальные усилия на существенные элементы самого процесса.

И стереотипы, и персонализация искажают реальность, поэтому их анализ рассматривается Адорно как первый шаг на пути

30

к пониманию комплекса «психопатического» мышления. Это мышление склонно принять любую идеологию, предлагаемую политтехнологами. Вот, скажем, феномен псевдоконсерватизма, описанный Адорно, а затем весьма заметный в нашем общественном сознании. Идеализированные образы прошлого и чувство благоговения перед властью сопровождаются склонностью к насилию и разрушению в сфере бессознательного. Подобное сочетание сознательных и бессознательных настроений порождает псевдоконсерватизм. Псевдоконсерватор — это человек, который — сознательно или бессознательно — желает уничтожения традиционных институтов и ценностей, требуя на словах их поддержки и защиты от более или менее иллюзорных опасностей.

Скрытая вражда может проявиться не только в воинственном прославлении прошлого. Другой распространенный симптом псевдоконсерватизма — недовольство формальной демократией, мечта о «сильной руке», способной установить настоящий порядок и уничтожить терроризм. Адорно замечает определенную черту европейской культуры, зафиксированную в психологической литературе, но ярко выраженную в европейской драме. Человек научился вытеснять из сознания вражду к власти, и она, скопившись в сферах бессознательного, время от времени прорывается бунтом против власти незаконной, против ее форм, которые можно оспаривать. События в Грузии и Украине фиксируют именно этот феномен — оспаривание власти в качестве законной...

В политических манифестациях, в новейших манифестах и размежеваниях все чаще возникает малопривлекательный образ двуногого, выпавшего из лона человечества, винтика, примеряющего на себя грозный мундир, приводного ремня, вообразившего себя мотором. Маячит угроза диктатуры индивида, готового решать свои жизненные проблемы по собственному разумению — делить оставшееся довольствие, ренты, выносить смертные приговоры, освистывать инакомыслящих.

Люмпенизированный, утративший социальные связи человек легко обживается в толпе, в стае. Сегодня толпа продвигается к складу, завтра — к окраине, где живут инородцы, или к поднадоевшему памятнику... Парадокс в том и состоит, что человече

31

ские связи рвутся именно там, где есть неразличимое множество конфликтующих воль. Коллективистский инстинкт, фантом общинности без труда превращается в групповой эгоизм, в диктат индивидуализма.

Своевольный индивид наших дней отказывается признавать право, если оно не выражает его вожделений. Под видом культа человека он отвергает все, что не совместимо с его собственным жизненным пониманием. В социальной организации ему грезится только насилие над ним. В чужой нации он клеймит странные обычаи и опасную кровь. В христианских заповедях усматривает абстрактную мудрость, совершенно непригодную для повседневности.

7. Техника манипулирования

Политическая психология в нашей стране только складывается. Но каковы уже обнаруженные просчеты? Мы позаимствовали из мирового опыта не столько философское напряжение, психологические открытия, антропологические интуиции, сколько арсенал технических приемов. Из всего богатства политической мысли нам оказались доступны только манипулятивные изыски. Это все равно что в «Камасутре» обнаружить только прихотливость сексуальных поз, но остаться равнодушным к пряной философии Востока. Появились собственные мэтры, знатоки политтехнологии. И вдруг профессия оказалась невостребованной. Если губернаторов станут назначать, то кому нужны специалисты по «промыванию мозгов». Начинается развязка — завершается сюжет. Политические имиджи разрушаются, политики «умирают». Но может быть, политическая психология теперь только и получит настоящее дыхание? Как много неизученных тем! Речь идет о феномене харизмы, об образах злодеев и героев в истории, о наваждениях толп, о пиаре и манипуляции. Но, разумеется, разработка этих тем важна не только для политической практики, для эффективности политики или для выработки трезвого политического мышления. Политическая психология, как это и показал в свое время 3. Фрейд, может в значительной мере обогатить и общую психоаналитическую теорию. Она может раздвинуть горизонты психологического знания. Возможно, именно сейчас появится реальный

32

запрос на политическую философию, на глубинное постижение тех закономерностей, которые определяют облик политики?

Современные культурологи все чаще приходят к убеждению, что именно духовные черты, социокультурные признаки конкретного общества или даже целого региона, например Европы, накладывают отпечаток на социально-историческую динамику. Вот почему многие теоретики связывают судьбы мира с философским постижением духа культуры того или иного народа.

Широкое распространение получает в культурологической литературе идея о том, что адекватно «схваченное» ядро культуры, проницательное постижение ее ценностно-смыслового содержания, ее особенностей могут содействовать прогрессу общества, а в конечном счете и всего человечества. Напротив, искаженное понимание сущности духовного наследия, его специфики разрушает целостность культуры, способно вызвать мучительные кризисные процессы.

Литература

Ананьев Ю.В. Культура как интегратор социума. Н. Новгород, 1996.

Астафьева О.Н. Интегративная сущность культурологии // Синергетика и учебный процесс. М., 1999.

Библер B.C. От наукоучения к логике культуры. М., 1991.

Библер B.C. На гранях логики культуры. М., 1977.

Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2 т. М., 1994.

Гуревич П.С. Величие и ограниченность политтехнологий // Вестник аналитики. М., 2006. № 2. С. 124—127.

Кравченко А.И. Культурология. М., 2000.

Сысоева Л. С. Философия культуры. Томск, 2003.

Флиер А.Я. Культурология для культурологов. М., 2000.