5. Теории, понимаюшае закон в абстрактном смысле (в)

а) Признаюище возможность формулировать их. Сюда мы долж­ны из экономистов отнести прежде всего Маркса и его ближайших последователей — Энгельса, Каутского и др. На первый взгляд это покажется странным. Маркс ведь был противником абстрактных законов в общественных науках. Он признавал их глубокую ис­торичность. Например, закон народонаселения, по его мнению, для каждого данного состояния способов производства — свой. Но это недоразумение рассеется, если мы вспомним, что абстрактность нельзя смешивать с вечной наличностью закона. Она состоит иск­лючительно в необходимости связи явлений. Поэтому вполне прав Каутский, когда заявляет: "Мы можем назвать законы общества та­кими же всеобщими и вечными, как законы природы — в том смысле, что они всюду и во все времена действуют одинаково, раз налицо имеются одинаковые условия"¹. Именно так понимал дело и К.Маркс. "По существу речь идет, — говорит он в "Капитале", — не о более высокой или низкой степени развития общественных анта­гонизмов, возникающих из естественных законов капиталистиче­ского производства. Речь идет о самых этих законах, о тенденциях, действующих и проявляющихся с железной необходимостью"². Характерная черта Маркса и его школы состоит именно в стремле-

[108]

нии раскрыть эти проявляющиеся с железной необходимостью законы общественной динамики. Маркс пользуется диалектическим методом, который вполне применим к вечно изменяющейся, полной противоречий действительности. Действительность противоречива, потому что она изменчива и в глубине своей диалектична. Маркс заимствует схему диалектического развития, "обращая ее на ноги", у Гегеля. Это знаменитая триада: тезис, антитезис и синтезис. Данная формула для Маркса является формулой самого общего и абстрактного закона развития общества. В самом деле, что, например, представляет Марксова схема хозяйственного развития ? Ни больше ни меньше, как иллюстрацию диалектического закона. Полагая, что состояние производительных сил определяет собой всю общественную жизнь, Маркс намечает свою схему именно по признаку состояния производительных сил, кото­рое наглядно проявляется в технике и способах производства. Эти ступени К.Каутским формулируются в таком виде: общественное производство (первобытный коммунизм), простое товарное производство и капиталистическое³. Легко видеть, что эта триада в общем воспроизводит диалектический закон и что взаимоотношение между общим законом диалектического развития и законом Раз-вития хозяйства у Маркса в логическом смысле подобно отноше­нию закона эволюции Спенсера к его эмпирическим обобществлениям⁴ .

Но Маркс, собственно, более всего был занят изучением капиталистического периода и открытием законов, управляющих специально развитием жизни этого периода. Наиболее ярким образцом таких законов является его знаменитый закон концентрации производства, всеобщий закон капиталистического накопления, распадающийся на ряд более частных законов⁵. Развив с железной логикой теорию этих законов, Маркс вместе с тем вскрыл противоречия капиталистического строя и получил право предсказать его падение.

Из социологических теорий хорошей иллюстрацией характери­зуемого типа учений служит учение Гумпловича. Гумплович очень упорно настаивает на строгой закономерности социального процесса. Он определяет закон так: "Закон означает предполагае­мую норму, к которой сводятся конкретные процессы в социальной

[109]

области и сообразно с которой воздействуют друг на друга и разви­ваются социальные элементы, т. е. сингенетические группы"⁶. Понимая закон таким образом, Гумплович отказывается видеть в эмпирических обобщениях статистики также закон. Итак, социаль­ное развитие вполне закономерно. "Оно начинается всегда и всюду там, где существуют налицо соответствующие социальные усло­вия". Формула закона общественного развития Гумпловича выра­жает ту мысль, что развитие — это есть круговорот. Каждая нация достигает вершины развития и затем идет навстречу гибели. При­чина этого лежит в экономической области. Потребности приводят людей к группировке. На низших ступенях культуры люди этих групп имеют только заботу о самосохранении и продолжении рода. Оттого наряду с нуждой быстро растет население и нация крепнет. Но вместе с тем растет культура, и она порождает в массах множе­ство иных стремлений и, между прочим, стремление обеспе­чить благосостояние потомства путем задержки роста населения. Это приводит к ослаблению нации, и она гибнет под ударами иных, более молодых и сильных народов. Так создается круговорот раз­вития.

Попытку оправдания законов социального развития находим мы также в чисто методологических изысканиях Б. Кистяковского⁷. Он понимает закон как абстрактное выражение соотношения логически изолированных элементов. Он не отождествляет его с причинностью, принимая последнюю за норму нашего мышле­ния⁸. Кистяковский, далее, проводит глубокую, по его мнению, ме­тодологическую грань между сущностью законов и наук — физики, химии и физиологии, с одной стороны, и космологии, геологии, биологии и социологии — с другой. Первые, построя свои законы, отвлекаются от момента пространства и времени. Их законы — это вечные и всеобщие законы природы. Совершенно иное нужно сказать о второй категории законов и наук. Они суть конкретное применение вечных законов природы. Эти науки изучают течение природных событий как результат комбинации вечных законов. Отличительная черта их та, что в их законы примешивается вре­менной и пространственный момент. Они изучают именно законы развития феноменов-комбинаций, слагающихся под действием вечных законов. Эти науки конкретнее первых, и в этом raison d'etre их, потому что в существе дела они не дают ничего нового, ес­ли их феномены разложить на более элементарные части. Тогда их объект будет целиком поглощен более общими науками. К эволю­ционным наукам относится и социология. Она дает социальные законы развития, в то время как космология — законы развития

[110]

вселенной. Социологию нельзя смешивать с историей: история изучает индивидуальный процесс жизни и не может дать никаких окопов.

Перейдем теперь к теориям, отрицающим возможность абст­рактных законов общественного развития.

b) Теории, отрицающие возможность абстрактных законов раз­вития.

Прежде всего мы встречаемся здесь с Г.Зиммелем. Зиммель отождествляет закон с причинной связью явлений. Он понимает его в смысле безусловно-необходимой связи при наличности рав­ных условий (Проблемы философии истории. С. 41-43) и на этом основании отказывает эмпирическому закону в звании закона. Но Зиммель идет дальше. Он утверждает невозможность не только за­конов общественного развития, но и вообще социологических зако­нов⁹. Его аргументы сводятся к следующему:1-й аргумент. О дейст­вительном законе можно говорить лишь тогда, когда установлена связь между неразложимыми дальше элементами. Мы не можем считать Л причиною В, если А можно дальше разложить на а, b, с, а В на , и если можно далее показать, что a обусловливает и b обусловливает . Но общественные явления настолько сложны, что их первые элементы не общезначимы. Значит, социологичес­кие законы невозможны (Социальная дифференциация. С. 11-14). Всякое общественное явление закономерно, но нет закона, управ­ляющего специально им. Законы существуют лишь для его эле­ментов. 2-й аргумент. Но если и допустить, что мы довели анализ общественных явлений до их элементов, у нас не может быть никогда уверенности, что эти элементы окончательно просты. Мы ничем не гарантированы, что они неразложимы еще дальше и что найденные соотношения их не законы, а лишь следствия законов (Проблемы. С. 48-57). 3-й аргумент, специально против за­конов развития. Развитие общественных явлений происходит во времени. И если бы мы и выполнили требования анализа обще­ственных явлений на элементы и нашли бы связь между послед­ними, то безусловность ее для будущего мы могли бы утверждать лишь при условии отсутствия посторонних вмешательств. А меж­ду тем историческая жизнь людей есть только отрывок космиче­ской истории. И что запрещает предположить влияние на челове­ческую историю сил, не входящих в нее? Зиммель приводит даль­ше еще и другие соображения, на которых мы не остановимся. Всеми ими он подписал смертный приговор очень многим выда­вавшимся за законы формулам и признал, между прочим, что со-

[111]

циальная дифференциация, над выяснением причин которой он работал немало и очень успешно сам, есть тоже не закон, а лишь следствие законов. Но Зиммель дальше оговаривается, что крити­ковал понятие закона с точки зрения идеала познания. Поскольку же фактическое состояние знания вообще не совершенно, нужно признать большую ориентирующую роль и за приобретенными обобщениями. Так спасается от грозящего скептицизма этот, ка­жется, специально созданный для критики мыслитель нашего времени.

Остановимся, далее, на очень оригинальных доводах против возможности законов развития общественной истории, представ­ленных Ф.Экснером¹. Экснер опирается на принципы Больцмана. "Все происходящее в природе, — говорит он, — является результа­том случайных событий" (движения молекул, течения представле­ний, человеческих действий и т.п.). Если наблюдаемое нами явле­ние состоит из необозримого множества случайных событий, то эти события по принципу большого числа обнаруживают в сово­купности закономерность, и мы говорим о законе явления. Естест­воиспытатель, имеющий дело с атомами и молекулами и т.д., на­блюдает именно невообразимое число их в совокупности, и вот по­чему естественные науки достигли большой точности и сформули­ровали ряд законов. Наоборот, гуманитарные науки имеют дело с явлениями, которые не заключают в себе необходимого числа слу­чайных событий. Если собрать всю совокупность человеческих действий, разбросанных на протяжении веков, то и тогда число их будет невелико по сравнению с данными естествоиспытателя. Но разве мыслимо окинуть взором всю историю человечества в дета­лях? Отсюда вывод: "Весьма вероятно, — говорит Экснер, — что в истории народов эволюция проистекает аналогично какому-либо из других явлений природы, но отчего же она в таком случае не об­наруживает никаких законов?" Ответ на этот вопрос мы уже знаем. Для точности нужно заметить, что Экснер доказывает, как некото­рые гуманитарные науки по своим успехам тяготеют к естествен­ным (политическая экономия) и наоборот. Между теми и другими поэтому пропасти нет.

Ксенополь также отрицает законы развития общества¹. Он раз­личает в мире явления повторения и явления последовательности. Отсюда и науки распадаются на теоретические и исторические. Первые изучают явления повторяющиеся и открывают законы их. Дает ли какие-либо законы вторая группа наук? В дальнейшем мы получим ответ. Ксенополь различает строго закон и причину. "За­кон повторения, — говорит Ксенополь, — есть действие силы при­роды, обнаруживающееся в регулярном и вечном воспроизведении

[112]

феноменов физических, жизненных или умственных, не допуска­ющем абсолютно никаких исключений" (С. 303). Итак, если сила природы действует в условиях идентичных, мы получаем закон повторяющихся явлений. Но если та же сила будет действовать та­ким же образом, но в условиях последовательных явлений, а следо­вательно, не идентичных себе в различное время, мы не получим никакого закона, а получим историческую серию. Конечно, сила природы и в том, и в другом случае действует закономерно, но воп­лощение ее во втором случае далеко от этой закономерности. А так как явление последовательности только потому таким и считается, что оно не есть явление повторяющееся, что оно в каждый момент времени (независимо от момента пространства, т.е. независимо от того, в одном оно месте или нет) индивидуально, то никаких зако­нов развития открыть невозможно. Мы видим, что Ксенополь раз­рушает идею закона развития тем утверждением, что всякий про­цесс последовательности получает характер индивидуального, несводимого на закон процесса в зависимости от времени. Но ведь каждый процесс совершается во времени. Отсюда, если принять основные посылки, точнее предпосылки, Ксенополя, которых у него так много и которые не лишены порой характера чисто метафизического, то нельзя будет не согласиться с ним, что история вполне совпадает с динамической социологией, и напрасно мы искали бы законы развития в последней. Итак, опорный пункт в аргумента­ции Ксенополя — индивидуальность исторического процесса. Но мы видим, что эта индивидуальность совсем иного порядка, чем у Риккерта. Ксенополь не боится образовывать в исторической науке все почти понятия по типу обобщающих наук. За последнее время позиция Ксенополя, а также некоторые другие соображения против возможности законов развития подверглись критическому рассмот­рению Ф.Эйленбурга. Эйленбург приходит в общем к обратным за­ключениям, чем Ксенополь¹ .

В ряд рассматриваемого типа теорий мы поставим также учение Густава Шмоллера¹. Как ни странно на первый взгляд отделять его от таких близких ему по духу людей, как Рошер, Книс, и др., прихо­дится это сделать. Тем более, что по данному вопросу сам Шмоллер критикует их (С. 96). Шмоллер вообще выражает неудовольствие, что понятие закона употребляют в самом различном смысле и открывают их целыми дюжинами. И все это потому, что под зако­ном понимают все, что вздумается (С. 97). Опираясь на данные современной логики, Шмоллер заявляет: "Мы уже не называем за­коном эмпирически добытые правильности, а только те правиль­ности, причины которых нами точно установлены" (С. 98). Высшая степень установленности причин — в возможности выразить их

[113]

числом. "Если признать законы лишь там, — продолжает Шмоллер, — где найдены доступные измерению причины, тогда вряд ли существуют хозяйственные и социальные законы... К подобному же выводу придет и тот, кто признает законы лишь там, где причины могут быть сведены к простым и последним элементам" (С. 100). Итак, законы социальные в точном смысле слова невозможны. Невозможны и законы развития. Но Шмоллер не отрицает большой теоретической и практической роли за эмпирическими обобщениями. Он предлагает даже идти по этому пути дальше, да­же указывает, что "наконец, можно попытаться установить общую формулу хозяйственного или даже общечеловеческого прогресса" (С. 103). Но сейчас же Шмоллер берет свои слова обратно, ибо это страна "надежд и предсказаний". То, что поспешно назвали закона­ми истории, говорит он, в сущности законами никогда не было. По­этому сомнительно, должны ли мы употреблять даже понятие "ис­торические законы" (С. 104). К позиции Шмоллера близок и Шенберг¹ .