рекомендованные страницы отмечены выделением
В. Гавранек
ЗАДАЧИ ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА И ЕГО КУЛЬТУРА *
Под культурой литературного языка мы понимаем прежде всего сознательную теоретическую обработку литературного языка, то есть усилия и заботы лингвистики, науки о языке, стремящейся к совершенствованию и успешному развитию литературного языка. Работа языковедов в области литературного языка направлена на то, чтобы создавать и стабилизировать нормы этого языка, развивать в нем богатство и разнообразие средств, отвечающих всем потребностям и всем задачам, предъявляемым к литературному языку. Языковедческая работа в этой области может принести огромную пользу особенно тогда, когда она направлена на поддержку элементов, необходимых для выполнения специальных задач, стоящих перед литературным языком, и отличных от задач, выполняемых языком народным; разумеется, работа в этой области не может воспрепятствовать развитию этих элементов или вообще как-нибудь помешать развитию литературного языка. Необходимое условие каждой теоретической работы в области литературного языка должно заключаться в том, чтобы подлинное состояние соответствующего литературного языка было как можно лучше установлено и описано. Кодификация норм литературного языка и исчерпывающее описание его средств дают возможность языковедам познать эти средства, а всем прочим использовать их.
Итогом подобной сознательной обработки литературного языка является культивированный язык и языковая культура тех лиц, которые на практике пользуются литературным языком.
I
Но необходима ли литературному языку такая культура, а также его теоретическая обработка? Мы видим, что народный язык обходится без нее и развивается вполне успешно. Народный язык определенного географического или классового целого (местные и социальные диалекты) также имеет свою собственную норму, то есть комплекс грамматических и лексических регулярно употребляемых средств1 (структурных и неструктурных). То, что и здесь имеет место определенный нормированный, закономерный комплекс, лучше всего выявляется в том, что отклонения от этого комплекса воспринимаются как нечто ненормальное, как отступление от нормы, хотя сохранение этой нормы, этого комплекса вызывает (лишь косвенно, что проявляется, например, в насмешке) выражение недовольства, подобно тому как это наблюдается в правилах поведения (ср. Tilsch, Občanské právo, 1925, стр. 7).
К этой норме, к этому закономерному комплексу языкового целого относится все то, что принимает коллектив, говорящий на этом языке (наречии), то есть то, «что принято языковым единством» (разумеется, у тех, кто на этом языке говорит), как это недавно сформулировал Богумил Трнка2 или же то, что определяется привычкам употреблением (usus). Разумеется, возникающие отклонения от нормы с этой точки зрения не оцениваются, но народный язык в этой оценке для существования своей нормы не нуждается.
Итак, узус определяет норму народного языка, закономерный комплекс его языковых средств: это же относится и к литературному языку, но лишь постольку, поскольку за норму литературного языка принимается все то, что представлено в современном литературном употреблении, то есть в сущности мы имеем здесь дело с теорией «хорошего автора» Эртля3. Было бы ошибочным представлять себе норму литературного языка вне действительно существующего литературного языка данной эпохи. Однако и этого недостаточно для определения нормы литературного языка во всем его объеме в какую-либо определенную эпоху. Собственно, нельзя сказать, что только узус определяет норму литературного языка. Признание тех, кто пользуется литературным языком, не является единственным руслом, через которое языковые средства входят в норму литературного языка; само употребление не создавало и не создает норму литературных языков. И, наконец, в литературном языке всегда имеются языковые средства, употребление которых весьма ограничено.
Возникновение и развитие нормы литературного языка, ее характер и структура (в различные эпохи) отличается от возникновения и развития нормы народного языка, ют ее характера и структуры. Норма литературного языка создается, возникает и развивается не без помощи теоретического вмешательства, а именно при участии языковой и неязыковой теории; норма литературного языка является более сложным комплексом языковых средств, чем норма народного языка, так как функции литературного языка более развиты и строже разграничены, чем функции языка народного; наконец, норма литературного языка является более осознанной и более обязательной, чем норма народного языка, а требование ее стабильности — более настоятельным. Таким образом, теоретик языка, лингвист, никогда непосредственно не вмешивается в развитие народного языка, так как народный язык является для него лишь предметом познания, но он может вмешаться, вмешивался и продолжает вмешиваться в развитие языка литературного.
1. Образование нормы литературного языка
Нормы литературных языков образуются в результате уравновешивания различных тенденций, отчасти противоположных, при сознательном теоретическом вмешательстве, вытекающем, как уже было сказано, не только из языковедческой теории, но и из теорий и усилий неязыковых.
Так, во-первых, литературному языку как носителю и посреднику культуры и цивилизации помогает то, что он имеет самую широкую область употребления (распространение географическое и племенное); к этому приспосабливается и структура литературного языка. Часто в ней побеждают именно те языковые элементы, которые способны к экспансии, то есть к распространению на максимально большой территории, что в отношении славянских языков я уже показал на нескольких примерах в других местах4. Вместе с тем литературный язык в этой функции стремится к тому, чтобы отличаться от народного языка, от повседневной речи, с одной стороны, по внутренним языковым причинам (например, ввиду потребности в однозначных словах, о чем будет сказано ниже; ср. стр. 350), а с другой стороны, в результате стремления к классовой исключительности, поскольку в литературном языке проявляются классовые признаки (ср., например, онемечивание господствующих слоев в старое время у нас, употребление до настоящего времени венгерского языка в словацких городах и в свою очередь словацкого языка в восточной Словакии у украинцев и т. д.).
Этим тенденциям противостоит требование понятности (общедоступности), которое ограничивает географическое и племенное распространение языка, употребляемого в качестве литературного, и тормозит развитие его отличий от народных языков, представляющих отдельные географические и племенные объединения.
Следовательно, чем меньшими в количественном отношении и чем более изолированными в классовом отношении - оказывались слои населения, пользующиеся литературным языком, тем значительнее могла стать область его распространения и тем сильнее он мог отличаться от языков народных, особенно тогда, когда литературный язык еще не стал атрибутом народного самосознания; ср., например, область распространения средневековой латыни, церковнославянского языка, а позже — французского языка, а также — на востоке — арабского языка и китайской письменности.
И, наоборот, влияние литературного языка (хотя бы в виде пассивного овладения им) на прочие слои населения и национальный характер литературного языка ограничивают масштаб его географического распространения и приближают его к на родным языкам.
Борьба этих двух тенденций касается не только литературного языка как целого, но и его отдельных составных частей, например специальной терминологии, все равно, будет ли это старая латинская грамматическая терминология, или итальянские музыкальные термины, или же современная английская спортивная терминология (ср., например, поучительное различие между названиями футбола, созданными в духе чешского языка, и названиями тенниса или даже гольфа, которые передаются английскими словами, что соответствует широкому распространению футбола и ограниченному распространению тенниса и гольфа) и пр., и вообще лексических и фразеологических европеизмов (например, интернациональные выражения на транспорте, в финансовом деле и т. д.).
Здесь противопоставлены друг другу, с одной стороны, форма и содержание интернациональные и исключительные, а для некоторых эпох и традиционные, с другой - стремление к национальной форме и содержанию, связанное с пуризмом, стремление приблизиться к народной речи5.
Во-вторых, потребности и задачи литературного языка, постоянно возрастающиё вследствие его распространения, с одной стороны, и вследствие специализации и функциональной дифференциации - с другой, ведут к преобразованию традиционного литературного узуса. Это происходит или в результате создания новых языковых средств, или же в результате их особого использования (в частности, в связи с интеллектуализацией лексики и грамматической структуры, в связи с новой автоматизацией и актуализацией в языке, а также в связи с возникновением новой специальной терминологии — ср. об этом подробнее ниже).
В то же время требование понятности (обще доступности) принуждает к сохранению традиционной нормы, то есть к сохранению языковых средств, общеизвестных и общепонятных.
Поэтому при высказываниях, адресованных ограничен ному числу слушателей или читателей-специалистов, а также произнесенных или написанных вообще, без учета профиля слушателя или читателя, автор легче преобразует традиционную норму, чем при выступлениях, адресованных широким слоям, которые заставляют использовать средства общеизвестные и общепонятные. Подобная разница наблюдается и тогда, когда речь идет или о кодифицирующей формулировке, или о сообщении практического либо поучительного характера.
И снова тогда мы имеем дело с противопоставлением двух тенденций: с одной стороны, с преобразованием существовавшего до сих пор узуса, связанного со специальной исключительностью, с другой — со стремлением сохранить этот узус и традицию, связанную с демократизацией литературного языка.
Эти различные, взаимно противоборствующие тенденции создают и преобразуют норму литературного языка через посредство теоретического вмешательства, которое в различные эпохи и с разной силой проводит в жизнь отдельные тенденции. Уже поэтому норма никогда не может быть окончательной. Например, в эпоху французского классицизма (ХVII в.) сознательно поддерживалась классовая исключительность французского литературного языка в связи с тем, что была принята кодификация французского двора (Вожла и Менаж), о развитии которой должна была заботиться Французская академия6, и в конце концов влияние «Grammaire général et raisonnée» Пор-Рояля (1676) интеллектуализировало норму литературного языка.
Добровский, который блестяще завершает период нормативной филологией у нас; исходя из ее принципов, сознательно кодифицировал языковую норму старшей классической эпохи, а не современный народный язык, тогда как Вук Караджич по инициативе Копитара, открывшего в филологии период почитания народных говоров, в основу литературной нормы сербохорватского языка сознательно кладет современный народный язык. Юнгманн и его школа связывали тенденцию к преобразованию литературного языка в национальный с новаторским стремлением к тому, чтобы язык имел достаточное количество специальных средств для выполнения задач, стоящих перед литературным языком.
Но речь может идти также и о вмешательстве, вытекающем из теорий и из стремлений неязыкового характера: так, например, стремление к распространению литературного языка (собственно, стремление к распространению орудия определенной пропаганды) создает или преобразует литературные языки в период Реформации (когда, например, подвергся изменениям чешский язык, когда возникли литературный словенский и оба литературных серболужицких языка), в эпоху Просвещения и в период демократии (когда, например, частично создавался литературный русский язык, а затем образовались литературные языки украинский, белорусский, болгарский и др.) или же, наконец, в период смены общественного строя (когда, например, русская революция оказала значительное влияние на литературный русский язык и на другие литературные восточнославянские языки)7.
С другой стороны, защита национальных прав, атрибутом которой является общий для всех литературный язык, привела нас в ХIХ в. к пуризму и заставила заботиться о чистоте литературного языка. Подобное же явление имело место и в Хорватии, где пуризм сильно повлиял на нормы литературного языка в отличие от белградского центра, который оказался более терпимым и не побоялся денационализация8.
Уже из приведенного очерка главных тенденций развития литературных языков и из нескольких конкретных примеров со всей очевидностью вытекает справедливость нашего утверждения о том, что норму литературного языка не формирует одно только употребление привычных средств (usus): узус
литературного языка создается, то есть возникает и развивается дальше, благодаря взаимодействию различных тенденций при вмешательстве теоретиков, и этим он отличается от нормы народного языка. Следовательно, языковедческая теория вмешивалась и может вмешиваться в развитие литературного языка.
* * *
Мы уже отмечали, что норма литературного языка отличается от нормы народного языка большей функциональной и стилистической дифференциацией, большей осознанностью и обязательностью своих канонов, что связано с требованием большей стабильности языка.
Имманентным признаком нормы вообще является требование стабильности: любая норма (например, норма поведения и т. д.) производит впечатление, будто бы она является постоянной, бессмертной. Для литературного языка подчеркивание требования стабильности, связанное с большей осознанностью и обязательностью норм, определяется функцией: оно вытекает из задачи литературного языка связывать как можно большее целое, из потребности полного и определенного высказывания (особенно письменного), благодаря чему достигается наибольшая понятность и определенность выражения.
Итак, из функции литературного языка вытекает то, что для него благоприятна максимальная стабильность, поскольку она не перекрещивается с другими планами (разумеется, это не связано, что я сразу и отмечаю, ни с застоем языка, ни с его нивелировкой).
Вопрос о стабильности литературного языка является предметом статьи Матезиуса, напечатанной в этом сборнике [настоящий сборник, стр. 378 и сл.] поэтому я на нем не задерживаюсь. Я только хочу напомнить, что теоретики языка могут вмешиваться и в процесс стабилизации литературного языка. Так, Йозеф Добровский, а позже и Ян Гебауер внесли заметный вклад в стабилизацию нового литературного чешского языка, узаконив определенную языковую норму. Руководящие принципы теоретического вмешательства в норму литературного языка определены в общих тезисах Пражского лингвистического кружка, присоединенных к этой публикации [стр. 394 и сл. паст, сб.].
В статье о стабильности литературного языка В. Матезиус осуждает такое теоретическое вмешательство, которое нарушает стабильность языка независимо от его происхождения, то есть независимо от того, вытекает ли оно из стремления сохранить «историческую чистоту» языка или из стремления к прямолинейной правильности языка или же идет от незнания подлинного состояния языка.
Однако тут не следует забывать еще об одной опасности; стремление к стабилизации литературного языка, стремление достичь полного единства может привести к его обеднению — к нивелировке, то есть к устранению всех колебаний и всех дублетов, всех грамматических и лексических синонимов. В связи с этим язык может лишиться всех средств своего функционального и стилистического различия, которые не обходимы для функциональной дифференциации и стилистической диссимиляции.