III. Нарушение отношения смежности.

Начиная с 1864 г. Хьюглингс Джексон в своих поистине новаторских работах, оказавших большое влияние на изучение языка и языковых нарушений, часто повторял:

Совсем недостаточно заявлять, что речь состоит из слов. Она состоит из слов, соотнесенных друг с другом особым образом; без

41

определенного взаимодействия частей, словесное высказывание являло бы собой всего лишь последовательность имен, не осуществляющих никакой пропозиции, (р. 66) ²¹ Потеря речи — это потеря навыка составлять пропозиции,... потеря дара речи не означает полной бессловесности (р. 114). ²²

Нарушение способности составлять пропозиции, или вообще объединения более простых языковых единиц в более сложные единства, сводится к одному типу афазии: противоположный тип мы обсуждали в предыдущей главе. Этот тип не имеет в виду бессловесности как таковой, так как сохранившейся единицей речи остается в основном именно слово: слово можно определить как высшую из языковых единиц, закодированных в обязательном порядке; иначе говоря, мы составляем предложения и высказывания, пользуясь словарным фондом, снабжаемым посредством кода.

Тип афазии, проявляющийся в нарушении контекстной композиции, способствует сокращению размера предложений и ограничению их пропозициональных вариантов. Перестают употребляться синтаксические правила, организующие слова в более сложные единства; потеря этой способности, называемая аграмматизмом, вызывает, согласно образному выражению Джексона, вырождение предложения в простые нагромождения слов.²³

Порядок слов становится хаотичным; узы грамматического сочинения и подчинения, будь то согласование или управление, распадаются. Как и можно ожидать, слова, наделенные чисто грамматическими функциями — союзы, предлоги, местоимения, артикли исчезают первыми; это влечет за собой появление т.н. «телеграфного стиля»; кстати, при нарушении отношения сходства, они обладают наибольшей устойчивостью. Чем меньше слово зависит от контекста с грамматической точки зрения, тем вероятнее оно сохраняется в речи афатиков с нарушением отношения смежности и тем раньше опускается пациентами с нарушением отношения сходства. Так, например, слова, являющиеся «ядерным субъектным словом», первыми выпадают из пропозиции в случае нарушения отношения сходства, и наобо-

²¹ H.Jackson, «Notes on the physiology and pathology of the nervous system» (1868), Brain, XXXVIII (1915), pp. 65-71.

²² H.Jackson, «On affections of speech from disease of the brain» (1879). Brain. XXXVIII (1915), pp. 107-102.

²³ H.Jackson, «Notes on the physiology and pathology of language» (1866), Brain, XXXVIII (1915), pp. 48 f.

42

рот, их выпадение наименее вероятно при противоположном типе афазии.

Тип афазии, разрушающей контекстную ткань предложения, влечет за собой однофразовые высказывания и однословные предложения, что обычно характерно для детской речи. Из числа более длинных предложений сохраняются лишь стереотипные, «шаблонные». При тяжелых случаях этого заболевания, любое высказывание сокращается до единственной однословной фразы. В то время как контекст продолжает распадаться, операции селекции идут своим чередом. «Сказать что такое вещь, это значит сказать на что она похожа», замечает Джексон (р. 125). Пациент, в речи которого предпочтение отдается субституциональным вариантам, ограничивает себя уподобляющими конструкциями (поскольку способность к образованию контекста у него повреждена), и его приблизительные отождествления имеют метафорический характер, в противоположность высказываниям основанным на метонимии. Подзорная труба вместо микроскопа, или огонь вместо газового света — это типичные примеры подобных квази-метафорических высказываний, как их определил Джексон, так как в отличии от риторических и поэтических метафор, они не осуществляют никакого намеренного переноса значения.

В обычной языковой модели слово представляет собой компонент наложенного на него контекста, т.е. предложения; в то же время оно само фигурирует в качестве контекста налагаемого на более мелкие компоненты, морфемы (минимальные единицы наделенные значением) и фонемы. Мы обсудили влияние нарушения отношения смежности на способность соединять слова в более сложные единицы. Соотношение между словом и его компонентами отражает расстройство того же порядка, хотя несколько в другом русле. Типичный признак аграмматизма проявляется в отмене флексий: появляются такие немаркированные категории как инфинитив вместо разных личных форм глагола, в языках же со склонением — употребление номинатива падежа вместо косвенных падежей. Эти дефекты вызваны частично устранением управления и согласования, частично потерей способности расчленять слова на основу и окончание. В конечном итоге, парадигма (в особенности набор грамматических падежей таких как be — bis — him, или временных аспектов, таких как он голосует — он голосовал) представляет разные проявления одного и того же семантического содержания, образующие ассоциации по принципу смежности; итак,

43

для афатиков, не воспринимающих отношения смежности существует еще один побудитель для отклонения таких комбинаций.

Также, как правило, слова образованные из одного и того же корня, такие как grant — grantor — grantee (дар — даритель — получающий дар), семантически соотносятся по смежности. Вышеупомянутые пациенты склонны к тому, чтобы опускать производные слова, либо не способны сочетать корень со словообразующим суффиксом, а сложные слова расчленять на составные его части. Часто упоминаются случаи с пациентами которые понимали и произносили такие сложные слова как Thanksgiving или Battersea (англ, топоним), но были неспособны уловить в этих словах и произнести отдельно thanks и giving или batter и sea. До тех пор, пока в языке сохраняется смысл функционирования деривации, так что с ее помощью в языковом коде осуществляется образование новых лексических единиц, среди пациентов можно наблюдать тенденцию к упрощению и автоматизации: если производное слово являет собой семантическую единицу, значение которой нельзя вывести из значения ее компонентов, то Gestalt (форма) слова понимается неправильно. Так:, например, афатик русского происхождения определил значение слова «мокрица» как «что-то мокрое», а точнее «мокрая погода», следуя значению корня мокр и суффикса -ица, облачающего носителя определенного свойства, как например в словах нелепица, светлица. темница.

Перед Второй Мировой Войны, когда фонология являлась наиболее спорной областью в науке о языке, некоторые лингвисты даже выражали сомнения по поводу того, действительно ли фонемы являются автономными частицами нашей речевой деятельности. Высказывались даже о том, чтобы сигнификативные единицы языкового кода, такие как морфемы или даже слова, являющиеся минимальными единствами с которыми мы пользуемся в течении речевого акта, тогда как просто дифференциальные единицы, такие как фонемы фигурируют в роли искусственного конструкта способствующего научному описанию и анализу языка. Эта точка зрения, вызвавшая неодобрение Сепира как «несоотвстсвующая реальному положению дел»²⁴ остается тем не менее, полностью актуальной по отношению к определенному патологическому типу афазии: при одной из ее разновидностей которую иногда называют «атактической». слово является единственной сохраняющейся лингвистической единицей. У такого пациента имеется лишь интегральный неразложимый образ

²⁴ E. Sapir. «The psychological reality of phonemes», Selected Writing (Berkeley and Los Angeles. 1949). p. 46 ff

44

знакомого слова, все другие звуковые последовательности он либо не узнает, либо они недоступны для его понимания; бывает так, что он сливает их в знакомые слова, игнорируя при этом фонетические отклонения от установленной звуковой модели слова. Один из пациентов Гольдштайна «понимал некоторые слова, но уже не был в состоянии различить*** гласные и согласные из которых они составлены.» (стр.118). Франкоязычный афатик узнавал, понимал, повторял, а также довольно непринужденно воспроизводил слова café «кофе», или pavé «тротуар», но не был способен уловить, различить или повторить такие, в общем-то бессмысленные звуковые последовательности как féca, faké, kéfa, pafé. Если звуковые последовательности и их компоненты соответствуют фонологической модели французского языка, трудностей такого порядка вообще не существует для нормального франкоязычного адресата. Такой слушатель способен даже воспринять эти последовательности в качестве слов незнакомых ему, но по возможности вероятных для французского словаря, и по всей видимости различных по значению, так как они отличаются друг от друга либо порядком фонем, либо самими фонемами.

Если афатик уже не в состоянии разложить слово на фонемные составляющие, его владение конструкцией слова ослабевает, что сразу влечет за собой разрушение структуры фонемы и из них составленным комбинациям. Постепенная регрессия звуковой модели у афатиков обычно отражает в обратном порядке освоение фонемного уровня ребенком. Эта регрессия вызывает неразличение омонимов и обеднение словаря. Если эта двойная — фонематическая и лексическая — недостаточность прогрессирует, то последние останки языка — это однофонемные, однословные, однофразовые выражения; пациент впадает в то же состояние на котором находится ребенок на начальной фазе языкового развития, или даже на доязыковом уровне: Он доходит до т.н. полной афазии (aphasia universalis), т.е. полной потери способности к речевой деятельности и ее восприятия.

Такое различение двух функций — дистинктивной и сигнификативной — является особым свойством языка в сравнении с другими семиотическими системами. Между этими двумя уровнями языка, возникает конфликт, когда афатик с неспособностью к контекстной композиции демонстрирует склонность к отмене иерархии лингвистических единиц и сведению их шкалы до единичного уровня. Последний оставшийся уровень, — это либо класс сигнификативных ценностей, а именно слово, (как это видно по вышеупомянутым примерам), либо класс дифференциальных ценностей, т.е. фонема. В последнем случае па-

45

циент все еще в состоянии идентифицировать, различать и воспроизводить фонемы, но он теряет способность осуществлять то же самое со словами. Если болезнь имеет промежуточный характер, пациент опознает, различает и воспроизводит слова; согласно проницательной формулировке Гольдштейна, они «узнаются, но остаются непонятыми» (р. 90). Здесь слово теряет свои обычные сигнификативные функции и приобретает заимствованные у фонемы дифференциальные функции в их чистом виде.