III. Советы

1. Не родился еще тот писатель, который в один прекрасный день не испытал бы жгучей ненависти к слову. Поначалу ему пишется как-то с ленцой, затем лень переходит в неприязнь, враждебность, муку, наконец, в осознанную и непримиримую ненависть. Это означает, что писатель возмужал и уверен в себе.

Слова некрасивы. Языки некрасивы. Не существует красивой глины. Глина — это грязь. Она грязна. Так и слова. Слова порождают «литераторов» — мнимолюдей, антипоэтов, нелепейшую из людских пород, известных человечеству. Боюсь, Италия наплодила их больше, чем любая другая нация. Надеемся, на этом она остановится. Сегодня же не один десяток наших литераторов напрасно топчут эту землю.

Ступени деградации таковы: поэт опускается до писателя, писатель — до литератора. Дальше — некуда. Хочется верить, что кинематограф — прекрасно заменяющий как театр, так и роман — хорошенько поморит голодом литераторов, и те наконец займутся любым другим ремеслом.

2. Юношам, решившим посвятить себя искусству писателя, посоветую две вещи.

Первое: поступить в редакцию какой-нибудь газеты и постараться попасть в отдел хроники. Ежедневно из груды заурядных, безликих фактов выуживать два или три, «очудесивать» их, вдыхать в них жизнь, давать имя, делать притягательными для сотен тысяч взыскательнейших читателей.

Второе: внимательно следить за кинематографом, так как искусство кино есть квинтэссенция искусства писателя. Последнее можно определить как искусство подмечать особенности.

3. Великие шедевры прошлого читайте в молодости, чтобы не заниматься этим впоследствии, когда придет время посвятить себя другому. Тому, однако, есть и другая причина. Достигнув зрелости, мы почувствуем вдруг, что бессмертные творения, уже пересмотренные, воскрешенные, очищенные от слов, превратились в наше достояние. В этом смысле «Божественная комедия» или «Неистовый Роланд» суть драгоценнейшие частицы нашей души.

178

4. Одно время, много лет назад, было принято высмеивать тех, кто читал, чтобы «узнать, чем все это кончится». Поменьше болтовни: в этом-то и состоит единственная цель чтения. Я с большим недоверием отношусь к тем драмам и романам, которые «невозможно пересказать».

5. Флобер советовал не публиковать своих произведений до пятидесяти лет, чтобы потом выпустить сразу «ceuvres completes»¹. Поистине идеал рукоблуда! Творчество писателя, его рост — это беспрестанное взаимодействие духа автора и читателей, которых тот сумел обрести, это вечная игра в перетягивание каната. Своей книгой писатель подготавливает почву для следующей книги; в ней он учитывает предусмотренную и непредусмотренную реакцию на первую книгу. «Писать» подразумевает «действовать» в полном смысле слова: происходит событие между писателем и кругом его читателей, событие, в котором сливаются лобзания, потасовки и все то, что свойственно любому событию.

6. Пора литературного рассвета наступит при условии, если писатель станет ремесленником по примеру художников Возрождения — живописной эпохи в итальянской культуре — или оперных композиторов XVIII — XIX веков — эпохи музыкальной.

Что ни день, то глава, что ни год — книга. Плоть от плоти нашей, кровь от крови. И уже время решит, которой из множества созданных тобою книг быть Книгой с большой буквы. Даже если твоя Книга так и не напишется, тебя всегда помянут как славного работягу.

7. На сей день лишь литература сумела (во всяком случае, в Италии) из графоманской стряпни выпестовать шедевр. Впрочем, если уж шедевру суждено родиться, он родится в любых условиях, и потом, ради всего святого, не будем о шедеврах.

Сегодня профессиональная литература пошла резко вверх. И в немалой степени благодаря газете и появлению «третьей страницы» (гордости итальянской журналистики, ведь третья страница вполне заменяет журналы по культуре со множеством для себя преимуществ, из коих первое — меньший академизм, этот вечный и зоркий недруг судеб Италии).

Когда-то все лучшее, что было в живописи, откликнулось на некую потребность помещать над алтарями благочестивые полотна. Теперь всякий стоящий писатель перед тем, как выпустить отдельную книгу, пробует себя на «третьих страницах» газет. Полагаю, что и романы до выхода самостоятельным изданием должны выдерживать экзамен в периодике.

(Повсюду в Италии налицо ощутимое оживление искусства рисунка, хотя признаки этого еще разрозненны и нестройны. Корни новой живописи заложены в художественном плакате.

¹ Полное собрание сочинений (франц.).

179

Подобно этому музыка завтрашнего дня родится на танцплощадках.)

8. Высшим идеалом всех художников должно явиться стремление стать безымянным.

Воображаю при этом испуганное изумление на лицах моих знакомых писателей. Прежде всего они дорожат собственным именем, именем и фамилией. С превеликой готовностью согласились бы эти писатели выпускать книги с чистыми листами, но собственным именем на обложке. Единственный их честолюбивый помысел в этом-то и состоит: сделать себе имя.

Не берусь судить о них строго. Но это, безусловно, самая первая ступень тщеславия. Чуть выше следует другая, уготованная более сильным и требующая толику врожденной гордости — свойства, данного не всякому.

Однажды Алессандро Мандзони оказался проездом в одной из деревушек, что раскинулась на берегу «залива озера Комо». Деревушка в числе многих других оспаривала честь являться реальным прообразом места действия «Обрученных». Какой-то крестьянин вызвался в проводники убеленному сединой господину и указал ему дом Лючии.

После осторожных расспросов выяснилось, что крестьянин и слыхом не слыхивал ни о каком Алессандро Мандзони. Не подозревал он и о существовании романа под названием «Обрученные»; а скажи ему кто-нибудь, что похождения Ренцо и Лючии — вымысел, он буквально пришел бы в ярость.

Главнейшая задача поэта — создавать мифы, сказки, истории, которые впоследствии отделились бы от него настолько, что потеряли бы всякую связь с личностью автора и превратились бы в достояние всех, едва ли не перейдя в разряд природных. В архитектуре это уже так: мы часто не знаем имен авторов знаменитых памятников, с величайшей естественностью слившихся с землею и небом своей отчизны.

9. Хотел бы я знать имя того горемыки, который (три, пять, десять лет назад) первым бросил клич «возродим традицию». Однако узнать его будет нелегко. И пусть благодарит бога. Иначе бы его надо было немедленно схватить, высечь при всем народе да вздернуть без суда и следствия. Содеянное им хуже любого наркотика. Если наркомания привилась лишь безмозглым болванам, то традициомания охватила и сделала совершенно ни к чему не пригодными даже тех бедолаг — не очень-то, правда, и стойких, — кто все-таки хоть что-то соображал. Уму непостижимо: ведь неглупый же народ, и воевали неплохо, а по возвращении втемяшили в башку всякие лозунги да тем сами себя и оскопили.

Этим людям и невдомек, что традиция есть самое странное из существующих явлений. Если разобраться, то ее и не существует вовсе. Это формула апостериори, юридическая фикция, с помощью которой История Литературы всегда сводила концы с концами.

180

И делала это весьма удачно. Традиция, словно тропинка, которая, как долго и замысловато ни петляет, все равно выведет вас к заветному и уютному местечку. Наши пустозвоны еще издалека завидели гладкую дорожку, по которой шествует Данте и Боккаччо, Петрарка и Лоренцо Великолепный, Святой Бернар-дино, Аретино и Леопарди. Не ускользнули от их ока Ариосто, Парини, Фосколо и т. д. и т. д. Но им и в голову не придет, что в свое время Полициано стал костью поперек горла у поэтов-петраркистов, Ариосто открыто отошел от традиций Данте, а Мандзони во всеуслышание и бесцеремонно восстал против «достославных традиций крестьянских прозаиков». И это только общеизвестные факты. Не ведают они и другое: среди всех этих дубиноголовых, корпящих у себя в кабинетах и высасывающих из пальца пути «возрождения традиции», неизменно были и, видит бог, есть такие, которых история поэзии всегда выбрасывала за борт: это всевозможные Джусто де'Конти, Бембо, Варано и прочие прилипалы того же пошиба.

Ибо традиция, несомненно, существует, и неверно, будто все это одни выдумки. Но традиция соткана из глубокой внутренней преемственности между проявлениями неожиданной новизны. Всякий, кого приемлет традиция, есть мятежник по отношению к предшествовавшим устоям, человек, которому на традицию решительно наплевать.

Здесь-то и кроется разгадка: единственное средство «возродить традицию» — наплевать на нее.

10. Ошибаются те, кто утверждает, будто писатели должны пренебрегать мнением о них Критиков. Слова Критиков оказывают порой неоценимые услуги. Конечно, пользоваться ими нужно с известной осторожностью. Основные же нормы предосторожности следующие: Если ты видишь, что написанное тобой — не что иное, как пощечина самым маститым Критикам, — все в порядке.

Как правило. Критика доходит до читателей с опозданием не меньше, чем в четыре года.

Когда почувствуешь, что Критика больше не донимает тебя своими пустячными триадами, оставь перо — это верный признак, что ты исписался.

Март 1927