стать людям в воспринимаемом виде, становится плотью, облекает плоть» (XV, XI, 20).

Итак, мы присутствуем при рождении господствовавшего во всей сред­ невековой традиции учения об универсальном символизме. Обобщенно про­ цесс коммуникации по Августину можно представить в виде следующей пос­ ледовательности (у говорящего и слушающего она имеет противоположную направленность):

	щ имманент-
божествен­ ! ное знание		внутрен-	»»слимое	произноси-
ная сила	>	нее слово	к> внешнее п=с> мое внешнее
	предметы '
	.познания .		слово	слово

Эта схема позволяет, в частности, увидеть, в какой мере связь между словом и предметом опосредуется рядом промежуточных категорий.

В целом же можно сказать, что в семиотической теории Августина мате­ риалистическая доктрина стоиков, основанная на анализе процесса обо­ значения (десигнации), постепенно, но неуклонно вытеснялась учением о процессе коммуникации.

Классификация знаков

Классификации различных видов знаков и, следовательно, уточнению са­ мого понятия знака Августин уделяет наибольшее внимание в трактате «0 христианской науке»; в других его работах содержится уточнение ряда де­ талей. Классификации Августина поражают прежде всего своим количеством (даже произведя определенные перегруппировки, мы получим по крайней мере пять типов противопоставлений), а также отсутствием какой бы то ни было взаимосвязи между ними. Тут проявляется присущий Августину свое­ образный теоретический экуменизм: как всегда, вместо того чтобы привес­ ти те или иные взгляды в систему, он их просто сополагает. Мы рассмотрим каждую из его классификаций в отдельности, выделяя лежащие в их основе противопоставления.

1. Классификация знаков в зависимости от способа передачи сообщени

Эта классификация, которой суждено было стать канонической, свидетель­ ствует о синтезирующей силе ума Августина. Исходя из того, что означаю­ щее должно быть чувственно воспринимаемым, он разбивает знаки на груп­ пы в зависимости от того органа чувств, которыми они воспринимаются. Таким образом, психологическая теория Аристотеля совмещается у него с семиотическим описанием.

36

Два момента заслуживают особого внимания. Во-первых, это ограни­ ченная роль знаков, воздействующих не на зрение и слух, а на иные органы чувств. Августин считает нужным указать на их существование по очевидным теоретическим соображениям, но не проявляет к ним особого интереса.

«Среди знаков, используемых людьми для передачи друг другу того, что о испытывают, некоторые воздействуют на зрение, большая часть — на слух, и очень немногие — на другие чувства» (II, I I I , 4).

Чтобы проиллюстрировать роль других каналов коммуникации, Авгус­ тин ограничивается тремя примерами:

«Господь подал знак с помощью запаха благовоний, распространившегося его ног (Ев. от Иоанна, 12,3—7). Он выразил свою волю с помощью Таин­ ства своего Тела и Крови, первым отведав их (Ев. от Луки, 22,19—20). Он также наделил значением жест женщины, которая, дотронувшись до его одежды, выздоровела (Ев. от Матфея, 9,21)» (там же).

Эти примеры призваны подчеркнуть редкость знаков, основанных на обонянии, вкусе и осязании.

В трактате «О троице» речь идет уже только о двух способах передачи знаков — о визуальном и слуховом. Неоднократно подчеркивая их сход­ ство, Августин пишет:

«Такой знак в большинстве случаев является звуком, иногда — жестом; звук воздействует на слух, а жест — на зрение, и таким образом телесны знаки передают телесным же органам чувств то, что находится у нас в уме. Действительно, когда мы подаем знак с помощью жеста, разве нельзя назвать это видимой речью?» (XV, X, 19).

Противопоставление зрения и слуха позволяет Августину предваритель­ но отнести слова к знакам (в этом и заключается значимость второго инте­ ресующего нас момента). Ведь для Августина язык изначально имеет звуко­ вую природу (его взгляды на письмо будут рассмотрены ниже). Следова­ тельно, большинство знаков — звуковые, ибо большая часть знаков — это слова. «Бесчисленное множество знаков, позволяющих людям обнаружи­ вать свои мысли, — это слова» (0 христианской науке, II, I I I , 4). Отсюда, очевидно, следует, что привилегированное положение слов среди знаков обусловлено лишь их количественным превосходством.

2. Классификация знаков по их происхождению и употреблению

В первой книге трактата «О христианской науке» вводится еще одно проти­ вопоставление, позволяющее выделить четыре типа знаков; впрочем, их можно объединить в одну категорию, что и делает сам Августин. Он начина­ ет с проведения различия между знаками и предметами, но едва сформули-

37

ровав их разницу, тут же упраздняет ее, ибо понимание «предмета» в самом широком смысле —- как всего того, что существует, — приводит его к заклю­ чению, что знаки не только противоположны предметам, но и являются их разновидностью. «Всякий знак — также предмет, иначе он был бы ничем» (I, II, 2). Лишь на другом уровне — функциональном, а не субстанциональ­ ном — можно говорить о противопоставлении знаков и предметов.

Действительно, знак можно рассматривать в двух ракурсах: и как предмет, и как знак (сам Августин придерживается именно такого порядка изложения):

«Когда я писал о предметах, я предупредил заранее, чтобы внимание обра­ щалось только на то, чем они являются сами по себе, а не на то, что они обозначают вне себя. Теперь же, рассматривая знаки, я прошу сосредото­ читься не на предметах самих по себе, а, наоборот, на предметах как зна­ ках, на том, что они обозначают» (II, 1,1).

Иными словами, противопоставляются не предметы и знаки, а «только предметы» и предметы-знаки. Но есть и такие предметы (они, очевидно, более всего приближаются к чистым знакам, хотя никогда не становятся ими), само существование которых обусловлено их использованием в качестве знаков. Именно возможность отвлечься от вещной природы знаков позво­ ляет Августину дать еще одну классификацию.

Суть этой классификации заключается в разграничении естественных и интенциональных знаков (data)1. Нередко это противопоставление пони­ малось неверно, поскольку отождествлялось с более привычным для антич­ ности противопоставлением естественных и условных знаков (И. Энгельс в одной из своих работ достаточно ясно показал, в чем заключается суть дела). Августин пишет следующее:

«Среди знаков одни естественные, другие намеренные. Естественные зна ки — это те, которые при отсутствии всякого намерения или желания что-либо обозначить сами по себе позволяют узнать нечто большее по­ мимо них самих» (II, I, 2).

Примеры естественных знаков: дым как знак огня, след животного, лицо человека.

«Намеренные знаки — это те, которые все живые существа подают друг другу, чтобы высказать, насколько это возможно, движения своей души, т. е. все то, что они чувствуют и думают» (II, II, 3).

Интенциональными являются прежде всего знаки, производимые чело­ веком (слова), но сюда же относятся и крики животных, свидетельствую­ щие о наличии пищи или просто о присутствии производителя знаков.

1 т. е. данных, введенных намеренно. — Прим. перев.

38

Понятно, каким образом противопоставление естественных и интенци­ ональных знаков связано с противопоставлением предметов и знаков. Интенциональные знаки — это предметы, создаваемые с целью их использо­ вания в качестве знаков (происхождение) и используемые только с этой целью (употребление); иными словами, это предметы, чья вещная функция доведена до минимума. Следовательно, интенциональные знаки более все­ го приближаются к чистым знакам (не существующим в действительности). Они производятся не только человеком, и никакой обязательной корреля­ ции между естественным или интенциональным характером знаков и спо­ собами их передачи не существует. Отметим, что классификацию этих спо­ собов Августин производит с учетом одних интенциональных знаков, но почему он так поступает, сказать трудно. Что касается слов, то они относят­ ся к классу интенциональных знаков; наряду с их звуковой природой этот признак является их второй существенной особенностью.

Но интенциональное не равно конвенциональному, хотя и напоминает его сваей противопоставленностью естественному. Лучше понять позицию Августина позволяет приводимый им пример с криками животных, тот же, что и у Аристотеля (Об истолковании, 16а). Если для Аристотеля эти крики «естественны», поскольку не нуждаются ни в каком социальном установле­ нии, то Августин, усматривая в них намерение сообщить что-то, зачисляет их в разряд интенциональных знаков. Таким образом, один и тот же пример иллюстрирует у Аристотеля и Августина совершенно различные классы зна­ ков. Можно предположить, что автором данного различения является сам Августин; основанное на понятии интенции/оно хорошо вписывается в его общую концепцию, которая, как мы убедились, психологична и ориентиро­ вана на процесс коммуникации. Оно же позволило ему избежать упрека, адресованного Секстом Эмпириком стоикам, а именно: существование зна­ ков не обязательно предполагает существование некоей логической струк­ туры, их порождающей, ведь некоторые знаки изначально существуют в природе. Можно также заметить, что Августин объединяет два вида знаков, которые были совершенно не связаны друг с другом у предшественников: знак Аристотеля и стоиков становится «естественным знаком», а символ Аристотеля и сочетание означающего с означаемым стоиков становятся «интенциональными знаками» (причем примеры у всех одни и те же). Термин естественный несколько сбивает с толку; для большей ясности следует ско­ рее говорить о противопоставлении знаков изначально существующих в ка­ честве предметов и тех знаков, которые специально создаются в целях оз­ начивания.

39

3. Классификация знаков в зависимости от их социального статуса

Сделанное выше терминологическое уточнение тем более желательно, что в том же трактате Августин лодразделяет знаки на естественные (и универ­ сальные) и институциональные (или условные); как мы убедились, это раз­ деление было гораздо привычней. Знаки первого рода понимаются спон­ танно и непосредственно; понимание знаков второго рода достигается пу­ тем обучения. В трактате «О христианской науке» Августин рассматривает только институциональные знаки, причем на примере, казалось бы, прямо противоположном им:

«Знаки танцующих гистрионов не имели бы смысла, если бы шли от прир ды, а не от человеческихустановлений и договоренностей. Иначе в давние времена глашатаю не нужно было бы во время исполнения танца мимом пояснять карфагенянам, что хочет выразить танцор. Многие старики ещ в подробностях помнят об этом, и мы сами слышали их рассказы. Им след ет верить, ведь и сегодня человек, не сведущий в подобных ребячествах будет понапрасну напрягать в театре внимание, если не осведомится за ранее у других людей о значении жестов актеров» (II, XXV, 38).

Даже пантомима, будучи, на первый взгляд, естественным знаком, осно­ вана на условности и, следовательно, для ее понимания необходимо обуче­ ние. Таким образом, Августин ввел в свою типологию знаков противопос­ тавление, известное уже Сексту Эмпирику и обычное для дискуссий по по­ воду возникновения языка.

Подобно предыдущим, это противопоставление никак не соотносится у Августина с другими. Можно предположить, что Августин лишь потому не привел ни одного примера естественного знака (противопоставленного ус­ ловному), что его трактат посвящен именно интенциональным знакам. Ведь естественные знаки — это знаки, существующие изначально как предметы, а интенциональный, намеренно созданный знак предполагает обучение и, следовательно, наличие каких-то социальных институтов. Но можно ли ут­ верждать, что изначально существующий знак естествен, т. е. может мыс­ литься вне какой-либо договоренности? Августин этого не утверждает, и на ум легко приходят контрпримеры. Как бы там ни было, в «Катехизисе для начинающих» как пример естественного он описывает знак, который в трак­ тате «О христианской науке» фигурирует среди неинтенциональных:

«Отпечатки души являются продуктом разума, подобно тому как лицо яв ляется выражением тела. Так, гнев (ira) по-разному обозначается в латы ни, в греческом, в других языках по причине разнообразия языков. Но выра­ жение лица человека, пребывающего в гневе, не является ни латинским, н

40

греческим. Если кто-то скажет: Iratus sum "# в гневе", то никто из людей, кроме латинян, его не поймет. Однако, если бушующая в его душе страст прихлынет к лицу, изменив его выражение, то все наблюдатели вынесут суждение: "Этот человек гневается"»(П, 3).

То же самое утверждается в «Исповеди»:

«Что взрослые хотели ее [вещь] назвать, это было видно по их жестам, по этому естественному языку всех народов, слагающемуся из выражени лица, подмигиванья, разных телодвижений и звуков, выражающих состоя­ ния души, которая просит, получает, отбрасывает, избегает» (I, VIII, 13)1

Естественные знаки (принадлежность к ним жестов представляется нам, однако, спорной) так же универсальны, как и отпечатки души, о свойствах которых речь шла выше. Августин, подобно Аристотелю, считает связь меж­ ду словом и мыслями произвольной (условной), а связь между мыслями и предметами универсальной и, следовательно, естественной.

Настойчивость, с какой Августин подчеркивает неизбежно условную при­ роду языка, заставляет нас предположить, что мотивированность знака для него не играет существенной роли; по его мнению, она не может заменить собой знание конвенции.

«Все люди стремятся к определенному сходству в способе означивания, чтобы сами знаки по мере возможности воспроизводили означенный пред мет. Однако поскольку один и тот же предмет может быть сходным с другим в разных отношениях, такие знаки могут иметь определенный смы только в случае единодушного одобрения» (0 христианской науке, XXV, 38). Мотивированность не отменяет условности; аргументация, сосредото­

ченная здесь в одной фразе, развивается в трактате «Об учителе»: никогда нельзя точно узнать смысл жеста без языкового комментария и, следова­ тельно, без такого института, как язык. Тем самым Августин отказывается признать фундаментальный характер противопоставления естествен­ ность-условность (или произвольность); он не пытается, как это делалось в XVIII в., а позже Гегелем и Соссюром, произвести на этой основе противо­ поставление (произвольных) знаков и (естественных) символов.

«Произвольность знака» естественным образом приводит к полисемии:

«Поскольку предметы сходны между собой в многочисленных отношениях то следует остерегаться считать за правило, что предмет всегда по ан логии означает только то, что он означает в каком-либо определенном случае. Действительно, Господь вложил в слово "закваска"упрек, когда о

1 Цит. по кн.: Блаженный Августин. Исповедь. Пер М. Сергеенко, М., « Гендальф», 1992, с. 36. — Прим. перев.

41

сказал: "берегитесь закваски фарисейской" (Ев. от Матфея, 16,11), и по­ хвалу, когда он сказал: "Царство небесное похоже на женщину, положив­ шую закваску в три меры муки, чтобы поднялось все тесто"» (0 христиан­ ской науке, I I I , XXV, 35).

4. Классификация знаков в зависимости от природы символи­ ческой связи

Разделив знаки на интенциональные — неинтенциональные и на конвен­ циональные — естественные, Августин в третий раз рассматривает те же факты и строит еще одну классификацию, выделяя знаки собственные и переносные (translata). Очевидным образом, это противопоставление поза­ имствовано из риторики, однако то, что в риторике говорилось по поводу слов, Августин распространяет на все виды знаков, поступая подобно Кли­ менту, но превосходя его четкостью формулировок.

Посмотрим, каким образом Августин вводит это противопоставление:

«В действительности знаки являются или собственными, или переносны ми. Их называют собственными, когда они употребляются для обозначе­ ния тех предметов, для которых они и были созданы. Например, мы гово рим bos "вол", когда мы думаем о животном, которое все говорящие полатыни называют, как и мы, этим именем. Знаки являются переносными, когда сами предметы, обозначенные нами своими собственными именами употребляются для обозначения другого предмета. Например, мы говори "вол" и с помощью этих звуков представляем себе животное, обычно на­ зываемое этим именем. Однако в свою очередь это животное заставляет нас думать о проповеднике, который в Священном Писании, в соответст с толкованием Апостола, обозначается такими словами: "Не заграждай ртау вола молотящего" (I Послание к Коринфянам, 9,9)» (0 христианской науке, I I , X, 15).

Собственные знаки определяются так же, как и интенциональные: они создаются для использования в качестве знаков. Однако определение пе­ реносных знаков не совсем симметрично; это не «естественные» знаки, т. е. не те знаки, которые существуют до их использования собственно в каче­ стве знаков. Они получают более общее определение через указание на их вторичность: знак является переносным, когда его означаемое в свою оче­ редь становится означающим; иными словами, собственный знак основан на одном отношении, а переносный возникает в результате двух последова­ тельных операций (выше мы убедились, что подобная мысль возникала уже у Климента).

42

Действительно, речь идет исключительно об интенциональных знаках, ведь Августина интересуют только они, и именно к ним повторно применя­ ется операция, позволившая выделить этот тип знаков. Собственные знаки создаются специально в целях означивания и используются в соответствии с этим первоначальным намерением. Переносные знаки также интенциональны (в качестве примера Августин приводит только слова), но вместо того чтобы употребляться в соответствии со своим первоначальным пред­ назначением, они используются по-иному, во вторичной функции; точно так же обстоит дело и с предметами, когда они превращаются в знаки.

Такая структурная аналогия — но не тождество — объясняет сходство между переносными знаками (которые все же остаются языковыми) и неинтенциональными знаками («естественными» и, следовательно, неязыко­ выми). Не случайно примеры двух видов знаков перекликаются между со­ бой; вол не обязан своим существованием тому или иному семиотическому заданию, но он может что-либо означать, поэтому он представляет собой одновременно и естественный знак, и потенциальный элемент переносного знака. Этот третий подход к одному и тому же явлению представляется, с формальной точки зрения, наиболее удовлетворительным: отныне не слу­ чайные обстоятельства эмпирических наблюдений лежат в основе различ­ ных видов знаков (уже существующих или специально создаваемых, пони­ маемых непосредственно или в силу соглашения), а различия в их структу­ ре: наличие единичного или двойного символического отношения. В таком случае язык не образует отдельного класса знаков, ибо часть языковых зна­ ков (косвенные выражения) объединяются в один класс с неязыковыми зна­ ками. Следует признать, что формулировка данного противопоставления, основанная на анализе формы, а не субстанции, представляет собой наибо­ лее важное теоретическое достижение Августина в области семиотики. Отме­ тим в то же время, что такая классификация ведет к частичному стиранию различий между двумя видами явлений, которые более четко различались Аристотелем (символ vs. знак), стоиками (означающее — означаемое vs. знак) и Климентом (прямая речь vs. косвенная, или символическая речь).

Противопоставление собственного и переносного употребления возник­ ло в риторике, но отличие Августина от риторической традиции заключает­ ся не только в расширении объекта анализа и переходе от слова к знаку вообще; новым является само определение «переносного»; отныне речь идет не о слове, используемом в другом смысле, а о слове, обозначающем некий предмет, который, в свою очередь, становится носителем смысла. Это опре­ деление действительно применимо к приведенному примеру (вол, пропо-

43

ведник и т. д.), непохожему на риторические тропы. Однако на следующей странице Августин приводит другой пример переносного знака, полностью соответствующий риторической традиции. Скорее всего, это не смешение двух видов косвенного смысла, а попытка Августина расширить категорию переносного смысла, чтобы в нее можно было включить христианскую ал­ легорию. Говоря о трудностях, возникающих при толковании Священного Писания, он выделяет два их вида, которые соответствуют двум разновид­ ностям косвенного смысла; это противопоставление более четко сформу­ лировано в трактате «О троице», где Августин выделяет два вида аллегории (т. е. переносных знаков) в зависимости от того, имеются ли в виду слова или предметы. Источником такого различения может быть одно из выска­ зываний Климента, который полагал, однако, что речь идет о двух равно возможных определениях одного и того же понятия.

Позже Августин предпринял еще одну попытку классификации разновид­ ностей переносного смысла; она и привела его к созданию знаменитого уче­ ния о четырех смыслах Священного Писания. До сих пор идут споры по пово­ ду того, стоит ли именно Августин у иаоков этого учения. Оно изложено в ряде его трактатов. В трактате «О пользе веры» (3, 5) и в параллельном, но более кратком отрывке «Незаконченное сочинение о буквальном смысле книги Бытия» Августин четко различает четыре термина: история, этиология, ана­ логия, аллегория. Однако нет уверенности в том, что они соотносятся с раз­ ными видами смысла, скорее речь идет о различных операциях, которым под­ вергается текст при его толковании. В частности, аналогия — это процедура, заключающаяся в том, что при толковании какого-либо текста используется иной текст. Статус этиологии неясен; она заключается в поисках причины со­ бытия, факта, описываемого в тексте. Речь идет об объяснении, следователь­ но, о смысле, но непонятно, принадлежит ли он самому анализируемому тек­ сту; скорее всего, это смысл, восполняемый комментатором. Итак, остаются только два смысла: исторический (буквальный) и аллегорический; примеры аллегорического смысла, приводимые Августином, по-видимому, свидетель­ ствует о том, что он не различал те виды аллегорий, которые выделялись в позднейшей традиции. Эти примеры следующие: Иона во чреве кита как ал­ легория Христа в гробу (позднее это было названо типологией); повествова­ ние о бедствиях иудеев во время исхода, побуждающее не впадать в грех (тропология); две женщины, как символ двух церквей (анагога). Следует доба­ вить, что Августин не различал также духовного и переносного смысла (одинаково определяя тот и другой). Если сравнить классификацию Августи­ на с позднейшей традицией, кодифицированной Фомой Аквинским, то можно обнаружить следующее перераспределение категорий:

44

	СОБСТВЕННЫЙ	ПЕРЕНОСНЫЙ	ДУХОВНЫЙ
	СМЫСЛ	СМЫСЛ	СМЫСЛ
Бл. Августин собственный смысл		переносный смысл
Св. Фома	буквальный смысл		духовный смысл

Вывод: для Августина важна лишь дихотомия собственный/переносный смысл, остальное не имеет значения.

Теперь необходимо рассмотреть еще один отрывок из «Незаконченного сочинения о буквальном смысле книги Бытия», 1,1. В нем Августин рассуж­ дает о содержании различных книг Библии и говорит, что в одних книгах речь идет о вечности, в других описываются события, в третьих предвеща­ ется будущее, в четвертых даны правила поведения. Он не говорит здесь о наличии четырех смыслов у одного и того же отрывка, тем не менее в этом сочинении можно усмотреть ростки его теории.

Стремясь уточнить статус переносных знаков, Августин сближает их с двумя взаимосвязанными семантическими явлениями — двусмысленнос­ тью и ложью. Двусмысленностью Августин занимался много, начиная с трактата «О диалектике», в котором трудности общения характеризуются в зависимости оттого, вызваны ли они затемненностью смысла или двумысленностью (это подразделение есть и у Аристотеля). Одним из видов дву­ смысленности является та, что возникает в связи с переностным смыслом. Такое же подразделение дается и в трактате «О христианской доктрине»: «Двусмысленность Священного Писания связана или с выражениями, взя­ тыми в собственном смысле, или с выражениями, взятыми в переносном смысле» (III, I, 1). Под двусмысленностью, связанной с прямым смыслом, следует понимать такую ее разновидность, в которой семантика не играет никакой роли, поскольку двусмысленность обусловлена причинами звуко­ вого, графического или синтаксического характера. Таким образом, семан­ тические двусмысленности целиком совпадают с теми, которые обусловле­ ны присутствием переносного смысла. Возможность семантической дву­ смысленности, основанной на лексической полисемии, не рассматривается.

Являясь разновидностью родовой категории «двусмысленность», пере­ носные знаки должны четко отделяться от лжи, хотя и двусмысленность, и ложь при буквальном их истолковании одинаково не истинны.

«Храни нас Бог от того, чтобы считать их [притчи и фигуры Библии] лжи­ выми. В таном случае пришлось бы тот же эпитет прилагать к длинней

45

шему ряду фигур риторики, в частности, к метафоре, называемой так, по тому что она переносит слово с предмета, который это слово обознача­ ет в собственном смысле, на другой предмет, который оно обозначает несобственном смысле. Действительно, когда мы говорим «колышащиес хлеба, убранные жемчугом виноградные лозы, цветущая юность, волосы подернутые инеем, мы, разумеется, не думаем, что в именуемых нами по добным образом предметах есть волны, жемчуг, цветы или иней. Надо ли таком случае называть ложью процесс переноса, в который вовлечены эт выражения?» (Против лжи, X, 24).

Разъяснение отличия переносных знаков ото лжи приводится ниже: оно заключается именно в наличии переносного смысла, который отсутствует во лжи и позволяет рассматривать тропы как не противоречащие истине: «Эти слова и эти действия... предназначены для того, чтобы позволить нам познать предметы, с которыми они соотносятся» (там же). Или же: «Ничто из того, что делается или говорится в переносном смысле, не является ло­ жью. Всякое слово должно быть соотнесено с тем, что оно обозначает, для тех, кто в состоянии понять его значение» (Против лжи, V, 7). Ложные выска­ зывания не истинны в буквальном смысле, но в них нет переносного смысла.

5. Классификация знаков в соответствии с природой обозначаемого (де­ сигната) — знака или предмета

Переносные знаки характеризуются тем, что их «означающее» само по себе является полноценным знаком; теперь мы можем рассмотреть обратный случай, когда не означающее, а означаемое представляет собой настоя­ щий знак. Под одной рубрикой мы объединяем два случая, которые у Ав­ густина рассматриваются отдельно: буквы как знаки звуков и металингви­ стическое использование языка. И в том и в другом случае десигнатом является знак, но в первом случае имеется в виду его означающее, а во втором — его означаемое.

а) буквы

Что касается букв, то Августин неизменно придерживается положения Ари­ стотеля: буквы суть знаки звуков. Так, в трактате «О диалектике» он пишет следующее:

«Когда оно [слово] написано, это не слово, а знак слова, который, пред­ ставляя буквы взору читающего, показывает его разуму, чту он должен произнести словесно. Действительно, разве буквы представляют взору что-либо иное кроме самих себя и, кроме того, разве они не показывают слова разуму?» (V).

46

То же самое говорится и в других сочинениях Августина:

«Написанные слова... должны пониматься как знаки слов»

(Об учителе, IV, 8).

«Слова предстают взору не сами по себе, а посредством знаков, кото­ рые им свойственны» (0 христианской науке, I I , IV, 5).

«Буквы суть знаки звуков, подобно тому как в разговоре звуки суть зна­ ки мысли» (0 троице, XV, X, 19).

Однако Августин выявляет несколько дополнительных характеристик букв. Первая особенность, упоминаемая в трактате «О диалектике», пара­ доксальна: буквы суть знаки звуков, но не любых, а лишь членораздельных; однако членораздельные звуки — это как раз те, которые можно обозна­ чить буквами. «Членораздельным звуком я называю тот, который может быть передан буквами» (V). Можно сказать, что в основе букв лежит имплицит­ ный фонологический анализ, поскольку они представляют только инвари­ анты. Понимаемая в широком смысле «письменность» представляется не­ обходимым компонентом языка; то же можно сказать о «впечатлениях», о которых говорится в «Катехизисе для начинающих»; ведь слова являются всего лишь их переводом.

В трактате «О христианской науке» Августин подчеркивает длительность существования букв в противопоставлении моментальному характеру зву­ ков: «Поскольку звуки, произведя сотрясение воздуха, тут же исчезают и не длятся больше, чем звучат, их знаки были закреплены с помощью букв» (II, IV, 5). Таким образом, буквы позволяют выйти за рамки «настоящего мо­ мента», которыми ограничено устное слово. В трактате «О троице» Августин идет еще дальше: письмо позволяет переноситься не только в другую эпоху, но и в другое место:

«Эти телесные знаки и другие знаки того же рода предполагают присут­ ствие тех, кто нас видит, слышит и с кем мы разговариваем; письмо же было изобретено, чтобы позволить нам беседовать даже с отсутствую щими» (XV, X, 19).

Письменность определяется Августином через ее причастность к тем, кто в данный момент отсутствует.

б) металингвистическое употребление знаков

Августин ни разу не обратил внимания на то обстоятельство, что буквы, бу­ дучи знаками, обозначают другие знаки (звуки). Однако такая ситуация была ему знакома, поскольку он постоянно интересовался проблемой металинг­ вистического употребления слов. В трактате «О диалектике» он отмечает,

47