Лирика Лермонтова 1840-1841-го годов

11 июня 1840 года Лермонтов прибыл в Ставрополь, где располагалась штаб-квартира русских войск. А 18 июня его командировали на левый фланг Кавказской линии. Во время штурма завалов на реке Валерик (по-чеченски — «река смерти») Лермонтов сражался мужественно и с «первыми рядами храбрейших ворвался» в тыл неприятеля. За отличия в боевых действиях он трижды представлялся к наградам, но ни одно из представлений «монаршего соизволения» не получило. Кровопролитному сражению на «реке смерти» посвящено стихотворение Лермонтова «Валерик», в котором поэт показал жестокую изнанку войны:

Уже затихло все; тела

Стащили в кучу; кровь текла

Струею дымной по каменьям,

Ее тяжелым испареньем

Был полон воздух. Генерал

Сидел в тени на барабане

И донесенья принимал.

Окрестный лес, как бы в тумане,

Синел в дыму пороховом,

А там вдали грядой нестройной,

Но вечно гордой и спокойной,

Тянулись горы — а Казбек

Сверкал главой остроконечной,

И с грустью тайной и сердечной

Я думал: «Жалкий человек,

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он – зачем?..»

В стихах потрясает разительный контраст между величавой гармонией, торжественной красотой окружающей природы и чудовищной, безобразной жестокостью человека, одержимого духом бессмысленной вражды и злобы. Этими стихами восхищался Лев Толстой. Мотивы «Валерика» он использовал в рассказе «Севастополь в мае», в романе-эпопее «Война и мир» — в описании Аустерлицкого сражения, в других эпизодах, подчеркивающих антигуманную сущность войны.

Лермонтов воевал, рисковал жизнью. А между тем в Петербурге вышел в свет его роман «Герой нашего времени», успех которого превзошел всякие ожидания. Тираж книги был раскуплен моментально, готовилось второе издание. В ноябре 1840 года появилось первое издание «Стихотворений» М. Ю. Лермонтова, на которое большой и умной статьей откликнулся Белинский. Бабушка Лермонтова с помощью влиятельных петербургских родственников и знакомых пыталась добиться прощения и вызволить внука из ссылки. Но ей удалось лишь выхлопотать отпускной билет на два месяца. В начале февраля 1841 года Лермонтов прибыл в Петербург. Два месяца пролетели быстро. Стали просить об отсрочке. Благодаря высокой протекции это удалось. Лермонтову очень не хотелось тогда возвращаться на Кавказ. Он подал прошение об отставке в надежде целиком посвятить себя литературе, открыть свой собственный журнал... Но однажды утром его разбудил дежурный Генерального штаба и приказал в 48 часов собраться и выехать из Петербурга на Кавказ к месту службы.

Уезжая, Лермонтов оставил в редакции журнала «Отечественные записки» у А. А. Краевского свое стихотворение «Родина». 13 марта 1841 года Белинский писал В. П. Боткину: «Если будет напечатана его «Родина» — то... что за вещь пушкинская, то есть одна из лучших пушкинских». Лермонтов называет здесь свою любовь к России «странной», потому что корни ее глубоки, неподвластны рассудку. Здесь впервые сформулировано Лермонтовым русское, сердечное чувство патриотизма, о котором Ф. И. Тютчев, поэт лермонтовского поколения, скажет так:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.

Главные святыни свои русский человек хранит в сердце. Даже в «умной молитве», обращенной к Спасителю, наши праведники учили «погружать «ум» в «сердце» и из этой глубины и полноты духовных сил, соединяющих разум, чувство, волю и интуицию, возносить к Нему молитвенное слово. Лермонтов говорит, что все обычные атрибуты патриотизма: «темной старины заветные преданья», «слава, купленная кровью», гордость за отечество и преданность ему — еще не составляют глубинного ядра такой любви, но лежат на поверхности души русского человека. Он не отрицает этих чувств, как принято считать, но говорит, что главная отрада, первичный источник любви к родине не головной, не отвлеченный, а образный, живой, предметный. Именно его и пытается выразить Лермонтов в своих стихах. Сперва он воссоздает широкий, пространственно распахнутый образ России, схваченный как бы с высоты орлиного полета:

Но я люблю — за что, не знаю сам —

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям...

И вдруг с этой поднебесной высоты поэт спускается вниз, сложив крылья и приникая к родной земле, с ее проселочными дорогами, с конкретными приметами ее неброской, но одухотворенной красоты:

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень.

Детали и подробности дорожных впечатлений поэта — «чета белеющих берез», «жнивье», то захудалые, крытые соломой избенки, то приметы довольства и труда в «полном гумне», в «резных ставнях» — скользят и сквозят в пространстве, сливаясь с целостным образом России, масштаб и безбрежная широта которого заданы в самом начале. Точные детали сочетают в себе зримую конкретность с глубоким психологизмом, поднимающимся до художественной символики. Таковы, например, «дрожащие огни печальных деревень». С одной стороны, это живописно-пластический образ, передающий движение путника по холмистому ночному проселку, когда огоньки вдали то появляются, то исчезают. И одновременно с этим возникает щемящая душу печаль от скудно теплящейся, трепетной жизни, затерянной в дальних далях, в необозримых пространствах России.

Есть в стихотворении и другое композиционное движение — все ближе и ближе к центру, к сердцу вечно возрождающейся русской жизни: «полное гумно», «изба с резными ставнями». Поэт приближается к крестьянскому семейному гнезду и застывает, очарованный, на пороге деревенской избы:

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужичков.

Лермонтов и всю русскую поэзию в «Родине» подводит к тому порогу, за которым откроется вскоре неисчерпаемая глубина народной жизни. На смену ему придет Некрасов — поэт, прислушивающийся к говору мужичков, включающий этот говор в свои стихи. Традиции лермонтовской «Родины» останутся жить и в русской поэзии XX века. В лихую годину Великой Отечественной войны они проснутся, например, в стихах К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...».

Последние стихи Лермонтова исполнены роковых предчувствий. Таков, например, его «Сон», написанный в Пятигорске, где поэт был оставлен военным врачом для лечения:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь сочилася моя.

Но особенно пронзительно и достоверно эти предчувствия прозвучали в стихотворении «Выхожу один я на дорогу...», созданном в считанные дни до случившейся с ним трагедии. Стихи построены на глубоком контрасте, почти диссонансе. Сначала поэт изображает чудную, почти космическую картину гармонии природы, умиротворенной, чутко внемлющей голосу Творца. Сам поэт ощущает в своей душе родство и причастность к благодатному союзу земли и неба, смиряющему волнения и тревоги бунтующего сердца:

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

Кажется, что земля и небо готовы принять душу истомившегося поэта в свои объятия. Зачин стихотворения напоминает о поэзии материнской любви, так проникновенно переданной им когда-то в «Казачьей колыбельной песне»:

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою...

И вот теперь вся природа заодно с поэтом, задремав в своей колыбели, окутавшись голубым сиянием, внемлет «колыбельной песне» Творца. Но обретенную гармонию обрывает болезненный диссонанс — почти стон измученной души:

Что же мне так больно и так трудно?

Казалось бы, то, чего так постоянно и упорно искал поэт, дарит ему сейчас успокоительная красота дремлющей ночи, свободно и безмятежно раскинувшейся под звездами. Но нет! Поэт ищет иной, вечной гармонии, о существовании которой лишь намекают ему мирно спящая земля и говорящие друг с другом звезды. Ему нужен другой покой, свободный от власти неумолимого времени, от тяжести земных оков. Его душа устремляется туда, откуда никто не возвращался, за грани земного бытия. Лермонтов не только предчувствовал приближающуюся к нему смерть, но и сам потянулся к ней.

А случай...— он не заставил себя ждать. В Пятигорске оказался приятель по юнкерской школе Мартынов. Хватило язвительной шутки, на которые Лермонтов никогда не скупился, чтобы вызвать поэта на дуэль.

15 июля, около пяти часов вечера, разразилась ужасная буря с молнией и громом. И в это самое мгновение отказавшийся стрелять в Мартынова Лермонтов был убит им в пяти шагах — в грудь, навылет — между горами Машуком и Бештау...