KBTU IN PRINT - II-ой выпуск

Червонец ПРОЗА

Э та дверь, словно врата в рай, ведь сам её вид и открытие будоражит всё тело в предвкушении: тяжелая, в два с половиной метра высотой, изящно, вычурно украшенная узорно-вырезанным металлом, да с тяжелым еле слышным, тягучим скрипом при открытии - после показывается совершенно новый мир, где первыми встречают тебя солнечные подмигивания, а затем уже миллионное разнообразие оттенков и цветов: сверху белизна, местами покрашенная желтым, ниже и вокруг синее полотно, еще ниже начинаются зеленые длинные пятна, сквозь которые пробиваются местами и синий, и бежевый, и известняковый, и коричневый, и подобные мазки, а уже только потом вырисовываются отчетливо дальше по линии взора забор, газон, дорога исновагазон,забор,деревья,бледныедома,голубоенебо,желто-белыеоблака. Переступить линии врат и обернуться: случайно образованный годовыми постройками коридор из кирпичной стены с правой стороны, из красивейшей, но поросшей мхом брусчатки снизу, из живой хмельной стены слева, да из серого шифера сверху - уже непонятно, где начинается дом, а где двор: надо сказать "спасибо" навесам, идущим из гаража и соединенным с домом. Хватит излишней навязчивой красоты! Этого достаточно, чтобы двигаться дальше. Резко хлопнуть величественные врата в детально выделанную обитель и двигаться в дали простейшей красоты…

Испытывать притяжение головушкой. Тянуться ручками к небесам.

Придумывать государства приоблачные. Ловятся бархаты бабочек… глазами…

…но не руками -… …- мелочь из того большинства дел этого малого места.

Наблюдать за всеми красотами родного села - это всё, что нужно для разгона от «пригвождения к полу» до «полетов в облаках». И вот легонький шепот листвы несёт собой: «Лети, друг мой, лети». Особенно нежно шепчут это березки, напоминающие тончайших и самых женственных созданий с белой мягкой кожей… И вот взмах головы, как ястреб, пролетающий высоко вверху, оказывается немного ниже. Направляемся, падаем, облетаем всё. Первая линиядомов,самыхвысоких,самыхкрасивых,самыхухоженных,самыхтихих, но неудивительно самых потаенных; каждый двор может быть удостоен отдельной награды за деревья, прикрывающие стыдливо-красные дома, за тропы цветов, светящиеся красотой для своих хозяев, гостей и питомцев, за детально продуманные тропинки из камня, брусчатки, песка, за резвящихся чистых и заливных живых цветков-детишек, за особенно необычные заборы, которые словно отражения сущностей хозяев: вот синие листы металла, между которыми стоят каменные столбы – хозяин прагматик, а вот зеленый забор с резными узорами из металла сверху и обрамленными вокруг железными толстыми прутьями – хозяин эстет, а вот и обычный деревянный, но аккуратно вышлифованный и покрашенный – хозяин честен.

21

Всё это поражает своей колоссальной долей вложений людского пота, времени и фантазии. А что же позади этих домов, вне села? Огороды, степи серой, жухлой травы, затем белеет коваль, да и наконец пшеница. Каждый год земля выращивает свои жухлые локоны в надежде на приятную шевелюру, а её обстригают, но они всё равно снова отрастают, и чернокожая пытается снова и снова вырастить длинные пшеничные волосы, но вновь люди садятся за свои маленькие машинки для стрижки и снова, и снова делают матушку лысой – никогда не оставят её в покое, да длится это из года в год много десятилетий, а ведь земля однажды сдастся и потеряет желание добиваться той вожделенной прически, тогда-то и проснется совесть у людей, а скорее сожаление, но будет довольно поздно. Солнце порой порождает авитаминозы у почвенной кожи земли, а порой и сжигает кожу головы людей, так люди это знают, потому знойное пекло равняется сильнейшему бурану. Приход «звездного, рыжего друга» всегда заталкивает всех жителей по домам, тогда улицы и обретают свободу от людей, а значит, от времени. Абсолютная тишина и абсолютное одиночество.Толькотыиты.Авокругзамершиедеревья.Поставьпесочныечасы на дорогу, а песок прижмется к стенкам и не будет падать с верхнего отсека. Кажется, что время замирает в постоянстве, да возникает мысль, что этот мир и правда покинуло всё человечество. Без людей и чувствуется одна из сторон цивилизации, пусть и деревенской. Есть дома, есть животные, есть деревья. Они существовать могут без людей и с людьми. Конечно, без людей дома разрушатся, а некоторые животные вымрут. Люди и приносят с собой изменение натуральности, изменение материалов, они же и созидают, порой уничтожая что-то другое, но это и есть главное окончательное действие людей – созидать. В маленьком селении это чувствуется наиболее сильно, ибо тут всё движется слишком медленно, оттого и прозрачно.

22

ПРОЗА

И вот время остановлено, но, может быть, оно и обладает не конкретным измерением, не настоящим замершим, а слиянием в единый комок будущего, прошлого и мнимого «сейчас»? Проходя дальше середины села, где-то в глубине, где живет больше стариков, в глаза попадается заброшенный дом одного старца, который умер уже достаточно давно. Но он же жив! Вот он, сидит снова на лавочке да смотрит на мир самыми настоящими глазами! Он стар, молод да одновременно разлагается. Один взгляд: и он старец, через мгновенье сидитс ребенком на коленке, еще через секундуоперся озабор бездыханно.Мне понравилсястарец,ибостакимятолькоиподдерживалобщениеранее,оттогои кажется более родным. Подойдя к нему, я увидел, что он всё же остался в моём любимом и знакомом образе, да без приветствий заговорил:

«Очень давно, даже когда меня еще не было и не было моего отца на этих землях,стоялинасамойзападнойчастинынешнегоселатридомика.Тамещене было того доброго котлована, что сейчас под временем обернулся в болото. Жили в тех домиках три дядьки: земледел, скотопас и мудрец. В самом северном жил скотопас и держал коров, баранов и лошадей. В среднем доме жил мудрец и не только давал он отличные советы для жизни и ведения дел, но и помогал прекрасно своим соседям каждый день делами. В южном доме жил земледелец, и у него были большие огороды из свеклы, моркови, петрушки, щавеля, картофеля. Работали они так день ото дня, потом набивали повозки и ездили в города продавать урожаи. Ездили много, так уже в домах завелись жены, дети, да стали появляться соседи новые. Погода здесь была отличная: летом жара с

23

ПРОЗА

теплыми дождями, а зимой снега такие большие, что все посевы пшеницы и картофеля от холода защищались. Ну и в далеких-недалеких землях находилисьчащималенькие,гдеможнобылоягодокнайтидагрибочков.Таки состарились дядьки, а вокруг уже целое селение появилось, да даже церковь успели построить, а хвать за головы – названия селу нету. Ты ведь знаешь, что деревня с церковью является «селом»? А без церкви называется просто «деревня». Нельзя уже называть такое деревней, ведь тут люди верующие, а значит с душой, а значит здесь есть поселившиеся, вот и «село». Ну вот… На чём это я остановился? Ах, да… Ну, пошли все к мудрецу да попросили ему дать название этому месту. Тогда мудрец молча достал колоду карт и позвал двоих соседей-старожил, с которыми и начинал здесь жить, поиграть в карты. Люди стали возмущаться на тот счет, что нужно решать важный вопрос, а им играть вздумалось. Играли в дурака, да три игры подряд мудрец по червонцу выиграл, да каждый раз козырной картой были черви. Тут уже ни у кого вопроса не было

– судьба сама дала название деревне. В тот же день мудрец закопал рядом со своим домом три червонца, а ночью и дух испустил. Его похоронили с почестями всей деревней, а в гроб опустили червонец. Никто не понял, но он принес себя в жертву этому месту, ибо оно стало в следующие времена быстро процветать. Пришел царь. Умер царь. Пришли рабочие. Умерли рабочие. И село стало умирать. А ведь теперь никто и не знает, где был похоронен старец…

Араньше ведь это болото было настоящей местной достопримечательностью! Сюда люди со всей округи приезжали, чтобы покупаться и отдохнуть. Были времена… Что же нас разрушило?»

Споследними словами, старик рассыпается в пепел. Оглянувшись, я увидел трех мужиков и после моей попытки им что-то сказать, они сразу рассыпались в воздухе. Не оставив перед собой не единого вопроса, моё движение окончилось в доме моих дедушки и бабушки на самом западе у того старого пруда, которое кто-то называет «болотом», кто-то по привычке «котлованом». Выйдя на берег можно увидеть небольшой причал из ржавого железа,которыйдавноразвалился,араньшепринималгостейсдругогоберега.

Апруд тот и правда самый прекрасный, который только себе можно представить. И изюминка его не в невидимых берегах с другой стороны, не в лебедях,чьи силуэты вырисовываются вдали,не дажев том маленьком мальце, кидающем камушки в воду. Вся прелесть только в том, что оно родное.

Видий Угрюмов

24

Shorere Road ПРОЗА

For the last few days I wake up at 5:45 in the morning to greet the day aborning and give my body the habitual treatment of calisthenics. I see things that I have only seen in movies and paintings or which have no visual equivalent in my mind at all. I take to the ocean, passing via a circuitous path in a small park, my ears filled with a powerful buzz of infinitesimal insect voices. When I reach the seaside walk, I suddenly find myself confronted by a big yellow moon, unabashedly prominent and brazenly hale as a bared breast of an antique goddess. I follow the waves, the whole genesis, from the moment they surge up somewhere in the middle-line of the Narrows to their impact with the unperturbed rocks and the subsequent foundering into myriads of water beads. I really like seeing them form, gather up strength, steady up into a marching column, brave themselves before rushing onto an invisible opponent. One lives in anticipation of a heroic clash – вот, вот, I say to myself – till some hidden force, a miscreant hurdle coming all the way down from the bottom of the ocean upsets the measured formation, eliciting a sigh of disappointment from the expectant audience and covering the drill master with indescribable shame. Few ultimately end up dying the death of heroes, the stubborn martyrdom which keeps on offering itself for the unseen future when the rocks would finally yield, their defense pierced and the

25

Ким Сын А, Без названия

Акриловая краска на холсте

26

Кокчетав	ПРОЗА

Круг замкнулся. После 18-летнего отсутствия я вернулся в город своего детства, свой град Китеж, свое царство пресвитера Иоанна. Боялся возвращения, боялся, что то, что было частью памяти, жило в моей памяти, являлось постоянно возвращающимся из глубин прошлого видением, самым живым и в то же время самым эфемерным, драгоценным из-за своей неуловимости, отступит перед лицомбескомпромиссноговсвоейбанальностинастоящего.Чтонасменудетским переживаниям, сконцентрированным на мощном 'демиургическом' Я придет пошлая 'нарратива', исчезнет 'я' и придет 'он', тот, что, познавши смерть, давно смирился, а смирившись, забыл.

Мои страхи во многом оказались небеспочвенны. Я бродил между знакомым и неизвестным, между памятью и пустотой, между неповторимостью и тривиальностью. Кругом фрагменты, как руины несуществующего мира, терзающиеменятойнастойчивостью,скоейонирешилиостаться,несмотрянина что: ни на социальные перемены, ни на исход, ни даже на мою смерть. Они существуют вопреки всему - как матери, ожидающие своих сыновей – в надежде на мое возвращение, храня тайну лишь для меня.

Я обошел границы своего мира за каких-то полчаса – каким же бескрайним он казался тогда! Дом свой, Красная 158, тот же запах сырости, тот же заплесневелый мотив и то же подвальное пространство, полное фекалий и секретов, невидимых мутантов и осязаемых призраков. Та же ложбинка под балконом справа от нашего подъезда, и, я уверен, те же невыездные пауки, несущие навык плетения паутины, передающие его следующим поколениям и плюющие на катаклизмы общечеловеческой судьбы.

Но вот полисадника, обнесенного оградой, нет. Нет и большей части гаражей.Неомрачаетбольшеландшафтаобезглавленныйбогатырь-горка,ещедо 'разрухи' превратившийся в общественный туалет для страждущих и нетерпеливых. По-своему мне его жаль: сколько радости он нам доставлял, какими слезами окраплен жестяной язык его при неудачных скатываниях вниз!

Овощная база, окутанная смрадом и соревнующаяся в этом с противостоящей ей мусоркой, превратилась в каменный 'дукен', по случайности либо же по необнародованному договору о престолонаследии специализирующийся на продаже продуктов земли. Дом рядом, что своей новизной возбуждал зависть в маленьком жителе Красной 158, отцвел, подурнел, испился и искурился – и теперь, неверное, со злобой потертого жизнью забулдыги поглядывает на молодцеватого брежневского кума.

Был я и в школе своей. Зайти внутрь не удалось – да и куда, лето ж на дворе? Видел разметровки вдоль клумб и с содроганием вспомнил свои физкультурные неудачи. Малые дистанции не брал, на больших задыхался, граната, бросаемая

27

ПРОЗА

мной каким-то ковшеобразным движением, взрывалась прямо перед моим носом, а в прыжках я вообще был посмешищем. Взрослый, без сомнения, видит толк в подобных испытаниях, но для ребенка, тем более отстающего от своих более ловких товарищей, это и было адом, созданным в наказание ему за неоглашенные его совестью проступки. Может так он и познавал идею о предопределении и оригинальном грехе?

Что еще? Озеро Копа, выступившее на горизонте мутной гладью вместе с забытым именем «Зеренда» - при подъезде к гостинице. Пропавшие тополи, поглотившие, казалось, город в успокоительную сень. Говорят, к добру, так как цитата «тополинный пух» хорош лишь в песне.

Ох, вспоминать, да и не вспомнить! Поэтому и пишу по «горячим следам» туриста-невозвращенца.

А заключения? Всегда одни: что город, пространство между домами, протянутость улиц, расстояния, сопки вблизи и радиовышка, мерещущаяся чуть дальше, оказались меньше, ниже, уже, короче, хрупче в действительности, нежели в моей памяти. Не город, а миниатюра, даже не миниатюра, а макет, бутафория, созданная, дабы обмануть неискушенного зрителя.

Еще открытие, сделанное мной по дороге от своего дома к общежитию, в котором обитал мой приятель Даурен (Шайдарбеков, даже фамилию вспомнил). Дефиле, отделяющее точку А от точки Б, насыщенно моим тогдашним присутствием, факт, подтверждающий, что для ребенка нет назначенного 'места встречи', так как любое место по-настоящему, без изысков, свято. А раз нет мест встречи, значит нет и переходов с переходными периодами, временем, потраченным в перемещении – вообще, нет потраченного времени! Как это необычно - жить без ощущения 'потраченного зря/даром времени' – без ощущения борьбы с ускользающими минутами своей жизни.

Может, поэтому жизнь ребенка полна, богата и ... самобытна?

А так, с появлением планов и переживаний – 'смогу? закончу? не разочарую?' – существование обрастает вторичностью, как будто сама идея планирования и траты времени подразумевает выкройку жизни по внешнему трафарету, вымеривание жизни соразмерно с моделью. Твоя жизнь вторична, третична – даже не твоя, равно как и город, в котором ты когда-то жил. Тот, где родился, был неповторим, безграничен – в соответсвии со способностью ребенка к открытиям и удивлениям. А тот, где ты сейчас находишься, он пошлый, банальный, провинциальный, ничем не отличающийся от десятков других, таких же в неведении собственной провинциальности произростающих, городков и городов огромной страны. И его развитие есть твое движение – от центра к периферии, от избытка жизни к гомеостазу, по трубе, сливающей неповторимое 'я' в болотную массу 'их'.

Акулов М.Л.

28

Ким Сын А, “The Glass Bead Game”

керамика

29

ПРОЗА

Ботинки

Кто-то уже успел начертить своим пальцем непристойное выражение на запотевшем окне до того, как я, думавшая, успею ли добраться до университета, вглядывалась в окно. Листья валялись, как подбитые (одна горечь смотреть на них): впитали в себя солнце, а теперь смиренно размышляют о жизни в сточной канаве. Они были повсюду: куда ни посмотри,взорокаймлялаэтаоранжеваярамочка,нарочитонедающаятебе забыть, что скоро пойдет снег, а пока надо привыкать, что уже не лето. Багровый, гранатовый, янтарный, шафрановый, чья-то маленькая ножка, наступившая на золото, рельсы трамвая, снова янтарный. Людей всегда смущает неожиданно появившаяся улыбка на лице человека, сидящего напротив тебя в троллейбусе – смутила она и на этот раз. Маленькая ножка, наступившая на листья, обутая в ботинки, похожие точь-в-точь на те, которые мне без моего согласия купила к осени мама. Столько связано с этими черными ботинками, у которых был тугой замок и кривой красный, просто гигантских размеров, цветок сбоку. Помню эти вечные мучения со сменной обувью: стоит пухлый ребенок с красными от холода щеками (все лавочки в школьном коридоре, занятые строгими мамашами, провожающими своих детей). С тяжелейшим портфелем он наклоняется, чтобы снять эти злополучные ботинки, которые ему жмут от наличия двух пар шерстяных носков, и тут портфель съезжает ему на шапку, он ее, пыхтя и злясь, поправляет, а ведь рядом наблюдают одноклассники, так и ждущие момента придумать обидные кричалки. Помнится, мне нравился мальчик, я постоянно его дразнила и всячески унижала, а он в свою очередь сказал, что у меня страшные некрасивые ботинки, маме-то не объяснишь, почему ты больше не хочешь их надевать и почему после школы в дождь и слякоть ты идешь в красивых белых туфельках, которые предназначены исключительно для школы. Стоит вспомнить мои сияющие глаза, когда на мой день рождения мне подарили новые ультрамодные ботиночки серого цвета, о судьбе черных мне с той поры ничего не было известно. Я ни разу не вспоминала о них до этого момента, когда опаздывая в университет, всматривалась в окно сквозь чьи-то отпечатки пальцев. Можно только удивиться, как вокруг нас раскиданы наши воспоминания, так и ждущие, когда мы снова почувствуем жмущую боль ботинка из-за толстой пары шерстяных носков и улыбнемся.

А.Я.

30