VII Происхождение, цели и

разработка Европейского объединения

угля и стали

Моим доброжелательным друзьям, которые иногда спрашивают меня о моей роли как министра иностранных дел в происхожде­нии и разработке договора о ЕОУС, мне хочется отве­тить вполне уместными в данном случае словами маршала Жоффра по поводу битвы на Марне: «Я не знаю, кто ее выиграл, но я знаю, кого обвинили бы в поражении».

Тогда, в начале 1950 года, у нас было ощущение, что на нас надвигается кризис, одновременно поли­тический и экономический. Политический кризис ка­сался прежде всего наших отношений с СССР. Если конференция в Розовом дворце (июнь 1949) положи­ла конец блокаде Берлина, то по другим проблемам (Германия, Австрия, Триест и т.д.) никаких решений не просматривалось.

Новая политика в отношении Германии вызывала чувство растущего беспокойства. Начало было поло­жено Лондонскими соглашениями (июнь 1948), предусматривавшими политическое и экономическое восстановление страны, с продолжением в виде со­здания Федеративной республики Германии в запад­ной ее части (сентябрь 1949); затем последовали со­глашения в Петерсберге (ноябрь 1949). Однако эту новую политику проводили старыми методами: шла ожесточенная борьба за уступки между победителями, нерешительными и недоверчивыми, и побежденными, униженными, но все более осознающими свою воз­рождающуюся силу. Быстрое возвращение Германии ее политических прав не сопровождалось моральной реабилитацией. Франция чувствовала себя особенно неуверенной: она ощущала, как с каждой новой уступ­кой уменьшаются для нее гарантии безопасности.

Статус Саарской и Рурской областей, установлен­ный в одностороннем порядке, без согласования с Германией, являлся главным источником недоверия. Что касается экономического кризиса, то недо­статок угля требовал, чтобы уголь, добываемый в Германии, распределялся между всеми странами-импортерами. За таким распределением с января 1948 года следил созданный союзниками Комитет по углю при европейской Экономической комиссии, за­седавшей в Женеве; затем эти функции были переда­ны Европейской организации экономического со­трудничества (ЕОЭС). С Германией при этом никто не консультировался.

В конце 1949 года, согласно Петерсбергским со­глашениям, Германия была допущена, хоть и со скрипом, в орган международного управления Ру­ром; этот орган, работавший в рамках оккупацион­ного режима, принимал решения, в том числе и о распределении угля, согласно точке зрения и инте­ресам победителей.

Признавая необходимость восстановления гер­манской экономики и постепенного возвращения стране ее независимости, мы стремились в то же время навязать ей длительные ограничения: в произ­водстве стали, в строительстве судов большого во­доизмещения; некоторые отрасли, имевшие военное значение, были запрещены.

Надо было изменить такое положение вещей, а для этого — найти новый политический подход, что­бы старые антагонизмы уступили место честному сотрудничеству, основанному на равенстве прав и обязанностей. Это позволило бы оздоровить фран­ко-германские отношения и освободиться от угрозы нового конфликта, висевшей над нами, как кошмар. Такая задача совпадала, к тому же, с экономически­ми интересами, выходившими за пределы отноше­ний между двумя странами и затрагивавшими буду­щее Европы.

Наш континент страдал не только от традицион­ной раздробленности, обусловленной историчес­ким развитием, но и от нового разделения на Восток и Запад в результате последней войны. Западная Европа, этот перенаселенный полуостров, все бо­лее индустриализующийся, нуждающийся в рынках сбыта и в валюте для закупок сырья, оставался раз­деленным на два десятка государств, которые, вме­сто того, чтобы договариваться и дополнять друг друга, облегчая прежде всего внутриевропейский обмен, вели между собой безжалостную конкурент­ную борьбу, выходящую за рамки порядочности и здравого смысла. И это происходило в то время, когда остальной мир объединялся в огромные эко­номические блоки.

Практически проблема состояла в том, чтобы под­толкнуть Европу к объединению посредством посте­пенного устранения барьеров, препятствующих цирку­ляции товаров, разумной координации производства, инвестициям и экспорту, свободному перемещению людей и капиталов. Эти экономические задачи, оче­видно, не могли быть решены без новой политичес­кой структуры.

Мы не думали начинать с создания европейской федерации. А совпадение двух категорий проблем (франко-германских и общеевропейских) подтолкну­ло нас к конкретному решению, способному обеспе­чить продвижение в обеих направлениях. Невозмож­но было приступать сразу к изменениям во всех сек­торах европейской экономики. Из-за технических сложностей и неподготовленности умов надо было действовать поэтапно и выборочно.

Для начала очень подходила область, связанная с производством угля и стали. Здесь оказались налицо все необходимые технические предпосылки успеха как политического, так и экономического. Здесь, где вплоть до 1950 года шло ожесточенное соперничест­во, оказалось возможным наладить мирное и конст­руктивное сотрудничество.

В самом деле, две ключевые промышленные от­расли насчитывали относительно ограниченное ко­личество предприятий (около тысячи в шести странах Сообщества), они применяли одни и те же методы работы, на них было занято относительно неболь­шое и равномерно квалифицированное число рабо­чих. Во всех производящих странах использовалось примерно одинаковое оборудование, хотя и в разной степени модернизированное. Угледобыча и произ­водство стали не зависят от климата и местных при­вычек, в отличие, например, от сельского хозяйства. Поэтому их координацию, по-видимому, можно было осуществить без особых трудностей.

Обеспечить наилучший доступ к продукции на возможно более широком рынке было в интересах как производителя, так и потребителя. Расширение рынка было залогом экономического развития и

подъема общего уровня жизни; становилось возмож­ным лучшее распределение продукции, улучшались снабжение и экспорт, и соответственно снижался риск перепроизводства и безработицы.

Кроме того, благодаря специализации предприя­тий и правильному распределению между ними инве­стиций и производственных задач внутри расширив­шегося рынка, появлялась возможность усовершен­ствовать методы производства и оборудование.

Но кроме всех этих преимуществ экономического характера мы имели в виду и прямые выгоды, выте­кавшие из них в области политической. Заключить прочный и контролируемый союз в производстве уг­ля и стали означало лишить каждую из стран-участ­ниц возможности не только вести, но даже и готовить войну против других членов объединения: нельзя ве­сти войну, не имея возможности свободно распоря­жаться энергией и металлом.

* * *

После того как основная идея была найдена и тщательно взвешена, оставалось претворить ее в жизнь. Это было сделано в рекордные сроки: менее чем за год договор был подготовлен и подписан. В этой связи пусть мне будет позволено подчеркнуть исключительные заслуги человека, самого по себе необыкновенного, — моего друга Жана Монне. Имен­но он со своими сотрудниками в маленьком особняке на улице Мартиньяк, без шума и рекламы, без ведо­ма общественности и даже правительства, за не­сколько месяцев разработал проект Объединения уг­ля и стали.

Мы знали, что эта идея с самого начала будет встречена с недоверием и даже с некоторой враж­дебностью. если бы мы прибегли к обычным мето­дам предварительных консультаций, то были бы вынуждены к бесконечным промедлениям и отсрочкам. Министр иностранных дел должен был взять на себя ответственность и риск одобрения и продвижения этой инициативы. Заботясь главным образом о по­литических результатах, он имел обыкновение дове­рять технические аспекты специалистам, оставляя за собой право подбирать людей, поддерживать или отвергать их заключения, а затем — обязанность за­щищать принятые решения в правительстве и парла­менте.

Таким образом, на двух заседаниях Совета мини­стров, между 3 и 9 мая 1950 года, проект был пред­ложен членам кабинета, которые до этого момента оставались в полном неведении. За пять дней фран­цузское правительство было посвящено в суть дела и дало свое согласие.

Прежде чем взорвать эту бомбу, нам было необхо­димо узнать, какой прием мы встретим со стороны наших партнеров, из которых главным для нас было правительство ФРГ. Поэтому еще до 9 мая мы зару­чились согласием германского канцлера, без одоб­рения которого нечего было бы рассчитывать на ус­пех. Другие правительства — Британии, Италии, США и Бенилюкса — были поставлены нами в известность за 24 часа до официального заявления.

Удивление было всеобщим. Никто не ожидал по­добной инициативы, ни во Франции, ни за ее преде­лами, ни — в особенности — с ее стороны. Я смог оценить размеры такого остолбенения (и это еще слишком слабое слово), когда 10 мая прибыл в Лон­дон на конференцию, которая была запланирована уже некоторое время тому назад. Я сразу же почув­ствовал холодное отношение к проекту со стороны наших английских друзей. Жан Монне меня сопро­вождал. Мы сделали разъяснения относительно не только тех идей, которые были суммарно изложены в заявлении от 9 мая, но и относительно наших конеч­ных целей и намерений. Этот обмен мнениями, сна­чала устный, затем в виде официальных посланий, длился много недель. Наши собеседники быстро убедились, что речь не идет об одной из дипломати­ческих «петард», от которых много шума и мало тол­ка. На этот раз дело было серьезно. Реакция на него была неоднозначной. Некоторые члены Лейборист­ской партии — она тогда находилась у власти — были в восторге от нашей идеи и оказывали мне полную поддержку. Это была первая реакция. Однако после размышления наши английские друзья пришли к вы­воду, что этот проект мало соответствует положению их страны и британскому состоянию духа.

Мы все еще надеялись, что Англия присоединится к нашему плану, может быть, потребовав некоторых уточнений. И лишь когда мы предложили созвать кон­ференцию, в которой должны были принять участие только те страны, которые были согласны с принци­пом сверхнациональной власти, — лишь в этот мо­мент мы увидели, какая пропасть нас разделяет. И все же, начиная с мая 1950 года, оставалось в силе наше предложение Англии присоединиться к Содру­жеству в качестве ассоциированного члена, без обя­зательного институционного подчинения.

Тот факт, что Германия публично заявила о своей поддержке проекта, а Франция решила осуществ­лять его даже с единственным партнером в лице Гер­мании, привел к присоединению сначала Италии, а затем стран Бенилюкса, получивших тем временем подробную информацию о наших подходах и наме­рениях.

20 июня 1950 года, то есть всего шесть недель спустя после нашей декларации от 9 мая, открылась важная конференция под председательством господина Монне. В ней участвовали делегации, назначенные правительствами шести стран. Каж­дая делегация свободно излагала свои подходы, не будучи связана жесткими правительственными ин­струкциями и необходимостью во что бы то ни ста­ло защищать национальные интересы. Сидя за од­ним столом, делегации стремились работать вмес­те над общим делом — строить сверхнациональный дом, в котором бы совмещались и объединялись национальные интересы всех участников. Партику-ляристская узость уступила место командному духу сотрудничества и взаимопонимания. Такая переме­на климата сама по себе была огромным шагом вперед.

Французское правительство, например, вообще не дало своей делегации никаких четких инструкций. Оно предоставило ей полную свободу, ограничив­шись поддержанием контакта и готовностью предо­ставлять ей по первому ее требованию все необходи­мые сведения и замечания. Делегация имела право запрашивать все административные службы, полу­чать от них все статистические данные, юридические и технические консультации. Некоторые чиновники этих служб сами входили в состав делегации: там бы­ли представители и от министерства иностранных дел, и от управлений по черной металлургии и угле­добыче, и от отдела внешних сношений министерст­ва финансов. Зато министры технических минис­терств не включались в делегацию и не участвовали в дискуссиях на этой стадии. По мере необходимости делегация консультировалась с другими службами и с частными лицами.

Возникла деликатная проблема: как установить и поддерживать связь между делегацией и представи­телями частных интересов — собственниками и уп­равляющими частных металлургических предприятий, управляющими национализированных шахт, на­емными рабочими, потребителями, посредниками. Наш план предусматривал участие в будущей струк­туре всех заинтересованных сторон, а не только про­мышленников и наемных рабочих. Впервые в между­народном плане было стремление учесть интересы потребителей.

В отношении рабочих трудностей не возникло: профсоюзы были прекрасно приспособлены к этой задаче. Консультации с ними велись с самого нача­ла, за исключением коммунистических профсою­зов, которые, поколебавшись недели две, от со­трудничества отказались. Все некоммунистические профсоюзы приняли активное участие в разработке договора. Без критики и обвинений дело, конечно, не обошлось. Ассоциации промышленников (я го­ворю исключительно о Франции) жаловались, что с ними недостаточно советовались и поставили их перед совершившимся фактом. Не хочу доиски­ваться, в какой степени эти упреки были обоснова­ны. Быть может, имели место какие-то сбои и недо­понимание. Но когда работа была закончена, и до­говор завершен и принят, все заинтересованные стороны проявили готовность к честному сотрудни­честву.

Французский парламент тоже не был удовлетво­рен. Огонь критики был направлен лично против ме­ня как министра иностранных дел. Парламентарии были недовольны, что их не информировали более подробно, так сказать, день за днем, о ходе работы. Но сделать это было технически невозможно. Когда разрабатывается столь пространный и сложный текст, не может быть и речи о том, чтобы ежедневно показывать его двум палатам. Парламент не мог ре­шиться быстро принять решение. Инерция парламентской нерешительности столь велика, что преж­девременно, на стадии подготовки, привлекать его к обсуждению — значит загубить дело. Поэтому я решил, что, если мы хотим добиться успеха, то должны пойти на риск возбудить чье-то раздраже­ние и недовольство. Тянуть было нельзя, отсрочки грозили неудачей: мы могли пропустить благопри­ятный случай, который, несомненно, больше не по­вторился бы.

Впрочем, с точки зрения конституции все было законно: переговоры о соглашениях правительство ведет самостоятельно, в данном же случае речь шла даже не о переговорах в собственном смысле сло­ва, а о совместной разработке некоего проекта для правительств нескольких стран. Министры были привлечены только в самом конце работы, когда тексты в целом были уже готовы, в качестве арбит­ров в вопросах политического характера (я по-прежнему говорю о том, как обстояло дело с фран­цузской стороны).

Первый совместный Совет министров шести го­сударств собрался в марте 1951 года, то есть при­мерно за шесть недель до подписания договора. До этого момента шесть делегаций мирно продолжали свою работу на улице Мартиньяк, поддерживая, как я уже говорил, контакт каждая со своим правительст­вом. Впрочем, с французской стороны за выработ­кой текстов следила комиссия, состоявшая из мини­стров, которых эта работа непосредственно затра­гивала.

Подписание договора состоялось 18 июля 1951 го­да в Париже. Его ратификация потребовала больше времени, чем его разработка. Одиннадцать парла­ментских палат (один только Люксембург имеет од­нопалатный парламент) должны были вынести свое решение. Еще до ратификации нам было необходи-

I

мо выбрать место пребывания будущей организации и руководителей ее подразделений. Назначения, во­преки нашим ожиданиям, прошли легко и заняли всего двадцать минут, так как большинство кандида­тов участвовали в подготовке договора и пользова­лись доверием своих правительств. Но выбор места пребывания вызвал большие споры. Только в шесть часов утра, после утомительного и драматического ночного заседания, когда уже ни у кого не остава­лось сил, скачки выиграл аутсайдер, и местом пре­бывания организации был временно выбран Люк­сембург.

10 августа 1952 года, после обмена ратификаци­онными грамотами, договор о Европейском объеди­нении угля и стали вступил в силу. В тот же день бри­танское правительство аккредитовало при Верховном органе власти своего специального представителя со штатом сотрудников в двадцать человек. Затем и многие другие страны назначили своих специальных послов или наблюдателей.

Отнюдь не собираясь обижаться, страны, не во­шедшие в сообщество, стараются приблизиться, войти в контакт с ним и подготовить возможные — и желаемые нами — соглашения и ассоциации. Итак, перед нами первое реальное достижение на пути к объединению Европы. В стене непонимания была пробита брешь, и она будет неуклонно расширяться. К этому мы и стремились: мы об этом заявили 9 мая, ничего ни от кого не скрывая.

В эпохи, когда все находится в процессе станов­ления, надо уметь дерзать. Худшее, что может быть в политике, это неспособность принять решение, либо — принятие нескольких решений, противоре­чащих друг другу. Мы не должны проявлять слабость и бросать начатое, как только возникают первые

трудности. Мы бы ничего и не начали, если бы не ве­рили в правильность наших идей. Сегодня мы мо­жем с большим удовлетворением констатировать, что ни одна из катастроф, которые пророчили наши противники, не произошла. Итог положительный. Ничто не свидетельствует, что мы ошиблись, ско­рее, наоборот. Самая едкая критика замолкла. В на­ше время весьма редко случается, чтобы политиче­ская инициатива такого размаха так быстро принес­ла желаемый результат.

VIII

Служение

человечеству —

для нас такой же долг,

как верность своему народу

Тех, кто называет себя европейцами, то есть сторонниками единой Европы, теперь огром­ное количество во всех странах, во всяком случае, во всех, где существует свобода мнений. И это — непреложный факт. Конечно, не всегда прояв­ляется единодушие относительно того, как эту Ев­ропу построить и какое количество стран должно в нее входить. Существует Европа шести, семи, пят­надцати и восемнадцати стран. Европейские иници­ативы, действительно, многочисленны и иногда пе­ресекаются. Но несомненно, что эта проблема вста­ет почти везде и общественное мнение склоняется в ее пользу. Растущему числу европейцев объединен­ная Европа представляется единственно правиль­ным решением, одним из тех твердых центров, во­круг которых будет формироваться политическая структура мира.

Рим и Византия, подорванные внутренними про­тиворечиями, погибли из-за своего глупого соперничества. Современная Европа, если и не достигла еще такой степени разложения, стоит перед той же угрозой. Раздробленность задерживает ее подъ­ем; соперничество между европейскими нациями истощает их силы перед лицом враждующих бло­ков. Мы уже не можем надеяться на «буферную зо­ну», простирающуюся от Рейна до Дуная, она нас ни от чего не защитит. Дивизии атлантической ар­мии, размещенные, как некогда римские легионы, на территории Германии, также не являются на­дежным прикрытием. Наша безопасность не сво­дится к численности армии и ее вооружениям, хотя и этим нельзя пренебрегать. Но прежде всего име­ет значение сплоченность народов, находящихся позади защитной линии, их воля объединить свои

усилия.

Спасение европейцев зависит от их сознательно­сти и сплоченности перед лицом общей опасности. Европа должна перестать представлять собой лос­кутное одеяло из обособленных стран и стать сооб­ществом самостоятельных народов, объединивших­ся в общем усилии защитить себя и построить свое будущее. Речь не идет о временной мере, чтобы про­тивостоять исключительной опасности или заделать брешь в обороне. Европа нуждается в том, чтобы жить лучше, объединив для этого все свои ресурсы. Она должна стать деятельным целым, сознающим свое многообразие, свои потребности и возможнос­ти, свое место в мире, который, в свою очередь, пе­рестает быть бесформенной массой, сотрясаемой спорадическими конфликтами.

Вопрос о будущем Европы ставится, таким обра­зом, независимо от коммунистической или азиатской угрозы, но эта угроза придает ему актуальность и срочность. Сегодняшняя тревога является ближай­шей причиной европейского объединения, но не глубинным его истоком. Количество стран, которые вой­дут в объединенную Европу, будет зависеть от обсто­ятельств. Войдут ли в нее все европейские страны? Сейчас этого никто не может сказать. Но это не при­чина для того, чтобы откладывать усилия по объеди­нению. Действовать лучше, чем бездействовать, мечта о совершенстве — неубедительное оправда­ние для пассивности.

Частичный успех — это не только опыт, на кото­рый можно опираться, из которого можно черпать мужество; это — реальное начало, исходный пункт для более значительных достижений. Для нас речь идет о том, чтобы вернуть нашим народам веру в се­бя, не дать себя загипнотизировать перед лицом опасности, объединить ресурсы западной цивилиза­ции и построить — не в припадке паники, а по осо­знанному плану — плотину против опустошительно­го наводнения.

Европе человечество обязано высшим развити­ем. Она и должна указать ему новый путь, противо­положный порабощению, путь плюрализма цивили­заций, каждая из которых будет проявлять уважение к другим.

Главная проблема сохранения мира — это отно­шения между Востоком и Западом, между западной цивилизацией и советской империей. От этой самой актуальной проблемы зависит решение и других во­просов, смежных с ней: Германии, Австрии, Балкан, Ближнего и Дальнего Востока. Кроме того, от нее за­висят наши военные расходы, а следовательно, и на­ше экономическое и финансовое положение. Таким образом, мы можем утверждать, что, если мы устано­вим длительный «модус вивенди» с советским режи­мом, мы не только сделаем решающий шаг к миру, но и приблизимся к устранению всех смут социального и политического происхождения.

По причине нашего расхождения с советской Рос­сией Европа и Германия рассечены пополам, конти­нентальный Китай удерживается за пределами Объе­диненных наций, хартия, принятая в Сан-Франциско, не действует. Инициативы, которые мы предприняли, и те, которые нам еще предстоят, чтобы организовать Европу, нормализовать наши отношения с Германией и Японией, не смогут привести к окончательному ус­пеху до тех пор, пока Россия не займет более конст­руктивную позицию и не перестанет постоянно при­менять свое право вето и поддерживать начатую ею «холодную войну».

«Холодная война» состоит в том, чтобы добивать­ся некоторых военных целей без того, чтобы вести войну самим; подтачивать силы противника, поддер­живая страх перед войной, вызывая у противника внутренние трудности, разжигая его конфликты с третьими странами; извращать нормальную работу международных институтов, направленных на под­держание мира. «Холодная война» использует уста­лость, являющуюся результатом постоянного напря­жения. Западные общества хуже переносят это нерв­ное изматывание, чем тоталитарный режим, потому что в демократических странах существует свобода мнений, там нет рабского подчинения официальным предписаниям, а разногласия оказывают разрушаю­щее действие.

«Холодная война» несовместима с искренним стремлением к миру, которое требует взаимопони­мания и, следовательно, максимально возможной разрядки напряжения. Отказаться от «холодной вой­ны» — это совсем не то же самое, что поменять так­тику, чтобы облегчить пропаганду и сбить с толку противника. Мало афишировать свою мнимую доб­рую волю, демонстративно принимать или предла­гать переговоры, даже отказываясь для виду от выдвижения неприемлемых условий. Существует тыся­ча способов затянуть переговоры, особенно если они начинаются без надлежащей подготовки; можно при­бегать к процедурным уловкам, а затем сваливать на собеседника ответственность за отсрочки и ослож­нения и, в конце концов, в случае неудачи использо­вать новое разочарование, неизбежный результат обманутых надежд.

Таков риск, на который мы идем. Однако может случиться — и в этом наша надежда, — что народы, подчиненные советскому господству, но испытываю­щие непреодолимую потребность в разрядке, за­явят, наконец, вслух о своем желании прекратить длившуюся столько лет изматывающую игру на мни­мой опасности агрессии с Запада. Может быть, на этот раз будет признана общая заинтересованность в том, чтобы прийти к соглашению, хотя бы времен­ному; чтобы отдать больше сил реконструкции и об­щему благосостоянию; чтобы пригасить революци­онный идеал, который — не будем этого скрывать от себя — останется сутью марксистского учения, но который мог бы отступить под напором сиюминут­ных требований, пока противоречия между западны­ми союзниками, ослабление их бдительности и ошибки неисправимого капитализма не откроют но­вые перспективы перед революционной экспансией. Не будем исключать именно такой интерпретации самых недавних событий.

В случае, если подтвердится наша оптимистиче­ская гипотеза, перед нами возникнут существенные проблемы, связанные с установлением мира. Надо будет найти формулировки для временных соглаше­ний, которые не только отодвинут в будущее под­линное выяснение отношений, но и заложат основа­ния для статуса, приемлемого для всех участников. Надо будет найти такое решение для объединения

85

Германии через свободные выборы в рамках кон­ституционных принципов, которое обеспечит ей го­сударственную независимость, суверенитет и сво­бодный демократический строй; одновременно все сопредельные Германии государства, включая Рос­сию и зависимые от нее страны, должны быть гаран­тированы в будущем от всех попыток реванша или господства с ее стороны. Для этого необходимо об­легчить Германии присоединение к мирной евро­пейской организации, как ее понимают западные государства, готовые со всей откровенностью изло­жить свою позицию по этому вопросу. Нейтрализа­ция Германии, напротив, не отвечает поставленной цели; наложенный на нее запрет сделать свой вы­бор сегодня означал бы на деле предоставление ей возможности сделать такой выбор в момент, когда она станет достаточно мощной, чтобы навязать его всему миру.

Проблема Германии, а тем самым и Европы, мо­жет быть решена не путем возвращения к старой системе интриг и союзов, а посредством создания широкого сообщества, открытого для всех и пре­доставляющего гарантии мирного сотрудничества не только своим членам, но и не входящим в него странам.

Мы без труда представляем себе, какой путь на­до пройти, чтобы достичь желаемой цели. Масштаб трудностей, возникающих перед нами, вызывает тревогу; мы можем столкнуться если не с открытой недобросовестностью, то, по меньшей мере, с не­пониманием и непреодолимым недоверием. Под­держивает же нас надежда на то, что стремление к миру, все сильнее проявляющееся со стороны на­родов, подчинит себе и их руководителей. Мы на­деемся на реальное и уже происходящее сотрудни­чество между народами, некогда враждовавшими

I

между собой. Мы надеемся на нашу общую волю не ослаблять усилий и идти на частичные решения в ожидании того момента, когда наши терпение и че­стность помогут нам победить все сомнения и воз­ражения.

Вопрос в том, осуществимо ли мировое сооб­щество и в какой мере. До сих пор мы могли на­блюдать частичные инициативы. Можем ли мы с достаточной четкостью представить себе глобаль­ную организацию, включающую практически все страны мира? Необходимо взглянуть на вещи трез­во и реалистично, не только в свете идей, которые могут быть у нас, но и в свете имеющегося опыта работы Лиги Наций и Организации Объединенных Наций.

Создание такого универсального сообщества мо­жет иметь скорее символическое, чем реальное зна­чение. Связи, объединяющие различные страны, ча­сто являются фиктивными, а расхождения — вопию­щими. Я не раз присутствовал на заседаниях ООН. Там чаще всего говорят о соглашениях между госу­дарствами, и это очень важно, но если говорить толь­ко о том, что объединяет страны, то этого не хватило бы и на одну сессию в год.

ООН — необходимая и полезная организация, при условии, что мы не будем требовать от нее той силы и той эффективности, которые ей не принад­лежат. Она может осуществлять арбитраж, выносить решения о санкциях, но и до этого редко доходит дело. Она может принимать превентивные меры, и несколько раз делала это в локальных конфликтах, но главный орган, который должен выполнять та­кие задачи, Совет Безопасности, парализован пра­вом вето; право вето — это его изначальный порок, но от него трудно отказаться: нельзя слепо подчи­няться закону большинства в собрании более чем ста стран, столь различных между собой. Есть еще одна полезная сторона в деятельности ООН — вза­имопомощь, меры в поддержку слаборазвитых стран: все это необходимо и приносит свои плоды.

Мы не должны поддаваться соблазну принижать деятельность ООН. Одна из ее полезных функций (которую, впрочем, тоже не следует преувеличи­вать) — служить форумом для налаживания контак­тов, для установления связей, обмена идеями, для сопоставления подходов и выявления существую­щих предубеждений. Это может не только способст­вовать некоей разрядке, но и готовить умы к пре­одолению границ и предрассудков. Однако вплоть до настоящего времени — можно об этом сожалеть, но это факт — главные конструктивные усилия по поддержанию мира предпринимаются за предела­ми ООН. Это свидетельствует о том, что авторитет этой универсальной организации все еще недоста­точно велик, недостаточно прочен, чтобы она могла взять в свои руки решение наиболее сложных и де­ликатных проблем.

Подлинное сообщество предполагает хотя бы не­которую специфическую близость. Страны не могут объединиться, если не чувствуют между собой чего-то общего, а это общее должно опираться прежде всего на минимум доверия. Необходим также минимум об­щих интересов, без него речь может идти только о простом сосуществовании, но не о сотрудничестве. Договориться и вступить в тесный союз можно и при известном несходстве, но необходима уверенность в том, что существует достаточное количество связей и общих идей. Служение человечеству — для нас такой же долг, как и верность своему народу. И это — путь к такому пониманию мира, которое будет побуждать на­роды искать прежде всего то, что их объединяет, и преодолевать то, что их противопоставляет друг другу.

Европа находится в поиске самой себя; она знает, что ее будущее — в ее собственных руках. Никогда еще она не была так близка к цели. Да будет угодно Богу, чтобы она не пропустила судьбоносный час, не упустила последний шанс своего спасения...

Приложение