Методология_Литература / UCHEB090407

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

54

не было. Можно уже уверенно говорить о том, что в европейской гуманитарной мысли образуются такие традиции, которые пересекаются между собой хотя и неизбежно, но все-таки неохотно. К числу основных направлений можно отнести: эмпирический скептицизм, оптимистический рационализм ранних просветителей, зародышевые формы еще перемешанного с просвещенческой идеологией романтизма. Наконец, достаточно оригинальным и значимым сюжетом является гносеологическая рефлексия Канта. Мне хотелось бы минимизировать здесь историко-философское повествование и останавливаться только на тех идеях, которые вошли в основной фонд методологии гуманитарного знания.

Складывание релятивистской традиции. Дэвид Юм

Начать проще всего с английских эмпириков, которые во многих философских словарях и учебниках упоминаются почти неотделимо друг от друга: Джон Локк, Джордж Беркли, Дэвид Юм. Для истории гуманитарной мысли очень важны их критические соображения. Вначале английские эмпирики обличали рационализм, утверждая, что любые интеллектуальные построения плохи, если не могут быть целиком и полностью выведены из опыта. Однако, развивая эту линию сомнения, постепенно они стали сомневаться и в достоверности, или, что то же самое, в достоверной осознаваемости опытных восприятий. Последний из них, Юм (1711 – 1776), уже очень четко обозначил невозможность чисто эмпирического знания: по его мнению, к нашим пяти чувствам не добавишь ни шестого – причинности, ни седьмого – единства исследующего субъекта. Следовательно, набор разнородных ощущений, получаемых при посредстве органов чувств, не может просто так стать организованным, внутренне взаимосвязанным, концептуальным знанием. Для этого необходима помощь каких-то организующих образцов, уже содержащихся в сознании. Юм на этом основании готов усомниться в качественности познания вообще; читателей, настроенных не так пессимистически, его выкладки побуждали мириться с необходимостью допускать какие-то гносеологические презумпции. Вариантов можно представить себе довольно

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

55

много: презумпция здравого смысла (умения довольствоваться впечатлениями от внешнего мира, не вдаваясь в проблематику их логического статуса); презумпция того, что чувственный мир способен влиять на индивидуальное восприятие с некоторой степенью адекватности; презумпция до-опытной структуры человеческого сознания, которая позволяет организовывать данные опыта.

Здесь следует еще одно соображение: если причинной связи между нашими опытными восприятиями и нашей концептуальной картиной не существует, тогда весь корпус нашего знания истинен не более, чем система верований, принимаемых сознанием на основании других верований1. Это, можно сказать, азбучные положения релятивизма, и они оказались очень плодотворны для истории гуманитарной мысли. Во-первых, употреблявшиеся ранее по отдельности критические аргументы сложились в некоторый комплекс, способный звучать как самостоятельная исследовательская позиция. Ее основной пафос – недоверие чужим и своим собственным объяснениям – показал себя очень полезным как одна из возможных составляющих гуманитарного знания, как своеобразная установка, которую исследователь может выбрать так же, как приверженность идеалам доказательного, либо, наоборот, интуитивного познания. Можно даже сказать, что история критических ревизий составляет одну из постоянных линий истории гуманитарных – как и любых других – наук. Во-вторых, оппонентам релятивизма пришлось искать гипотезы, которые могли бы преодолеть критику и найти для познавательного процесса другие основания.

Просвещение, доверие Разуму и увеличение критической дистанции между исследователем и предметом

Взгляды большинства европейских философов т.н. «эпохи Просвещения» выглядят относительно простыми. С другой стороны, значительно сложнее определить начало и конец этой эпохи и предъявить ее единую логику. Пожалуй, самой очевидной характеристикой стала секуляриза-

1 См., например, как излагает философию Юма Рассел: Рассел Б. История западной философии. Новосибирск, 1994. Т. 2. С. 159 – 172.

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

56

ция науки и образования, распространяющееся согласие с тем, что предмет и средства аргументации различных дисциплин должны быть независимы от содержания конфессиональной догмы. Здесь для нас будет не столь существенно, в какой мере и каким количеством европейских мыслителей XVIII в. поддерживались определенные гносеологические позиции. Я ограничусь только упоминанием о тех удобных и распространившихся ходах мысли и метафорах, которые появляются в гуманитарной гносеологии с этого времени.

Начиналось все достаточно просто: – с доверия разуму, прежде всего в (более близкой к естественнонаучным дисциплинам) области конкретных исследований. Впрочем, как известно, многие философы Просвещения ставили знак равенства между понятия «Бог» и «Разум», одновременно и оспаривая сверхъестественное, и обожествляя то, что казалось им правильным. Философии – и эмпиризму Локка, и логическому методу Лейбница – доверяли как вполне надежному основанию для любых частных исследований. Разуму верили и в практическом плане – как средству улучшения и исправления человеческой жизни, индивидуальной и общественной. Распространена была и более сдержанная формулировка: большинство просветителей видели свою задачу в прояснении того, что было «темным», в «очищении» корпуса существующего знания от ошибок. Причиной этих ошибок объявлялись порочные метафизические предрассудки, и церковные, и нецерковные, – например, политические. На место этих заблуждений надлежало водрузить современные, доказательные, системы разума и опыта. Такое восприятие разума очень существенно: в частности, стоит обратить внимание на то, что интеллектуальная деятельность приобретает по преимуществу критический характер. Важным становится не только достижение конечного результата (например, в виде оформленной логико-метафизической концепции), но и продолжительный процесс прояснения знания о каком-то конкретном предмете. Разумеется, в эпоху Просвещения создавались грандиозные метафизические системы: прежде всего, это историческая концепция Ж.А.Н. Кондорсе, который ввел в научный оборот понятие «прогресс», или, допустим, энциклопедия знания Х. Вольфа. Последний считается не слишком оригинальным учеником Лейбница, однако в то же время –

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

57

создателем немецкого философского языка1. Тем самым он в значительной мере заложил основы не только немецкой, но и всей европейской (по крайней мере, континентальной) философии. Примечательно, однако, что его труды принято рассматривать скорее как учебник по прояснению правильного употребления терминов, чем по устройству мироздания.

Наверное, основной пафос Просвещения был все-таки критическим – но по отношению не к возможностям человеческого разума, а к тому, что является для гуманитария-исследователя непосредственным источником: к античным, средневековым, да и современным текстам. К готовности социальной физики увидеть в этих текстах иную, более правильную организацию материала, чем полагали сами авторы исторических свидетельств, добавился очень существенный компонент: категорическое и уверенное эмоциональное неприятие правильности текстов-источников и представляемой ими жизни. Это раздражение оказывается чрезвычайно полезным: усиливается состояние систематического недоверия к материалу, что, собственно говоря, и лежит в основе научного подхода. С точки зрения теоретиков Просвещения, исследователь противостоит хаосу анализируемого материала. В этом хаосе все не только непонятно, но еще и плохо, глупо и зловредно (если речь идет, например, об истории феодальной и церковной средневековой Европы). Чтобы справиться со своей задачей, просветитель обязан быть во всеоружии рациональных средств и по возможности должен освободиться от любых личных предубеждений вроде религиозности или патриотизма. Хороший пример – это страстно защищавший беспартийность и терпимость Вольтер. Современные исследователи нередко критикуют просветителей за высокомерие по отношению к исследуемому материалу, однако стоит признать, что в XVIII веке оно могло быть очень полезным: для того чтобы начать серьезно исследовать иное сознание, надо все-таки понять, что оно иное, и просветители решению этой задачи немало поспособствовали.

1 См. Реале Дж. Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней.

Т. 3. Спб., 1996. С. 595.

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

58

Концепции Иоганна Готфрида Гердера и Вильгельма фон Гумбольдта: между Просвещением и романтизмом

Вторая половина XVIII века хронологически еще относится к Просвещению. Однако именно тогда возникают уже подтачивавшие наивный просвещенческий рационализм концепции И.Г. Гердера (1744 – 1803) и В. фон Гумбольдта (1767 – 1835). Иногда их теории квалифицируют как романтизм, поскольку, например, человеческая история выглядит в них совершенно иначе, чем у французских просветителей. Кроме того, и Гердер, и Гумбольдт находились под сильным влиянием Канта, концепция которого значительно глубже просвещенческой гносеологии. Однако в методологическом плане более важно, что о проблемах познания Гердер и Гумбольдт еще не очень задумывались; их представления на эту тему оставались вполне рационалистическими в отличие от взглядов, например, Руссо или Шопенгауэра. Можно считать, что Гердер и Гумбольдт преодолевали лишь элементарные детские болезни просветительской идеологии; с этой точки зрения их концепции, соответственно, всемирной истории или языкознания еще не выходят за границы Просвещения.

Хотелось бы обратить внимание на некоторые аспекты, впоследствии нашедшие свое место в модели гуманитарного знания эпохи романтизма. Гердер резонно предположил (а может быть, вычитал у Вико или у Монтескье), что человеческая природа не так уж и универсальна. Поэтому исследователь не должен подходить с одинаковой меркой к государственному устройству (к моральной сознательности или чемулибо еще) у всех народов и во все времена. При этом если Монтескье в середине XVIII века писал о физико-географической предопределенности истории специфических групп, то Гердер оказался первым автором, который заговорил об определяющем влиянии расовой принадлежности. Сам Гердер был вполне миролюбив и считал, что Богом устроено так, что любая низшая форма предназначена для того, чтобы породить высшую, а следовательно, и ее существование вполне оправдано. Однако Гердер начал говорить о «духе» отдельных народов, не только подчеркивая тем самым врожденную психологическую специфику или создавая платформу для спекуляций об историческом неравенстве рас и наций, но и двигаясь в сторону предположения об

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

59

относительной замкнутости, непроницаемости духа (частичной, но неустранимой) одного народа для исследователя, принадлежащего к другому народу. В этой логике Гердер оказался одним из провозвестников установок, очень важных для романтизма.

В другой приоритетной среде гуманитарного исследования – сфере языка – прославился младший современник Гердера, В. фон Гумбольдт. Последний развернул мысль о том, что язык играет большую роль, чем просто система обозначений, механически служащая выражению мысли. Язык создает специфику человеческого рода, возможности и ограничения языка во многом предопределяют содержание любых представлений и познания вообще. Языки национальны и сильно отличаются друг от друга, поэтому уместно говорить о неповторимой специфике национальных характеров, выражающихся в истории и продуктах духовной жизни.

Теории Гердера и Гумбольдта демонстрируют уже довольно высокую степень уважения к иному сознанию, представленному в истории других стран и опыте других народов. Имеется в виду готовность исследователя столкнуться с теми трудностями в интерпретации, которые возникнут, когда речь зайдет об изучении чужого опыта, чужих литературы или истории. Если мы не можем надеяться на то, что язык выражает мысль «нейтрально», не привнося искажений и дополнительных смыслов, сложность интерпретации возрастает чрезвычайно. Это специфическая для гуманитарного знания проблема и осознание ее гуманитариями является важной вехой. Однако для Гердера и Гумбольдта эта проблема еще не приобретает характер фундаментальной: об этом свидетельствует и предложенная Гердером схема, по которой знание низших стадий развития сохраняется на более высоком этапе, и конкретные, вполне успешные, попытки Гумбольдта установить законы языковых различий и соответствий. В обоих случаях корректность и сама возможность рационального исследования не ставятся под сомнение, поэтому, как кажется, эти концепции еще вполне уместно относить к Просвещению.

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

60

Иммануил Кант о возможности объективного познания

В этом курсе упоминаются лишь некоторые, наиболее принципиальные для гуманитарного знания, сюжеты философии Канта. Во-первых, это проблема возможности мышления; во-вторых, кантовское противопоставление морального (=человеческого) и феноменального.

Как известно, отправным пунктом рассуждений Канта был вопрос о возможности познания, иными словами – о возможности получать знание, не содержащееся в скрытой форме в уже имеющемся, т.е. новое. На философском языке середины XVIII века, восходящем к Лейбницу, эта проблема называлась проблемой синтетических суждений. Вариант, согласно которому эмпирическое знание без особых проблем может стать частью индивидуального сознания, был, как мы помним, раскритикован английскими эмпириками: Юм не видел механизмов, способных гарантировать субъекту то, что он будет корректно дополнять свой внутренний опыт внешними впечатлениями. Неудовлетворительной считалась и строго рационалистическая схема познания путем дедукции из так называемых врожденных идей: в этом случае невозможно объяснить, каким образом становится допустимым приписывание объекту признака, ранее неизвестного. Кантовское решение этой проблемы очень элегантно и эффективно; что еще более существенно, оно сыграло важнейшую роль в развитии европейской мысли.

Кант предположил, что синтетическое знание возможно благодаря тому, что человеческий интеллект априорно, еще до всякого опыта, снабжен средствами для упорядочивания эмпирического материала. Формальная логика является только частным примером таких средств. Есть системы и еще более универсальные, например, способность видеть вещи в их пространственно-временной форме и пользоваться при их описании универсальными содержательными характеристиками, так называемыми категориями (причина, действие и т.п.). Для того чтобы понять, что такое «априорные формы восприятия», можно представить себе разговор с современным физиком: в ответ на ваше указание на то, что априорным является представление о трехмерности пространства, этот физик ответит, что пространство, как выяснила наука, – не трехмерно. Однако предста-

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

61

вить себе многомерность пространства и удостовериться в ней наука смогла только потому, что возможность изучать пространство при помощи трех измерений уже находилась в распоряжении ученых. Этот пример подсказывает, что имел в виду Кант: наличие у нас определенного уровня знания (явно не только рационального, но и связанного с органами чувств и способностями восприятия), который воспринимается как настолько естественный, что он предшествует и опыту, и тому знанию, к которому мы готовы относиться критически.

Гипотеза об априорной структуре сознания означала ограничение претензии на возможность познания вещей истинными, такими, как они есть (по кантовской терминологии – «вещи в себе», «ноумены»). Однако априорность – и в этом смысле субъективность – познания совершенно не делает исследование и его результаты личным делом каждого индивида; мы можем думать о чем-либо неправильно, почеловечески ограниченно, но одинаково, «как все люди».

У кантовской гипотезы есть несколько важных методологических следствий. Во-первых, познание снова стало в принципе корректным. Во-вторых, кантовская теория антиномий (грубо говоря, противоречий, неизбежно возникающих при приложении рациональности к эмпирическому/феноменальному миру) наметила возможность индульгенции на случай неувязок в конкретных теориях; позднее идея антиномий разбудила диалектическое мышление Гегеля. В-третьих, Кант согласился с невозможностью познать «вещи в себе» и тем не менее предоставил шанс эффективному и интересному познавательному процессу: в этом можно видеть продолжение декартовской склонности трактовать размышление как происходящее в первую очередь в сознании субъекта и только во вторую – по отношению к каким-то реалиям внешнего мира. Соответственно, методология все увереннее воспринимается как регулятивный образец, а не как прямой рецепт достижения истины.

Все эти достоинства чрезвычайно важны для мышления вообще и для гуманитарного в частности, но существуют еще несколько не менее важных. Впервые ограниченность мышления его человеческим, пространственно-временным и категориальным устройством была рассмотрена не как «искажающий истину» или «унизительный для исследователя» фактор. Эта неспособность увидеть предмет единственно

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

62

правильным образом была понята как позитивное основание познавательного процесса – чрезвычайно важный принцип, особенно в гуманитарных науках, более зависимых от индивидуальных предпосылок исследователя.

Далее необходимо упомянуть, что Кант очень плодотворно провел границу между мирами природы и морали. Природа, мир явлений, феноменов, может рассматриваться лишь извне; исследователь воспринимает связь этих явлений между собой только сквозь априорные формы законов. Ноуменальный мир морали состоит из актов свободного человеческого целеполагания и непосредственно доступен для интерпретирующего свое поведение действующего лица, а значит – для исследования в принципе. В этом разграничении кроются разные весьма противоречивые возможности1.

Сам Кант развивал мысль, что в качестве доступного наблюдению зрелища процесс человеческой истории должен исследоваться как физическое явление, т.е. извне. Намечая проект такой истории, Кант сделал несколько достаточно успешных предположений, впоследствии развитых Гегелем. В частности, Кант допустил, что смыслом исторического процесса является разворачивание разумности человеческого рода в устройстве общества и в истории. Реализуя свой план (которого нет, но который мы вправе предположить в целях создания осмысленной конструкции), человеческая природа в качестве эффективного инструмента использует индивидуальные страсти и недостатки людей. Однако кантовское противопоставление природы (как сферы необходимости) и морали (как сферы свободы) подталкивало к рассмотрению человековедческих сюжетов не только как разыгрывающегося перед нашими глазами спектакля, о котором мы знаем, что интерпретации являются лишь нашими домыслами. Слишком соблазнительной оказалась мысль о том, что человеческое сознание дано нам с предельной истинностью – из всех «вещей в себе» именно о нем мы имеем наиболее адекватное представление, и поэтому внутри него возможно наиболее полное исследование. Нам могут быть достоверно известны лишь собственные намерения и представления, и по аналогии с ними мы можем при помощи логических и этических

1 См. Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. С. 23 – 24.

3. Гуманитарная гносеология в XVIII веке

63

универсалий реконструировать факты уже не только своей внутренней жизни, но и исследуемых индивидов – исторических деятелей или авторов текстов. Эти интуиции кантовской мысли нашли свое развитие в гуманитарных исследовательских программах XIX века.