Методология_Литература / droizen

1.Можно ли, исходя из опыта и познания людей, считать верным то, что дает нам наш материал? Напри> мер, в вопросе о ведовских процессах.

2.Может ли быть верным сообщение в тех условиях, при тех обстоятельствах, при которых оно появилось. Например, в различных вариантах идеализации. И в том и в другом случае критический метод, применен> ный к воспринятым объектам, проверяет восприятие и его верность.

3.Можно ли заподозрить и распознать некоторую предвзятость мнения в мотивах, целях, личных отно> шениях сообщающего? Например, во многих деловых отчетах.

4.Неизбежна ли неверность из>за недостаточности средств наблюдения и восприятия, из>за того, как про> водится изыскание? Например, в статистических вы> кладках. В двух последних случаях критика субъекта и его метода, т. е. как бы инструментария восприятия, проверяет последнее и его верность.

Таковы приблизительно возможные случаи. Можно заметить, что остается еще один неприятный момент. Наш результат только тогда надежный, если он отрица> тельный, т. е. если у нас есть доказательство, что дан> ный материал неверный или не может быть верным. Но разве из этого само собой следует вывод, что там, где нельзя привести такое отрицательное доказательство, имеющиеся у нас данные верны? Если в последнее вре> мя масса архивных документов показывает нам, как противоречивы, например, донесения дипломатов, во> енные сводки воюющих государств, то можно ли счи> тать верными, например, рассказы Ливия о войне с Ганнибалом, сообщения средневековых хроник о борь> бе тевтонских рыцарей с язычниками и литовцами только потому, что мы не можем доказать их невер> ность, поскольку у нас нет известий с противоположной стороны?

Здесь мы оказывается перед весьма сомнительной апоремой, которую нельзя было бы разрешить, если бы мы твердо не придерживались природы и задачи нашей

204

науки. Наша наука весьма далека от того, чтобы иметь своим непременным условием или задачей абсолютную верность; мы поступили бы вопреки логике, потребовав этого от нее.

Для верности любой вещи нормой являются реально> сти, объекты, формально имеющие место быть в дан> ный момент или бывшие во всем их многообразии. Не> что воспринятое и по свойству человеческой природы переведенное в представление входит в него и через него, то, что нам кажется не абсолютно, а относительно верным. Мы, правда, говорим: А=B или 2×2=4, но это верно лишь до некоторой степени, а именно, если я мысленно добавляю: А есть и остается чем>то иным, от> личным от B, например, по растяжению, весу, дейст> вию или чему>то иному, в таком случае можно назвать A и B равными. Если я ставлю две вещи, каждую по два раза, то я могу их обозначить как 4 вещи, но при усло> вии, если они одинакового вида или я понимаю их лишь как количество экземпляров и т. д. Мы совершенно привыкли к условным обозначениям на наших геогра> фических картах, но эти карты представляют собой приблизительную картину тех частей поверхности зем> ли, каковые человеческое представление обобщает сум> марно, лишь приблизительно, лишь в некотором отно> шении соответствующими действительности, лишь не> которым образом верно.

Совершенно так же обстоит дело с историческими представлениями и данными: лишь в определенном от> ношении они соответствуют тому, что здесь восприня> то, о чем сообщено. Мы считаем эти данные верными не потому, что они объективно передают факты, условия, вообще прошлое. А потому, что с этой точки зрения, в этом отношении, для этой цели они соответствуют ре> альностям, что они достаточны, чтобы их можно было мысленно обобщить в соответствующие представления.

Людям, знающим дело, обладающим проницатель> ностью, ясным умом и историческим взглядом, дано познать и зафиксировать важные точки зрения, опреде> ляющие отношения.

205

Наша наука, подвергая свои материалы критической проверке на их верность, сможет доказать, что одни из них верны, другие же не могут быть верными, а в ос> тальном, где она бессильна привести такие доказатель> ства, будет довольствоваться скептическими замеча> ниями. Но она будет также исследовать, насколько, с какой точки зрения эти материалы верны: она не отбро> сит в сторону отчет дипломата, военную сводку только на том основании, что другие дают противоположные сведения, или что в них какие>то сообщения по сущест> ву дела невероятны и, следовательно, определенно не> верные, а наоборот, она попытается найти ту точку зре> ния, с которой этот отчет воспринят и с которой можно объяснить все неточности или извинить их.

Следовательно, верифицированный нашей наукой материал, разложенный, так сказать, на его элементы, мотивы, намерения, предвзятости, предстанет перед нами обнаженным в своей относительной ценности, следовательно, и то демонологическое предание даст нам свидетельские показания, если не о бесах, то о ду> шевном состоянии тех, кто в них верил, а из «Записок о Галльской войне» Цезаря нам станет ясно, почему и за> чем он довольно часто приводит неверные сведения; в «Histoire des Girondins»186 Ламартина мы увидим энту> зиаста демократии, но, кроме того, и падкого на сенса> цию фразера и лирика.

Итак, результатом этого раздела критики является верифицированный на самом деле материал; это крити> ка говорит нам: вот точка зрения сообщающего или по> вествующего, именно с этой точки зрения предстают перед ним вещи в их одновременности и последователь> ности, как в перспективе, в таком ракурсе, что одни за> крываются другими и т. д.

206

Критика источников

§ 33, 34

Утверждение в § 33 «Очерка», что критика источни> ков есть применение к источникам критического мето> да установления верного, не согласуется с господствую> щим ныне мнением. Напротив, считают, что критика источников есть особый вид подлинно исторического метода, даже единственный метод, и, не сознавая при> роды нашей научной задачи, рискуют подменить цель исторического исследования его средством. Поэтому очень даже стоит приложить усилия чтобы добиться яс> ности в этом важном вопросе.

Нельзя сказать, чтобы он был очень старым. Впервые он задел за живое Нибура. Нибур считал, что у Фабия Пиктора было одно действительное, хотя и во многих отношениях фантастическое, предание времен войны с Ганнибалом, касающееся государственного устройства Рима с момента восстания общины, и Нибур надеялся по преданиям реконструировать его понимание этой ис> тории, т. е. он хотел, прибегнув к сочинениям Ливия, Диониcия и т. д. путем критики очистить от шелухи зерно предания и выявить то, что в представлении этого автора было историей римского государства со времени Республики. Это точно так же, как у Бёкка, когда он в своей умной критике сочинения Манета категорически заявил, что путем критики он желает восстановить не египетскую историю, а историю, каковую представлял себе Манет.

Как видим, задача, сформулированная Нибуром, была, скорее, задачей филолога, а не историка. Ибо ис> торическая задача есть не восстановление взглядов Фа> бия Пиктора на римскую историю, а посильное иссле> дование того, как эта история совершалась в действи> тельности, и если Фабий писал в пору войны с Ганниба> лом, то исторической задачей является не реконструк> ция его взглядов на время децемвирата, а исследование вопроса, были ли и могли ли быть его взгляды верны> ми, и если были, то насколько. Как далеко можно про>

207

двинуться таким образом, можно ли повсюду без разбо> ру наводить такую критику, исходя из старых законов, институтов, прочих остатков, это уже другой вопрос. Но даже если такое невозможно, то нельзя на этом успо> каиваться и в отсутствие лучшего считать мнение дан> ного автора верным, а следует отважиться открыто при> знать, что здесь кончается наше знание.

Во второй раз критика источников заявила о себе в связи с изданием «Monumenta». Занимаясь весьма скуд> ной и порой очень поверхностной историографией наше> го средневековья, очень скоро пришли к пониманию, что часто одну хронику просто списывали с другой от на> чала и до года Х или компилировали из третей и четвер> той, и только в конце под несколькими последними года> ми приводились самостоятельные известия. Этот спи> санный материал сам по себе не имел никакой ценности, важно было доказать, откуда это было списано, следова> тельно, кто был ручателем этих известий. И только тогда предстояло еще решить подлинно исторический вопрос, верны ли и эти оригинальные известия и т. д.

Продолжая исследования, затем выяснили, что даже относительно добросовестные средневековые истори> ки, стараясь писать по>латыни красиво, занимались стилистическими контаминациями в такой же мере, как хронисты контаминациями содержания. Напри> мер, Эйнхардт,187 характеризуя Карла Великого, при> бегает к риторическим украшениям Светония, или Ра> гевин,188 писарь и продолжатель хроники Оттона Фрей> зингенского, списал из Иосифа (Руфина)189 осаду Мила> на или Павии вместе с описанием крепостных укрепле> ний и осадных работ, однако, приспособив до некото> рой степени чужие слова к новому событию.

Исключительное значение имело то обстоятельство, что исследуя таким образом источники, начинали ана> лизировать большое число традиционных преданий, разлагая их на отдельные слои. Очень скоро поняли, что применение того же метода к античным источникам принесет хорошие плоды. Нашли, что Диодор, Евтро> пий, Плутарх, проанализированные таким образом,

208

приобретали иное значение, чем то, каковое им припи> сывали по традиции, что «Всемирная история» Диодо> ра есть не что иное, как отрывки из более или менее удачно выбранных авторов, большинство из которых благодаря его выпискам становятся нам до некоторой степени понятными; что Евтропий при всей скудости своих рассказов все же имеет собственное мнение, это, если вам угодно, хорошо составленный учебник. Чем энергичнее и самостоятельнее собственный взгляд ав> тора, которого разбирает критика источников, тем сильнее в его трактовке видоизменяются используемые им источники. Хотя Ливий в IV и V Декадах, как аргу> ментированно доказал Ниссен, переводит Полибия за> частую буквально, но делая выписки из него, он превра> щает его изложение в нечто совершенно иное: он подго> няет его под свое понимание римской истории, по пово> ду которого Август, впрочем, весьма отличавший его, высказался в том духе, что он (Ливий) является сторон> ником Помпея. Еще заметнее эта манера проявляется у Плутарха в его «Жизнеописаниях», где он ловко выби> рает только то, что ему интересно, чтобы придать осо> бую наглядность биографиям своих героев, при этом не слишком заботясь о прагматической логической связи.

Третья форма критики источников появилась вместе с исследованиями школы Баура о жизни Христа и о нача> лах христианской церкви, с последующими изыскания> ми о Моисеевом «Пятикнижии» (ср. выше с. 150). Пред> ставители этой школы приступили к исследованию тра> диционной истории фактов, которые относительно дол> го, видоизменяясь, бытовали в форме устного предания и были записаны лишь спустя долгие годы; они провери> ли их в том направлении, как и в какой степени они из> менились в восприятии столь многих поколений. Следо> вательно, им нужно было доказать существование в дей> ствительности того, что стало легендарным и приукра> шенным и, наконец, было зафиксировано в этих писани> ях, установить, насколько возможно, более ранние пись> менные фиксации этого устного предания, которые, ве> роятно, в наших источниках неразличимо слились. Они

209

сначала учли отношение сказания к истории, мифа к сказанию, тем самым практически и методически про> яснив подлинную сущность критики источников.

Речь прежде всего идет о том, чтобы отбросить три та> ких нелепых понятия, которые вошли в критику источ> ников, а именно понятия объективного факта, свиде> тельства очевидца и полноты материала.

В разговорах об объективных фактах проявляется полное непонимание природы вещей, которыми зани> мается наша наука. У нашего исследования нет объек> тивных фактов в их реальности. То, что объективно со> вершилось в каком>либо минувшем времени, может быть всем чем угодно, только не историческим фактом в нашем понимании. То, что происходит, лишь нашим восприятием понимается и объединяется как связный процесс, как комплекс причины и следствия, цели и ис> полнения, одним словом, как один факт, но те же самые детали другие люди могут воспринять иначе, связывая их с другими причинами, следствиями или целями.

Далее свидетельство очевидца (ср. выше с. 128). Ведь исследователь, предположив, что те, кто видели свои> ми глазами и слышали своими ушами, дают несомнен> но правильные показания, или по крайней мере что кроме свидетельства очевидцев нет никакой гарантии верности, облегчает себе тем самым задачу. Если Це> зарь или Фридрих Великий дают точные данные о сра> жениях и битвах, то они отнюдь не все видели сами на поле битвы, они полагались на официальные сводки, которые они получали, делая из них выводы о намере> ниях противника, о последствиях этой атаки или того колебания вражеской линии и т. д.

Все источники, как бы они ни были хороши или пло> хи, являются определенными мнениями о событиях, независимо от того, возникло ли это мнение о событии непосредственно в ходе его или было составлено на ос> нове множества таких непосредственных и первых вос> приятий, или это мнение составил себе и записал более поздний автор на основании устных рассказов второго, третьего поколения, или спустя века писатель на осно>

210

вании бывших у него под рукой письменных источни> ков. Поскольку всегда речь идет об одном и том же, о мнении о событиях, то вопрос критики сводится, в ос> новном к следующему: насколько верно в данном слу> чае мнение и может ли оно быть верным, т. е. соответст> вовать происшествиям.

И здесь мы в третий раз сталкиваемся с petitio principii. Эта логическая ошибка относится к тому об> стоятельству, что полагают получить от источников больше, чем они могут дать. Кто же может поручиться, что в намерение источника входило рассказать все, а уж тем более, что он может это? Источник дает лишь то, что присуще ему, а полагать, что данные источников — это и есть история, противно нашей науке. Воистину, это совершенное ребячество полагать, что рассказы Диодора о времени Диадохов и есть их история. И здесь уместен вопрос, разве ты видел тех, кого ты не видел?

Более подробное изучение источников по новой исто> рии, по которой имеется бесконечно более богатый ма> териал и контроль в виде архивных документов, дает нам подходы, которые применимы к изучению более отдаленных времен.

Как мы уже говорили, происшествиям всегда сопут> ствует восприятие, осознание их и претворение в пред> ставление. Из многих тысяч мнений, которые форми> руются изо дня в день, одни приходят к нам из газет, становясь всеобщим достоянием на долгое время, дру> гие носятся в воздухе в виде слухов, увеличиваясь, ис> кажаясь, кое>где они возникают в форме личного вос> поминания, третьи встречаются в письмах, дневниках, служебных записках, а иные, вспыхнув, гаснут уже на следующей неделе, в следующий месяц.

Если Шультгесс писал в целом ряде ежегодных изда> ний историю года, начиная с 1760,190 то он, как правило, клал в основу своего повествования газеты, служебные и прочие публикации, кроме того свои собственные воспо> минания, т. е. слухи, которые он слышал. Те же собы> тия, но с других позиций, излагают французская «An> nuaire», английский «Annual Register». Если Аделунг191

211

в 1762–1769 гг. в своей «Прагматической государствен> ной истории» (в девяти томах) описывал период с 1740 по 1763 гг., обращаясь к некоторым газетам, ежемесяч> ным журналам, а также опубликованным государствен> ным бюллетеням, договорам и т. д., по>своему их обраба> тывая и всегда указывая источник, то в данном случае, казалось бы, можно обойтись и без критики источников, если бы ее привычное понимание было верным. Иначе изображал это же время Вольтер в своем «Siècle de Louis XV»,192 по>иному — другие писатели. Поэтому, если кто>нибудь ныне захочет изучить и описать это же время, ему придется обратиться и к Шультгессу, и к «Annuaire», Аделунгу и Вольтеру, но он не удовлетво> рится их мнениями, а будет искать другие материалы, находя их в мемуарах, опубликованных позднее, в еще не использованных архивных документах он выскажет со своей точки зрения новое мнение о том времени, веро> ятно, более правильное и глубокое, чем те, кто был к нему ближе. Ведь именно поэтому он и приступает к сво> ему новому изложению. Однако объективной истории и он не даст, точно так же, как и его источники. Естествен> но, что в такие бурные эпохи, как время Ганнибала, Александра, все было так же, и ежедневные события воспринимались современниками и тотчас переводи> лись в представления. Следовательно, такие мнения и взгляды частично распространялись в письмах, служеб> ных и устных донесениях, частично некоторое время продолжали жить в виде слухов и анекдотов; то же самое можно сказать об обобщениях, сделанных с различных точек зрения, национальной, партийной и т. д.; напри> мер, о времени Александра Клитарх повествовал с грече> ских позиций, Птолемей — с македонских; о Ганнибале Полибий писал с позиций, отражающих настроения ув> леченного Элладой круга Сципиона, Катон — в рим> ско>республиканском духе, Силан — как сторонник Ган> нибала. То, что спустя 300 лет Арриан, пользуясь труда> ми Птолемея и других, очень разумно изобразил Алек> сандра, Ливий спустя 200 лет рассказал о войне с Ганни> балом, скорее, в духе патриотической риторики, чем по

212

существу, дает критике источников, между прочим, дос> таточно материала для ее исследований. Но доказатель> ство того, что именно Ливий заимствовал у Полибия, а Антипатр, Силан, Валерий Антий — у Целия, собствен> но говоря, не проясняет исторического вопроса. Ибо в нем речь идет о том, что мы еще достоверно можем уста> новить о войне с Ганнибалом, о походе Александра. Во> прос же, из каких источников черпали Ливий или Арри> ан свои данные, вторичен, или даже, можно сказать, от> носится к истории литературы. Первичный же вопрос: как выглядели материалы, реальности, из которых воз> никли эти источники.

Здесь мы подошли к главному моменту. Мы можем взять в качестве образца Геродота.

Геродота довольно бездумно называют «отцом исто> рии». Но тем не менее значение его в историографии чрезвычайно велико. И другие до него, начиная от Ге> катея, пытались собирать устные в их время предания Греции, подправляя мифы и сказания, внося систему и последовательность в этот хаос, и, пожалуй, под конец стали добавлять рассказы о недавнем времени, начиная от нападения мидийцев и персов на Лидию и греческие города Азии. Но Геродот по>новому подошел к повест> вованию: он хочет рассказать о войнах с персами до бит> вы у Эвримедонта, и для своих разъяснений он включа> ет, по случаю и эпизодически, то, что он проведал и уви> дел во время своих путешествий и что он смог разузнать из более ранней истории в греческих землях и за их пре> делами, не особенно критикуя то, что ему рассказывали персидские или греческие lÜgioi, но все же, переходя по своему усмотрению от одного lÜgoV к другому, он рисует живую общую картину, сквозной идеей и логической связью которой является великая война греков с перса> ми. Источники, использованные им, можно узнать без труда, даже относительно персидских войн: он либо сам называет их, либо рассказывает так, что становится ясно, где заканчивается спартанский логос и начинает> ся аттический, например, о битве при Платеях. Исклю> чительно интересно с литературной точки зрения сле>

213