2. Сочинения отечественных и зарубежных авторов XVII в.
2.1. Дьяк Иван Тимофеев и его «Временник»
В дошедшей до нас рукописи "Временник" Тимофеева состоит из "вступления", пяти глав и завершающей части, которую, вслед за редактором, ее озаглавившим, принято называть "Летописцем вкратце".
Из обширного материала, собранного Тимофеевым, ему удалось более или менее отделать и привести в порядок только то, что вошло в первые четыре главы; они являются самостоятельным, вполне законченным композиционно и идейно произведением, составляя как бы 1-ю часть "Временника". 2-я его часть, рассказывающая о событиях царствования Василия Шуйского, явно не доработана. Что же касается так называемого "Летописца вкратце", то эта часть, по-видимому, была составлена уже после смерти автора из всех тех набросков и черновиков, которые после него остались: здесь — и часть вступления, не вошедшая в основной текст, и наброски характеристик действующих лиц, и размышления о причинах "смуты", близкие по характеру к ранее стоящим отрывкам, и две притчи, которые должны были бы по смыслу находиться выше, и нечто вроде заключения, которое и завершает книгу.
Таким образом, хотя название труда Тимофеева ("Временник") и уводит нас к летописи (ср. "Се повести временных лет"... — "Софийский временник") или хронографу, но оно не соответствует даже первой законченной части произведения. Это не повествование, построенное по годам, в хронологическом порядке, а ряд самостоятельных очерков на исторические темы и размышлений над событиями родной истории. Первые четыре главы "Временника" приурочены к именам лиц, царствовавших в России в конце XVI и начале XVII вв. В каждой из них есть ряд дополнительных очерков, связанных с общим содержанием главы и в то же время совершенно самостоятельных.
Первая глава рассказывает о правлении Ивана Грозного и о судьбе его потомства: гибели первенца, царевича Димитрия, утонувшего по недосмотру кормилицы, и трагической смерти наследника престола Ивана Ивановича; этими событиями, по мысли Тимофеева, было подготовлено прекращение рода московских самодержцев, потомков Ивана Калиты. С целью поднять в глазах читателя образ старшего сына Грозного, Тимофеев вводит в главу рассказ о его необычном рождении и "исцелении" в детстве от воды с вериг святого Никиты. Это единственный рассказ о "чуде", который мы находим в произведении Тимофеева. 1
Вторая глава, посвященная царствованию Федора Ивановича, выясняет причины появления на престоле Московского государства случайных лиц — Бориса Годунова и первого самозванца; здесь Тимофеев уделяет немало места рассказу о смерти последнего сына Грозного — царевича Димитрия Угличского, в его изображении убитого по повелению Бориса Годунова, и о сопутствовавших ей событиях. Ограниченный своей классовой точкой зрения, дьяк Иван в смерти царевича Димитрия и в прекращении династии видит одну из основных причин тех волнений, которые потом пришлось пережить Русской земле. Центральным действующим лицом второй главы является Борис Годунов, так как Тимофеев стремится показать, что уже в царствование Федора Годунов прокладывал себе путь к престолу.
Глава третья посвящена характеристике Бориса Годунова — монарха и человека; она рассказывает о его вступлении на престол и попытках закрепить этот престол за своим родом.
Наконец, глава четвертая рассказывает о царствовании первого самозванца, или, как его называет Тимофеев, — "расстриги". Она заканчивается ярким описанием состояния страны в эпоху "смуты" и резким обличением "пороков" господствующего класса, за которые, по мнению Тимофеева, и наказана тяжелыми испытаниями Русская земля.
О Русской земле Тимофеев всегда говорит с особенным чувством, гордится ее величием, горько оплакивает ее разорение. Русский народ в его изложении — избранный народ, — пользующийся особым покровительством высших сил. 2
Судьбы страны он связывает, в первую очередь, с вопросом престолонаследия, пытаясь найти ключ к пониманию событий родной истории не в народном движении, а в характерах и поведении лиц, занимавших в его время московский престол.
Стремясь при этом выделить то, что ему кажется особо важным, Тимофеев не считается с хронологической последовательностью при расположении материала внутри каждой главы. Так, в главе первой он сперва говорит о важнейшей реформе, проведенной Грозным, — о создании им опричнины, потом о поразившей современников карательной экспедиции царя в Новгород и только после этого обращается к рассказу о его жене и детях. В главе второй Тимофеев отбирает только те события царствования Федора Ивановича, на которых можно показать, какими путями Борис Годунов шел к престолу; в главе третьей он переходит от рассказа о царствовании Бориса Годунова к более ранним, а потом к более поздним событиям. Так, сказав о царице Ирине, постригшейся в монахини после смерти царя Федора, он вспоминает заговор бояр, собиравшихся во время царствования Федора Ивановича развести его с Ириной, женить на другой жене и тем отстранить Бориса Годунова от правления государством. Тимофеев рассказывает о том, как дочери бояр-заговорщиков были насильно пострижены Борисом, и попутно говорит о горькой судьбе, постигшей впоследствии его дочь Ксению, жену и сына.
Без ясного плана расположен материал в главе пятой "Временника", посвященной царю Василию Шуйскому и значительно менее доработанной, чем первые четыре. Она не имеет ни цельности, ни законченности в композиции. О самом царе Василии Тимофеев говорит только в начале трех посвященных ему очерков. В первом очерке, дав очень нелестную характеристику нового царя, Тимофеев говорит о роли в событиях окольничего Михаила Татищева и о его судьбе; во втором — рассуждает о том, имели ли право русские люди самовольно сводить с престола царя Василия; в третьем — рассказывает о своем отъезде в Новгород и о начале литературной работы. За этим следует несколько отрывков, написанных уже позже, после освобождения Новгорода от шведов; в них Тимофеев вспоминает тяжелые условия жизни в оккупированном городе. 3 В следующем далее отрывке — "О таборах" автор дает картину осады Москвы Тушинским вором.
Среди помещенных ниже трех главок о князе Михаиле Скопине-Шуйском вставлены две самостоятельные статьи — "О хождении со кресты", где автор сетует на то, что во времена "смуты" нарушены были все обряды и обычаи и перестали совершаться с прежним "благолепием" церковные праздники, и "О воровском бежании с Хутыни", где рассказывается об освобождении от врагов монастыря Варлаама Хутынского. Заканчивается глава краткой статьей о патриархе Гермогене.
Отрывки, посвященные М. В. Скопину-Шуйскому, не дают связного рассказа о нем, а лишь дополняют повествование о событиях царствования В. Шуйского. Только второй целиком посвящен Скопину и является панегириком по его адресу. Образ Скопина здесь как бы противопоставлен образу царя Василия, который из зависти погубил племянника, более достойного, чем он сам, по мнению Тимофеева, занять царский престол.
Последняя, заключительная, часть "Временника" открывается заглавием: "Летописец вкратце тех же предипомянутых царств и о Великом Новеграде, иже бысть во дни коегождо царства их".
В обширном отступлении в начале "Летописца" автор говорит о своей неподготовленности к литературному труду и о разговоре с митрополитом Исидором, как о причине, понудившей его писать. Попутно он размышляет о трудности описать страдания Москвы и Новгорода. Далее, после заголовка — "Зачало", на нескольких листах помещен как бы краткий конспект того, что было рассказано в первых пяти главах памятника; это и заставило редактора рукописи назвать всю последнюю часть "Временника" "Летописец вкратце". После этого „конспекта" следует, на первый взгляд малопонятная, глава "О крестном целовании королевичу Владиславу", но заглавие этой главы не соответствует ее содержанию. Как доказывает П. Васенко, 4 в ней говорится о новгородских событиях. На это, по его мнению, указывает изложение, построенное в первом лице, наименование "еллины", относящееся к шведам, а не к полякам, и то, что рассказ писался еще во время пленения города, т. е. в 1616 г. Васенко предполагает, что здесь речь идет о грамоте к шведам, которую поручили в 1611 г. написать Тимофееву митрополит Исидор ("беловиден верх" — ср: ниже "снеговиден верх", по отношению к тому же митрополиту Исидору) и воевода князь Куракин. На то, что это поручение было дано именно ему, Тимофееву, указывает сообщение, что грамоту писал дьяк ("самописчий"), "ему же имя благодати", т. е. Иван. Грамота эта не была принята двумя властолюбцами-новгородцами (видимо, М. Татищевым и Е. Телепневым, управлявшими городом), которые взамен ее составили свою и этим отдали город в полную власть врагам; поэтому положение Тимофеева в Новгороде во время оккупации было так трудно: он был под подозрением, ему не доверяли.
Эти предположения Васенко вполне основательны, 5 и надо думать, что заглавие, которым открывается этот отрывок, или попало сюда случайно, или поставлено умышленно, чтобы замаскировать его подлинное содержание. Сам отрывок — лишь черновой набросок, так как в нем дважды говорится об одном и том же. Тимофеев еще раз возвращается к тем же событиям в отдельном маленьком абзаце, на л. 287 об. Видимо этот факт он считал очень важным и настойчиво искал лучшей формы для рассказа о нем.
Следом за указанной главой мы читаем две притчи "О вдовстве Московского государства", переходящие в заключение, где автор говорит о Михаиле Романове, о его отце — патриархе Филарете Никитиче, о его матери, подводит итог сказанному и частью повторяет все высказанные ранее мысли о причинах "смуты" и о требованиях, предъявляемых им к писателю-историку.
Таким образом, Тимофеев нигде в своем произведении не стремится к последовательности повествования, — наоборот, от современных событий он переходит к прошлому, от прошлого к современности, нередко разрывает рассказ о событии, возвращается к нему несколько раз и в разной связи (см., например, рассказ о смерти царевича Димитрия). Помимо этого, он вставляет в свое повествование лирические отступления, молитвы, собственные рассуждения и размышления, полемизирует с читателями и приводит притчи, которые поясняют рассказанное.
Лирическим отступлением автора является "Плач", вставленный в главу третью, посвященную Борису Годунову, и рисующий положение Новгорода во время господства шведов. Этот "Плач" отрывает конец повествования о Борисе от его начала. Как и рассказ о разорении Новгорода Грозным в первой главе, он написан Тимофеевым в первом лице — от лица захваченного врагами города. К этому приему писатель прибегает всякий раз, когда касается событий, связанных с Новгородом или происходивших там. К Новгороду мы наблюдаем у Тимофеева в продолжение всей его работы особое отношение. Говоря о нем, он всюду называет его "святым и великим" городом, сравнивает его с древним Римом и едва ли не противопоставляет Москве. Это заставляет задуматься, не был ли Новгород его родным городом? 6 Не этим ли объясняется и тот литературный прием, которым он пользуется, когда говорит о Новгороде в первом лице?
Отступления, размышления, рассуждения и полемика с читателями, которыми Тимофеев постоянно прерывает свое изложение, широко раскрывают мировоззрение автора и помогают читателю понять идейный смысл произведения и ту оценку, которую автор дает здесь историческим лицам и событиям. 7 Той же цели служат и притчи.
Притчи представляют собой рассказы, органически вливающиеся, а иногда механически вставленные в повествование. Механически присоединена в конце первой части "Временника", после рассказа о царствовании Расстриги и обличения "грехов" русского общества, притча "О Цареве сыне римском, иже пострижеся и паки разстригся и женитися восхоте". Заимствованная из книжных источников, она своими образами и своей чисто средневековой фантастикой напоминает рассказы "Римских деяний" и "Великого зерцала". Особняком стоит и первая притча — "О вдовстве Московского государства", тем более интересная по своему содержанию, что автором ее является, по-видимому, сам дьяк Тимофеев.
Еще писатель XVI в. Максим Грек в одном из своих произведений изображал Русское государство в виде "жены, сидящей при дороге", одетой в траурные одежды и страдающей от обступивших ее со всех сторон врагов. Тот же образ использует и Тимофеев в своих притчах о вдовстве Московского государства. Оно представляется ему несчастной женщиной-вдовой, потерявшей мужа, которая оказалась во власти непослушных "злорабов". Но картина, нарисованная Тимофеевым, хотя и заключает в себе тот же символ, сама по себе значительно реальнее. Читатель видит перед собой типичный для Руси XVI в. богатый боярский или купеческий дом, так хорошо и обстоятельно показанный в "Домострое" Сильвестра.
Беспорядок в доме, нарисованный Тимофеевым, иллюстрирует его представление о состоянии русского государства и русского общества в описываемую им эпоху. Именно здесь, в притче, единственный раз упоминает Тимофеев и об основной социальной причине "смуты" — о стремлении „рабов" освободиться от своего подневольного положения. Прочие притчи, введенные Тимофеевым в рассказ, менее разработаны и менее интересны по содержанию.8
И. И. Полосин, анализируя структуру "Временника" Тимофеева и указывая на сложность его состава и мозаичность изложения, приходит к выводу, что памятник состоит из "64 литературно-самостоятельных произведений". 9 На основании хронологических дат и косвенных указаний текста И. И. Полосин более или менее точно устанавливает время написания каждого отрывка и доказывает, что они писались в разное время, а затем были подобраны автором по тематическому признаку. "Иной раз автор втискивал листочек в контекст, не слишком педантически заботясь о связи, свободно переходя от темы к теме, от мысли к мысли".10
Нельзя сомневаться в том, что очерки, вошедшие в состав "Временника", написаны в разное время. Но знакомство с произведением в целом, с его содержанием и построением не дает нам права утверждать, что "Временник" составлялся как бы механически, из совершенно разрозненных отрывков и отдельных произведений. Отрывки, из которых состоит труд Тимофеева,— особенно его первая часть, имеют между собою более глубокую связь, чем просто тематическую близость, а именно — связь идейную. Пусть в действительности связь между событиями была не та, какую пытается установить наш автор, пусть он рисует эти события со своей узкоклассовой точки зрения, — нельзя сомневаться в том, что самой расстановкой материала его произведение сознательно и стройно проводит определенную идею.
Идейные установки "Временника" — оценка его автором исторических событий, понимание им отдельных фактов и их взаимосвязи — были обусловлены общественным положением Тимофеева, его классовыми симпатиями и антипатиями, и, наконец, теми теоретическими взглядами, которые были широко распространены среди господствующих классов русского общества конца XVI и начала XVII вв. Поэтому мы находим в его труде ряд знаменательных противоречий. Эти противоречия объясняются далеко не только тем, что "Временник" писался в течение нескольких лет, а позднее вновь обрабатывался автором, и в полном своем составе не представляет законченного целого; причина этих противоречий лежит значительно глубже. Тимофеев — яркий представитель своего бурного и противоречивого времени. Его мировоззрение, его политические взгляды отражают то брожение, которое характеризует время конца XVI и начала XVII вв.
Со второй половины XVI в. укрепление централизованного многонационального государства происходило в обстановке ожесточенной классовой и внутриклассовой борьбы. Резкое усиление крепостнической эксплуатации крестьянства, юридическое оформление крепостного права в общегосударственном масштабе создало почву для наиболее значительной из всех крестьянских войн XVII в. — восстания Болотникова. Длительный и острый кризис внутри господствующего класса крепостников-феодалов ослабил основы его власти и облегчил развертывание классовой борьбы угнетенных классов — крестьянства и городских низов.11 Разобраться в этом сложном клубке противоречивых явлений и устремлений И. Тимофеев не смог: в значительной степени разделяя взгляды и убеждения господствующего класса, он многое оценивал именно с его точки зрения. Как сторонник сильной власти единодержавного правителя, он целиком разделял ту политическую теорию, которая была создана всем ходом истории и получила своеобразное выражение у ряда писателей XVI в. Наиболее яркое и полное оформление эта теория приобрела в сочинениях Ивана Грозного. Но оценки отдельных фактов и явлений в рассказе Тимофеева оказывались иногда в противоречии с его политической теорией. Согласно этой теории, царь — глава государства, получает свою власть от бога и является хранителем на земле "божественных" законов добра и справедливости. Именно поэтому подданные не могут судить его, как наместника божия на земле, а должны лишь "чтить" его священную особу. В XV—XVI вв. к представлениям о верховной власти как носительнице идеи "высшей божественной справедливости" присоединяются и новые понятия: появляется идея о неограниченности власти правителя, о полной его самостоятельности в делах правления и идея "наследственности власти", власти "по старине"; именно такая власть начинает считаться властью, "ниспосланной богом".
Начитанный в политической и исторической литературе своего времени, Тимофеев усвоил эти взгляды и, на основании их, создал себе представление о некоем "идеальном" государственном устройстве, к которому, по его мнению, была близка Русь до того времени, как ее правители начали "превращать" старые порядки. Этот политический "идеал" рисуется ему в следующих формах: во главе государства стоит царь — наместник бога на земле, он не имеет на земле никого выше себя и достоинством власти приравнивается к богу.12 Его в страхе и молчании почитает вся "тварь"; даже высшее духовенство, начиная с самого патриарха, не смеет ослушаться его повелений. При "истинных царях" — Иване III, Василии III и Иване IV, идеальных носителях самодержавной царской власти, подданные были "безответны, как безгласные рабы, со всяческим тщанием кротко носили иго рабства, повинуясь им с таким страхом, что из-за страха оказывали им честь, едва не равную с богом". Так пишет Тимофеев, замалчивая ожесточенную борьбу феодальной знати с самодержавием.
Царь поставлен богом "во утверждение и управление" людей, он — пастырь вверенного ему народа. Святыня престола не нарушается даже в том случае, если царь в чем-либо согрешит, она делает его личность неприкосновенной для прочих смертных. 27 Тимофеев совсем не сочувствует Шуйскому и дает очень резкую, глубоко отрицательную его характеристику как человека и царя, но в то же время он упрекает своих современников за то, что, свергнув с престола царя Василия, они оскорбили "святыню": "аще... он и погрешительну жизнь убо, царствуя, проходил, венцу же честному что есть с ним?.. Чего ради со онем и непорочное обругаша и с повинным неповинное сочеташа бесчестие?"
Царь настолько высоко стоит над прочими людьми, что даже обычные человеческие его чувства не могут сравниться с чувствами прочих людей: так, горе царицы Марии Нагой — матери убитого царевича Димитрия Угличского — несравнимо с горем обыкновенного человека, как пучина моря — с каплей дождя. Судить царя может только бог, люди же не должны ни на словах, ни в писаниях "износити неподобная" о лицах, стоящих у власти, и раскрывать "стыд их венца".
От царя неотделимо его царство, как душа неотделима от тела. Царь — господин и глава царства, как хозяин — дома. Потеря царя — великое несчастье; царство, потерявшее главу, уподобляется Тимофеевым вдове, потерявшей мужа (см. притчи о вдовстве Московского государства в конце "Временника", лл. 288 об. и 295 об.). По мысли Тимофеева, царская власть — единственный оплот порядка в государстве, и если бог лишает государство правителя, — это великое наказание. Вот почему Тимофеев так радуется воцарению Романова, расточая ему и его родителям неумеренные похвалы. Избрание на царство Михаила Романова было в глазах Тимофеева залогом того, что бог "простил" Русскую землю, что пора "беспорядков" проходит, и государство вступает в нормальное течение жизни.
Политические события конца XVI и начала XVII в. значительно поколебали сложившиеся понятия Тимофеева. Цари вступают на престол не по праву наследования, а в результате избрания, как Борис Годунов. "Хотение" народа начинает учитываться даже и в случаях преемственности власти по наследству. Оправдывая убийство первого самозванца, который выдавал себя за сына Грозного, послы Шуйского говорят в Польше: "Хотя бы был и прямой прирожденный государь царевич Димитрий, но если его на государстве не похотели (разрядка моя, — О. Д.), то ему силою нельзя быти на государстве". Шуйский пытается основать свою власть на "избрании народа" и в то же время ссылается на свое родство с великокняжеским родом. В практику входят ограничительные записи, таким образом пересматривается и вопрос о неограниченности царской власти. Теряет свое значение и идея "божественности" власти царя и неприкосновенности его особы. Правителей силой сводят с трона, удаляют из дворца, царя Василия Шуйского отсылают к иноземцам-врагам на явное поругание, Федора Годунова и Лжедимитрия I убивают.
Новые отношения, новые понятия, выдвинутые самой жизнью, находят отражение и в политических взглядах Тимофеева. Исходя из практики жизни, он делит царей на "истинных" и "не истинных". Царь истинный, получивший власть от бога, — это царь, наследующий престол от своих предков и венчанный на царство, согласно древнему обычаю. Если для замещения престола приходится прибегать к избранию Царя, то законной и "божественной" его власть будет только в том случае, если в его избрании выразится воля всей земли, всего народа. Тимофеев считает истинными царями Грозного и Федора Ивановича — царей наследственных и венчанных на царство, и Михаила Федоровича Романова — царя, избранного всей землей. Иное дело, по Тимофееву, Борис Годунов, самозванец. Шуйский — "не истинные" цари. Они получили престол не по наследству и не по избранию всей земли, а по своей воле. Это — люди, "через подобство наскакающие на царство". Царское венчание, совершенное над самозванцем, Тимофеев не считает действительным, — по его мнению, в нем не было "благодати", так как "расстригу... венчали бесы". Более действительным кажется Тимофееву венчание Шуйского, но он оказался "мнимым царем" потому, что, "выкрикнутый" несколькими своими сторонниками, не был избран всей землей и не имел достаточно сильной власти.
Таких царей — поучает Тимофеев — писателю следует обличать, чтобы не отвечать вместе с ними за их преступления. Тимофеев отличает суд над царем от суждения о царе. Истинные цари не подлежат суду подданных; следует воздерживаться и от того, чтобы высказывать о них суждение, раскрывая их недостатки. Но о "наскакателях", которые, как Борис и Лжедимитрий, захватили власть, подданные не только имеют право высказывать свое суждение, они могут и строго судить их.
Вокруг царя должны стоять его помощники,— лучшие, знатнейшие люди, привыкшие к делам правления государства. Этим лучшим, "нарочитым" людям их высокие посты в государстве принадлежат по праву рождения, они и должны, по мысли Тимофеева, стоять вокруг престола, и никто из нижестоящих на общественной лестнице не должен занимать их места, так как не достоин этого. Тимофеев считает, что в благоустроенном государстве каждый должен занимать свое место, назначенное ему от природы, и не стремиться подняться выше, туда, где ему не надлежит быть. Поэтому его возмущает Годунов, который хитростью и коварством "от низших степеней" возвысился до первых мест в государстве, оставив позади "высших и благороднейших". В том, что Грозный, Борис Годунов и первый самозванец, "превращая" древние обычаи, стали приближать к себе незнатных людей — дворянство, Тимофеев видит одну из основных причин "смуты" в государстве.
Тимофеев не видит или не хочет видеть их подлинной причины, не слышит требований задавленной эксплуатацией крестьянской массы. Рисуя в своем представлении идеальное государство, Тимофеев совершенно не задумывается над вопросом о положении крестьянства. Эта важнейшая проблема его не интересует. В его представлении народная масса — это толпа, которая, как овцы пастуху, молча и беспрекословно должна повиноваться верховной власти и поставленным этой властью начальникам, т. е. царю, "лучшим людям" государства — боярам и их помощникам — дьякам. Это не мешает Тимофееву в глухих намеках высказывать осуждение боярской оппозиции верховной власти, тем "вельможам", "чьи пути были сомнительны" при Грозном и кто после его смерти "начали поступать по своей воле"; это признание особого значения в жизни государства "подлинных великих столпов, которыми утверждалась вся наша земля" не помешало ему выступить с резким обличением поведения "благороднейших" в годы "смуты".
Тимофеев — сторонник сильной самодержавной власти. Не повинующихся власти царя он называет безумными. Если "безумная чадь" не захочет повиноваться властям, а вздумает "двизатися" по своему хотению, "безначально и самовластно", "разбойнически неистовствуя", — она уподобится овцам, у которых пастырь "не имеет в страх поставлена им жезла". Этот "жезл"— та же "гроза", о которой говорил в XVI в. дворянский публицист Иван Пересветов, утверждая, что царство без "грозы", т. е. сильной самодержавной власти,— "что конь без узды". Иван Тимофеев также убежден, что без сильной власти, которая держала бы народ в страхе и повиновении, в стране разольется "огнь прелести самовластия", и с ним будет нелегко сладить. Но Тимофеев ни словом не касается вопроса о том, что, кроме сильной власти, нужно народу. Он и не мог понять стремления народа к освобождению от гнета феодально-крепостнической эксплуатации.
Главы "Временника", знакомящие нас с людьми бурной и противоречивой эпохи, ценны не только как первые опыты нового литературного стиля, но прежде всего как исторический источник. Если Тимофеев как теоретик, отстаивающий идею первенствующего положения в жизни государства боярства, принадлежит прошлому, то страницы его "Временника", со всей беспощадностью раскрывающие моральное разложение этого класса, предательство в годы интервенции, своекорыстие и борьбу за верховную власть, — обнаруживают в авторе человека, которого исторический опыт пережитого научил многому. Конечно, он не задумался над истинными причинами крестьянских восстаний начала XVII в., не увидел народного движения против интервентов; но, вдумываясь в поведение представителей господствующего класса, он, сам принадлежа к нему, фактически развенчал его. Любовь к родине заставила его сказать суровые слова правды именно о тех, против кого были направлены в это время всенародные движения.
Примечания:
1, 2, 3, 7, 8, 9, 10, 11, 12 - Временник, л. 33; л. 12; лл. 220, 220 об., 222; л. 205 об.; л. 203 об.; лл. 204—206 об.; л. 206, 206 об.; лл. 56 об., 57.; л. 203 об.
4 П. Васенко. Дьяк Иван Тимофеев — автор "Временника". ЖМНП., март 1908 г.
5 Там же, стр. 156.
6 И. И. Смирнов. Восстание Болотникова (1606—1607 гг.). Л.,. 1949, стр. 491—492.
Литература:
Временник Ивана Тимофеева. М-Л. АН СССР. 1951