Нравственность и сфера эстетических явлений.
Культура нравственная и культура эстетическая не просто взаимосвязаны, но едины в своих высших проявлениях. Ключевые ценности той и другой сторон культуры – “добро” и “красота” направлены к взаимоутверждению: красота вполне реализуется именно как добро, добро выявляет свою полноту именно в красоте.
Но они соотносятся иначе на более низких уровнях культуры.
Нравственность низшего уровня (граничащая с полным отсутствием нравственности), – совершенно безразлична к эстетической стороне жизни. Осуществление добра как значимости (полезности, да еще для себя дорогого) ни в намерении, ни в действии никак не связано с красотой, с эстетическим наслаждением. Противодействие злу (в той мере, в какой оно есть, как его понимает человек этого уровня) тоже не связано с безобразием зла, с эстетическим отвращением к нему.
Примитивные моральные и эстетические установки просто не пересекаются. Человек такого уровня культуры может бывать как это ни дико звучит, “отвратительно добрым”. Весьма скромные проявления сочувствия, жалости, милосердия, на которые он способен, часто оказываются анэстетичными, просто уродливыми.
Дело еще и в том, что при этом проблематично само отношение таких чувств и действий к нравственной культуре. Ведь в данном случае человек балансирует на грани культуры и бескультурья.
Нравственное содержание его чувств, намерений, действий, – предельно бедно, и оформленность, окультуренность их соответственно бедна, груба, заведомо неэстетична. Хотя при подчеркнутом лицемерно-заботливом отношении к другому человеку формы действий могут как бы эстетизироваться. Но именно “как бы”, внешне, в виде не красоты, а ее имитации, фальшивой красивости. В общем, человек, находящийся на низшем уровне нравственной культуры, обычно столь же недоразвит и эстетически (рафинированное эстетство – это не эстетическая развитость). В его поведении, его общении с людьми, едва намеченные нравственные и эстетические аспекты разделены и не противоречат друг другу.
На следующем, специализированном уровне культуры между ее нравственными и эстетическими компонентами и ценностями зачастую возникают противоречия, доходящие иногда до взаимоисключения. И это происходит тогда, когда ценности нравственные выступают как абсолютно-высшие. При этом устанавливается подозрительное или негативное отношение к эстетическим и художественным явлениям. Считается, что красота в жизни не так уж важна, а если и важна, то для развлечения чувств, что допустимо, пока это не нарушает добропорядочности, не мешает вере. Красота может пониматься и как нечто злое, дьявольское, как плотское искушение. И тогда ценна только та красота, которая непосредственно ведет к Богу (ангельская красота), которая и есть добро. Подчеркнем, что здесь речь идет не об органичном единстве добра и красоты, а о том, что только добро и добродетель прекрасны. И, следовательно, о том, что произведение искусства ценно лишь тогда, когда в нем ясно выражено нравственное содержание, когда оно очевидно способствует нравственному совершенствованию человека. Остальное в искусстве выглядит или пустым (и поэтому неценным), или просто аморальным (изображение, скажем, обнаженных тел). Художники, артисты, вся атмосфера их жизни тоже кажутся в лучшем случае подозрительными, а в худшем вызывают нравственное негодование.
Наиболее яркое выражение все это получает у выдающихся моралистов, таких как Л. Толстой. Толстой искренне считал, что красота есть последствие добра, и что: “...красота, не имеющая в основании своем добро, как например, красота цветов, форм, женщины, не суть, ни истина, ни добро, ни красота, но только подобие их” . Музыка, которую он любил, понималась им как: “наслаждение только немногим выше сортом кушанья...”, потому что она “не нравственное дело” . Он был уверен в том, что “искусство, чтобы быть уважаемым, должно производить доброе” . Такая позиция писателя очень благородна и кажется проявлением культуры самого высокого уровня. Однако, если ценность эстетических явлений и произведений искусства ставится в зависимость от нравственности, то на деле это приводит к ограниченному морализаторству и к искажениям в оценках достижений эстетической и художественной культуры. Хорошо известно, что когда художник начинает специально направлять свое творчество к утверждению определенных нравственных принципов и идей, оно становится художественно ущербным. Конечно, искусство чему-то учит, и чувства добрые пробуждает, но вовсе не потому, что оно нацелено на нравственное совершенствование читателей, зрителей, слушателей. Моральный ригоризм Толстого привел его к неадекватным отрицательным оценкам творчества Шекспира, в пьесах которого нет ни грана морализаторства.
Художественный вкус великого русского писателя (возможно именно в связи с абсолютизацией нравственных установок) оказался консервативным и, скажем в оценках живописи импрессионистов, в которой он увидел лишь непонятные “выверты”. К счастью, вкус некоторых русских купцов был развит более перспективно, и они, покупая полотна импрессионистов, ориентировались на их эстетическую и художественную ценность, а не на временный социальный и ограниченный нравственный смысл.
Неоправданные смещения и в творчестве и в оценочных суждениях тех, кто абсолютизирует нравственные ценности, связаны, во-первых, с тем, что обычно речь идет о ценностях устоявшихся, привычных, о нормах бытия. И новое, не укладывающееся в нормы, с трудом воспринимается. Во-вторых, искажения в творчестве и его оценках вызываются и тем, что морализующий человек отказывает эстетическим явлением в самостоятельной ценности. Красота кажется ему связанной с человечностью только в случае, если она служит добру, если искусство и красота нравственно оправданы и, в этом смысле, полезны.
Но ни настоящее искусство, ни подлинная красота не нуждаются ни в каких “оправданиях” через соотнесение с иными ценностями культуры (нравственными, религиозными), они ценны сами по себе, человечны исходно, по своей сути. И поэтому их связь с нравственностью вполне органична для высшего уровня культуры.
На этом уровне добро и красота не противоречат друг другу. И не в том смысле, что добро прекрасно, а красота выявляет добро. Просто, когда человечность отношений предельна, то различенность добра и красоты условна, а безусловно их органичное единство.
Эстетический вкус в этом случае не терпит никакого безобразия, в том числе и нравственного. Высокоразвитое нравственное чувство отвращает от пошлости, “грязи”, от проявлений нечеловеческой чувственности, и в жизни, и в искусстве.
Правда, при этом важно помнить о возможностях имитаций и эстетических и нравственных ценностей, подделок, фальшивок, околокультурных явлений, и тех, что представляют низший уровень культуры. Человек высокой культуры как раз и обладает способностью к тонкому различению нюансов, оттенков в сферах нравственных и эстетических ценностей. Эта способность проявляется в отношении к ценностям культуры прошлого, настоящего и будущего, а также и к ценностям других культур, как бы они ни были непохожи на собственную.
Естественно, поскольку люди даже высшего уровня культуры не абсолютно совершенны, они тоже могут и ошибаться и заблуждаться. Но главное здесь сама настроенность и высокая степень умения отличать-таки в конкретностях бытия культуру от некультуры, псевдокультуры, антикультуры. Отличать, благодаря и эстетическому вкусу и нравственному чувству, развитым в определенной среде через воспитание, через общение с разными людьми и разнообразными ценностями культуры.