1111пьеса

«Повесть о Сонечке»

Цветаева. Знаете станиславское “вхождение в круг”? Так наша с вами Сонечка - сплошное выхождение из круга. 

«Белые ночи»

Сонечка.  И вот однажды приходит к нам жилец, и говорит бабушке, что он выхлопотал здесь совсем свое дело и что должно ему опять уехать на год в Москву. Я, как услышала, побледнела и упала на стул как мертвая.  Что мне делать? Я думала-думала, тосковала-тосковала, да наконец и решилась. Завтра ему уезжать, а я порешила, что все кончу вечером, когда бабушка уйдет спать. Так и случилось. Я навязала в узелок все, что было платьев, сколько нужно белья, и с узелком в руках, ни жива ни мертва, пошла в мезонин к нашему жильцу, он так и вскрикнул, на меня глядя.  думал,  я привидение. Потом все понял и стоял передо мной бледный, и так грустно глядел на меня, что во мне сердце надорвало.

Послушайте, Настенька, я ничего не могу; я человек бедный; у меня покамест нет ничего, даже места порядочного; как же мы будем жить, если б я и женился на вас?

Мы долго говорили, но я наконец пришла в исступление, сказала, что не могу жить у бабушки, что убегу от нее, что не хочу, чтоб меня булавкой пришпиливали, и что я, как он хочет, поеду с ним в Москву, потому что без него жить не могу. И стыд, и любовь, и гордость — все разом говорило во мне, и я чуть не в судорогах упала на постель. Я так боялась отказа!

Послушайте, моя добрая, моя милая Настенька! начал он тоже сквозь слезы, послушайте. Клянусь вам, что если когда-нибудь я буду в состоянии жениться, то непременно вы составите мое счастие; уверяю, теперь только одни вы можете составить мое счастье. Слушайте: я еду в Москву и пробуду там ровно год. Я надеюсь устроить дела свои. Когда ворочусь, и если вы меня не разлюбите, клянусь вам, мы будем счастливы.Теперь же невозможно, я не могу, я не вправе хоть что-нибудь обещать. В тот вечер, мы вышли сюда гулять, именно на эту набережную. Было десять часов; мы сидели на этой скамейке; Он сказал, что тотчас же по приезде придет к нам и если я не откажусь от него, то мы скажем обо всем бабушке. Теперь он приехал, я это знаю, и его нет, нет… Прошел ровно год. Он приехал, он уж здесь целые три дня и, и...

Цветаева. И что же?  

Сонечка. И до сих пор не являлся! Ни слуху ни духу...

«Белые ночи»

Цветаева. Настенька!

Да разве никак нельзя помочь горю? А вот что: вы напишите письмо.

Сонечка. Письмо! Нет, это нельзя! Это невозможно!  

Цветаева. Как нельзя? отчего ж нельзя? Отчего невозможно?

Сонечка. Нельзя, нельзя! Тогда я как будто навязываюсь...

Цветаева. Ах, добренькая моя Настенька! Он себя связал обещанием. В таком случае вы можете сделать первый шаг, хотя бы, например, если б захотели развязать его от данного слова...

Сонечка.  Да, да! это точно так, как я думала!

Цветаева. Ах, Настенька!

Сонечка.   У нас было условие, тогда еще, что как только приедет он, так тотчас даст знать о себе тем, что оставит мне письмо в одном месте, у одних моих знакомых…но вот уже третий день нет ни письма, ни его.  Уйти мне от бабушки поутру никак нельзя. Отдайте письмо мое завтра вы сами тем добрым людям: они уже перешлют; а если будет ответ, то сами вы принесете его вечером в десять часов.

Цветаева. Но письмо, письмо! Ведь прежде нужно письмо написать!  

Сонечка.  Письмо... письмо... но...

Цветаева. Она не договорила, покраснела, как роза, и вдруг я почувствовал в моей руке письмо, по-видимому уже давно написанное, совсем приготовленное и запечатанное. 

  «Повесть о Сонечке»  

Цветаева. И - удивительно злой язык! А чуть над ней пошутить - плачет. Плачет и тут же - что-нибудь такое уж ядовитое... Иногда не знаешь: ребенок? женщина? черт? Потому что она может быть настоящим чертом! Мужчины ее не любили. Женщины - тоже. Дети любили. Старики. Слуги. Животные. Совсем юные девушки. Когда я вспоминаю, кого моей Сонечке предпочитали, какую фальшь, какую подделку, какую лже-женственность - от лже-Беатрич до лже-Кармен (не забудем, что мы в самом сердце фальши: театре). 

«Приключение»

Казанова и Анри, сменивший гусарский мундир на очаровательную мужскую одежду того времени, на разных концах дивана — беседуют.

Цветаева. КАЗАНОВА

(продолжая нескончаемый диалог)

Я вас люблю!

Сонечка. АНРИ

У вас прелестный голос!

 

Цветаева. КАЗАНОВА

 

А вы меня не любите!

Сонечка.  АНРИ

 

Не всё

 

Так просто под луною, Казанова!

Семь ступеней у лестницы любовной…

Цветаева. КАЗАНОВА

Я на восьмой тогда!

 

Сонечка.  АНРИ

И сотни тысяч,

 

И сотни тысяч верст меж «да» и «нет».

 

Цветаева. КАЗАНОВА

 

Еще ни разу не поцеловали!

 

Сонечка.  АНРИ

 

Не все дороги в Рим ведут.

 

Цветаева. КАЗАНОВА

 

(насторожившись)

 

Нет, Рим

 

Нам может быть опасен. Едем в Парму!

 

Я вас люблю!

 

Сонечка.  АНРИ

 

Прелестные слова!

 

Цветаева. КАЗАНОВА

 

А вы меня не любите!

 

Сонечка.  АНРИ

 

      …И губы…

 

Цветаева. КАЗАНОВА

 

Я никогда так страстно не любил,

 

Так никогда любить уже не буду…

 

Сонечка.  АНРИ

(глубоко-серьезно)

 Так — никогда, тысячу раз — иначе:

 

Страстнее — да, сильнее — да, страннее — нет.

Цветаева. КАЗАНОВА

 

Что смотрите?

 

Сонечка.  АНРИ

 

    Прелестные глаза!

 

Да, их должно быть целовать прелестно…

 

Казанова тянется.

 

Сонечка.  АНРИ

 

(смеясь и отстраняясь)

 

Нет, нет, — как лунный луч: когда заснут.

 

Не забывайте: мы — авантюристы:

 

Сначала деньги, а потом — любовь.

 

Цветаева. КАЗАНОВА

 

(падая с облаков)

 

Какие деньги?

 

Сонечка.  АНРИ

 

(играя в серьезность)

 

За любовь. Но долгом

 

Своим считаю вас предупредить:

Никак не ниже десяти цехинов.

 

 Цветаева. КАЗАНОВА

 

Тысячу!

 

Сонечка.  АНРИ

Мало!

 

 Цветаева. КАЗАНОВА

С этим перстнем!

Сонечка.  АНРИ

 

Мало!

 

Цветаева. КАЗАНОВА      

 

Тысячу — цепь — и перстень

  

Сонечка.  АНРИ

 

Мало!

…

Цветаева. КАЗАНОВА

 

     Чертов

 

Вчерашний проигрыш! — И пряжки!

 

Сонечка.   АНРИ

 

      Мало!

Цветаева. КАЗАНОВА

 

     (в отчаянии)

 

И этот ларчик!

 

Сонечка.  АНРИ

 

Мало! Мало! Мало!

    

Цветаева. КАЗАНОВА

 

Что же вы потребуете?

    

Сонечка.  АНРИ

 

(упираясь кончиком пальца в грудь Казановы)

      — Душу

Сию — на все века, и эту

 

Турецкую пистоль — на смертный выстрел.

 

      (Разглядывая пистоль.)

 

Турецкая?

   

 Цветаева. КАЗАНОВА

 

(как во сне)

 

Да, да…

 

Сонечка.   АНРИ

 

Даешь?

      

Цветаева. КАЗАНОВА

 

       (так же)

 

      Даю.

  

Сонечка.  АНРИ

 

(по-детски)

И не отнимешь?

 

Цветаева. КАЗАНОВА

 

   Нет…

 

Сонечка.  АНРИ

 

(грозя пальцем)

 

Ну-ну, мессэре!

 

Чтоб у меня не плакаться потом,

 

Что плата высока не по товару!

 

Нагнитесь.

 

Казанова склоняет голову.

 

      Этот первый поцелуй

 

В безумный лоб, чтоб мудрым был и добрым.

 

Давайте — шаг за шагом — постепенно:

Как Бог велел: сначала в лоб, потом в глаза…

 Цветаева. КАЗАНОВА

 

(яростно)

 

Когда же в губы?!

Стихи Цветаевой

«Повесть о Сонечке» 

(Ботинки полусняты. Пьют)

Сонечка. Марина, я тогда играла в провинции. А летом в провинции - всегда ярмарки. А я до страсти люблю всякое веселье. Бедное. С розовыми петухами и деревянными кузнецами. И сама ходила в платочке. Розовом. Как надела - ну, просто чувство, что в нем родилась. Марина, я страшно-много говорю? Неприлично-много, и сразу обо всем, и обо всем все сразу? Вы знаете, нет минуты, когда бы мне не хотелось говорить, даже когда плачу: плачу - навзрыд, а сама говорю! Я и во сне все время говорю: спорю, рассказываю, доказываю, а в общем - как ручей по камням - бессмыслица, Марина! Меня же никто не слушает. Только вы. Ах, Марина! Первый человек, которого я любила - он был гораздо старше меня, больше чем вдвое, и у него уже были взрослые дети - за это и любила - и он был очень снисходительный, никогда не сердился, даже он мне, часто, шутя, с упреком: - Ах, Соня! Неужели вы не понимаете, что есть минуты, - когда не нужно говорить?

А я - продолжала - не переставала - не переставая говорила - мне все время все приходит в голову, все сразу - и такое разное. Я иногда жалею, что у меня только один голос зараз... Так - про ту ярмарку. Раз иду в своем платочке и из-под платочка - вижу: громадная женщина, даже баба, бабища в короткой малиновой юбке с блестками под шарманку - танцует. А шарманку вертит - чиновник. Немолодой уже, зеленый, с красным носом, с кокардой. (Нос сам вроде кокарды.) Тут я его страшно пожалела: бедный! должно быть, с должности прогнали за пьянство, так он - с голоду... А оказалось, Марина, от любви. Он десять лет тому назад, где-то в своем городе, увидел ее на ярмарке, и она тогда была молоденькая и тоненькая и должно быть страшно трогательная. И он сразу в нее влюбился (а она в него - нет, потому что была уже замужем - за чревовещателем), и с утра стал пропадать на ярмарке, а когда ярмарка уехала, он тоже уехал, и ездил за ней всюду, и его прогнали с должности, и он стал крутить шарманку, и так десять лет и крутит, и не заметил, что она разжирела - и уже не красивая, а страшная... Мне кажется, если бы он крутить - перестал, он бы сразу все понял - и умер.  Ведь его та женщина ни разу не поцеловала - потому что, если бы она его хоть раз поцеловала, он бы крутить перестал: он ведь этот поцелуй выкручивал! - Марина! я перед всем народом... Подхожу к нему, сердце колотится: и перед всем народом его поцеловала.

Марина. В губы.

Сонечка. В губы. Вы не думайте, Марина, я себя - заставила, мне очень не хотелось, и неловко, и страшно: и его страшно, и ее страшно, и... просто не хотелось! Но я тут же себе сказала: - Завтра ярмарка уезжает, - раз. Сегодня последний срок, - два. Его никто в жизни не целовал, - три. И уже не поцелует, - четыре. А ты всегда говоришь, что для тебя выше любви нет ничего, пять. Докажи, - шесть. И - есть, Марина, поцеловала! Это был мой единственный трудный поцелуй за всю жизнь. Но не поцелуй я его, я бы уж никогда не посмела играть Джульетту.

Марина. Ну, а он?

Сонечка. Он? (С веселым смехом):

Стоит как громом пораженный-

Евгений...

Должно быть - до сих пор стоит...

Марина и Сонечка (вместе). Десять лет, десять лет пыльных площадей и пьяных мужиков, а поцеловала - все-таки не та!

Сонечка.  …а поцеловала - все-таки не та!

«Белые ночи»  

Сонечка. Знаете ли, отчего я так рада? так рада на вас смотреть? так люблю вас сегодня?

Цветаева. Ну?

Сонечка. Я оттого люблю вас, что вы не влюбились в меня! Боже! какой вы друг! Когда я выйду замуж, мы будем очень дружны, больше чем как братья. Я буду вас любить почти так, как его...

Цветаева.  В это время послышались шаги, и в темноте показался прохожий, который шел к нам навстречу.  Мы оба задрожали; она чуть не вскрикнула. Я опустил ее руку и сделал жест, как будто хотел отойти. Но мы обманулись: это был не он.

Сонечка. Чего вы боитесь? Зачем вы бросили мою руку? Ну, что же? мы встретим его вместе. Я хочу, чтоб он видел, как мы любим друг друга.

Цветаева. Знаете ли Настенька! Когда я проснулся, мне казалось, что какой-то музыкальный мотив, давно знакомый, где-то прежде слышанный, забытый и сладостный, теперь вспоминался мне. Мне казалось, что он всю жизнь просился из души моей, и только теперь... Ах, Настенька! мне хотелось как-нибудь передать вам это странное впечатление...

Сонечка. Ах, боже мой, боже мой! Как же это все так?

Цветаева. Слушайте! Это одиннадцать часов, кажется? — сказал я, когда мерный звук колокола загудел с отдаленной городской башни.

Сонечка. Да, одиннадцать

Цветаева. Настенька, Вы только подумайте: он едва мог получить письмо; положим, ему нельзя прийти.  Или его не было дома, когда пришло письмо. Я за ним завтра чем свет схожу и тотчас же дам знать.  

Сонечка. Да, да… Вот что вы сделайте, вы идите завтра как можно раньше и, если получите что-нибудь, тотчас же дайте мне знать. Знаете ли, что мне пришло теперь в голову? Я вас обоих сравнила. Зачем он — не вы?

«Повесть о Сонечке»

Марина. Как это началось?  Должно быть случайно, счастливым  случаем ее прихода - (Ставит стул в центре.) в его приход. (Идут вокруг стула.)

Сонечка. Как, Володя, вы - здесь? Вы - тоже бываете у Марины? Марина, я ревную! Так вы не одна сидите, когда меня нет?

Марина. А вы, Сонечка, одна сидите, когда вас нет?

Сонечка. Я! Я - дело пропащее, я со всеми сижу, я так боюсь смерти, что когда никого нет и не может быть - есть такие ужасные часы! - готова к кошке залезть на крышу - чтобы только не одной сидеть: не одной умереть, Марина!- Володя, а что вы здесь делаете?

Цветаева. Володя. То же, что вы, Софья Евгеньевна.

Сонечка. Значит: любите Марину. Потому что я здесь ничего другого не делаю и вообще на свете - не делаю. И делать не намерена. И не намерена, чтобы мне другие - мешали.

Марина. Володя. Марина Ивановна, мне уйти? Нет, Володечка.

Сонечка. А мне уйти? (Сонечка, с вызовом.)

Марина. Нет, Сонечка. (Пауза.) А мне, господа, уйти?

Смех.

Сонечка. Я страшно злюсь на ваше присутствие, чего вы у Марины не видали, вы актер, вам в студии нужно быть...

Марина. (Пауза.)

Сонечка. Я не знаю, кто вы для Марины, но - Марина меня больше любит. Правда, Марина?

Марина. Беру ее ручку и целую.

Сонечка. Ну, вот и я говорю - больше. Потому что Марина вам руки никогда не целовала.(Цветаева отворачивает стул.) А если и скажете, что целовала...

Цветаева. Володя. Софья Евгеньевна!!

Сонечка. …то только из жалости, за то, что вы - мужчина,(толкает стул.) бессловесное существо, неодушевленный предмет, единственный неодушевленный предмет во всей грамматике. Я ведь знаю, как мы вам руки целуем! У Марины об этом раз навсегда сказано: - “Та-та-та-та... Прости мне эти слезы Убожество мое и божество!” Только - правда, Марина? - сначала божество, а потом - убожество! (Чуть ли не плача.) И Марина вас, если я попрошу,(указывает Володе на дверь.) выгонит. Правда, Марина?

Марина. Я, целуя другую ручку: - Нет, Сонечка.

Сонечка. А если не выгонит, то потому, что она вежливая, воспитанная, за границей воспитывалась, но внутренне она вас - уже выгнала, как я только вошла - выгнала. И убирайтесь, пожалуйста, с этого места, это - мое место. (Забирает стул, садится, обхватив руками и ногами)

Марина. Сонечка, вы сегодня - настоящий бес!

Сонечка. А вы думали - я всегда шелковая, бархатная, шоколадная, крэмовая? Бес и есть.(отворот спиной с текстом). Во всяком случае- бешусь. (поворот лицом) Володя, вы умеете заводить граммофон?

Цветаева. Володя. Умею, Софья Евгеньевна.

Сонечка. Заведите, пожалуйста, первое попавшееся, чтобы мне самой себя не слышать.

Марина. Первое попавшееся было Ave Maria - Гуно. И тут я своими глазами увидела чудо: музыки над бесом. Потому что та зверская кошка с выпущенными когтями и ощеренной мордочкой, которой с минуты прихода Володи была Сонечка, при первых же звуках исчезла, растворилась сначала в вопросе своих огромных, уже не различающих меня и Володи глаз, и тут же в ответе слез - ну прямо хлынувших:

Сонечка. Господи Боже мой, да что же это такое, да ведь я это знаю, это - рай какой-то.

Марина. Ave Maria, Сонечка!

Сонечка. Да разве это может быть в граммофоне? Граммофон, я думала это “Танец апашей” или по крайней мере - танго.

Марина. Это мой граммофон, Сонечка, он все умеет. Володечка, переверните пластинку. Оборот пластинки был – “Не искушай меня без нужды”, Глинки, одна скрипка, без слов, но с явно - явней и полней, произнесенных бы - слышимыми бессмертными баратынскими.

Сонечка. (начинает танцевать) Марина! Я и это знаю! Это папа играл - когда еще был здоров... Я под это - все раннее детство засыпала! “Не искушай меня без нужды”... и как чудно, что без нужды, потому что так в жизни не говорят, так только там говорят, где никакой нужды уже ни в чем - нет, - в раю, Марина! И я сейчас сама в раю, Марина, мы все в раю!

Цветаева. Володя. А в раю, Софья Евгеньевна, - тихий голос Володи, - нет ревности, и все друг другу простили, потому что увидели, что и прощать-то нечего было, потому что - вины не было... И нет местничества: все на своем. (Стул упал. Музыка остановилась) А теперь я, Марина Ивановна, пойду.

Сонечка. Нет, нет, Володя, ни за что, разве можно уходить - после такой музыки, одному - после такой музыки, от Марины - после такой музыки...

Цветаева. Пауза, еле слышно

Сонечка. От меня... (Друг напротив друга стоят. Музыка).

«Белые ночи»

Цветаева. Сегодня был день печальный, дождливый, без просвета, точно будущая старость моя.   Сегодня мы не увидимся. Вчера, когда мы прощались, облака стали заволакивать небо и подымался туман.  Коли будет дождь, мы не увидимся! — сказала она. — Я не приду. Вчера было наше третье свиданье, наша третья белая ночь...

Вчера в ее словах было столько неги, столько доброты ко мне в сердце... Я принимал все за чистую монету; я думал, что она... Но, боже мой, как же мог я это думать? как же мог я быть так слеп, когда уже все взято другим, все не мое! Когда пробило девять часов, я не мог усидеть в комнате, оделся и вышел, несмотря на ненастное время. Я был там, сидел на нашей скамейке. Я было пошел в их переулок, но мне стало стыдно, и я воротился, не взглянув на их окна, не дойдя двух шагов до их дома. Какое сырое, скучное время! Но, впрочем, так и должно было быть. Они уже вместе...

«Повесть о Сонечке»

(Табуретка. Сонечка сидит слева.)

Цветаева. Сидели - так: слева Володя, справа я, посредине - Сонечка, мы оба - с Сонечкой посредине, мы взрослые - с ребенком посредине, мы, любящие - с любовью посредине. Обнявшись, конечно: мы руки друг другу через плечи, она - в нас, в нашем далеком объятии, розня нас и сближая, дав каждому по одной руке и каждому по всей себе, всей любви. Сонечка в нас сидела, как в кресле - с живой спинкой, в плетеном кресле из наших сплетенных рук. Сонечка в нас лежала, как в колыбели, как Моисей в плетеной корзине на водах Нила.

Сонечка. Вот одного я еще никогда не любила - монаха. Не пришлось.

Марина. Фу, Сонечка!

Сонечка. Нет, Марина, вы не думайте - я не про православного говорю, бородатого, а про бритого: католического то есть. В огромном, холодном как погреб монастыре. И этот монах один живет - была чума и все умерли, вымерли, он один остался - творить Божье дело... Один из всего ордена. Последний. И этот орден - он.

Цветаева. Володя. Софья Евгеньевна, Орден не может вымереть оттого, что вымер монастырь…

Сонечка. Последний из всего ордена, потому что вымерли все монастыри... Две тысячи триста тридцать три монастыря вымерли, потому что это средние века и чума... А я - крестьянка, в белой косынке, и в полосатой юбке, и в таком корсаже - со скрещенными лентами - и я одна выжила из всей деревни - потому что монахи всё вокруг зачумили - и ношу ему в монастырь - молоко: от последней козы, которая еще не - просто ставлю у порога его кельи.

Цветаева. Володя. А ваш монах - пьет молоко? Потому что ведь иногда-пост…

Сонечка. И вот, я однажды прихожу - вчерашнее молоко не тронуто.(Пальцами входит) С бьющимся сердцем вхожу в келью - монах лежит (Цветаева делает из своих пальцев монаха) - и тут я впервые его вижу: совсем молодой - или уже немножко состарившийся, но бритый - и я безумно его люблю - и я понимаю, что это - чума. (Цветаева делает рукой чуму)

Нет! А то так вся история уже кончилась, и он не успел меня полюбить. Сначала любовь, потом - чума! Марина, как сделать, чтобы вышло - так?

Марина. Увидеть монаха накануне чумы.

Сонечка. Но почем я буду знать, что у него завтра будет чума? А если я не буду знать, я не посмею ему сказать, потому что говорю-то я ему только потому, что он сейчас умрет, и слушает-то он меня только от смертной слабости!

Цветаева. Володя. Чума начинается с насморка. Чихают.

Сонечка. Это - докторская чума: чихают, а моя – пушкинская, там никто не чихал, а все пили и целовались. - Так как же, Марина?

Марина. Подите к нему на исповедь

Сонечка.  О, Марина! Какой вы, какой вы - гений! Значит, я прихожу к нему в часовню - он стоит на молитве, и я становлюсь на колени...

Цветаева. Володя. И он на коленях, и вы на коленях? Непластично. Лбами стукнетесь.

Сонечка. Брат, я великая грешница! А он спросит:

Марина. «Почему?»

Сонечка. А я: «Потому, что я вас люблю.» А он:

Марина. «Бог всех велел любить.»

Сонечка. А я: «Нет, нет, не так, как всех, а больше всех, и больше никого, и даже больше Бога!» А он:

Марина. «О-о-о! Милая сестра, я ничего не слышу, у меня в ушах огромный ветер, потому что у меня начинается чума!»

Сонечка. и вдруг шатается - клонится - и я его поддерживаю, и чувствую, как сквозь рясу бьется его сердце, безумно бьется! безумно бьется! – (пальцы сплетаются, «садятся» на край стула) и так веду, вывожу его из часовни, но не в келью, а на зеленую лужайку, и как раз первое деревце цветет - и мы садимся с ним под цветущее деревце (кладёт голову Цветаевой себе на руки) - и я кладу его голову к себе на колени... и тихонько ему напеваю... Ave Maria. (запевает)

Марина. (Подхватывает песню, поёт)

Сонечка. И все слабее, и слабее, потому что у меня тоже - чума, но Бог милостив, и мы не страдаем. И у меня чудный голос - Господи, какой у меня голос! и уже не одно деревце цветет, а все, потому что они торопятся, знают, что у нас - чума! - целый цветущий ход, точно мы женимся! - и мы уже не сидим, а идем, рука об руку, и не по земле, а немножко над землей, над маргаритками, и чем дальше - тем выше, мы уже на пол-аршина от земли, уже на аршин, Марина! на целую сажень! и теперь мы уже над деревцами идем... над облаками идем... над звездами? Вот, Марина, и я любила - монаха!

Сонечка. 

Теперь, Марина, на прощание, мои самые любимые стихи. Я - сериозно говорю. (С вызовом:) - Лю-би-ме-е ваших. (на стул)

Крутится, вертится шар голубой,

Шар голубо-ой, побудь ты со мной!

Крутится, вертится, хочет упасть,

Ка-ва-лер ба-рыш-ню хочет украсть!

Нет, Марина! не могу! я это вам - спою!

(Вскакивает, заносит голову и поет то же самое. Потом, подойдя и становясь надо мной:)

Сонечка. - Теперь скажите, Марина, вы это - понимаете? Меня, такую, можете любить? Потому что это мои самые любимые стихи. Потому что это (закрытые глаза) просто - блаженство. (Речитативом, как спящая:) – Шар - в синеве - крутится, воздушный шар Монгольфьер, в сетке из синего шелку, а сам - голубой, и небо - голубое, и тот на него смотрит и безумно боится, чтобы он не улетел совсем! А шар от взгляда начинает еще больше вертеться и вот-вот упадет, и все монгольфьеры погибнут! И в это время, пользуясь тем, что тот занят шаром...

Ка-ва-лер ба-рыш-ню хочет украсть!

Марина. А граммофон, из темного угла вытягивая к нам свое вишневое деревянное певчее горло, пел и играл нам - все, что умел, все, что «умели» - мы: нашу молодость, нашу любовь, нашу тоску, нашу разлуку.

 Сколько это длилось, эти наши бессонные совместные ночи? По чувству - вечность, но по тому же чувству: одну единую бесконечную быстротечную ночь, и странно: не черную, не лунную хотя наверное было черно, или наверное была луна - и не синюю от фонаря, который не горел, потому что с весной погасло все электричество, а какую-то серебряную, рассеянную, сновиденную, рассветную, сплошь - рассветную, с нашими мерцающими во мгле лицами, а может быть она в памяти осталась такой - по слову Сонечки:

Сонечка. Марина! Я поняла, да ведь это - Белые Ночи! Потому что я сейчас тоже люблю - двоих. (ставит табуретку на табуретку) Но почему же мне так хорошо?

 «Белые ночи»

Цветаева. Я пришел в 9 часов, она была уже там, я еще издали заметил ее, она стояла, как в первый раз, облокотясь на перила набережной. Настенька - окликнул я ее, едва сдерживая волнение

 Сонечка.  Ну! ну! поскорее! Ну, где же письмо? Вы принесли письмо?

Цветаева. Нет, у меня нет письма, — сказал я наконец, — разве он еще не был? Она страшно побледнела и долгое время смотрела на меня неподвижно. Я разбил последнюю ее надежду.

Сонечка. Ну, бог с ним! бог с ним, — если он так оставляет меня.

Цветаева. Тут рыдания пресекли ее голос;

Сонечка. О, как это бесчеловечно-жестоко! Ни строчки, ни строчки!  в целые три дня! Как легко ему оскорбить, обидеть бедную, беззащитную девушку, которая тем и виновата, что любит его! Как вспомню, что я пришла к нему в первый раз сама, что я перед ним унижалась, плакала, что я вымаливала у него хоть каплю любви... И после этого!.. Послушайте, —может быть, он письма не получал? Может быть, он до сих пор ничего не знает? Может быть, он что-нибудь слышал, может быть, кто-нибудь ему насказал обо мне? Как вы думаете?

Цветаева. Слушайте, Настенька, я пойду завтра к нему от вашего имени. Я заставлю его уважать ваш поступок, он все узнает и если...

Сонечка. Нет, мой друг, нет. Довольно! Я его не знаю, я не люблю его больше, я его по...за...буду...

Цветаева. Успокойтесь, успокойтесь!  

Сонечка. Да я спокойна. Полноте! Это так! Это слезы, это просохнет! Что вы думаете, что я сгублю себя, что я утоплюсь?..

Цветаева. Настенька! Настенька! Я не могу молчать! Я должен наконец говорить, высказать, что у меня накипело тут, в сердце...

Сонечка. Ну, что, что?  

Цветаева. Это несбыточно, но я вас люблю, Настенька! вот что.

Сонечка. Что это вы мне говорите! зачем же это…..

Цветаева. Послушайте я, конечно, человек простой, бедный, такой незначительный, только не в том дело, а только я бы вас так любил, так любил, что если б вы еще и любили его и продолжали любить того, то все-таки не заметили бы, что моя любовь для вас тяжела. Вы бы только слышали, только чувствовали каждую минуту, что подле вас бьется благодарное, благодарное сердце, горячее сердце, которое за вас... Ох, Настенька, Настенька! что вы со мной сделали!..

Сонечка. Но, послушайте… Вы можете ждать?

Цветаева. Чего ждать, как?

Сонечка. Я его люблю; но это пройдет, уж проходит, я слышу… не думайте, что я так непостоянна и ветрена, не думайте, что я могу так легко и скоро позабыть и изменить... Я целый год его любила и богом клянусь, что никогда, никогда даже мыслью не была ему неверна. Он презрел это; он насмеялся надо мною Кончено! Оставим, оставим это… я вам только хотела сказать... я вам хотела сказать, что если, несмотря на то, что я люблю его (нет, любила его), вы чувствуете, что ваша любовь так велика, что может, наконец, вытеснить из моего сердца прежнюю... если вы захотите любить меня всегда, как теперь меня любите, то клянусь, что благодарность... что любовь моя будет наконец достойна вашей любви... Возьмете ли вы теперь мою руку?

Цветаева. Настенька, Настенька!.. О Настенька! 

Сонечка. Ну, довольно, довольно! , теперь уже все сказано; не правда ли? Говорите о чем-нибудь другом, ради бога!..

Цветаева. Да, Настенька, да!... заговорим о другом... И мы не знали, что говорить, мы смеялись, мы плакали, мы говорили тысячи слов без связи и мысли;. 

Цветаева. …мы то ходили по тротуару,