Может ли что-то происходящее в российской политике вас удивить? Или вы привыкли к ее непредсказуемости?

По большому счету, политика, и не только в России, всегда непредсказуема, если речь не идет о прогнозировании результатов голосования на основе данных предвыборных опросов (хотя ошибки случаются и здесь). Дело в том, что любой политический прогноз обычно представляет собой проекцию в будущее нынешнего положения дел, с теми или иными вариациями. Но при этом за пределами внимания неизбежно остаются факторы, которые либо в данный момент не кажутся значимыми и потому не принимаются в расчет, либо в принципе не могут быть учтены. Даже в столь стабильной политической системе, какая существует в США, едва ли кто-то предполагал накануне президентских выборов 2000 года, что в течение всего лишь двух с половиной лет страна переживет трагедию 11 сентября, а затем ввяжется в войну в Ираке.

Что же касается России, то политика сегодня выглядит куда менее непредсказуемой, чем 10-15 лет назад. Неопределенность в стране заметно снизилась, и если, скажем, в начале 1990-х годов некоторые специалисты всерьез обсуждали вероятность различных вариантов распада России на отдельные государства (эти прогнозы, к счастью, не сбылись), то сегодня среди исследователей существует своего рода консенсус в отношении пределов возможных политических изменений. Так, никто не ожидает, что выборы 2007-2008 годов будут носить свободный и справедливый характер или что в результате их проведения в России возникнет сильная парламентская оппозиция. Беда, однако, в том, что недемократические режимы в большинстве стран (включая Россию) обычно куда менее предсказуемы, чем демократии: закрытый характер принятия решений и отсутствие открытой политической конкуренции элит за голоса избирателей создает у правящих групп иллюзию развязанных рук и подталкивает их порой к самым неожиданным шагам. Но такие шаги редко приносят долгосрочное процветание этим странам и их гражданам.

В условиях свертывания политических свобод, стремления власти сделать выборы максимально предсказуемыми и управляемыми осталась ли еще работа для политолога?

Работа для политолога есть всегда, пока существует политика. Политическая наука на Западе изучала даже советскую политику, которая была несоизмеримо более закрытой, нежели сегодняшняя российская (некоторые из этих работ не утратили научного значения и по сей день). Другое дело, что научное исследование неконкурентных «выборов без выбора», с одной стороны, менее интересно, а с другой – гораздо сложнее, чем в условиях демократии: очень тяжело прийти к глубоким содержательным выводам, не впадая ни в банальность, ни в публицистику. В этой связи для политологов есть и хорошие, и плохие новости. Плохие новости состоят в том, что Россия, увы, не уникальна: свертывание политических свобод и ограничение конкуренции на выборах сегодня происходит на огромном пространстве от Венесуэлы до Азербайджана. Но в научном плане есть и хорошие новости: возрождается угасший было после краха коммунистических режимов интерес политологов к сравнительным исследованиям авторитаризма в различных регионах мира. На последней конференции APSA секция по этой проблематике была одной из наиболее интересных. Так что изучение политических процессов в России и других постсоветских странах может привнести новое знание о политике во всем мире. И все же мне и как исследователю, и как гражданину хотелось бы, чтобы наша страна вновь вышла на путь демократизации, на который безуспешно пыталась вступить в период 1989-1991 годов.

В одном из своих интервью вы говорили, что "происходящее в России сегодня в значительной степени напоминает становление политического режима в Мексике во времена президента Ласаро Карденаса в 1930-е годы". Продолжает ли Россия, на ваш взгляд, движение по латиноамериканскому пути?

Латинская Америка «подарила» миру немало самых разных авторитарных режимов, и потому неудивительны сравнения России с латиноамериканскими странами в различные эпохи. В начале 1990-х годов некоторые наши реформаторы грезили о реализации в России экономической политики, подобной той, что проводилась в Чили при Пиночете. Сегодня, однако, многие аспекты российской политики внешне схожи с тенденциями политического развития Мексики в 1930-е годы. После двух десятилетий революции, гражданской войны и нестабильности эта страна достигла долгосрочной стабилизации политического режима благодаря консолидации элит с помощью создания доминирующей партии, которая сохраняла власть вплоть до 2000 года.

Как раз Карденас, возглавлявший Мексику в 1934-1940 годах, добился реорганизации партии по корпоратистскому принципу в единую, иерархически организованную структуру, которая пронизала государственный аппарат и армию и обеспечила эффективный массовый патронаж. С помощью «партии власти» режим смог, помимо прочего, установить свой контроль над профсоюзами и региональными боссами, а также национализировать нефтяную промышленность. Последующие десятилетия стали «золотым веком» стабильности: Мексика – единственная латиноамериканская страна, сохранявшая недемократический режим и не испытавшая государственных и/или военных переворотов после Второй мировой войны. Такого рода сценарий развития событий, наверное, является сладкой мечтой многих нынешних обитателей Кремля. Однако более детальный анализ проблемы (представленный в моей недавней статье в журнале «Pro et Contra») говорит о том, что у российских правящих групп существуют институциональные и политические стимулы для реализации другой политической стратегии. Она связана не с опорой на доминирующую партию, а с персоналистским господством формального либо фактического главы государства (причем не уж так важно, Путина или кого-то иного). Применительно к современной Латинской Америке предельным проявлением подобных тенденций является популистский режим Уго Чавеса, который, так же, как и российский, сегодня утопает в нефти.

Подчеркну, что в данном случае речь идет не о развилке между более авторитарным или более демократическим вариантами эволюции российского политического режима, а о развилке между разными авторитарными вариантами. В сравнительной перспективе известно, что срок существования персоналистских режимов, как правило, не слишком велик, но они отличаются большей репрессивностью (по отношению не только к рядовым гражданам, но и к собственным элитам). Напротив, некоммунистические режимы с доминирующей партией обычно менее репрессивны, чем персоналистские, но они могут дольше сохраняться у власти. С точки зрения шансов на демократизацию страны в обозримом будущем различие между этими вариантами можно обозначить известным сталинским апокрифом «оба хуже».